Мертвые сухие
лапы тянулись к Володьке. Отвратительным был и цвет бабочки, словно гнил
ь, покрытая золотой тусклой пылью. В этом сложении тучности с сухостью, зо
лота с гнилью, жующего брюха и мертвых лап было столько тошнотворного уж
аса, что Володька пропитывался им насквозь. Его начинало тошнить. Он изви
вался по земле, как червяк, а потом, откатившись в сторонку, лежал неподвиж
ный и белый. Бабочка исчезала, не коснувшись его. Далеко в зеленоватом мер
цании вспыхивали два черных глаза, как бы обещая или грозя настигнуть ег
о в другой раз.
Она догоняла его с тех самых пор, как, вытащенный красноармейцами из лаки
рованного вагона с бархатными диванами, он забился в дощатую будку на пе
реезде. Он глядел в окошко на этот вагон, раздавленный взрывом, словно кон
сервная банка булыжником.
Кричали смертельно раненные паровозы. Выло разрываемое огнем железо. Кр
асноармейцы и железнодорожники выбирали в дыму еще живые тела и уносили
их за станцию, в сквер. И по всему этому, как по экрану кино, ползла большая з
олотисто-серая бабочка, хлопая в крылья, словно в ладоши. Ползла она по ст
еклу окна в будке. Володька сбил ее тюбетейкой. Но она поднялась с пола и, т
репеща, снова ткнулась в стекло. Он повел с ней борьбу, с криком и плачем от
махиваясь от нее и покрываясь мурашками, когда она задевала его в своем с
тремлении к свету окна.
Взрывом унесло будку, как ветром уносит зонтики с пляжа. Оглушенный Воло
дька остался лежать на полу возле чугунной печки, обложенной понизу кирп
ичом. А когда он пришел в себя, перед его глазами, словно приклеенная к чуг
уну спиной, трепетала бабочка. Она шевелила сухими лапами, и брюхо ее сжим
алось и разжималось, словно жевало самое себя.
Володька бежал в беззвучном пространстве к ярко-синему небу. И в это небо
взлетели плосковерхие баки. Они тяжело отрывались от зеленой земли, зами
рали белыми облаками и с небольшой высоты проливались на землю бездымны
м огнем. Воздух пропитался бензиновым запахом. Синее небо горело.
Володька повернул в станционный поселок.
В узких улицах шло немецкое войско…
Шло немецкое войско спокойно, по сторонам глядело насмешливо. На машинах
шло, либо на танках верхом, на бронированных транспортерах, на мотоцикла
х, в телегах с резиновым мягким ходом Ц тяжелые кони парами. На самолетах
Ц девятками. Девятка за девяткой по всему небу.
Володьку били по голове. Били в мягкое темечко. И бабочка появлялась и исч
езала, не коснувшись его, чтобы дать ему насмотреться. И когда он прятал го
лову подо что попало, в зеленоватом мерцании вспыхивали два черных гране
ных глаза, как бы обещая или грозя настичь его в другой раз, когда он на все
насмотрится.
Володька шел по испуганной летней земле.
Присутствовал, когда мальчишки в большом селе с колокольней, покормив ег
о хлебом, порешили закопать свои красные галстуки, чтобы немец при обыск
е не смог над их галстуками глумиться. Каждый из них нашел деревянный ящи
чек или школьный пенал, положил туда галстук красный и к нему значок. Зако
пали ящички на закате. Спели песню «Там, вдали за рекой».
Володька пошел из того села. В деревнях он останавливался у колодцев. Баб
ы с ведрами подойдут: «Откуда? Родители где? Разбомбленные?» Ц и накормят
. Смотрел Володька в темную воду. В темноте глубока вода. Собирается она в
колодце по капле. Клюк! Ц словно пуля в лесу. Или вдруг посыплются быстро,
как автоматная очередь. Но все чаще и все сильнее от колодцев несло керос
ином, немецким пахучим мылом и еще чем-то тошным. Гоготали у деревенских к
олодцев немцы, обливались водой из брезентовых ведер. Брились Ц брызгал
ись одеколоном.
И Володька думал в слезах: «Когда же вода станет чистой, скопленной светл
ыми звонкими каплями? Когда же в колодцы те, деревенские, станет не страшн
о глядеть?»
В деревушку, незначительную среди больших деревень, маленькую, заросшую
крапивой, Володька пришел под вечер. Возле колодца часовня пустая, накре
нившаяся от старости. А на колодезном срубе, подвернув штанину, мальчишк
а стоит лет пяти. У самого сруба девчонка присела, трех лет. Строго сидит и
серьезно.
Ц Чего же вы делаете?
Мальчишка повернулся к Володьке, деловито спустив штанину.
Ц А сикаем, Ц сказал он. Ц Маруська в колодец сикать не может, она видиш
ь какая неправильная. А все равно протечет. Пускай немцы пьют.
Ц Мы в него каждый день сикаем, Ц сказала девчонка с еще большей, чем у ма
льчишки, суровостью.
Угадав в Володьке страх и смятение, мальчишка спрыгнул на землю. Достига
л он Володьке едва под мышку.
Ц Не боись, мы тихонько.
Володька осмотрелся по сторонам. Дорога была пустынной. Теплая текучая п
ыль заливала следы недавно ушедших танков. «Что ли, кончилось немецкое в
ойско?» Ц подумал Володька. Впервые подумал, что может кончиться эта сил
а.
Ц А как наши вернутся? Ц спросил он. Ц Откуда пить станут?
Ц Мы покажем, Ц сказал мальчишка.
Ц А из озера, откуда и мы пьем, Ц сказала девчонка. Ц Ты чей?
Ц А пожрать чего есть? Ц спросил Володька, но уже не таким голосом, каким
просил раньше.
Станция была оцеплена Ц никто из местных не толкался на ней. Полицай из о
цепления, широкий, огрузший от пожилой силы, сидел спокойно, как бы дремал
. Иногда, словно пробудившись, доставал из ручья бутылку, делал большой не
торопливый глоток, отчего шея его раздувалась и краснела. Полицай выдыха
л спертый воздух из груди шумным единым дыхом, снова ставил поллитровку
в ручей, чтобы сохранить в холоде вонючий спиртовой огонь, и, медленно шев
еля челюстями, жевал кусочки вяленого леща. Лещ лежал у его ног на немецко
й газете, костистый, килограмма на два весом до того, как его завязали. Ряд
ом с лещом томилась ржаная краюха, прикрытая пышно-серым листом лопуха. П
олицай хлеб жевал, отщипывая его небольшими крошками.
Володька притаился в траве. Приподняв голову, видел, как полицай пьет и за
кусывает. Хоть бы шкуру оставил, гад. Шкура у леща жирная. Мысль о шкуре вла
дела Володькой недолго. Он вообще не обладал постоянством мысли Ц чуть
возникшую, начинал развивать. Не прошло много времени, и Володька думал у
же, каким образом самому съесть леща, пока его полицай совсем не съел.
Внизу, под пригорком, шевелилась станция. Она была забита эшелонами, авто
машинами, немцами. Немцы слонялись за кипятком, чего-то пили, чего-то ели, и
ные выходили за оцепление и возвращались обратно с цветами Ц ромашками
. Один прошел совсем близко. Полицай встал, равнодушно сказал немцу: «Хайл
ь». Немец ответил ему: «Зер гут». Полицай снова сел булыжной спиной и булыж
ным затылком к Володьке. Это незначительное событие и побудило окончате
льно Володьку к действию.
Подкравшись к полицаю вплотную, Володька гаркнул хрипатым басом:
Ц Хайль Гитлер!
Полицай смирно поднялся. Тут Володька схватил леща. Но, видимо, не додумал
до конца свою мысль с голодухи. Леща нужно было тянуть беззвучно и так же б
еззвучно, ползком, пятиться, а потом сигать в кусты, и ищи-свищи. Короче гов
оря, «хайль» погубил все дело. Вставший на ноги полицай догнал Володьку в
два счета. Володька втянул голову в плечи, прикрывая ее руками, в которых д
ержал леща.
Из-под леща, как из-под козырька, он увидел полицаево лицо и сомлел. Два чер
ных глаза, как граненые камни, сыпали острыми искрами. Один глаз дикий, дру
гой и вовсе лешачий, выпученный вперед страшным дулом. Бровь задрана Ц ч
уть ли не поперек лба. Лоб смят, словно посередке глубокий шрам. Угол рта п
од лешачим глазом сполз книзу Ц и в растворе губ сверкают белые зубы. Шея
сведенная, словно кость поперек горла стала.
Ц Битый, Ц сказал полицай. Ц Битый, а глупый. Ц Он поднял руку, и Володьк
а съежился Ц в голове у него запылало, будто сунули в череп горсть красно
го уголья.
Ц Смотри! Ц закричал Володька. Ц Смотри ты, сколько на станции крыс. Ц
В ожидании удара Володька всегда плел околесицу, не специально и не обду
манно, околесица Ц чушь несусветная Ц сама плелась, иногда странным об
разом охраняя Володькину голову от разорения. Ц Крысы! Ц шумел Володьк
а. Ц Бегают, опоясанные ремнями. Котятки Ц малые ребятки, крысы всех вас
сожрут. И тебя сожрут, Ц сказал он полицаю строго. Ц Нужно «Хайль!» крича
ть, тогда не сожрут. Ц Володька во всю мочь заорал: Ц Хайль Гитлер!
Ц Я тебе дам «хайль». По хайлу и дам.
Полицейский дал ему по губам ладонью, сильно, мягко и плотно, словно удари
л в донышко бутылки, чтобы вышибить пробку.
Ц Тронутый, Ц сказал он. Ц Все равно уж пропащий.
Володькина шея скруглилась, сжалась в его толстых шершавых пальцах. Паль
цы коснулись друг друга под нестриженым Володькиным затылком и разошли
сь. Полицай стоял над Володькой белый, в глазах у него, где-то на самом дне,
черном и зыбком, тлела тоска.
Ц А-ааа! Ц закричал Володька.
Полицай взял его под мышку и, широко шагая и тяжело дыша, понес к станции.
Ц Отпусти, гад! От тебя чертом пахнет! Ц крикнул Володька.
Полицай бросил его на землю, но совсем не отпустил, он тянул теперь Володь
ку за шиворот и дышал еще громче, словно и не легкого, тщедушного мальчишк
у тащил, а огромный камень на шее.
Чтобы отомстить полицаю за несъеденного леща, за испуг, Володька наскреб
вшей в голове Ц сунул их полицаю в карман. Еще наскреб вшей, сунул туда же
и захихикал. Потом, едва поспевая за скорым размашистым шагом, Володька п
ринялся плевать полицаю на штанину Ц все норовил попасть на сапог. Поду
мал было: «Куда он меня?» Ц но беспокойная его голова, не терпевшая ничего
незаконченного, тут же ответила на этот вопрос: «Куда бы ни привел, хуже н
е будет. Черт с ним, все равно удеру, лишь бы по голове не били да хоть немног
о дали жратвы».
С полицаями Володька изредка ладил. Хоть и не слишком гордо, но, в общем-то,
справедливо полагал он, что лучше у полицая жратву сожрать, чем выпрашив
ать у голодной крестьянки с ребятами. Полицаи Ц жижа болотная. Их тоскли
вая отчужденность легко переходила в безответную доброту, слезная друж
ба Ц в лютую ненависть. Они дрались между собой так неистово, словно вдру
г не оказывалось у них более злого врага, чем сегодняшний друг. И не будь н
емецкого меткого глаза, их стая давно бы рассыпалась по лесам. С воем и каш
лем побежали бы они в дальние дали, где бы их одиночество среди чужих люде
й было хоть как-то оправдано.
Чего Володька не мог Ц воровать. Он придумывал план не только для себя, но
и для тех, у кого воровал. Свои планы он выполнял с точностью, но те, у кого о
н пытался что-то стянуть, всегда нарушали их. Однажды, совсем отчаявшись,
Володька подошел к мужику, евшему мерзлое сало, и, пританцовывая на снегу,
сказал деловито, даже с обидой:
Ц Дяденька, ты вон туда гляди.
Ц А зачем мне туда глядеть? Ц спросил мужик.
Ц Нужно по плану, Ц сознался Володька.
Мужик хмыкнул:
Ц Ага. Значит, я буду туда глядеть, рот раззявя, а в это время ты у меня сало
стибришь.
Володька кивнул горестно.
Мужик засмеялся, отрезал ему кусок, дал хлеба, да еще легонько по заду дал
и прибавил в словах:
Ц Воровать не можешь Ц проси.
Просить Володька умел. У женщин, особенно у старых, просил многословно. У м
ужиков просил с опаской, долго приглядываясь и не подходя близко, задава
л вопросы. По тому, каким блеском блестели мужицкие глаза, по ответам, по м
олчанию, по ухмылкам, по другим тонким приметам определял, что ему говори
ть дальше и куда поворачивать. Если все приметы сходились как надо, Волод
ька задавал вопрос:
Ц Дяденька, вы думаете, Гитлера повесят, когда поймают? Не-а. Раскалят лом
с одного конца и холодным концом Гитлеру в задницу воткнут.
Ц Почему холодным? Ц спрашивал мужик обязательно и разочарованно.
Ц А чтобы никто не смог вытащить, Ц отвечал Володька и хохотал и припля
сывал.
Полицай, который сейчас Володьку тянул, был ему непонятен и поэтому стра
шен.
Полицай приволок Володьку в конец эшелона, к раскрытой теплушке. Рывком
поднял его, швырнул внутрь.
Ц Возьмите, пока его до смерти не забили. Тронутый он. Ц Полицай бросил в
вагон недоеденного леща и краюху и, повернувшись круто, пошел напрямик ч
ерез рельсы.
Володька подгреб леща и краюху к себе и только тогда огляделся.
На соломе вдоль стен сидели и лежали ребята Ц стриженые мальчишки, стри
женые девчонки. Одна нестриженая, но не девчонка уже, стояла у распахнуто
й двери.
Ц Как тебя зовут? Ц спросила она.
Володька с треском оторвал со спины леща кожу:
Ц Гаденыш, змееныш, ублюдок, сирота, воришка, попрошайка, собачье дерьмо,
паскудник… А вас как?
Ц Меня зовут Полина Трофимовна. Это дети. Мы из детдома. А ты откуда?
Ц Откуда-то черт принес… А может, в капусте нашли. Ц Володька рвал зубам
и леща, кусал хлеб и, захлебываясь торопливой слюной, громко, нахально чав
кал. Он их презирал: «Сволочи, а не детдомовцы Ц с немцами на поездах ездя
т».
Ц Вши есть? Ц спросила Полина Трофимовна.
Ц Полно. Умные, стервы, они от войны заводятся.
Ц Мальчики, остригите его, Ц сказала Полина Трофимовна.
Двое мальчишек поднялись с соломы, оба старше Володьки и гораздо сильнее
.
Володька оскалил зубы:
Ц Кушу.
Ц Не бузи, Ц сказал ему мальчишка покрепче, темный лицом и скуластый. Ц
Все равно острижем. Бузить будешь, в лоб дам Ц и тихо.
Володька плевал им в лица разжеванным лещом, бил их ногами, но они повалил
и его, и, когда он укусил одного за руку, другой дал ему кулаком. Володька ср
азу ослаб, застонал, распластался на дощатом полу и пополз. Мальчишки под
тащили его к двери, чтобы голова Володькина свесилась наружу. Один ему на
ноги сел, руки за спину завернул. Другой стриг его голову ножницами как по
пало, но аккуратно Ц чтобы волосы падали на землю.
Трещали сухие рваные крылья, тянулись к Володькиной голове мертвые тощи
е лапы. От бабочки воняло керосином. Когда Володьку стошнило и он пришел в
себя, предзакатное небо светилось в четырех маленьких окнах. Под полом с
тучали колеса. Ветер проникал в щели, щекотал под рубахой тело. Голове был
о холодно. Саднило, пекло оголенные волдыри и коросты. Кожа по всему телу и
лицо натянулись от керосина. Керосиновая вонь смешивалась с вонью белог
о порошка, на который немцы были так же щедры, как и на порох. Тело, как и все
гда после ударов по голове, было слабое, но Володькина мысль не могла оста
вить беззаконие неотмщенным.
Ц Сволочи. Икра немецкая. Паскуды. Кто меня керосином вымазал?
Над Володькой наклонился тот же скуластый, темный лицом парнишка.
Ц Я, Ц сказал он. Ц Не хватало нам твоих вшей и сыпного тифа. И заткнись. И
язык придержи, не то я тебе еще врежу.
Ц А я бешеный. Я тебе горло перегрызу. Ц Володька подумал и вялым голосо
м уточнил: Ц Лучше я тебе ухо откушу. Ты уснешь, я подкараулю и откушу тебе
ухо. Ц Он засмеялся бессильно. Ц И не трогай меня, по голове не бей. Где мо
й лещ? Сожрали?
Ц Заткнись, говорю, Ц ответил ему скуластый парнишка.
Полежав еще с полчаса, Володька сел. Дверь была закрыта неплотно. Он присл
онился к ней. Лес в щели будто темная вспученная река. Поляны Ц светлые ос
тровки на ней. Небо синее, и земля теплая. И трава мягкая.
Ц Едете? Почему не удираете? Ц спросил он. Поезд стоял на разъезде, брал в
оду. Ц Ссыпимся, рванем в лес, и ищи-свищи. Может, боитесь?
Ц А малышей куда деть?
Володька огляделся внимательно. В глубине вагона сидели и лежали ребяти
шки гораздо младше его, многие совсем малыши.
Ц Больные у нас, Ц сказала стриженая девчонка, высокая, тощая и задумчи
вая. Ц Мы детский дом, у нас так нельзя.
Глаза у девчонки мамины. А какие у мамы глаза? Мертвые.
Ц Есть дают? Ц спросил Володька, помолчав.
Ц Дают. Облюешься.
Володька смотрел в открытую дверь на волю.
Ц Я-то убегу. Отдохну у вас, поем и дам ходу. Что я, дурак Ц к немцам ехать? Т
ем более не охраняют. Выпрашивать буду Ц все лучше.
Изредка он поглядывал на ребят. Девчонки штопали и латали одежду. «Семей
ка, ишь путешествуют».
Ц Пить, Ц застонал кто-то, укрытый пальто.
Ц Нужно удрать, в городе вас по домам разберут, Ц решил Володька, почеса
в стриженую, в коростах голову.
Никто ему не ответил.
Ц Конечно, нарасхват не пойдете. А я и подавно. Да я-то что, и так проживу. Не
знаете, зачем вас немцы в поезде возят? А я знаю! Ц заорал он. Ц Чтобы парт
изаны эшелон не взорвали. Не догадываетесь?
Полина Трофимовна заплакала.
Ц Где мой лещ? Сожрали?
Полина Трофимовна оттащила его в угол, загородила собой. Он кричал из-за с
пины:
Ц Ссыпаться нужно! В лес удирать! Вы, герои чертовы, так и будете ездить?
Ребята гудели долго и не могли уснуть.
Ночью состав остановился. В щели показался свет. Фонарь «летучая мышь» в
плыл в вагон. За ним, широко отодвинув дверь, влез немец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15
лапы тянулись к Володьке. Отвратительным был и цвет бабочки, словно гнил
ь, покрытая золотой тусклой пылью. В этом сложении тучности с сухостью, зо
лота с гнилью, жующего брюха и мертвых лап было столько тошнотворного уж
аса, что Володька пропитывался им насквозь. Его начинало тошнить. Он изви
вался по земле, как червяк, а потом, откатившись в сторонку, лежал неподвиж
ный и белый. Бабочка исчезала, не коснувшись его. Далеко в зеленоватом мер
цании вспыхивали два черных глаза, как бы обещая или грозя настигнуть ег
о в другой раз.
Она догоняла его с тех самых пор, как, вытащенный красноармейцами из лаки
рованного вагона с бархатными диванами, он забился в дощатую будку на пе
реезде. Он глядел в окошко на этот вагон, раздавленный взрывом, словно кон
сервная банка булыжником.
Кричали смертельно раненные паровозы. Выло разрываемое огнем железо. Кр
асноармейцы и железнодорожники выбирали в дыму еще живые тела и уносили
их за станцию, в сквер. И по всему этому, как по экрану кино, ползла большая з
олотисто-серая бабочка, хлопая в крылья, словно в ладоши. Ползла она по ст
еклу окна в будке. Володька сбил ее тюбетейкой. Но она поднялась с пола и, т
репеща, снова ткнулась в стекло. Он повел с ней борьбу, с криком и плачем от
махиваясь от нее и покрываясь мурашками, когда она задевала его в своем с
тремлении к свету окна.
Взрывом унесло будку, как ветром уносит зонтики с пляжа. Оглушенный Воло
дька остался лежать на полу возле чугунной печки, обложенной понизу кирп
ичом. А когда он пришел в себя, перед его глазами, словно приклеенная к чуг
уну спиной, трепетала бабочка. Она шевелила сухими лапами, и брюхо ее сжим
алось и разжималось, словно жевало самое себя.
Володька бежал в беззвучном пространстве к ярко-синему небу. И в это небо
взлетели плосковерхие баки. Они тяжело отрывались от зеленой земли, зами
рали белыми облаками и с небольшой высоты проливались на землю бездымны
м огнем. Воздух пропитался бензиновым запахом. Синее небо горело.
Володька повернул в станционный поселок.
В узких улицах шло немецкое войско…
Шло немецкое войско спокойно, по сторонам глядело насмешливо. На машинах
шло, либо на танках верхом, на бронированных транспортерах, на мотоцикла
х, в телегах с резиновым мягким ходом Ц тяжелые кони парами. На самолетах
Ц девятками. Девятка за девяткой по всему небу.
Володьку били по голове. Били в мягкое темечко. И бабочка появлялась и исч
езала, не коснувшись его, чтобы дать ему насмотреться. И когда он прятал го
лову подо что попало, в зеленоватом мерцании вспыхивали два черных гране
ных глаза, как бы обещая или грозя настичь его в другой раз, когда он на все
насмотрится.
Володька шел по испуганной летней земле.
Присутствовал, когда мальчишки в большом селе с колокольней, покормив ег
о хлебом, порешили закопать свои красные галстуки, чтобы немец при обыск
е не смог над их галстуками глумиться. Каждый из них нашел деревянный ящи
чек или школьный пенал, положил туда галстук красный и к нему значок. Зако
пали ящички на закате. Спели песню «Там, вдали за рекой».
Володька пошел из того села. В деревнях он останавливался у колодцев. Баб
ы с ведрами подойдут: «Откуда? Родители где? Разбомбленные?» Ц и накормят
. Смотрел Володька в темную воду. В темноте глубока вода. Собирается она в
колодце по капле. Клюк! Ц словно пуля в лесу. Или вдруг посыплются быстро,
как автоматная очередь. Но все чаще и все сильнее от колодцев несло керос
ином, немецким пахучим мылом и еще чем-то тошным. Гоготали у деревенских к
олодцев немцы, обливались водой из брезентовых ведер. Брились Ц брызгал
ись одеколоном.
И Володька думал в слезах: «Когда же вода станет чистой, скопленной светл
ыми звонкими каплями? Когда же в колодцы те, деревенские, станет не страшн
о глядеть?»
В деревушку, незначительную среди больших деревень, маленькую, заросшую
крапивой, Володька пришел под вечер. Возле колодца часовня пустая, накре
нившаяся от старости. А на колодезном срубе, подвернув штанину, мальчишк
а стоит лет пяти. У самого сруба девчонка присела, трех лет. Строго сидит и
серьезно.
Ц Чего же вы делаете?
Мальчишка повернулся к Володьке, деловито спустив штанину.
Ц А сикаем, Ц сказал он. Ц Маруська в колодец сикать не может, она видиш
ь какая неправильная. А все равно протечет. Пускай немцы пьют.
Ц Мы в него каждый день сикаем, Ц сказала девчонка с еще большей, чем у ма
льчишки, суровостью.
Угадав в Володьке страх и смятение, мальчишка спрыгнул на землю. Достига
л он Володьке едва под мышку.
Ц Не боись, мы тихонько.
Володька осмотрелся по сторонам. Дорога была пустынной. Теплая текучая п
ыль заливала следы недавно ушедших танков. «Что ли, кончилось немецкое в
ойско?» Ц подумал Володька. Впервые подумал, что может кончиться эта сил
а.
Ц А как наши вернутся? Ц спросил он. Ц Откуда пить станут?
Ц Мы покажем, Ц сказал мальчишка.
Ц А из озера, откуда и мы пьем, Ц сказала девчонка. Ц Ты чей?
Ц А пожрать чего есть? Ц спросил Володька, но уже не таким голосом, каким
просил раньше.
Станция была оцеплена Ц никто из местных не толкался на ней. Полицай из о
цепления, широкий, огрузший от пожилой силы, сидел спокойно, как бы дремал
. Иногда, словно пробудившись, доставал из ручья бутылку, делал большой не
торопливый глоток, отчего шея его раздувалась и краснела. Полицай выдыха
л спертый воздух из груди шумным единым дыхом, снова ставил поллитровку
в ручей, чтобы сохранить в холоде вонючий спиртовой огонь, и, медленно шев
еля челюстями, жевал кусочки вяленого леща. Лещ лежал у его ног на немецко
й газете, костистый, килограмма на два весом до того, как его завязали. Ряд
ом с лещом томилась ржаная краюха, прикрытая пышно-серым листом лопуха. П
олицай хлеб жевал, отщипывая его небольшими крошками.
Володька притаился в траве. Приподняв голову, видел, как полицай пьет и за
кусывает. Хоть бы шкуру оставил, гад. Шкура у леща жирная. Мысль о шкуре вла
дела Володькой недолго. Он вообще не обладал постоянством мысли Ц чуть
возникшую, начинал развивать. Не прошло много времени, и Володька думал у
же, каким образом самому съесть леща, пока его полицай совсем не съел.
Внизу, под пригорком, шевелилась станция. Она была забита эшелонами, авто
машинами, немцами. Немцы слонялись за кипятком, чего-то пили, чего-то ели, и
ные выходили за оцепление и возвращались обратно с цветами Ц ромашками
. Один прошел совсем близко. Полицай встал, равнодушно сказал немцу: «Хайл
ь». Немец ответил ему: «Зер гут». Полицай снова сел булыжной спиной и булыж
ным затылком к Володьке. Это незначительное событие и побудило окончате
льно Володьку к действию.
Подкравшись к полицаю вплотную, Володька гаркнул хрипатым басом:
Ц Хайль Гитлер!
Полицай смирно поднялся. Тут Володька схватил леща. Но, видимо, не додумал
до конца свою мысль с голодухи. Леща нужно было тянуть беззвучно и так же б
еззвучно, ползком, пятиться, а потом сигать в кусты, и ищи-свищи. Короче гов
оря, «хайль» погубил все дело. Вставший на ноги полицай догнал Володьку в
два счета. Володька втянул голову в плечи, прикрывая ее руками, в которых д
ержал леща.
Из-под леща, как из-под козырька, он увидел полицаево лицо и сомлел. Два чер
ных глаза, как граненые камни, сыпали острыми искрами. Один глаз дикий, дру
гой и вовсе лешачий, выпученный вперед страшным дулом. Бровь задрана Ц ч
уть ли не поперек лба. Лоб смят, словно посередке глубокий шрам. Угол рта п
од лешачим глазом сполз книзу Ц и в растворе губ сверкают белые зубы. Шея
сведенная, словно кость поперек горла стала.
Ц Битый, Ц сказал полицай. Ц Битый, а глупый. Ц Он поднял руку, и Володьк
а съежился Ц в голове у него запылало, будто сунули в череп горсть красно
го уголья.
Ц Смотри! Ц закричал Володька. Ц Смотри ты, сколько на станции крыс. Ц
В ожидании удара Володька всегда плел околесицу, не специально и не обду
манно, околесица Ц чушь несусветная Ц сама плелась, иногда странным об
разом охраняя Володькину голову от разорения. Ц Крысы! Ц шумел Володьк
а. Ц Бегают, опоясанные ремнями. Котятки Ц малые ребятки, крысы всех вас
сожрут. И тебя сожрут, Ц сказал он полицаю строго. Ц Нужно «Хайль!» крича
ть, тогда не сожрут. Ц Володька во всю мочь заорал: Ц Хайль Гитлер!
Ц Я тебе дам «хайль». По хайлу и дам.
Полицейский дал ему по губам ладонью, сильно, мягко и плотно, словно удари
л в донышко бутылки, чтобы вышибить пробку.
Ц Тронутый, Ц сказал он. Ц Все равно уж пропащий.
Володькина шея скруглилась, сжалась в его толстых шершавых пальцах. Паль
цы коснулись друг друга под нестриженым Володькиным затылком и разошли
сь. Полицай стоял над Володькой белый, в глазах у него, где-то на самом дне,
черном и зыбком, тлела тоска.
Ц А-ааа! Ц закричал Володька.
Полицай взял его под мышку и, широко шагая и тяжело дыша, понес к станции.
Ц Отпусти, гад! От тебя чертом пахнет! Ц крикнул Володька.
Полицай бросил его на землю, но совсем не отпустил, он тянул теперь Володь
ку за шиворот и дышал еще громче, словно и не легкого, тщедушного мальчишк
у тащил, а огромный камень на шее.
Чтобы отомстить полицаю за несъеденного леща, за испуг, Володька наскреб
вшей в голове Ц сунул их полицаю в карман. Еще наскреб вшей, сунул туда же
и захихикал. Потом, едва поспевая за скорым размашистым шагом, Володька п
ринялся плевать полицаю на штанину Ц все норовил попасть на сапог. Поду
мал было: «Куда он меня?» Ц но беспокойная его голова, не терпевшая ничего
незаконченного, тут же ответила на этот вопрос: «Куда бы ни привел, хуже н
е будет. Черт с ним, все равно удеру, лишь бы по голове не били да хоть немног
о дали жратвы».
С полицаями Володька изредка ладил. Хоть и не слишком гордо, но, в общем-то,
справедливо полагал он, что лучше у полицая жратву сожрать, чем выпрашив
ать у голодной крестьянки с ребятами. Полицаи Ц жижа болотная. Их тоскли
вая отчужденность легко переходила в безответную доброту, слезная друж
ба Ц в лютую ненависть. Они дрались между собой так неистово, словно вдру
г не оказывалось у них более злого врага, чем сегодняшний друг. И не будь н
емецкого меткого глаза, их стая давно бы рассыпалась по лесам. С воем и каш
лем побежали бы они в дальние дали, где бы их одиночество среди чужих люде
й было хоть как-то оправдано.
Чего Володька не мог Ц воровать. Он придумывал план не только для себя, но
и для тех, у кого воровал. Свои планы он выполнял с точностью, но те, у кого о
н пытался что-то стянуть, всегда нарушали их. Однажды, совсем отчаявшись,
Володька подошел к мужику, евшему мерзлое сало, и, пританцовывая на снегу,
сказал деловито, даже с обидой:
Ц Дяденька, ты вон туда гляди.
Ц А зачем мне туда глядеть? Ц спросил мужик.
Ц Нужно по плану, Ц сознался Володька.
Мужик хмыкнул:
Ц Ага. Значит, я буду туда глядеть, рот раззявя, а в это время ты у меня сало
стибришь.
Володька кивнул горестно.
Мужик засмеялся, отрезал ему кусок, дал хлеба, да еще легонько по заду дал
и прибавил в словах:
Ц Воровать не можешь Ц проси.
Просить Володька умел. У женщин, особенно у старых, просил многословно. У м
ужиков просил с опаской, долго приглядываясь и не подходя близко, задава
л вопросы. По тому, каким блеском блестели мужицкие глаза, по ответам, по м
олчанию, по ухмылкам, по другим тонким приметам определял, что ему говори
ть дальше и куда поворачивать. Если все приметы сходились как надо, Волод
ька задавал вопрос:
Ц Дяденька, вы думаете, Гитлера повесят, когда поймают? Не-а. Раскалят лом
с одного конца и холодным концом Гитлеру в задницу воткнут.
Ц Почему холодным? Ц спрашивал мужик обязательно и разочарованно.
Ц А чтобы никто не смог вытащить, Ц отвечал Володька и хохотал и припля
сывал.
Полицай, который сейчас Володьку тянул, был ему непонятен и поэтому стра
шен.
Полицай приволок Володьку в конец эшелона, к раскрытой теплушке. Рывком
поднял его, швырнул внутрь.
Ц Возьмите, пока его до смерти не забили. Тронутый он. Ц Полицай бросил в
вагон недоеденного леща и краюху и, повернувшись круто, пошел напрямик ч
ерез рельсы.
Володька подгреб леща и краюху к себе и только тогда огляделся.
На соломе вдоль стен сидели и лежали ребята Ц стриженые мальчишки, стри
женые девчонки. Одна нестриженая, но не девчонка уже, стояла у распахнуто
й двери.
Ц Как тебя зовут? Ц спросила она.
Володька с треском оторвал со спины леща кожу:
Ц Гаденыш, змееныш, ублюдок, сирота, воришка, попрошайка, собачье дерьмо,
паскудник… А вас как?
Ц Меня зовут Полина Трофимовна. Это дети. Мы из детдома. А ты откуда?
Ц Откуда-то черт принес… А может, в капусте нашли. Ц Володька рвал зубам
и леща, кусал хлеб и, захлебываясь торопливой слюной, громко, нахально чав
кал. Он их презирал: «Сволочи, а не детдомовцы Ц с немцами на поездах ездя
т».
Ц Вши есть? Ц спросила Полина Трофимовна.
Ц Полно. Умные, стервы, они от войны заводятся.
Ц Мальчики, остригите его, Ц сказала Полина Трофимовна.
Двое мальчишек поднялись с соломы, оба старше Володьки и гораздо сильнее
.
Володька оскалил зубы:
Ц Кушу.
Ц Не бузи, Ц сказал ему мальчишка покрепче, темный лицом и скуластый. Ц
Все равно острижем. Бузить будешь, в лоб дам Ц и тихо.
Володька плевал им в лица разжеванным лещом, бил их ногами, но они повалил
и его, и, когда он укусил одного за руку, другой дал ему кулаком. Володька ср
азу ослаб, застонал, распластался на дощатом полу и пополз. Мальчишки под
тащили его к двери, чтобы голова Володькина свесилась наружу. Один ему на
ноги сел, руки за спину завернул. Другой стриг его голову ножницами как по
пало, но аккуратно Ц чтобы волосы падали на землю.
Трещали сухие рваные крылья, тянулись к Володькиной голове мертвые тощи
е лапы. От бабочки воняло керосином. Когда Володьку стошнило и он пришел в
себя, предзакатное небо светилось в четырех маленьких окнах. Под полом с
тучали колеса. Ветер проникал в щели, щекотал под рубахой тело. Голове был
о холодно. Саднило, пекло оголенные волдыри и коросты. Кожа по всему телу и
лицо натянулись от керосина. Керосиновая вонь смешивалась с вонью белог
о порошка, на который немцы были так же щедры, как и на порох. Тело, как и все
гда после ударов по голове, было слабое, но Володькина мысль не могла оста
вить беззаконие неотмщенным.
Ц Сволочи. Икра немецкая. Паскуды. Кто меня керосином вымазал?
Над Володькой наклонился тот же скуластый, темный лицом парнишка.
Ц Я, Ц сказал он. Ц Не хватало нам твоих вшей и сыпного тифа. И заткнись. И
язык придержи, не то я тебе еще врежу.
Ц А я бешеный. Я тебе горло перегрызу. Ц Володька подумал и вялым голосо
м уточнил: Ц Лучше я тебе ухо откушу. Ты уснешь, я подкараулю и откушу тебе
ухо. Ц Он засмеялся бессильно. Ц И не трогай меня, по голове не бей. Где мо
й лещ? Сожрали?
Ц Заткнись, говорю, Ц ответил ему скуластый парнишка.
Полежав еще с полчаса, Володька сел. Дверь была закрыта неплотно. Он присл
онился к ней. Лес в щели будто темная вспученная река. Поляны Ц светлые ос
тровки на ней. Небо синее, и земля теплая. И трава мягкая.
Ц Едете? Почему не удираете? Ц спросил он. Поезд стоял на разъезде, брал в
оду. Ц Ссыпимся, рванем в лес, и ищи-свищи. Может, боитесь?
Ц А малышей куда деть?
Володька огляделся внимательно. В глубине вагона сидели и лежали ребяти
шки гораздо младше его, многие совсем малыши.
Ц Больные у нас, Ц сказала стриженая девчонка, высокая, тощая и задумчи
вая. Ц Мы детский дом, у нас так нельзя.
Глаза у девчонки мамины. А какие у мамы глаза? Мертвые.
Ц Есть дают? Ц спросил Володька, помолчав.
Ц Дают. Облюешься.
Володька смотрел в открытую дверь на волю.
Ц Я-то убегу. Отдохну у вас, поем и дам ходу. Что я, дурак Ц к немцам ехать? Т
ем более не охраняют. Выпрашивать буду Ц все лучше.
Изредка он поглядывал на ребят. Девчонки штопали и латали одежду. «Семей
ка, ишь путешествуют».
Ц Пить, Ц застонал кто-то, укрытый пальто.
Ц Нужно удрать, в городе вас по домам разберут, Ц решил Володька, почеса
в стриженую, в коростах голову.
Никто ему не ответил.
Ц Конечно, нарасхват не пойдете. А я и подавно. Да я-то что, и так проживу. Не
знаете, зачем вас немцы в поезде возят? А я знаю! Ц заорал он. Ц Чтобы парт
изаны эшелон не взорвали. Не догадываетесь?
Полина Трофимовна заплакала.
Ц Где мой лещ? Сожрали?
Полина Трофимовна оттащила его в угол, загородила собой. Он кричал из-за с
пины:
Ц Ссыпаться нужно! В лес удирать! Вы, герои чертовы, так и будете ездить?
Ребята гудели долго и не могли уснуть.
Ночью состав остановился. В щели показался свет. Фонарь «летучая мышь» в
плыл в вагон. За ним, широко отодвинув дверь, влез немец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15