И мы надеялись, что вы близко к сердцу примете оказанную вам честь. Но - где там!.. Мы были чрезвычайно поражены, когда узнали, что ясну пани баронессу вы называете «пани председательница». Даже экономка и Маринка, хотя они простые женщины, были огорчены этим. До сего времени я вам ничего не говорила, ожидая, что вы сами догадаетесь обо всем и исправите свою ошибку. Однако сегодня, находясь в кладовой, я слышала, как Луция в беседе с горничной допустила выражение «пани председательница». Луция, поведение которой и так достаточно странно, позволила себе на этот раз слишком много.
- Пани хочет, чтобы мы, обращаясь к пани председательнице, говорили: «Проше, ясна пани»? - равнодушно спросила Луция, поднимая голову.
Лицо нашей опекунши побагровело. Смиренное выражение как ветром сдуло с него. Щеки ее набухли, губы оттянулись вниз, а нос, казалось, заострился еще больше. Вся фигура панны Янины стремительно выпрямилась, и даже стало видно, как на ее покрасневшей, вытянувшейся вверх шее пульсирует какая-то жилка.
Забыв о своей степенности, наша опекунша заговорила теперь быстро, взахлеб, словно опасаясь, что ее прервут раньше времени:
- Я была принята в этот дом много лет назад. Госпожа баронесса заботилась обо мне, как родная сестра. Мне дозволены были непринужденные дружеские отношения со всеми членами семьи. И несмотря на это, я… - у нее неожиданно захватило дыхание, - …я никогда не осмеливалась называть госпожу баронессу иначе, чем «ясна пани». Только по прошествии многих лет, да и то по собственному желанию и указанию госпожи баронессы, когда я была уже вполне взрослой… А между тем, вы, вы, совершенно посторонние люди, едва успев приехать сюда, сразу начали позволять себе слишком много!
И, охватив обеими руками шею, словно ее что-то душило, она с трудом выдавила из себя:
- Уходите!.. Убирайтесь отсюда!
Крайне удивленные, мы выбежали из комнаты. А вечером Луция, бледная, в ночной рубашке, встала перед моей кроватью:
- Слушай, Таля…
- Что?
Луция наморщила в задумчивости брови:
- Я знаю, кто такая панна Янина.
Охваченная любопытством, я приподнялась на локте:
- Ну?
Для меня лично панна Янина была только нашей опекуншей и, кроме того, подругой и правой рукой госпожи баронессы, владелицы дворца; больше о ней я ничего не знала.
- Ну, говори же!
И Луция, в голосе которой звучали одновременно убежденность и мстительность, презрение и торжество сделанного открытия, сказала:
- Панна Янина - это… Это «высохшая глиста»!
Изумленная, смотрела я на сестру, а она, покачивая головой, говорила в задумчивости:
- И подумать только, ведь у панны Янины - законченное университетское образование! Ты заметила, как неотступно ходит она следом за баронессой, лишь на шаг позади нее и с таким выражением лица, точно ей доверена охрана гроба господня. Я слышала вчера, как она разговаривала с кем-то о баронессе: «Примерная христианка, рыцарское сердце, умница, требовательна к себе…» И что-то там еще… Ага!.. «Ее душа столь преисполнена милосердия к людям, что она взяла на содержание двух незнакомых детей из предместья…» Это, значит, о нас!.. В общем, она говорила о баронессе, как о святой. Даже слова те же самые, какими она рассказывала нам о «великой Терезе»: «великолепная душа», «провидица»…
Луция на минуту приостановилась, глубоко над чем-то задумавшись, а потом вновь продолжала говорить, но уже более мягким, более доброжелательным тоном:
- Любопытно, как это панна Янина очутилась здесь? Может быть, она была очень бедной и думала, что тут, во дворце, ей улыбнется счастье? А может быть, семейство баронессы взяло ее для того, чтобы она штопала белье или составила компанию старой ясной пани?
Уставившись на меня, Луция в задумчивости продолжала свои рассуждения:
- Мне кажется, Таля, что панна Янина тоже имела какие-то свои желания, о чем-то мечтала. И, прежде чем приучилась неизменной черной тенью следовать всюду за баронессой, небось не раз всплакнула в подушку, когда никто ее не видел. А может быть, она не могла найти работы? Видя вокруг себя только безработицу и нужду, испугалась, наверно, и решила, что во дворце ей будет легче. И потому вскоре стала такой набожной и такой покорной. Подумай только, какой это большой день для нее, когда она смогла назвать баронессу по имени! Ты заметила, как задрожал ее голос, лишь только начала она говорить об этом? Наверно, в течение всех этих лет она получила немало упреков по своему адресу, и несмотря на это, я уверена, она и сегодня воздает молитву господу богу за то, что он удостоил ее чести жить бок о бок с баронессой… Это ведь просто ужасно - так унижаться!.. Теперь-то она, конечно, даже и не сумела бы жить по-другому. А чувствовать, как настоящий человек, она уже давно не может. - Луция глубоко вздохнула. - Я предпочла бы умереть, чем так прозябать!
Совершенно ошеломленная необычным для Луции стремительным потоком слов, я смотрела на нее с удивлением. В своей длинной ночной рубашке она стояла возле огромного биллиардного стола и на его фоне выглядела такой беспомощной и слабой! Не зная, что ответить, я окинула взглядом комнату. Хмурая рухлядь показалась мне в этот момент особенно отвратительной и необычайно увеличившейся в своих размерах. Весь этот хлам, заполнявший комнату, с молчаливым презрением смотрел на щупленькую девчонку, застывшую возле громоздкого, никому не нужного биллиарда. Гипсовый уродец, венчавший карниз кафельной печи, кривил губы в отвратительной, издевательской улыбке.
- Если бы когда-нибудь в моей жизни случилось так… - снова заговорила Луция, понижая голос, точно опасаясь, как бы кто-нибудь из врагов не подслушал ее признания, - так, что мне надо было бы выбирать, какой дорогой идти, то я никогда, никогда не выбрала бы ту дорогу, по которой пошла панна Янина.
Луция взглянула в зеркало, которое отразило ее худенькую фигурку в ночной рубашке, и вдруг лихорадочно закрыла лицо руками и задрожала всем телом:
- Нет! Нет! Никогда!
Я быстро поднялась и уселась на кровати.
- Что с тобой? Ты что-нибудь увидела? Признавайся!
Луция отняла руки от лица и с усмешкой ответила:
- О нет! Мне просто показалось, что я вижу в зеркале панну Янину. Она стояла там и смотрела на меня. А на самом деле это была не она, а я, только совсем, совсем на нее похожая.
У меня мороз пробежал по коже от страха. Я с опаской посмотрела в зеркало и спросила шепотом:
- Но ведь ее там не было, правда?
Луция повела плечами:
- Конечно! Какая-то ты наивная. Я ведь в конце концов в привидения не верю.
Я снова улеглась в кровать, однако не была убеждена так твердо, как Луция, в том, что, кроме нас, в комнате никого нет. Меня совершенно не удивило бы, если бы из зеркала вдруг вышла панна Янина и начала бы читать нам нотацию за разговоры среди ночи.
- Ты думаешь, что ее нет где-нибудь поблизости и она не слышит того, о чем мы говорили? - спросила я с тревогой сестру.
- Нет, откуда же, - совершенно серьезно ответила Луция и затем, словно догадываясь о моих опасениях, добавила: - А в зеркале ее вовсе не было. Вовсе! - Она нахмурила брови и, возвращаясь к прерванному разговору, сказала суровым тоном совершенно взрослого человека: - Временами мне ужасно жаль ее, хотя она и не отдает себе отчета в том, что дворец поступил с ней жестоко и несправедливо. Однако не сомневаюсь, что она сама всё же очень сильно виновата. Виновата в том, что совершенно не пыталась защищаться. А она обязана была защищаться!
- От кого?
- Боже, боже, - вздохнула Луция, - какая же ты еще глупая! - И, покачав укоризненно головой, она вновь улеглась в кровать.
А уже через минуту я услышала ровное дыхание спящей. Счастливая! А я вот долго-долго никак не могла уснуть. Всё смотрела в угол, где поблескивало в полумраке зеркало, и казалось мне, будто перед ним продолжает и сейчас стоять худенькая девочка в ночной рубашке, а из зеркала смотрит на нее карающим взглядом неподвижная, долговязая фигура, очень похожая на одну из блаженных великомучениц, изображениями которых обычно разрисовываются стены костелов.
Долго еще в моей разгоряченной голове бродили тревожные, беспокойные мысли. Уже рассветало, когда я, измученная, уснула.
На следующий день шел дождь, и наша опекунша прислала нам с горничной годовую подшивку «Голоса Кармеля». Мы швырнули ее в шкаф и начали играть в картонное домино на воскресную порцию компота.
Больше всего нас допекало наше полное одиночество. Когда мы с Луцией приходили на кухню, веселые разговоры, словно по команде, прекращались, все смотрели на нас с нескрываемым любопытством, а когда мы выходили, то за нашими спинами раздавались приглушенные смешки и остроты в адрес Луции: «Эта не иначе как из морской пены сделана. Того и гляди растает…» Лишенные возможности играть с детьми баронессы, которых мы видели очень редко и лишь издалека, мы подружились с дочерью кухарки.
Идя на обед, мы каждый раз видели Маринку в прилегающем к кухне помещении, где она, склонившись низко над столом, аккуратно складывала, взбрызгивала водой и скатывала в трубку выстиранное белье. А несколькими часами позже глухой стук извещал, что Маринка усиленно работает скалкой и бельевым катком, беспрерывно гоняя его по столу взад и вперед. После полудня стук прекращался, а прикухонный коридор наполнялся чадом от тлеющих углей. Маринка раздувала утюг, гладила белье, штопала, укладывала и подсчитывала, а вечером разносила его в огромных корзинах по бельевым шкафам.
Половину тесной Маринкиной комнатушки занимала кровать, на которой под самый потолок поднималась гора белоснежных подушек. А другая половина была занята огромным комодом, наполненным всевозможными сувенирами из Ченстоховы, алтариками, «святыми фигурками», бархатными подушечками с вышитыми на них сердечками и терновыми венцами, подсвечниками, высохшими букетами цветов, обильно припудренными пылью. На стене, прикрытая простыней, висела одежда, а возле печки стояла тумбочка с тазом и кувшином для умывания.
- Ну, говори, Маринка, сколько выгладила сегодня? - обычно спрашивали мы, входя к ней.
Маринка тут же отвечала:
- Постельного белья - для трех комнат, так как скоро приезжают гости - господа из Домбровы, да детского сколько…
Или:
- Рубашки для ясной пани и нижние юбки для старшей ясной пани…
Только после этого и начинался, собственно, наш визит. Мы садились на скамейку между окнами, и Маринка подсовывала Луции альбомчик, вытащенный из ящика комода.
- Нарисуй что-нибудь красивое…
Под «чем-нибудь красивым» она подразумевала заход солнца, белых лебедей на тихом пруду, парочку голубей с алыми розами в клювах или надгробный камень с изображением ангела и надписью: «На память».
Когда рисунок был готов, она просила:
- А теперь раскрась его.
Карандаши были у Луции лишь трех цветов: красный, синий и желтый. Поэтому больше всего удавался ей заход солнца, а хуже всего - лебеди или надгробный камень.
Затем альбомчик снова исчезал в ящике комода, а его место занимала толстая тетрадь. Растягивая слова, старательно выводя мелодию, Маринка начинала петь записанные в эту тетрадь песни - об «Эрвине из розовой беседки», о «Девушке, покинутой любимым», о «Двух хризантемах на могиле возлюбленной»…
В теплой, уютной Маринкиной комнатушке пахло скукой, чистым бельем и свежим тестом, а в нашей комнате было холодно и темно. Луция, которую совершенно не трогала судьба Эрвина из розовой беседки, набрасывала в тетради портретик Маринки: красивая голова, обрамленная густой черной косой, широкий лоб, слегка вытаращенные глаза. Не могла Луция только передать с достаточной достоверностью цвет ее стекловидной, нездорово поблескивающей кожи, похожей на кусок слишком наутюженной полотняной материи.
Когда сумерки заползали в комнату и она погружалась в полумрак, Маринка, не зажигая света, просила:
- Ну, а теперь пусть Луция что-нибудь расскажет. Только чтобы это было страшно. Я очень люблю, когда страшно.
И Луция, читавшая дома огромное количество книг, выискивала в своей памяти необыкновенные сказки и удивительные приключения, которые должны были удовлетворить желание Маринки. А Маринка, пожирая блестящими глазами Луцию, то и дело повторяла:
- Еще, еще, пожалуйста! Я очень люблю, когда страшно…
***
- Тебе, Луция, нравятся новые гардины в салоне? - неожиданно спросила Маринка, когда через несколько дней мы снова навестили ее.
- В каком салоне?
- Ну - в белом. Ты не знаешь?! Ясна пани купила хорошенькие гардины из чешского шелка. Они так идут к новым обоям… Видела?
- Нет. А ты почему об этом спрашиваешь?
- А потому, что ты, Луция, никогда не рассказывала, как тебе нравятся господские комнаты. Моя мать говорит, что такого богатства, какое в салоне нашей ясной пани, она нигде не видела. Ты, Луция, наверно, слышала, что горничная плетет обо мне всякую чепуху. И всё это для того, чтобы выслужиться перед ясной пани. О, эта горничная ужасно любит подлизываться! Даже к панне Янине, которая, по правде говоря, вовсе и не господского происхождения. Этакой замухрышкой взяли ее во дворец, когда было ей что-то около восемнадцати лет. Взяли для того, чтобы обслуживала старшую ясну пани баронессу. Она так присохла к господам, что теперь и сама строит из себя помещицу. А со старшей ясной пани баронессой ты разговаривала, Луция?
- Да откуда же! - не сдержавшись, воскликнула я. - Мы же туда не ходим. - И добавила жалобно: - Совершенно не ходим.
Маринка поставила утюг на подставку и, ошеломленная, уставилась на нас.
- Как это так - не ходите?
- Да вот так. Мы, как видишь, - с трудом поясняла Луция. - имеем свою комнату и сидим только в ней. Да, и нигде более, потому что нам нечего там делать.
Заметив на лице Маринки удивление и сомнение, Луция быстро поднялась со скамейки и начала прощаться:
- Ну, так мы уж пойдем. Спокойной ночи, Маринка.
Маринка взглядом проводила нас до двери. А на другой день, надутая и хмурая, она ничего не ответила, когда мы с ней поздоровались. Ее скалка грохотала на этот раз больше, чем когда бы то ни было. Увидев, что мы направляемся по коридору в ее сторону, она поспешно захлопнула двери своей комнатушки, бывшие до этого распахнутыми. Еще бы! Ведь она по нескольку раз на день бывала в салонах сиятельных господ!
- Из этой Маринки, коль ей удалось бы закончить университет, вышла бы хорошая копия панны Янины, - горько заметила Луция.
Больше мы никогда не вспоминали и не говорили об этом.
Как раз в то время, когда наши отношения с Маринкой были раз и навсегда испорчены, нас пригласила к себе панна Янина.
- Садитесь, девочки, - указала она на небольшие креслица. Мы сели. Опекунша подняла на нас нежный, ласкающий взгляд, какого раньше мы у нее никогда не видели.
- Вы - бедные дети, - заговорила она, - ибо господь бог не наградил вас богатством. Однако по божьей милости вы родились в интеллигентной семье, ваша мать дала вам хорошее воспитание. Поэтому вы не должны сближаться с Маринкой.
- Но ведь это она не хочет сближаться с нами! - воскликнула я.
Панна Янина укоризненно посмотрела на меня и продолжала дальше:
- Маринка, конечно, очень полезная девушка, безгранично нам преданная и искренне привязанная к нам. Однако Маринка навсегда останется тем, кем бог хотел ее видеть, - простой и неразвитой. Госпожа баронесса, отводя вам отдельную комнату в стороне от служебных помещений, дала тем самым понять, что она не желает, чтобы вы встречались с горничными чаще, чем это необходимо. И я прошу вас, девочки, помните об этом.
Панна Янина поднялась с кресла. Аудиенция была закончена.
Речь нашей опекунши вызвала во мне честолюбивое чувство самодовольства. Ведь из слов панны Янины было совершенно ясно, что я - интеллигенция, хотя по воле божьей и не имею никакого состояния. Кроме того, из слов панны Янины вытекало еще и то, что я, оказывается, чем-то значительно лучше Маринки, захлопнувшей перед самым нашим носом двери. Мысли об этом доставили мне большое удовольствие и искреннее удовлетворение. Поэтому та ироническая усмешка, с которой Луция слушала речь панны Янины, мне совершенно не нравилась, а к нашей опекунше я почувствовала неожиданную симпатию.
Взволнованная новыми для меня чувствами и ощущениями, я покинула Луцию, погрузившуюся в чтение «Радуги», и побежала на двор поиграть в «классы». Я быстро начертила палочкой на земле квадраты и, выпрямившись, собиралась уже бросить стеклышко, когда неожиданно заметила деревенскую девушку в стареньком, сильно изношенном платочке, которая, стоя у кухонного крыльца, внимательно меня рассматривала. В руках у нее были жестяной бидончик с молоком и кружка.
- Купи, паненка. За пятьдесят грошей. - Она протянула к самому моему лицу соблазнительную кружку.
Я выпрямилась так, как это делала обычно панна Янина, и смерила девчонку суровым взглядом.
- Девушка, - сказала я торжественно, - ты бедная, ибо господь бог не наградил тебя богатством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30