Тернюка в глаза не видела, – значит, второе распоряжение Тернюку вручил…
– Дымченко, – подсказала Катя.
– Не могу утверждать, но его рукой поставлен регистрационный номер. Он именно так пишет цифру семь, как она здесь обозначена.
Через полтора часа Дымченко пригласили к районному прокурору.
«Начинается. Сорок лет ждал этого приглашения. Что делать? Не идти? Нельзя. Бежать? Куда? Куда податься человеку, даже имеющему деньги, но не имеющему желания встречаться с прокуратурой? Что за жизнь? А между тем находятся такие, которых обязательно интересует – чем ты недоволен?»
Позвонил жене, предупредил и пошёл. На свидание с Катей.
Вопросы задавала именно Катя в присутствии помощника прокурора.
– Не осложняйте следствие, иначе вас сегодня же сопроводят в Ломоносовск для очной ставки с Тернюком, – сказал помпрокурора.
– И с Пашковым, – добавила Катя. – Могу вам прочесть показания Панкова. Наряды ему вручил Тернюк. Он позвонил вам, и вы подтвердили: оба распоряжения подписал Прохоров. Вот читайте.
У Дычменко снова тряслись губы, обвисающие щеки, коленки.
– Ну, сознавайтесь. Сколько вам уплатил Тернюк за оба распоряжения? – спросил помпрокурора.
– Вот показания Тернюка, – Катя показала на какую-то страницу.
Дымченко подумал. Если они ничего не знают о Джейране, то ещё полбеды. Может, ограничатся только этим распоряжением на три тысячи. Кажется, наказание небольшое.
– Три тысячи, – выдавил Дымченко, думая о тех семидесяти тысячах, которые лежат на безымянных книжках. Вздохнув, добавил: – Половину я отдал Прохорову.
– За что? – быстро спросила Катя.
– За разрешение отпустить Тернюку неплановый лес.
– Вот заявление Прохорова на имя прокурора. Две тысячи кубометров третьего сорта он разрешил, на это он имеет право. Тысячу пятьсот рублей он взял у вас в долг давно и вчера вам срочно вернул их. При свидетеле.
– Какой ещё свидетель?!
– За оконной портьерой, по его просьбе, стояла секретарь управления Иванина.
– Провокация!
– Деньги вы увезли на такси.
Больше всего в эту минуту Дымченко беспокоился о судьбе спрятанных сберкнижек. Правда, он предупредил жену. Она женщина не промах. Не сознается. И не отдаст. В доме, кроме мебели, ничего ценного нет.
Два часа не сознавался, потом упорство иссякло.
– Прохоров деньги вернул. Это верно. Я поехал в ресторан «Будапешт», напился, и у меня их вытащили.
На этом уперся. И ни с места.
Почему тут же не заявил милиции? Был пьян. Почему утром не обратился? Не успел, спешил на работу. Жена знает о потере? Нет. Откуда у него такие деньги? Собственные сбережения. Где хранил их? В служебном сейфе.
Дымченко препроводили в место, где есть возможность думать, размышлять и гадать.
К ИВАНОВУ ВСЯКИЙ ПОЙДЕТ
Заместитель председателя Ломоносовского совнархоза Василий Васильевич Новгородов пригласил в свой кабинет Андрея Полонского. Грузный, монументальный, басовитый, как гудок мощного буксира, чуть сутулый, зампред стоял лицом к окну, ждал старшего инженера.
За окном северодвинская непогода. Моросит. Падают последние жёлто-красные листья. Уже белеют скульптуры на аллеях сквера, досель не видимые за деревьями. Потемнела Двина и пенит волны, борясь с ветром со стороны моря. На душе Новгородова тоже не солнечно.
– Позор, позор… Знали ведь, Панков живет не по средствам. Все видели, а деликатничали. Нельзя вторгаться в личную жизнь. А допускать вторжение в государственную кассу можно? Загружены мы… заседания совета, пленумы, бюро, сессии… всё правда. Но чтобы пресечь деяния Панкова, требовалось полчаса, час… Пригласить его в партком и потребовать отчёт. Да, отчет. Откуда шубы, сервизы, машина, дорогие украшения? Откуда? Мы же всё видели.
Звонит телефон. Новгородов поднял трубку.
– Слушаю. Да. Новгородов. Нам не о чем говорить, Виктория Степановна. Абсолютно не о чем. Нет, это не случай. Проверка вскрыла слишком много подобных дел, которыми занимался ваш муж. Извините.
У стола стоял Полонский.
– Садись. Разговор будет лирический. Не возражаешь, если я буду говорить «ты»? Ответь, почему ты прервал отпуск?
– Я увидел Панкова в обществе Тернюка. Также видел, как Тернюк сперва оплатил счёт ресторана, затем вручил Панкову деньги. Почувствовал себя соучастником. Я дважды вручал Тернюку наряды на лес первого сорта.
– По устному распоряжению Панкова?
– Первый раз по устному, второй раз по служебной записочке. Оба раза промолчал, хотя что-то царапнуло. Но никому не сказал. В Сухуми меня оглушило. Я всю ночь… Ну, это неважно. Решил – больше им эти махинации не пройдут.
– А мне говорили, что тебя ничего не трогает, что всегда был чем-то недоволен.
– Трогало меня всегда, но считал, бороться бесполезно, и знал примеры, когда тех, кто боролся, постигали одни неприятности. И был недоволен.
– Всяко бывает, чего греха таить.
– Я считал, что вы покровительствуете Панкову.
– Нет, Андрей. Никогда не покровительствовал. Ценил его как работника. Это верно. Ценил и благодушествовал. Ну ладно. Жуликов накажет суд, а нас наша совесть. Это тоже наказание не из легких. Сейчас мы с тобой решим важный вопрос. Вместо Панкова назначается Борис Иванович Шпиль.
– Он согласился?
– Согласится. Ему, женатому, мы всё знаем, сейчас удобней жить в Ломоносовске. Нельзя же всё время гонять «Чайку» туда и обратно. Верно?
– Безусловно.
– Следовательно, тебе нужно переходить на другую работу. Вместо Бориса Ивановича директор комбината Иванов выдвигает талантливого инженера Алехина, секретаря парткома. Мы рекомендуем тебя заместителем главного инженера комбината. Подумай.
– К Иванову всякий пойдет.
– Вот именно. Тогда всё. Желаю всяческих, как говорится.
Новгородов с душой пожал тонкую руку Полонского, Андрей поморщился – ну и силища!
– Извини. Я ведь волжский грузчик.
– Знаю, – сказал Андрей. Рука у него горела, словно побывала в тисках.
Утром, придя на работу, Андрей уже застал Валю Крылову. В белом нарядном свитере, чёрной юбке, новой прическе, какая-то торжественная и взволнованная. Увидев Андрея, ещё пуще порозовела и тут же стремглав покинула комнату.
Когда за окном река или море, всех обязательно тянет к окну, Андрей, заложив руки в карманы, прошёл к широкому окну. Глядел на реку, чуть покачиваясь на носках. Что смутило Валю? И почему она сегодня какая-то особенная? Чудесная девушка. Милая, с чистым сердцем. Андрей сел и открыл ящик стола. Что-то длинное. Коробка. Открыл. Великолепный галстук в целлофане. И на белом картоне: «Поздравляю с днем рождения. Валя». Не забыла. Сегодня утром Андрей получил телеграмму от матери и Бориса. И вот ещё одно чуткое сердце. Вернулась Валя.
– Валя, я сердечно тронут. Нет слов. Хотел бы отметить, – Андрей запнулся, в кармане восемь рублей. Не разгуляешься.
– У меня есть. Дам взаймы, – поняла Валя.
– Откровенно говоря, я не люблю наши ломоносовские рестораны.
– Можно у меня. Например, завтра вечером. Позовем Люсю, Галю, Татьяну, Веру, Наташу. Хозяйка всё приготовит. Пригласи своих друзей.
– Кого? Яши нет. А сегодня, если согласна, пойдём в кино. Я в обед схожу за билетами на восемь часов.
– Хорошо.
Звонок. Андрей взял трубку.
– Да. Полонский. Не знаю. Если вы настаиваете. Можно у меня дома. Завтра воскресенье. Скажем, в одиннадцать утра. Пожалуйста.
– Звонила Виктория Степановна, супруга Панкова, – сказал Андрей Вале.
В пять часов с минутами Андрей вышел из подъезда совнархоза и повернул к проспекту Виноградова. У стендов драматического театра его поджидала Ляля.
– Здравствуй, Андрюша. Почему ты без берета? Дождь.
– Берет в кармане. Хочу освежиться.
Лялю направили к стенду драмтеатра неожиданные обстоятельства. Пришёл грузовой теплоход «Дагестан». Вечером помощник капитана Филипп Касаткин встретился с Лялей. Встреча прошла без взаимопонимания и вручения зарубежных сувениров. Касаткин объяснился сурово и коротко:
– Знаю всё. С кем уезжала, с кем гуляла в Сухуми.
– Что ты? Кто насплетничал?!
– Твои подружки объяснили. И сам Сергей Норков, капитан сейнера, подтвердил. Все факты проверены. И про Полонского знаю. Я видел его, славный парень. И счастливый, что не женился на тебе. Вся команда знает о твоих похождениях, так что к теплоходу не приходи. Над тобой смеяться будут. Прощай.
Дальнейшие уверения оказались бесполезными. Касаткин ушёл.
Едва вошли в театральный сквер, Ляля начала активное покаяние. Предполагая, что могут понадобиться слезы, она сегодня не стала подкрашивать ресницы.
– Прости меня, Андрей. Ты же не мог поехать со мной. Уже нельзя ни с кем дружить, встречаться?
– Между нами всё кончилось в ту минуту, когда ты просила время на размышления. В переулке напротив моего дома, который мог стать твоим домом. Сейчас поздно. Я женился.
– Когда?
– Неделю назад.
– На ком? Я могу знать?
Андрей на секунду растерялся, затем решительно объявил:
– На Валентине Крыловой.
– Поздравляю.
Ляля вскинула головку и резко отвернулась.
И пошли они в разные стороны. Дождь перестал. Андрей чувствовал, что у него горит голова, сердце. Ему стало жарко.
– Дурак! Олух! И ещё чурбан! – громко сказал в свой адрес Андрей.
Повернул назад. Остановил такси.
У нужного дома вышел и поднялся на второй этаж. Открыл дверь в прихожую, двинулся дальше. Дверь в комнату была открыта. Валя в спортивных трусах и безрукавке мыла пол.
– Гражданка Полонская, – сказал Андрей. Валя обернулась и выронила тряпку.
– Не желаете ли вы переменить фамилию Крылова на Полонскую? Если да, я отпущу такси.
– Отпусти, Андрей, – всё ещё стоя в луже воды, произнесла полуживая Валя.
Андрей простер руки (такси подождёт) и обнял Валю, топча мокрую тряпку.
* * *
Выйдя из кино, Валя спросила Андрея:
– Тебе нравится фильм?
– Я ничего не видел.
– Я тоже, – ответила Валя. Шёл дождь.
* * *
Виктория Степановна уже около получаса терзала Андрея.
– Павел Захарович так хорошо к вам относился, как же вы…
– Павел Захарович, мягко выражаясь, плохо относился к государственным интересам. Вы это отлично знаете.
– Будет суд. Пощадите его. У вас есть мать.
– Моя мать презирает нечестных людей.
– Вы же бывали у нас в доме.
– Поэтому и не сомневался, что поступаю, как этого требует совесть.
– Его спровоцировал этот Тернюк.
– Вы не всё знаете. Панкова я видел в компании Тернюка в Сухуми. И кое-что другое видел.
– Не может быть! Я не верю вам.
– На суде вы ещё не то услышите.
– О, у нас умеют… создавать дела. Вас, конечно, чем-то соблазнили.
– Тогда нам тем более не о чем говорить.
– Карьеру делаете. На чужом несчастье. Бог вас накажет!
– Тогда я спокоен. Виктория Степановна ушла.
* * *
В Кирове наступала зима. Тернюк в стеганке и сапогах чувствовал себя безоружным.
«Ну не дают жить. Гоняют, как зайца. Надеялись, что я им за суточные и зарплату буду строить коммунизм, колхозное строительство разворачивать. Хоть пять лет буду кататься из города в город, всё одно не поймают», – сердился Тернюк.
Когда несколько лет назад слушалось «Ставропольское дело», на скамьях подсудимых рядышком сидел тридцать один жулик. Отсутствовал тридцать второй. Он «отдыхал» под Черкассами у тётки Олены. Муж Олены – участковый милиции. Полгода Тернюк заведовал складом райпотребсоюза. И ничего, не без пользы. Кое-что нажил.
«Опять податься в Черкассы? А чего? – размышлял Юхим. – А может, в Сибирь прокатиться, на стройки коммунизма? И кто этот социализм-коммунизм выдумал? Не будь этой теории, я бы купил себе хату под железом, земельку, сад развел бы, работничков бы нанял. Эх! Какая картина… Подсолнухи у плетня, вишня в саду. Нет, всё-таки лучше в городе жить. Тут тебе и „Гастроном“, и ванная, и телевизор, и радиола. И жениться можно на такой красуле! Ого! Даже из тех, что в ансамбле танцуют. Ох славные там девчата имеются».
Тернюк ещё до денежной реформы разместил свои капиталы: сто десять тысяч в Киеве, сто пятнадцать в Москве, шестьдесят в Ленинграде. Получив сберкнижки, тут же порвал их. Знал, что по закону, если предъявишь паспорт, деньги всегда твои, ещё с процентами. Остальные деньги доверил дяде.
Мысли Тернюка развеял старшина милиции.
– Гражданин!
Тернюк оторопел. Старшина взял под козырёк: «Почему нарушаете?» – и указал рукой на тротуар.
– Извиняюсь. У нас в селе, на Украине, покамест тротуаров нет, – заискивающе улыбаясь, произнес Тернюк, нащупывая ногой тротуар.
«Ну, не дают жить!» – снова вернулся к своей неувядаемой теме междугородный мошенник.
«Нет, в Сибирь не поеду, там уже зима. Поеду в Казань, к Земфире. Очень славная женщина, хоть и татарка. Поживу там месяца два, пока всякие телеграммы проскочат, пока будут активно искать».
В гостиницу Тернюк не пошёл. Сдал на вокзале чемодан на хранение и отправился на рынок. Посидел в закусочной. Разговорился с уборщицей, – мол, приехал в командировку, в гостиницу не пробьешься. Уборщица предложила Тернюку пожить у неё. Вечером, по окончании работы, поведет его к себе.
Тернюк без интереса осматривал город.
Пошёл на вокзал, взял из камеры хранения чемодан и вместе с уборщицей поехал трамваем к ней домой. Дом старый, но комната большая, в два окна, с перегородкой не до самого потолка.
– До этого года, – рассказывала хозяйка, – жила с дочкой и сыном. Дочка замуж вышла за техника завода искусственной кожи и к нему переехала. Сын в Ленинграде учится.
Ночью на междугородной станции Юхим снова позвонил дяде, Ивану Юхимовичу. Трубку взяла сонная тётка.
– Кто? Юхим? Чего? Приехать желаешь? Дядя заболел, дуже тяжко.
Дядя отнял трубку. Долго хмыкал, откашливался. Плохо слышал. Когда же Тернюк сказал: «Возьму свои гроши», – дядя сразу услышал. И удивился:
– Яки гроши? А? Никаких твоих грошей у меня нету. А так, нема. Приезжать нечего. Я сам без работы другую неделю. И болею. Какая болезнь? Госконтроль. Слыхал про такую? И больше по ночам не звони. Бувай!
Тернюк, повесив трубку, выругался. Нехорошо выругался в адрес дяди.
– Самостийна сволота. Недорезанный бандит. Строй с таким коммунизм.
Тут же позвонил на квартиру к Дымченко. Подошла жена:
– Влас Тимофеевич в командировке. Кто говорит?
– Вы меня знаете, я вам серые смушки привозил.
– А-а! Нет Власа Тимофеевича, – голос понизился.
– Надолго уехал?
– Наверное, не скоро вернется, – и всхлипнула. Тернюк вторично повесил трубку. Расплатился и вышел на улицу.
– И що это на свете делается, куда ни позвонишь… имущество опечатано. Наверное, какая-то кампания проходит, що всех хватают. Ну прямо житья никакого нету.
Мимо Тернюка проносились десятитонные грузовики, шипели пневматические тормоза у светофоров. Со складов на грузовые рампы железной дороги везли кипы искусственной кожи, тонкие сукна, нейлоновые и меховые изделия, на стройки – кирпич, блоки, лакокраски, стекло…
Неслись белые цистерны «Молоко», серебристые авторефрижераторы, во многих окнах горел свет, склонившись над столами, чертили проекты студенты, изобретатели, конструкторы, архитекторы… Ночные экскаваторы спешно рыли траншеи для новых линий газопровода, уличного освещения.
Жизнь шла, как всегда, в темпе и творческом напряжении.
Вот этой жизнью и был страшно недоволен Тернюк. Утром хозяйка сказала гостю:
– Дай-ка, милый, свой паспорт. Схожу в домоуправление. Заявить надо, кто у меня проживает.
– Да может, я сегодня уеду. Ночью говорил по телефону, вызывают в Москву.
Нет, паспорт он показать не может.
– Смотри. Без прописки не пущу ночевать.
«Поеду», – решил Тернюк.
Расплатился, взял чемодан и, недовольный порядками, поехал на вокзал.
В вокзальном ресторане напился. Больше недели Тернюк колесил из города в город. Сутки прожил в Вологде, два дня в Ярославле, спустился теплоходом до Горького и наконец прибыл в Черкассы. Сел в автобус и доехал до пригорода, где жила тётка Олена.
В Горьком Тернюк изменил облик. Купил осеннее пальто, толстую кепку. Со вздохом вспомнил чемодан, оставшийся в Ломоносовеке в гостинице «Двина» (новая рубашка, шёлковые носки). Надел костюм, полуботинки и в таком виде прибыл в Черкассы. Жалел о шевелюре, но ничего не поделаешь – такая жизнь теперь, приходится идти на жертвы.
Тётка Олена, женщина лет сорока пяти, темноглазая, чуть скуластая, крепкая, как спелая тыква, не очень приветливо встретила племянника.
– В Харьков заезжал? – спросила Олена, ставя на стол борщ.
– По телефону говорил. – Ну як там?
– Здоровы. Привет передавали.
Тётка Олена не подымала глаз, губы в ниточку. Трижды нервно вытерла фартуком сухие руки. Убрала посуду, суетясь, сказала:
– Схожу в магазин.
Тётка Олена ещё позавчера получила письмо из Харькова. Если в Черкассах появится Юхим, не пускать его в хату, боже сохрани. Иначе потом не оправдаться. В письме намекалось, что Тернюк кого-то ограбил и скрывается.
Тётку Олену мучила мысль: неужели придётся вернуть деньги этому Юхиму?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
– Дымченко, – подсказала Катя.
– Не могу утверждать, но его рукой поставлен регистрационный номер. Он именно так пишет цифру семь, как она здесь обозначена.
Через полтора часа Дымченко пригласили к районному прокурору.
«Начинается. Сорок лет ждал этого приглашения. Что делать? Не идти? Нельзя. Бежать? Куда? Куда податься человеку, даже имеющему деньги, но не имеющему желания встречаться с прокуратурой? Что за жизнь? А между тем находятся такие, которых обязательно интересует – чем ты недоволен?»
Позвонил жене, предупредил и пошёл. На свидание с Катей.
Вопросы задавала именно Катя в присутствии помощника прокурора.
– Не осложняйте следствие, иначе вас сегодня же сопроводят в Ломоносовск для очной ставки с Тернюком, – сказал помпрокурора.
– И с Пашковым, – добавила Катя. – Могу вам прочесть показания Панкова. Наряды ему вручил Тернюк. Он позвонил вам, и вы подтвердили: оба распоряжения подписал Прохоров. Вот читайте.
У Дычменко снова тряслись губы, обвисающие щеки, коленки.
– Ну, сознавайтесь. Сколько вам уплатил Тернюк за оба распоряжения? – спросил помпрокурора.
– Вот показания Тернюка, – Катя показала на какую-то страницу.
Дымченко подумал. Если они ничего не знают о Джейране, то ещё полбеды. Может, ограничатся только этим распоряжением на три тысячи. Кажется, наказание небольшое.
– Три тысячи, – выдавил Дымченко, думая о тех семидесяти тысячах, которые лежат на безымянных книжках. Вздохнув, добавил: – Половину я отдал Прохорову.
– За что? – быстро спросила Катя.
– За разрешение отпустить Тернюку неплановый лес.
– Вот заявление Прохорова на имя прокурора. Две тысячи кубометров третьего сорта он разрешил, на это он имеет право. Тысячу пятьсот рублей он взял у вас в долг давно и вчера вам срочно вернул их. При свидетеле.
– Какой ещё свидетель?!
– За оконной портьерой, по его просьбе, стояла секретарь управления Иванина.
– Провокация!
– Деньги вы увезли на такси.
Больше всего в эту минуту Дымченко беспокоился о судьбе спрятанных сберкнижек. Правда, он предупредил жену. Она женщина не промах. Не сознается. И не отдаст. В доме, кроме мебели, ничего ценного нет.
Два часа не сознавался, потом упорство иссякло.
– Прохоров деньги вернул. Это верно. Я поехал в ресторан «Будапешт», напился, и у меня их вытащили.
На этом уперся. И ни с места.
Почему тут же не заявил милиции? Был пьян. Почему утром не обратился? Не успел, спешил на работу. Жена знает о потере? Нет. Откуда у него такие деньги? Собственные сбережения. Где хранил их? В служебном сейфе.
Дымченко препроводили в место, где есть возможность думать, размышлять и гадать.
К ИВАНОВУ ВСЯКИЙ ПОЙДЕТ
Заместитель председателя Ломоносовского совнархоза Василий Васильевич Новгородов пригласил в свой кабинет Андрея Полонского. Грузный, монументальный, басовитый, как гудок мощного буксира, чуть сутулый, зампред стоял лицом к окну, ждал старшего инженера.
За окном северодвинская непогода. Моросит. Падают последние жёлто-красные листья. Уже белеют скульптуры на аллеях сквера, досель не видимые за деревьями. Потемнела Двина и пенит волны, борясь с ветром со стороны моря. На душе Новгородова тоже не солнечно.
– Позор, позор… Знали ведь, Панков живет не по средствам. Все видели, а деликатничали. Нельзя вторгаться в личную жизнь. А допускать вторжение в государственную кассу можно? Загружены мы… заседания совета, пленумы, бюро, сессии… всё правда. Но чтобы пресечь деяния Панкова, требовалось полчаса, час… Пригласить его в партком и потребовать отчёт. Да, отчет. Откуда шубы, сервизы, машина, дорогие украшения? Откуда? Мы же всё видели.
Звонит телефон. Новгородов поднял трубку.
– Слушаю. Да. Новгородов. Нам не о чем говорить, Виктория Степановна. Абсолютно не о чем. Нет, это не случай. Проверка вскрыла слишком много подобных дел, которыми занимался ваш муж. Извините.
У стола стоял Полонский.
– Садись. Разговор будет лирический. Не возражаешь, если я буду говорить «ты»? Ответь, почему ты прервал отпуск?
– Я увидел Панкова в обществе Тернюка. Также видел, как Тернюк сперва оплатил счёт ресторана, затем вручил Панкову деньги. Почувствовал себя соучастником. Я дважды вручал Тернюку наряды на лес первого сорта.
– По устному распоряжению Панкова?
– Первый раз по устному, второй раз по служебной записочке. Оба раза промолчал, хотя что-то царапнуло. Но никому не сказал. В Сухуми меня оглушило. Я всю ночь… Ну, это неважно. Решил – больше им эти махинации не пройдут.
– А мне говорили, что тебя ничего не трогает, что всегда был чем-то недоволен.
– Трогало меня всегда, но считал, бороться бесполезно, и знал примеры, когда тех, кто боролся, постигали одни неприятности. И был недоволен.
– Всяко бывает, чего греха таить.
– Я считал, что вы покровительствуете Панкову.
– Нет, Андрей. Никогда не покровительствовал. Ценил его как работника. Это верно. Ценил и благодушествовал. Ну ладно. Жуликов накажет суд, а нас наша совесть. Это тоже наказание не из легких. Сейчас мы с тобой решим важный вопрос. Вместо Панкова назначается Борис Иванович Шпиль.
– Он согласился?
– Согласится. Ему, женатому, мы всё знаем, сейчас удобней жить в Ломоносовске. Нельзя же всё время гонять «Чайку» туда и обратно. Верно?
– Безусловно.
– Следовательно, тебе нужно переходить на другую работу. Вместо Бориса Ивановича директор комбината Иванов выдвигает талантливого инженера Алехина, секретаря парткома. Мы рекомендуем тебя заместителем главного инженера комбината. Подумай.
– К Иванову всякий пойдет.
– Вот именно. Тогда всё. Желаю всяческих, как говорится.
Новгородов с душой пожал тонкую руку Полонского, Андрей поморщился – ну и силища!
– Извини. Я ведь волжский грузчик.
– Знаю, – сказал Андрей. Рука у него горела, словно побывала в тисках.
Утром, придя на работу, Андрей уже застал Валю Крылову. В белом нарядном свитере, чёрной юбке, новой прическе, какая-то торжественная и взволнованная. Увидев Андрея, ещё пуще порозовела и тут же стремглав покинула комнату.
Когда за окном река или море, всех обязательно тянет к окну, Андрей, заложив руки в карманы, прошёл к широкому окну. Глядел на реку, чуть покачиваясь на носках. Что смутило Валю? И почему она сегодня какая-то особенная? Чудесная девушка. Милая, с чистым сердцем. Андрей сел и открыл ящик стола. Что-то длинное. Коробка. Открыл. Великолепный галстук в целлофане. И на белом картоне: «Поздравляю с днем рождения. Валя». Не забыла. Сегодня утром Андрей получил телеграмму от матери и Бориса. И вот ещё одно чуткое сердце. Вернулась Валя.
– Валя, я сердечно тронут. Нет слов. Хотел бы отметить, – Андрей запнулся, в кармане восемь рублей. Не разгуляешься.
– У меня есть. Дам взаймы, – поняла Валя.
– Откровенно говоря, я не люблю наши ломоносовские рестораны.
– Можно у меня. Например, завтра вечером. Позовем Люсю, Галю, Татьяну, Веру, Наташу. Хозяйка всё приготовит. Пригласи своих друзей.
– Кого? Яши нет. А сегодня, если согласна, пойдём в кино. Я в обед схожу за билетами на восемь часов.
– Хорошо.
Звонок. Андрей взял трубку.
– Да. Полонский. Не знаю. Если вы настаиваете. Можно у меня дома. Завтра воскресенье. Скажем, в одиннадцать утра. Пожалуйста.
– Звонила Виктория Степановна, супруга Панкова, – сказал Андрей Вале.
В пять часов с минутами Андрей вышел из подъезда совнархоза и повернул к проспекту Виноградова. У стендов драматического театра его поджидала Ляля.
– Здравствуй, Андрюша. Почему ты без берета? Дождь.
– Берет в кармане. Хочу освежиться.
Лялю направили к стенду драмтеатра неожиданные обстоятельства. Пришёл грузовой теплоход «Дагестан». Вечером помощник капитана Филипп Касаткин встретился с Лялей. Встреча прошла без взаимопонимания и вручения зарубежных сувениров. Касаткин объяснился сурово и коротко:
– Знаю всё. С кем уезжала, с кем гуляла в Сухуми.
– Что ты? Кто насплетничал?!
– Твои подружки объяснили. И сам Сергей Норков, капитан сейнера, подтвердил. Все факты проверены. И про Полонского знаю. Я видел его, славный парень. И счастливый, что не женился на тебе. Вся команда знает о твоих похождениях, так что к теплоходу не приходи. Над тобой смеяться будут. Прощай.
Дальнейшие уверения оказались бесполезными. Касаткин ушёл.
Едва вошли в театральный сквер, Ляля начала активное покаяние. Предполагая, что могут понадобиться слезы, она сегодня не стала подкрашивать ресницы.
– Прости меня, Андрей. Ты же не мог поехать со мной. Уже нельзя ни с кем дружить, встречаться?
– Между нами всё кончилось в ту минуту, когда ты просила время на размышления. В переулке напротив моего дома, который мог стать твоим домом. Сейчас поздно. Я женился.
– Когда?
– Неделю назад.
– На ком? Я могу знать?
Андрей на секунду растерялся, затем решительно объявил:
– На Валентине Крыловой.
– Поздравляю.
Ляля вскинула головку и резко отвернулась.
И пошли они в разные стороны. Дождь перестал. Андрей чувствовал, что у него горит голова, сердце. Ему стало жарко.
– Дурак! Олух! И ещё чурбан! – громко сказал в свой адрес Андрей.
Повернул назад. Остановил такси.
У нужного дома вышел и поднялся на второй этаж. Открыл дверь в прихожую, двинулся дальше. Дверь в комнату была открыта. Валя в спортивных трусах и безрукавке мыла пол.
– Гражданка Полонская, – сказал Андрей. Валя обернулась и выронила тряпку.
– Не желаете ли вы переменить фамилию Крылова на Полонскую? Если да, я отпущу такси.
– Отпусти, Андрей, – всё ещё стоя в луже воды, произнесла полуживая Валя.
Андрей простер руки (такси подождёт) и обнял Валю, топча мокрую тряпку.
* * *
Выйдя из кино, Валя спросила Андрея:
– Тебе нравится фильм?
– Я ничего не видел.
– Я тоже, – ответила Валя. Шёл дождь.
* * *
Виктория Степановна уже около получаса терзала Андрея.
– Павел Захарович так хорошо к вам относился, как же вы…
– Павел Захарович, мягко выражаясь, плохо относился к государственным интересам. Вы это отлично знаете.
– Будет суд. Пощадите его. У вас есть мать.
– Моя мать презирает нечестных людей.
– Вы же бывали у нас в доме.
– Поэтому и не сомневался, что поступаю, как этого требует совесть.
– Его спровоцировал этот Тернюк.
– Вы не всё знаете. Панкова я видел в компании Тернюка в Сухуми. И кое-что другое видел.
– Не может быть! Я не верю вам.
– На суде вы ещё не то услышите.
– О, у нас умеют… создавать дела. Вас, конечно, чем-то соблазнили.
– Тогда нам тем более не о чем говорить.
– Карьеру делаете. На чужом несчастье. Бог вас накажет!
– Тогда я спокоен. Виктория Степановна ушла.
* * *
В Кирове наступала зима. Тернюк в стеганке и сапогах чувствовал себя безоружным.
«Ну не дают жить. Гоняют, как зайца. Надеялись, что я им за суточные и зарплату буду строить коммунизм, колхозное строительство разворачивать. Хоть пять лет буду кататься из города в город, всё одно не поймают», – сердился Тернюк.
Когда несколько лет назад слушалось «Ставропольское дело», на скамьях подсудимых рядышком сидел тридцать один жулик. Отсутствовал тридцать второй. Он «отдыхал» под Черкассами у тётки Олены. Муж Олены – участковый милиции. Полгода Тернюк заведовал складом райпотребсоюза. И ничего, не без пользы. Кое-что нажил.
«Опять податься в Черкассы? А чего? – размышлял Юхим. – А может, в Сибирь прокатиться, на стройки коммунизма? И кто этот социализм-коммунизм выдумал? Не будь этой теории, я бы купил себе хату под железом, земельку, сад развел бы, работничков бы нанял. Эх! Какая картина… Подсолнухи у плетня, вишня в саду. Нет, всё-таки лучше в городе жить. Тут тебе и „Гастроном“, и ванная, и телевизор, и радиола. И жениться можно на такой красуле! Ого! Даже из тех, что в ансамбле танцуют. Ох славные там девчата имеются».
Тернюк ещё до денежной реформы разместил свои капиталы: сто десять тысяч в Киеве, сто пятнадцать в Москве, шестьдесят в Ленинграде. Получив сберкнижки, тут же порвал их. Знал, что по закону, если предъявишь паспорт, деньги всегда твои, ещё с процентами. Остальные деньги доверил дяде.
Мысли Тернюка развеял старшина милиции.
– Гражданин!
Тернюк оторопел. Старшина взял под козырёк: «Почему нарушаете?» – и указал рукой на тротуар.
– Извиняюсь. У нас в селе, на Украине, покамест тротуаров нет, – заискивающе улыбаясь, произнес Тернюк, нащупывая ногой тротуар.
«Ну, не дают жить!» – снова вернулся к своей неувядаемой теме междугородный мошенник.
«Нет, в Сибирь не поеду, там уже зима. Поеду в Казань, к Земфире. Очень славная женщина, хоть и татарка. Поживу там месяца два, пока всякие телеграммы проскочат, пока будут активно искать».
В гостиницу Тернюк не пошёл. Сдал на вокзале чемодан на хранение и отправился на рынок. Посидел в закусочной. Разговорился с уборщицей, – мол, приехал в командировку, в гостиницу не пробьешься. Уборщица предложила Тернюку пожить у неё. Вечером, по окончании работы, поведет его к себе.
Тернюк без интереса осматривал город.
Пошёл на вокзал, взял из камеры хранения чемодан и вместе с уборщицей поехал трамваем к ней домой. Дом старый, но комната большая, в два окна, с перегородкой не до самого потолка.
– До этого года, – рассказывала хозяйка, – жила с дочкой и сыном. Дочка замуж вышла за техника завода искусственной кожи и к нему переехала. Сын в Ленинграде учится.
Ночью на междугородной станции Юхим снова позвонил дяде, Ивану Юхимовичу. Трубку взяла сонная тётка.
– Кто? Юхим? Чего? Приехать желаешь? Дядя заболел, дуже тяжко.
Дядя отнял трубку. Долго хмыкал, откашливался. Плохо слышал. Когда же Тернюк сказал: «Возьму свои гроши», – дядя сразу услышал. И удивился:
– Яки гроши? А? Никаких твоих грошей у меня нету. А так, нема. Приезжать нечего. Я сам без работы другую неделю. И болею. Какая болезнь? Госконтроль. Слыхал про такую? И больше по ночам не звони. Бувай!
Тернюк, повесив трубку, выругался. Нехорошо выругался в адрес дяди.
– Самостийна сволота. Недорезанный бандит. Строй с таким коммунизм.
Тут же позвонил на квартиру к Дымченко. Подошла жена:
– Влас Тимофеевич в командировке. Кто говорит?
– Вы меня знаете, я вам серые смушки привозил.
– А-а! Нет Власа Тимофеевича, – голос понизился.
– Надолго уехал?
– Наверное, не скоро вернется, – и всхлипнула. Тернюк вторично повесил трубку. Расплатился и вышел на улицу.
– И що это на свете делается, куда ни позвонишь… имущество опечатано. Наверное, какая-то кампания проходит, що всех хватают. Ну прямо житья никакого нету.
Мимо Тернюка проносились десятитонные грузовики, шипели пневматические тормоза у светофоров. Со складов на грузовые рампы железной дороги везли кипы искусственной кожи, тонкие сукна, нейлоновые и меховые изделия, на стройки – кирпич, блоки, лакокраски, стекло…
Неслись белые цистерны «Молоко», серебристые авторефрижераторы, во многих окнах горел свет, склонившись над столами, чертили проекты студенты, изобретатели, конструкторы, архитекторы… Ночные экскаваторы спешно рыли траншеи для новых линий газопровода, уличного освещения.
Жизнь шла, как всегда, в темпе и творческом напряжении.
Вот этой жизнью и был страшно недоволен Тернюк. Утром хозяйка сказала гостю:
– Дай-ка, милый, свой паспорт. Схожу в домоуправление. Заявить надо, кто у меня проживает.
– Да может, я сегодня уеду. Ночью говорил по телефону, вызывают в Москву.
Нет, паспорт он показать не может.
– Смотри. Без прописки не пущу ночевать.
«Поеду», – решил Тернюк.
Расплатился, взял чемодан и, недовольный порядками, поехал на вокзал.
В вокзальном ресторане напился. Больше недели Тернюк колесил из города в город. Сутки прожил в Вологде, два дня в Ярославле, спустился теплоходом до Горького и наконец прибыл в Черкассы. Сел в автобус и доехал до пригорода, где жила тётка Олена.
В Горьком Тернюк изменил облик. Купил осеннее пальто, толстую кепку. Со вздохом вспомнил чемодан, оставшийся в Ломоносовеке в гостинице «Двина» (новая рубашка, шёлковые носки). Надел костюм, полуботинки и в таком виде прибыл в Черкассы. Жалел о шевелюре, но ничего не поделаешь – такая жизнь теперь, приходится идти на жертвы.
Тётка Олена, женщина лет сорока пяти, темноглазая, чуть скуластая, крепкая, как спелая тыква, не очень приветливо встретила племянника.
– В Харьков заезжал? – спросила Олена, ставя на стол борщ.
– По телефону говорил. – Ну як там?
– Здоровы. Привет передавали.
Тётка Олена не подымала глаз, губы в ниточку. Трижды нервно вытерла фартуком сухие руки. Убрала посуду, суетясь, сказала:
– Схожу в магазин.
Тётка Олена ещё позавчера получила письмо из Харькова. Если в Черкассах появится Юхим, не пускать его в хату, боже сохрани. Иначе потом не оправдаться. В письме намекалось, что Тернюк кого-то ограбил и скрывается.
Тётку Олену мучила мысль: неужели придётся вернуть деньги этому Юхиму?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27