Они отдали должное аллаху перед началом задуманного боя.
После молитвы, по приказу главнокомандующего Гус-сейн-паши, для устрашения защитников азовской крепости во всех полках учинили несказанный, превеликий шум, дабы в крепости знали могучую турецкую силу.
И пошел под городом такой визг и такой крик, такой гвалт и такой гам, что и сам сатана, пожалуй, слушая эти страшные, дикие голоса, бой барабанов и вой флейт, содрогнулся бы. Перепуганные лошади, верблюды и буйволы не только во вражеском стане, но и в стане защитников Азова взревели, замотались. Даже азовские собаки испуганно, поджав хвосты, завыли, протягивая морды к небу. А главнокомандующий турецкой армии хохотал, надрывая живот.
Нахохотавшись вдоволь, Гуссейл-паша приказал для устрашения врага кричать и бить в барабаны еще громче. И хотя от этого шум учинился великий, в крепости его слушали с глубоким и терпеливым молчанием.
Атаманы и казаки говорили между собой, что таких воинских порядков они еще не знали и что ни в одной стране таких ратных людей от веков еще не водилось. Хоть пляши под их дикий крик, под бой барабанов да под флейты.
– Вишь, сколько турецкой музыки к нам в гости привалило, – усмехнулся атаман Татаринов.
Бей-булат и Джем-булат, смекалистые ребята, поняли слова атамана правильно. Они выскочили на середину и давай горячо и жарко плясать легкую кавказскую лезгинку.
Поначалу удивились этому казаки. А черкесы, размахивая руками, мельча ногами в легких кавказских сапогах, так живо носились один возле другого, что и уследить за ними было трудно.
Джем-булат выхватил кинжал, подбросил его кверху. Кинжал перевернулся в воздухе и острием уткнулся в землю. Джем-булат схватил его зубами, понесся легкой ласточкой по кругу. Бей-булат подбросил свой острый, сверкающий кинжал и поймал его на лету тоже зубами. И пошли горцы кружиться в вихре, не зная устали легко вытанцовывать на одних только пальчиках. Атаманы, казаки и бабы сначала улыбались, а потом когда Джем-булат представил из себя коня, а Бей-булат вскочил на его спину, как лихой наездник, и поскакал вперед, – азовцы весело расхохотались.
Тут выскочил в круг лихой запорожец и пошел вприсядку, да так, что не остановишь. Лихо-здорово!
Какое им дело до турецкого ишачьего рева!
Главнокомандующий турецкой армии для страха казаков, коим он хотел показать, будто у него пороху неисчислимое количество, приказал сразу ударить изо всех пушек. Турецкие пушки грохнули так, словно ударила самая сильная гроза, словно загрохотал в небе самый великий гром со страшной огненной молнией. От того грозного залпа светлое солнце померкло, а крепостные стены содрогнулись.
Когда дым рассеялся, казаки увидели, что вокруг Азова-города в восемь рядов встали янычары, взявшись за руки, и окружили крепость от Дона-реки до самого Азовского моря.
В крепости было тихо.
Самоуверенный Гуссейн-паша подумал, что он достаточно устрашил донских казаков, и от своего имени и от имени адмирала Пиали-паши послал парламентером в крепость командующего всеми янычарами Магмед-агу. А от крымского хана послали его знатнейших военачальников Курт-агу и Чохом-агу. Послам был дан наказ требовать от казаков без всякого промедления и без всякого боя сдать город Азов и в наступающую ночь покинуть, не мешкая, крепость.
Послы пришли к крепости пышные, гордые, важные. Их учтиво встретил по поручению войска атаман Алексей Иванович Старой, спросил:
– По какому делу прибыли?
Магмед-ага, надувшись, надменно сказал:
– Мы прибыли по поручению самого султана Ибрагима, по поручению четырех главных пашей, по поручению главнокомандующего, по поручению крымского хана Бегадыр Гирея с такой речью: «Люди вы божьи, рабы царя небесного. Никто вас в пустыни не посылает. Вы – что орлы в небе, парящие безо всякого страха. Вы, словно волки, всюду рыскаете. Вы – донское казачество, вольное и свирепое. Вы – наши соседи, ближние и непостоянные, нравы у вас лукавые, неисправимые вы убийцы и беспощадные разбойники…»
Старой остановил Магмед-агу суровым взглядом, но достойным словом:
– С такой гладкой, но неумной речью толку мы с вами добиться не сможем.
– Отчего же? – удивленно спросил Магмед-ага.
– То ты спроси у своего глупого султана Ибрагима. Негоже нам обмениваться такими словами, ежели желаем мы делать важное и доброе дело. Однако мы люди терпеливые, продолжай…
Магмед-ага снова начал читать:
– «Неужели вы от века сего не наполните своего чрева голодного? Ну, кому вы приносите обиды такие великие и страшные грубости? Вы наступаете на великую десницу царя нашего турского. Неужели и в самом деле считаете себя богатырями русскими? Вам, воры-разбойники, не уйти от руки султанской. Птицею ли вам из Азова теперь лететь? Вы сидите теперь в осаде крепкой…»
– Ну-ну, – сказал Старой, – завирай, да не задирай, больно много храбрости вбил себе в голову. Мы лаяться можем покрепче. Но валяй, коль тебя на то наставили.
– «Прогневили вы султана Амурата. Вы убили на Дону мужа греческого закона, посла турского Фому Кантакузина, приняв его с честью в городки свои, а с ним побили всех армян и гречан для их серебра и злата. А тот посол послан был к царю вашему для царского дела. Вы взяли у царя нашего Азов-город, не пощадили никого, посекли всех до единого. И положили вы тем самым на себя имя лютое и звериное. И теперь вы сидите в нем и дела свои творите недобрые. Вы разделили царя турского с Азовом-городом, со всею ордою крымской и ногайской. Разлучили и царя нашего с морем и карабельным пристанищем. Сделавши это, какого же вы конца дожидаетесь? Какие же у вас крепкие и жестокие казацкие сердца! Очистите вотчину царя турского, Азов-город, в ночь сию, не мешкая. А что есть у вас в нем вашего сребра и злата, то понесите его без страха из Азова вон с собою в городки свои казачьи, к своим товарищам, на отходе мы вас не тронем. Напротив того, сейчас мы вам дадим двенадцать тысяч червонных, а по выступлении из города – еще тридцать тысяч. Но если только вы из Азова-города этой ночью не выйдете, завтра от нас вы живы не будете. Кто вас защищать станет? Кто устоит против наших турецких сил? Нет никого на свете, равного и подобного ему – турецкому султану. Он есть один-единственный царь из всех царей. Не уйдете – раздавим в руках своих, как птицу жалкую. На ваших головах разбойных нет волос столько, сколько есть силы нашей под Азовом. Через нашу несметную силу не перелетит ни одна парящая птица. От царства Московского вам помощи и выручки не будет – ни от царя, ни от людей русских. На что же вы, глупые воры, надеетесь? Хлебных запасов у вас не будет, с Руси хлеба вам не пришлют. Повинуйтесь, и султан простит вам ваше воровство, пожалует вас, обогатит вас, учинит вам покой в Царьграде, даст вам платье свое, выдаст печати богатырские с золотым султанским клеймом. Вас будут называть в Царьграде рыцарями, вам будут все кланяться, и слава ваша разнесется с востока до запада. Помните ли вы наше свирепство, бесстрашие и нашу гордость? На что персидский шах был силен, – и того силы сломлены нами в Багдаде. На что сильна была и богата Индия, – и та теперь стала под владетельство турецкого царя. А вы чем ныне владеете? Азовом-городом? Доном? Саманными городками? Так вы не только того иметь не будете, но и своих голов. Решайте немедля, ибо время движется к ночи, а солнце склоняется к заходу».
Когда Магмед-ага кончил читать, Алексей Старой сказал:
– Выслушал я ваши предерзостные, хвастливые речи, пойду в крепость на совет с войском и с атаманами. Вы ждите меня здесь, у стен Азова. Ответ казачий будет справедливый и скорый по возможности…
Алексей Старой уверенными шагами с гордо поднятой головой пошел в крепость, а Магмед-ага, Курт-ага, Чохом-ага со своими толмачами стали ждать казачьего ответа, расположившись в глубокой траншее.
Главнокомандующий турецкой армии Гуссейн-паша в своем просторном и богатом шатре, сшитом из тонкого персидского шелка, вел беседу с адмиралом Пиали-пашой, человеком большого разума и храбрости.
Гуссейн-паша говорил с уверенностью, что ответ из крепости последует немедленно, что весь поход, в таком большом числе, пожалуй, и не надобен был. Здесь, мол, достаточно было двадцати тысяч янычар, тысячи спахов, и Азов лежал бы у ног султана.
Пиали-паша был иного мнения.
– Не всякий орех легко лущится, – сказал он. – Иной придавишь зубами – сразу рассыпается. А иной попадется такой крепости, что зуб скорее сломаешь, а разгрызть не разгрызешь. Тогда мы прибегаем к иному способу: берем камень, кладем орех на другой камень и бьем.
Гуссейну не понравилось, что адмирал не соглашается с ним, но он сделал вид, что хорошо принял сказанное.
Пиали-паша как опытный флотоводец заметил главнокомандующему, что большие боевые суда посланы под Азов напрасно. Стоят в море, качаются, а толку от них никакого нет. В Дон ими не пройдешь, да и в Азовском море не разгуляешься. Здесь нужно было иметь побольше малых быстроходных карамурсалей.
– Это, пожалуй, так, – согласился Гуссейн-паша, – но для устрашения и большие корабли нужны.
– Страхом крепкого неприятеля не возьмешь, – сказал адмирал, – в военном деле нужны храбрость и уменье.
– Верно, – сказал Гуссейн-паша и поморщился от намека адмирала.
– Не смею, да и не время нам, военачальникам, теперь выражать о том свое мнение, – сказал будто в шутку осторожный Пиали-паша.
– О том должно говорить всегда, – заявил главнокомандующий, нахмурив крутой лоб. – Истинно смелые военачальники не должны скрывать своих мнений в военных делах.
– Верно, – сказал адмирал. – Крупные корабли, которые будут стоять на якорях, всегда будут подвержены опасности. Достаточно темной ночи да нескольких казачьих чаек, и корабли наши запылают как факелы.
Гуссейн-паша ничего не ответил на это, задумался.
– Триста тысяч войска! Шутка ли? А сколько мы пригнали сюда лошадей, мулов, верблюдов! Сколько прикатили арб, телег!
– Верно, – согласился Пиали. – Вы еще не вспомнили пушек.
– Пушки… – повел бородой Гуссейн. – Пушки есть не просят. А вот накормить армию, напоить, одеждой укрыть трудно. С провиантом плохо?
– Плохо, – согласился Пиали-паша.
– С кормом для скота плохо?
– Плохо, – отвечал адмирал. – Сейявуш-паша плохо старается.
– Очень плохо, – сказал главнокомандующий.
– Вот поэтому, – сказал умный Пиали-паша, – страх может обернуться против нас. Заревут голодные животные или станут гибнуть воины не на поле битвы, а голодной смертью в траншеях… Это будет великий страх…
Гуссейн-паша зябко поежился.
В шатер главнокомандующего вошли его помощник, стройный и высокий турок, очаковский губернатор Ходжа Гурджи-паша, главный интендант Сейявуш-паша, злой, возбужденный крымский хан Бегадыр Гирей.
Бегадыр Гирей с порога спросил таким тоном, будто он сам был главнокомандующим:
– Почему так долго нет наших людей – Магмед-аги, Курт-аги и Чохом-аги?
– Да, – вспомнил главнокомандующий, – почему их до сих пор нет?
Гуссейн-паше никто не ответил.
В шатер вошел скопец Ибрагим. Он все время подслушивал за стенами шатра. Разговор перестал клеиться. Мало ли что вздумает этот шпион донести султану.
Время шло. В турецком лагере все больше и больше тревожились, почему до сих пор не возвратились парламентеры. А они, сидя в траншее, сами не понимали, почему так долго не дают ответа из крепости.
Жирный Магмед-ага успел поспать в траншее, поесть сладких персидских пряников и орехов, которые всегда носил в кармане своего мундира, отпил кипрского вина из малой походной сулейки и снова соснул, а ответа все не было.
Проснувшись, Магмед-ага попросил башенного казака, чтобы тот ускорил дело, а башенный только посмеивался, ничего не отвечая. Он ходил себе и ходил вдоль башни от стены к стене…
Главнокомандующий с каждым часом становился мрачнее, сверкая глазами кричал на своих подчиненных и не ходил, а бегал вокруг своего шатра. Слыханное ли то дело, чтобы он, Гуссейн, так долго ждал ответа?!
А что же в это время происходило в Азове?
Черный поп Серапион и дьяк Гришка Нечаев, вооружившись чернильницами и гусиными перьями, писали письмо турецкому султану и его главнокомандующему. Писали попеременно, поскольку рука у них была одинакова. Сочиняли письмо все вместе, складывали его по словечку, как бы низали бисер на ниточку. Сочиняли и хохотали так, что воздух сотрясался, будто за крепостью не было вражьей силы, а над казаками – никакой опасности. Казалось, они были заняты веселым и мирным делом. Хохотали, хватались за животы, и каждый хотел непременно вставить свое словечко, похлеще, да поскладнее, да позадиристее.
«О прегордые и лютые варвары!
Видим мы всех вас и про вас ведаем, силы и гнев царя турского – все знаем. И видаемся мы с вами, турками, почасту на море, и за морем, и на сухом пути. Ждали мы вас, гостей, под Азов-город дни многие. Где ваш Ибрагим, турский царь, ум свой дел? Позор его будет под Азовом! Или у него, царя, не стало за морем злата и серебра, что он прислал под нас, казаков, для кровавых казачьих зипунов четырех пашей своих? А с ними, сказываете, под нас прислано рати турецкие по описи триста тысяч. То мы и сами видим и ведаем. Тех людей много, что травы на поле или песку на море. И то вам, туркам, самим давно ведомо, что с нас по сю пору никто наших зипунов даром не сымывал с плеч наших.
Не запустеет Дон головами нашими. А на взысканье смерти нашей с Дону удалые молодцы к вам тотчас будут под Азов все, не утечи будет пашам вашим от них и за море. А если только нас избавит бог от руки ево такие сильные, отсидимся от вас в осаде в Азове-городе людьми своими малыми. Всего нас, казаков, в Азове сидит пять тысяч. Страмно то будет царю вашему турскому и вечный стыд в позор от его братьи, от всех царей и королей немецких.
Холопи мы царя Московского, а прозвище наше вечно – казачество донское, вольное и бесстрашное. Станем мы с ним, царем турским, битца, что с худым пастухом…»
Тут кто-то из запорожских казаков вставил:
– «Пришли к нам великие лыцари, а голым задом и ежа убить не вбьют…»
– Ха-ха! – раскатилось громкое эхо по крепости. – Ха-ха!
– «Твоего войска мы не боимся, землею и водою будемо с тобой, собачий сын, биться! Вражий да ишачий ты сын, вавилонский кухарь! Македонский колесник! Иерусалимский сагайдачник!» – разошелся украинец.
– Ха-ха! – снова раскатилось эхо.
– Го-го! 0-го-го!
– Строчи, поп, далее, – заговорили все.
– «…Где бывают рати великие, там ложатся трупы многие. Нас, казаков, от веку веков никто в осаде живых не имывал. Вы наш промысел над собою сами увидите. И от нашей казачьей руки страмота, и стыд, и укоризна ему вечная будет, царю вашему турскому, и пашам, и всему войску. Где его рати великие топере в полях у нас ревут и славятся, а завтра в том месте у вас будут, вместо игор ваших, горести лютые, и плачи многие, лягут от рук наших ваши трупы многие. И давно у нас, в полях наших летаючи, клехчут орлы сизые, играют вороны черные подле Дона тихова, всегда воют звери дивии, волцы серые, по горам у нас брешут лисицы бурые, а все то скликаючи, вашего бусурманского трупу ожидаючи…»
Прибежал посыльный с поста наугольной башни, молодой казачок в кудлатой бараньей шапке.
– Атаманы, – вскричал он, – стойте!
– Ну что? Говори, – спокойно сказал Татаринов.
– У всех ближних турецких пушек зажгли фитили! Всё наготове. Видно, они ждут приказа. Сейчас грохнут по крепости.
– Да то они берут нас на испуг, – сказал Алексей Старой, – с ответом торопят. Не грохнут, подождут. Ты, смелый казачок, пулей слетай в ближнюю траншею, которая полевее кладбища. Там сидит с толмачами Магмед-паша. Он ждет моего прихода. Скажи ему: ответ наш казачий он получит вскоре.
Беловолосый быстрый казачок помчался к траншее во весь дух.
Главнокомандующий турецкой армии не находил себе места от злости. Он давал войсковым начальникам приказы – и тут же отменял их, давал новые – и снова отменял. Переставлял обозы с места на место. Конные в одиночку, по двое, по трое носились по полю как угорелые.
Магмед-ага доедал свои последние запасы сладостей. За это время он уже не однажды поспал в траншее. Войско ждало ответа. А солнце и земля совершали свой путь.
Из крепости доносились взрывы смеха. Они сменялись полнейшей тишиной. Азовцы продолжали писать письмо.
– «…А красной, хорошей Азов-город взяли мы у царя вашего турского не разбойничеством и не татиным промыслом, взяли мы Азов-город впрямь в день, а не ночью, силой своей и разумом. А все то мы примеряемся к Ерусалиму и Царьграду. Хочется нам тако ж взяти Царьград, то государство было христианское. Вы, басурманы, нас жалеете, что с Руси не будет к нам запасу хлебново, ни выручки, и сказываете, будто к вам из государства Московского о том писано. И мы про то сами без вас, собак, ведаем, какие мы в Московском государстве люди дорогие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
После молитвы, по приказу главнокомандующего Гус-сейн-паши, для устрашения защитников азовской крепости во всех полках учинили несказанный, превеликий шум, дабы в крепости знали могучую турецкую силу.
И пошел под городом такой визг и такой крик, такой гвалт и такой гам, что и сам сатана, пожалуй, слушая эти страшные, дикие голоса, бой барабанов и вой флейт, содрогнулся бы. Перепуганные лошади, верблюды и буйволы не только во вражеском стане, но и в стане защитников Азова взревели, замотались. Даже азовские собаки испуганно, поджав хвосты, завыли, протягивая морды к небу. А главнокомандующий турецкой армии хохотал, надрывая живот.
Нахохотавшись вдоволь, Гуссейл-паша приказал для устрашения врага кричать и бить в барабаны еще громче. И хотя от этого шум учинился великий, в крепости его слушали с глубоким и терпеливым молчанием.
Атаманы и казаки говорили между собой, что таких воинских порядков они еще не знали и что ни в одной стране таких ратных людей от веков еще не водилось. Хоть пляши под их дикий крик, под бой барабанов да под флейты.
– Вишь, сколько турецкой музыки к нам в гости привалило, – усмехнулся атаман Татаринов.
Бей-булат и Джем-булат, смекалистые ребята, поняли слова атамана правильно. Они выскочили на середину и давай горячо и жарко плясать легкую кавказскую лезгинку.
Поначалу удивились этому казаки. А черкесы, размахивая руками, мельча ногами в легких кавказских сапогах, так живо носились один возле другого, что и уследить за ними было трудно.
Джем-булат выхватил кинжал, подбросил его кверху. Кинжал перевернулся в воздухе и острием уткнулся в землю. Джем-булат схватил его зубами, понесся легкой ласточкой по кругу. Бей-булат подбросил свой острый, сверкающий кинжал и поймал его на лету тоже зубами. И пошли горцы кружиться в вихре, не зная устали легко вытанцовывать на одних только пальчиках. Атаманы, казаки и бабы сначала улыбались, а потом когда Джем-булат представил из себя коня, а Бей-булат вскочил на его спину, как лихой наездник, и поскакал вперед, – азовцы весело расхохотались.
Тут выскочил в круг лихой запорожец и пошел вприсядку, да так, что не остановишь. Лихо-здорово!
Какое им дело до турецкого ишачьего рева!
Главнокомандующий турецкой армии для страха казаков, коим он хотел показать, будто у него пороху неисчислимое количество, приказал сразу ударить изо всех пушек. Турецкие пушки грохнули так, словно ударила самая сильная гроза, словно загрохотал в небе самый великий гром со страшной огненной молнией. От того грозного залпа светлое солнце померкло, а крепостные стены содрогнулись.
Когда дым рассеялся, казаки увидели, что вокруг Азова-города в восемь рядов встали янычары, взявшись за руки, и окружили крепость от Дона-реки до самого Азовского моря.
В крепости было тихо.
Самоуверенный Гуссейн-паша подумал, что он достаточно устрашил донских казаков, и от своего имени и от имени адмирала Пиали-паши послал парламентером в крепость командующего всеми янычарами Магмед-агу. А от крымского хана послали его знатнейших военачальников Курт-агу и Чохом-агу. Послам был дан наказ требовать от казаков без всякого промедления и без всякого боя сдать город Азов и в наступающую ночь покинуть, не мешкая, крепость.
Послы пришли к крепости пышные, гордые, важные. Их учтиво встретил по поручению войска атаман Алексей Иванович Старой, спросил:
– По какому делу прибыли?
Магмед-ага, надувшись, надменно сказал:
– Мы прибыли по поручению самого султана Ибрагима, по поручению четырех главных пашей, по поручению главнокомандующего, по поручению крымского хана Бегадыр Гирея с такой речью: «Люди вы божьи, рабы царя небесного. Никто вас в пустыни не посылает. Вы – что орлы в небе, парящие безо всякого страха. Вы, словно волки, всюду рыскаете. Вы – донское казачество, вольное и свирепое. Вы – наши соседи, ближние и непостоянные, нравы у вас лукавые, неисправимые вы убийцы и беспощадные разбойники…»
Старой остановил Магмед-агу суровым взглядом, но достойным словом:
– С такой гладкой, но неумной речью толку мы с вами добиться не сможем.
– Отчего же? – удивленно спросил Магмед-ага.
– То ты спроси у своего глупого султана Ибрагима. Негоже нам обмениваться такими словами, ежели желаем мы делать важное и доброе дело. Однако мы люди терпеливые, продолжай…
Магмед-ага снова начал читать:
– «Неужели вы от века сего не наполните своего чрева голодного? Ну, кому вы приносите обиды такие великие и страшные грубости? Вы наступаете на великую десницу царя нашего турского. Неужели и в самом деле считаете себя богатырями русскими? Вам, воры-разбойники, не уйти от руки султанской. Птицею ли вам из Азова теперь лететь? Вы сидите теперь в осаде крепкой…»
– Ну-ну, – сказал Старой, – завирай, да не задирай, больно много храбрости вбил себе в голову. Мы лаяться можем покрепче. Но валяй, коль тебя на то наставили.
– «Прогневили вы султана Амурата. Вы убили на Дону мужа греческого закона, посла турского Фому Кантакузина, приняв его с честью в городки свои, а с ним побили всех армян и гречан для их серебра и злата. А тот посол послан был к царю вашему для царского дела. Вы взяли у царя нашего Азов-город, не пощадили никого, посекли всех до единого. И положили вы тем самым на себя имя лютое и звериное. И теперь вы сидите в нем и дела свои творите недобрые. Вы разделили царя турского с Азовом-городом, со всею ордою крымской и ногайской. Разлучили и царя нашего с морем и карабельным пристанищем. Сделавши это, какого же вы конца дожидаетесь? Какие же у вас крепкие и жестокие казацкие сердца! Очистите вотчину царя турского, Азов-город, в ночь сию, не мешкая. А что есть у вас в нем вашего сребра и злата, то понесите его без страха из Азова вон с собою в городки свои казачьи, к своим товарищам, на отходе мы вас не тронем. Напротив того, сейчас мы вам дадим двенадцать тысяч червонных, а по выступлении из города – еще тридцать тысяч. Но если только вы из Азова-города этой ночью не выйдете, завтра от нас вы живы не будете. Кто вас защищать станет? Кто устоит против наших турецких сил? Нет никого на свете, равного и подобного ему – турецкому султану. Он есть один-единственный царь из всех царей. Не уйдете – раздавим в руках своих, как птицу жалкую. На ваших головах разбойных нет волос столько, сколько есть силы нашей под Азовом. Через нашу несметную силу не перелетит ни одна парящая птица. От царства Московского вам помощи и выручки не будет – ни от царя, ни от людей русских. На что же вы, глупые воры, надеетесь? Хлебных запасов у вас не будет, с Руси хлеба вам не пришлют. Повинуйтесь, и султан простит вам ваше воровство, пожалует вас, обогатит вас, учинит вам покой в Царьграде, даст вам платье свое, выдаст печати богатырские с золотым султанским клеймом. Вас будут называть в Царьграде рыцарями, вам будут все кланяться, и слава ваша разнесется с востока до запада. Помните ли вы наше свирепство, бесстрашие и нашу гордость? На что персидский шах был силен, – и того силы сломлены нами в Багдаде. На что сильна была и богата Индия, – и та теперь стала под владетельство турецкого царя. А вы чем ныне владеете? Азовом-городом? Доном? Саманными городками? Так вы не только того иметь не будете, но и своих голов. Решайте немедля, ибо время движется к ночи, а солнце склоняется к заходу».
Когда Магмед-ага кончил читать, Алексей Старой сказал:
– Выслушал я ваши предерзостные, хвастливые речи, пойду в крепость на совет с войском и с атаманами. Вы ждите меня здесь, у стен Азова. Ответ казачий будет справедливый и скорый по возможности…
Алексей Старой уверенными шагами с гордо поднятой головой пошел в крепость, а Магмед-ага, Курт-ага, Чохом-ага со своими толмачами стали ждать казачьего ответа, расположившись в глубокой траншее.
Главнокомандующий турецкой армии Гуссейн-паша в своем просторном и богатом шатре, сшитом из тонкого персидского шелка, вел беседу с адмиралом Пиали-пашой, человеком большого разума и храбрости.
Гуссейн-паша говорил с уверенностью, что ответ из крепости последует немедленно, что весь поход, в таком большом числе, пожалуй, и не надобен был. Здесь, мол, достаточно было двадцати тысяч янычар, тысячи спахов, и Азов лежал бы у ног султана.
Пиали-паша был иного мнения.
– Не всякий орех легко лущится, – сказал он. – Иной придавишь зубами – сразу рассыпается. А иной попадется такой крепости, что зуб скорее сломаешь, а разгрызть не разгрызешь. Тогда мы прибегаем к иному способу: берем камень, кладем орех на другой камень и бьем.
Гуссейну не понравилось, что адмирал не соглашается с ним, но он сделал вид, что хорошо принял сказанное.
Пиали-паша как опытный флотоводец заметил главнокомандующему, что большие боевые суда посланы под Азов напрасно. Стоят в море, качаются, а толку от них никакого нет. В Дон ими не пройдешь, да и в Азовском море не разгуляешься. Здесь нужно было иметь побольше малых быстроходных карамурсалей.
– Это, пожалуй, так, – согласился Гуссейн-паша, – но для устрашения и большие корабли нужны.
– Страхом крепкого неприятеля не возьмешь, – сказал адмирал, – в военном деле нужны храбрость и уменье.
– Верно, – сказал Гуссейн-паша и поморщился от намека адмирала.
– Не смею, да и не время нам, военачальникам, теперь выражать о том свое мнение, – сказал будто в шутку осторожный Пиали-паша.
– О том должно говорить всегда, – заявил главнокомандующий, нахмурив крутой лоб. – Истинно смелые военачальники не должны скрывать своих мнений в военных делах.
– Верно, – сказал адмирал. – Крупные корабли, которые будут стоять на якорях, всегда будут подвержены опасности. Достаточно темной ночи да нескольких казачьих чаек, и корабли наши запылают как факелы.
Гуссейн-паша ничего не ответил на это, задумался.
– Триста тысяч войска! Шутка ли? А сколько мы пригнали сюда лошадей, мулов, верблюдов! Сколько прикатили арб, телег!
– Верно, – согласился Пиали. – Вы еще не вспомнили пушек.
– Пушки… – повел бородой Гуссейн. – Пушки есть не просят. А вот накормить армию, напоить, одеждой укрыть трудно. С провиантом плохо?
– Плохо, – согласился Пиали-паша.
– С кормом для скота плохо?
– Плохо, – отвечал адмирал. – Сейявуш-паша плохо старается.
– Очень плохо, – сказал главнокомандующий.
– Вот поэтому, – сказал умный Пиали-паша, – страх может обернуться против нас. Заревут голодные животные или станут гибнуть воины не на поле битвы, а голодной смертью в траншеях… Это будет великий страх…
Гуссейн-паша зябко поежился.
В шатер главнокомандующего вошли его помощник, стройный и высокий турок, очаковский губернатор Ходжа Гурджи-паша, главный интендант Сейявуш-паша, злой, возбужденный крымский хан Бегадыр Гирей.
Бегадыр Гирей с порога спросил таким тоном, будто он сам был главнокомандующим:
– Почему так долго нет наших людей – Магмед-аги, Курт-аги и Чохом-аги?
– Да, – вспомнил главнокомандующий, – почему их до сих пор нет?
Гуссейн-паше никто не ответил.
В шатер вошел скопец Ибрагим. Он все время подслушивал за стенами шатра. Разговор перестал клеиться. Мало ли что вздумает этот шпион донести султану.
Время шло. В турецком лагере все больше и больше тревожились, почему до сих пор не возвратились парламентеры. А они, сидя в траншее, сами не понимали, почему так долго не дают ответа из крепости.
Жирный Магмед-ага успел поспать в траншее, поесть сладких персидских пряников и орехов, которые всегда носил в кармане своего мундира, отпил кипрского вина из малой походной сулейки и снова соснул, а ответа все не было.
Проснувшись, Магмед-ага попросил башенного казака, чтобы тот ускорил дело, а башенный только посмеивался, ничего не отвечая. Он ходил себе и ходил вдоль башни от стены к стене…
Главнокомандующий с каждым часом становился мрачнее, сверкая глазами кричал на своих подчиненных и не ходил, а бегал вокруг своего шатра. Слыханное ли то дело, чтобы он, Гуссейн, так долго ждал ответа?!
А что же в это время происходило в Азове?
Черный поп Серапион и дьяк Гришка Нечаев, вооружившись чернильницами и гусиными перьями, писали письмо турецкому султану и его главнокомандующему. Писали попеременно, поскольку рука у них была одинакова. Сочиняли письмо все вместе, складывали его по словечку, как бы низали бисер на ниточку. Сочиняли и хохотали так, что воздух сотрясался, будто за крепостью не было вражьей силы, а над казаками – никакой опасности. Казалось, они были заняты веселым и мирным делом. Хохотали, хватались за животы, и каждый хотел непременно вставить свое словечко, похлеще, да поскладнее, да позадиристее.
«О прегордые и лютые варвары!
Видим мы всех вас и про вас ведаем, силы и гнев царя турского – все знаем. И видаемся мы с вами, турками, почасту на море, и за морем, и на сухом пути. Ждали мы вас, гостей, под Азов-город дни многие. Где ваш Ибрагим, турский царь, ум свой дел? Позор его будет под Азовом! Или у него, царя, не стало за морем злата и серебра, что он прислал под нас, казаков, для кровавых казачьих зипунов четырех пашей своих? А с ними, сказываете, под нас прислано рати турецкие по описи триста тысяч. То мы и сами видим и ведаем. Тех людей много, что травы на поле или песку на море. И то вам, туркам, самим давно ведомо, что с нас по сю пору никто наших зипунов даром не сымывал с плеч наших.
Не запустеет Дон головами нашими. А на взысканье смерти нашей с Дону удалые молодцы к вам тотчас будут под Азов все, не утечи будет пашам вашим от них и за море. А если только нас избавит бог от руки ево такие сильные, отсидимся от вас в осаде в Азове-городе людьми своими малыми. Всего нас, казаков, в Азове сидит пять тысяч. Страмно то будет царю вашему турскому и вечный стыд в позор от его братьи, от всех царей и королей немецких.
Холопи мы царя Московского, а прозвище наше вечно – казачество донское, вольное и бесстрашное. Станем мы с ним, царем турским, битца, что с худым пастухом…»
Тут кто-то из запорожских казаков вставил:
– «Пришли к нам великие лыцари, а голым задом и ежа убить не вбьют…»
– Ха-ха! – раскатилось громкое эхо по крепости. – Ха-ха!
– «Твоего войска мы не боимся, землею и водою будемо с тобой, собачий сын, биться! Вражий да ишачий ты сын, вавилонский кухарь! Македонский колесник! Иерусалимский сагайдачник!» – разошелся украинец.
– Ха-ха! – снова раскатилось эхо.
– Го-го! 0-го-го!
– Строчи, поп, далее, – заговорили все.
– «…Где бывают рати великие, там ложатся трупы многие. Нас, казаков, от веку веков никто в осаде живых не имывал. Вы наш промысел над собою сами увидите. И от нашей казачьей руки страмота, и стыд, и укоризна ему вечная будет, царю вашему турскому, и пашам, и всему войску. Где его рати великие топере в полях у нас ревут и славятся, а завтра в том месте у вас будут, вместо игор ваших, горести лютые, и плачи многие, лягут от рук наших ваши трупы многие. И давно у нас, в полях наших летаючи, клехчут орлы сизые, играют вороны черные подле Дона тихова, всегда воют звери дивии, волцы серые, по горам у нас брешут лисицы бурые, а все то скликаючи, вашего бусурманского трупу ожидаючи…»
Прибежал посыльный с поста наугольной башни, молодой казачок в кудлатой бараньей шапке.
– Атаманы, – вскричал он, – стойте!
– Ну что? Говори, – спокойно сказал Татаринов.
– У всех ближних турецких пушек зажгли фитили! Всё наготове. Видно, они ждут приказа. Сейчас грохнут по крепости.
– Да то они берут нас на испуг, – сказал Алексей Старой, – с ответом торопят. Не грохнут, подождут. Ты, смелый казачок, пулей слетай в ближнюю траншею, которая полевее кладбища. Там сидит с толмачами Магмед-паша. Он ждет моего прихода. Скажи ему: ответ наш казачий он получит вскоре.
Беловолосый быстрый казачок помчался к траншее во весь дух.
Главнокомандующий турецкой армии не находил себе места от злости. Он давал войсковым начальникам приказы – и тут же отменял их, давал новые – и снова отменял. Переставлял обозы с места на место. Конные в одиночку, по двое, по трое носились по полю как угорелые.
Магмед-ага доедал свои последние запасы сладостей. За это время он уже не однажды поспал в траншее. Войско ждало ответа. А солнце и земля совершали свой путь.
Из крепости доносились взрывы смеха. Они сменялись полнейшей тишиной. Азовцы продолжали писать письмо.
– «…А красной, хорошей Азов-город взяли мы у царя вашего турского не разбойничеством и не татиным промыслом, взяли мы Азов-город впрямь в день, а не ночью, силой своей и разумом. А все то мы примеряемся к Ерусалиму и Царьграду. Хочется нам тако ж взяти Царьград, то государство было христианское. Вы, басурманы, нас жалеете, что с Руси не будет к нам запасу хлебново, ни выручки, и сказываете, будто к вам из государства Московского о том писано. И мы про то сами без вас, собак, ведаем, какие мы в Московском государстве люди дорогие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43