- Следовательно, это с сестрой Зеноной беседовали вы на тему рождества Христова? Очень хорошо. Ну и что же такое говорила вам сестра Зенона?
- О колыбели…
- А еще?
- О волке и осле. Ослы любят есть осот, - прошептала Людка срывающимся голосом.
- Говори громче, а то я не слышу. Стало быть, об осле и волке беседовали вы с сестрой Зеноной. Так? Ну, и еще о чем?
Наступило молчание. С лиц нашей матушки и сестры Модесты исчезли последние лучи благодушия и удовлетворенности, которые сияли там еще несколько минут назад.
- Ну так что же? - повторила свой вопрос матушка-настоятельница, кладя свою руку на Людкину голову. - Разве ты не скажешь мне, о чем еще говорила вам сестра Зенона в связи с приближающимся рождеством Христовым?
- В связи с рождеством Христовым… - выдавила из себя Людка, побелев, как полотно. - Я сейчас… - Она в задумчивости приложила свою вспотевшую руку ко лбу и вдруг улыбнулась радостной, счастливой улыбкой. - Я записала себе на листке бумаги. Можно прочитать?
Лица матушки и наших хоровых сестер вытянулись, по ним пробежала тень.
Сестра Алоиза вытирала платочком нос, и на физиономии ее было написано: "Я же знала, что будет так…"
- Ну что же, - вздохнула матушка, - читай.
- У меня только вот не хватает начала, - пояснила Людка, заливаясь румянцем. - Вначале сестра Зенона говорила о колыбели. Но я прочитаю то, что сестра Зенона потом говорила.
И, поднеся листок бумаги к глазам, она начала:
- Когда кто-нибудь родится, всегда радость людям. Но самое большое торжество есть, когда родится маленький Иисус. Тогда каждый человек испытывает такое чувство, словно он имеет перед собой еще целую жизнь и может использовать ее на добрые дела. Поглядывает он на колыбельку и думает: не так уж я плох еще, коль могу приблизиться к ней. И еще из этого проистекает у него желание трудиться. Ибо знает он, что ничем не доставит такой радости Иисусу, как трудом своим. Поэтому пастухи принесли к его колыбельке и сыры, и овечек, и корзины, и всякую всячину. И все это было не для продажи… Плоды трудов их… Точно так и сегодня каждый человек беспокоится о том, чтобы было у него что есть и на что жить…
А потом сестра Зенона говорила нам, что в Лимановой, там, откуда она родом, гуралы тоже разводят овечек, этаких черненьких, с кудряшками, и плетут корзины… - рассказывала Людка. - А на праздники они режут свиней. И как забьют свинку, то коптят окорока на можжевеловом дыму, чтобы они лучше сохранялись. А если такая свинка должна пойти на солонину, то каждый день ей нужно молоко. Но гуралы - бедные люди. И сами-то мало имеют молока, И еще сестра Зенона говорила нам, что во время праздников в каждом доме, где была забита свинка, угощают ветчиной своих соседей.
Совсем оправившись от страха, Людка усмехнулась довольно фамильярно и добавила:
- Жаль, что мы не живем в Лимановой рядом с такими гуралами, которые угощают ветчинкой своих соседей. Правда, проше матушку?
Настоятельница откашлялась, прижимая платочек к губам, которые почему-то подозрительно дрожали.
- Я бы очень хотела в такой Лимановой пожить, - непринужденно болтала Людка.
- Ты, чадо мое, любишь, как я вижу, много есть, - сказала наконец матушка-настоятельница, отнимая платочек ото рта. - А нельзя так угождать своим прихотям. Рыцари, которые объедаются, не могут быть настоящими рыцарями господа Иисуса Христа.
Но, увидев на лице Людки сильный испуг, она ласково погладила ее по голове:
- Не тревожься, моя дорогая. Будешь и ты еще есть ветчинку. И не только ветчинку. Иисус ел так же, как и каждый человек, поэтому он знает, что и тебе еда потребна. Попроси сестру Зенону, чтобы она взяла тебя с собой в Лиманову.
- А теперь покажите мне эту сестру Зенону, я хочу посмотреть на нее, - попросила настоятельница, оглядываясь по сторонам.
- Ее здесь нет, - равнодушно ответила наша матушка.
- Что же, трудный случай. Придется тогда обойтись без нее, - заключила приезжая матушка-настоятельница, тяжело поднимаясь с кресла.
- Может быть, матушка-настоятельница имеет желание посмотреть сочинения наших воспитанниц? У нас есть несколько по-настоящему интересных. Большинство наших воспитанниц постоянно проявляет уважение и любовь к тем, кто печется о них, - поспешно добавила сестра Модеста.
- Не нужно, - холодно отказалась настоятельница. - Мы должны теперь идти в город.
По сигналу нашей матушки мы покинули швейную мастерскую, прощаясь с гостями.
С того дня я уже ни разу не слышала, чтобы сестра Зенона беседовала с воспитанницами. Грустная и задумчивая, она еле передвигала больные ноги. Сабина божилась и клялась, что своими ушами слышала, как матушка-настоятельница в резких словах запретила сестре Зеноне в какой бы то ни было форме общаться с нами.
Но малышки, пренебрегая запретом, всё же пробирались, как и раньше, в прачечную. Прячась под стол от одного только взгляда сестры Модесты, они искали утешения и помощи у конверской сестры. Вела ли с ними разговоры сестра Зенона, - не знаю. Одно было с достоверностью известно: она по-прежнему латала им белье, ремонтировала платья, штопала чулки, а в карманах передника выносила для них из подвала сладкие брюквины.
Ноябрьским вечером я возвращалась из школы, с занятия географического кружка. Проходя мимо нашего старого монастырского костелика, я заметила луч света, пробивающийся через приоткрытую дверь.
Ведро с водой, метла и брошенные на пороге тряпки свидетельствовали о том, что Рузя и Гелька выполняют свое субботнее поручение.
Я подошла к двери. Из костела до меня долетел голос, который мог принадлежать только юноше:
- Как хочешь, а я пойду и возьму всё на себя.
Вместо ответа раздалось всхлипывание.
- Не плачь ты, ради бога! Ну кто мог ожидать? Я пойду в дирекцию и все объясню. Ведь не выбросят же тебя. Они в конце концов - люди…
- Нет, нет, нет… - раздался быстрый шепот.
Воцарилась тишина.
"Это Гелька, конечно! Кто же может быть еще?… Но кто там с нею, интересно?" - И я осторожно заглянула в приоткрытую дверь.
В полосе света, падающего от свечи, стоял худощавый смуглый паренек.
Я быстро отскочила от двери. Тот самый! Да, об ошибке не может быть и речи. Первый раз я видела его во время уборки костела. Он тогда неожиданно появился на пороге, кого-то отыскивая взглядом. Теперь-то я уж знаю, кого он искал тогда! А потом… Потом я видела его в группе парней возле почты, которые хотели нас освистать. И наконец, третий раз я видела его, когда он провожал с вечерних занятий Гельку и Рузю. Они тогда сильно смеялись на пару с Гелькой. Им можно было просто позавидовать. А Рузя шла возле них, как монахиня, лишь время от времени поднимая глаза на шаловливую пару.
Что могли значить его слова: "не выбросят же тебя"? Разве Гельке грозило исключение из вечерней школы? Сабина говорила, что Гелька пропускает занятия, а после уроков таскается с парнями. Видимо, это стало известно дирекции, и она хочет теперь исключить из школы нерадивую ученицу, а Гелькин молодой человек намеревается сам пойти в дирекцию и просить о прощении.
Мне вспомнилась матушка-настоятельница, подстерегающая Гельку возле калитки. Боже мой, что же будет, когда в монастыре узнают о том, что Гельку исключают из вечерней школы?…
Во время ужина я не сводила глаз с Гельки. Но она отлично притворялась, и по ее внешнему виду никто бы не мог догадаться, что эта смеющаяся девушка еще час назад отчаянно рыдала в старом костеле. Сидя теперь рядом с Рузей, ока беспрерывно подтрунивала над ней. А у Рузи был болезненный вид, и чувствовала она себя очень плохо. Рузя отодвинула от себя тарелку и, подперев голову руками, терпеливо переносила все Гелькины остроты и колкости.
После ужина в столовую вошла сестра Модеста и, остановившись посередине комнаты, громко сообщила:
- Послезавтра состоится выезд за квестой. Поедут две телеги. На одной из них - сестра Зенона с Рузей и Гелей, на другой - сестра Станислава с Зоськой и Владкой. В течение завтрашнего дня все должны подготовиться к отъезду.
Я посмотрела на Гельку. Она старалась изобразить на своем лице полное равнодушие. Но как неловко на сей раз получалось у нее это! Раскрасневшиеся щеки и нервно дрожащие губы выдавали с головой ее волнение, что не могло не вызвать жалости к ней. Но в ответ на мой сочувственный взгляд она нахально рассмеялась и передернула плечами:
- Пфи, подумаешь! Могу и поехать. У нас как раз кончились летние вши, так надо привезти зимних, про запас.
- Немедленно выйди отсюда вон! - вспылила сестра Модеста.
Но Гельки и так уже не было в столовой.
Я осмотрелась по сторонам, отыскивая на лицах девочек признаки сочувствия к Гельке. Но вместо этого увидела зевающие рты и слепленные всесильным сном веки. Только Рузя упорно смотрела в окно, уставившись куда-то в одну точку.
- Отъезд четырех девушек за квестой дает возможность остающимся на месте пожертвовать свой труд господу Иисусу, - раздался голос сестры Модесты. - Обязанности Рузи возьмет на себя в качестве жертвы господу Иисусу Сабина. Обязанности Зоськи - Наталья. А обязанности Гельки и Владки поделят между собою Йоася и Зуля.
Ничто не возбуждало во мне такой ненависти к сестре Модесте, как это кощунственное слово "жертва", звучавшее в ее устах особенно издевательски.
Каждая "жертва" являлась для сестры Модесты тем мешком, в который можно было впихивать дополнительное поручение, предназначенное для нас. "Жертва" была трусливой уверткой монахини, к которой она прибегала каждый раз, когда не хотела нам прямо и открыто сказать: вы должны сделать то-то и то-то, потому что больше некому это делать. Эта "жертва" была такой же лицемерной ложью, как и те обещания, которые давали ксендзу рыцари господа Иисуса Христа на собраниях "Круцьяты", но которых они никогда не выполняли.
Иногда сестра Модеста, вспомнив о своих обязанностях моральной руководительницы и воспитательницы, доставала записную книжку и, заглядывая в нее, вызывала к себе по очереди девчат во время рекреации:
- Владка, Сташка, Иоанна, вы давали обещание прочитать в качестве жертвы господу Христу по двадцать четок. Немедленно отправляйтесь в часовню выполнять свое обещание.
Вызванные сестрой Модестой, девчонки шли в часовню… выполнять обещание.
Когда в спальне погас свет, я подошла к Гелькиной койке. Она тихонько всхлипывала в подушку. Я присела у нее в ногах.
- Геля…
- Что тебе?
- Тебе не хочется ехать, верно?
Она долго вытирала нос.
- Ты бы предпочла остаться, правда?
- Ну хотя бы…
- Этот выезд должен быть тебе ужасно противен, особенно сейчас, - продолжала я, делая легкие намеки на то, что мне всё известно, и желая своим сочувствием вызвать ее на откровенность. - Для тебя было бы лучше сейчас никуда не ехать…
- Конечно, лучше. На улице холодина дьявольская, а ты тут трясись в холод по грязи, на телеге, может, десять дней, а может - и больше…
"Заговаривай, заговаривай зубы, - подумала я. - Я-то знаю, почему тебе не хочется ехать".
- Я понимаю, - сказала я с ударением. - Ясное дело, что ты предпочла бы никуда не двигаться отсюда.
- А что ты ко мне привязалась! Конечно, каждый бы предпочел.
Не клеился у нас что-то разговор с Гелькой, на который я возлагала столько надежд. Поэтому я попробовала подойти к делу с другого конца и сказала:
- Сестра Модеста велела вам подготовиться к отъезду. Наверно, вы получите на дорогу теплое белье и толстые чулки.
- Как бы не так! Были у собаки сапоги, а у нас - теплое белье! "Подготовиться" - это у сестры Модесты значит сходить на исповедь, потому что может случиться так, что кто-либо из нас сломает себе шею в дороге. Ну, не морочь мне голову и иди спать.
Разочарованная, я поплелась к своей койке.
На другой день после полудня я чистила в сенях картофель. Мои мысли кружились вокруг непонятного "дела" Гельки. С каким упорством защищала она свою тайну минувшей ночью! Глупая! Если бы она доверилась мне, то, может быть, общими усилиями мы что-нибудь и придумали бы.
- Значит, не хочешь ехать за квестой? - услышала я вдруг голос матушки-настоятельницы.
Она шла из швейной мастерской. За нею с поникшей головой следовала Рузя. Матушка приостановилась в сенях и, повернувшись к Рузе, сказала:
- Сестра Модеста говорит, что ты жалуешься на боль в слепой кишке. Поэтому ты не хочешь ехать?
- Да.
- И давно у тебя болит?
- Нет, недавно.
- Ну, что же. Раз недавно, - значит, нет в этом ничего серьезного. Сделай себе компресс и помолись в часовне святому Экспедиту, защитнику от всевозможных несчастных случаев. Отправитесь в дорогу завтра утром, в семь часов.
А утром мы с любопытством наблюдали за тем, как отправлялись монахини с девушками в дальнюю дорогу.
Две гуральские телеги, запряженные тощими лошаденками, стояли возле калитки. Кругом царил полумрак, под копытами у лошадей шелестели облетевшие с деревьев листья. По небу плыли тяжелые серые тучи. Монахини были одеты в черные свитеры и длинные пелерины. Зоська, которая напялила на себя всё, что только могла, была похожа на ворох старого тряпья, перетянутый посередине веревкой. Рузя и Гелька натянули на себя какие-то ватные фуфайки, а Владка, которая ехала за квестой первый раз, была одета легче всех. Она одна радовалась предстоящей поездке и весело прыгала возле телеги, как воробей.
Я взглянула на Рузю. Судя по всему, компресс и святой Экспедит не помогли ей. Ее болезненный вид мог вызвать только тревогу. Лицо у Рузи было все в подтеках, а глаза лихорадочно блестели. Сидя на телеге, она зябко куталась в платок и ежилась от холода.
Кони двинулись, Гелька показала нам язык и послала воздушный поцелуй. Рузя сгорбилась еще больше, пряча в платок свое лицо. Монахини страстно крестились. Мы взглядами напутствовали отъезжающих.
…Квеста! От того, что сумеют выпросить сборщики квесты, будет зависеть наше существование в течение целого года. Количество собранных подаяний - картофеля, моркови, кочанов капусты - имеет самое прямое отношение ко всем нам - воспитанницам монастырского приюта. Если запасов будет сделано достаточно, - мы избавимся от голода и недоеданий. Девушки будут с большей охотой относиться к работе, монахини станут уступчивее, будет меньше наказаний, изнуряющих поручений, принудительных "жертв" и воровства.
Казалось бы, на содержание приюта должна была отпускать средства община. Казалось бы, должны же где-то быть люди, в обязанность которых входит помнить о сиротских приютах! Но на самом деле это совсем не так. Нет таких людей. Да, нет. И никто, никто не беспокоится о том, чтобы дать приюту продукты, избавить его от голода, холода и докучливых насекомых.
Наша одежда и обувь могут наводить только ужас на людей. И они действительно наводят его. Когда мы проходим по улице, люди оглядываются на нас, приостанавливаются и сочувственно качают головами. Живя за дырявым деревянным забором, рядом с кладбищем и старым костеликом, приводящим в восторг богатых туристов, мы были отгорожены тысячью миль от настоящего, большого мира, от настоящих людей и человеческих условий жизни.
Почему же это так? Неужели все, все о нас забыли? Но почему забыли, почему?
Телеги с отъезжающими скрылись за поворотом дороги. В полном молчании возвращались мы в приют. Только бы квеста оправдала себя. Пусть те бедняки, в которых метит квеста, не пожалеют и для нас своей трудовой картошки и капусты. Пусть проникнутся они милосердием к беспомощным, брошенным на произвол судьбы сиротам и наградят нас не только картошкой и капустой, но еще и сладкой брюквой…
Если всё будет именно так, то дело пойдет хорошо.
Когда у нас не хватит хлеба, мы начнем печь на завтрак лепешки из картофеля, а к обеду будут подаваться порции картофеля, приправленного капустой. Малышки найдут у сестры Зеноны традиционные подарки, наши приютские фрукты - сырые брюквины, которыми она угощала их даже в самые тяжелые и голодные времена. А мы будем радоваться тому, что после трудового дня, забравшись под одеяла, сможем грызть орешки, которые, может быть, привезут вместе с остальными пожертвованиями.
В тот вечер девушки, не ожидая распоряжения сестры Модесты, сами, по своей инициативе, отправились в часовню и молились страстно и взволнованно.
***
- Сабина и Йоаська небрежно выполнили свои обязанности, - с грозной руганью обрушилась однажды на девчат матушка-настоятельница. - В наказание за это сегодня после полудня очистите хлев от навоза и застелите его свежей соломой.
"В наказание… - размышляла я, глядя одним глазом на Сабину и Йоаську, орудующих вилами. - В наказание! Черт бы его взял! В наказание за неизвестные "грехи" мы таскали тяжелые ведра с золой, пеплом и другими отбросами, приносили уголь из подвала и топили печи. В наказание же мы чистили картофель и выскабливали до блеска прачечную, освобождали хлев от навоза и выполняли множество других поручений. Даже если бы каждая из нас была ходячей добродетелью, и то не избежала бы этих поручений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30