Двадцать лет молчали, и вдруг – круглая сирота, изволь радоваться.
Семён Миронович для вида ещё возражал, но через несколько минут поехал в городскую милицию.
К концу дня Семён Миронович вручил Кате список четырнадцати Тамар Мухиных, проживающих в Ломоносовске и его пригородах. Одно упустил Семён Миронович – в списке не был указан возраст Тамар Мухиных, иначе их осталось бы всего три Тамары в возрасте двадцати – двадцати двух лет.
Катя позвонила в гостиницу. Трубку взял Анатолий. Коста ушёл осматривать город.
– Анатолий, как устроились?
– Спасибо, хорошо.
– Анатолий, мне кажется, вы чем-то недовольны?
– Что вы… Просто не могу забыть вечер у маяка, когда пришёл «Адмирал Нахимов», – без тонких мучительных намеков сказал Эшба.
Молчание. Катя поняла. Что ответить? Говорить надо правду.
– Анатолий, позвольте мне пока не отвечать вам. Без объяснения причин. И я вряд ли забуду этот вечер. Вы чудесный человек, хороший, верный… Пока всё. Приходите с Костой немедленно к почтамту. Я бы вас пригласила к нам, но квартира в таком состоянии…
– Косты нет. Впрочем, пришёл Коста. Придём вдвоем. Хорошо. Ровно через двадцать минут.
Анатолий положил трубку и надел военную форму.
– Вам, товарищ Эшба, только что сказали что-то лестное, успокаивающее. Это я вижу по блеску ваших горнокавказских глаз, – сказал вошедший Коста.
– Не ваше дело.
– Ваш ответ удовлетворяет меня.
– Идём.
Вышли на проспект длиной в двадцать километров. Ломоносовск тянется по берегу Двины. Повернули в сторону моря. На противоположной стороне за сквером высилось белое здание.
– Это драмтеатр, – объяснил Коста, уже обозревший часть города. – Если смотреть на это сооружение со стороны сквера – рубка океанского грузового судна. Отсюда – весьма походит на элеватор, а с набережной – типичная морская казарма, которую я видел в Ленинграде. Автор проекта правильно поступил, что не увековечил свое творение, не начертал на фасаде ответ на первый пункт анкеты – фамилия, имя и отчество, – заключил Коста.
Прошли ещё метров двести.
– А вот и почтамт. В стиле Министерства связи: любимый цвет – серый, как телеграфный бланк, А вообще своеобразно красивый город. Строгая северная красота.
Посмотрели на часы. Время появления Кати. Она уже спешила к ним.
– Нравится вам наш Ломоносовск?
– Мы уже говорили – да.
– А Двина?
– Очень красива. По совести, нам уже надоело южное море, – любезно заявил Анатолий.
– Идёмте.
Вышли на набережную. Абхазцы очарованно любовались ширью реки, океанскими судами, старинными величественными зданиями, общий вид которых как могла портила нелепая директивная колоннада здания совнархоза. Дошли до обелиска жертвам американской интервенции 1918 года. Строгий памятник и на нём имена погибших большевиков. Анатолий взял под козырёк. Стояли молча. Двое горцев, сыны Абхазии, и дочь Героя, защищавшего их родину от фашистов.
* * *
Утром Катя, Анатолий и Коста отправились на полуостров Пихта, в поселок поморов, разыскивать Тамару Григорьевну Мухину.
Сели на теплоход типа «Москвич». На нём до Поморска три с половиной часа ходу. Шли мимо лесных бирж, бумажных фабрик, многочисленных причалов, у которых грузились лесом морские великаны теплоходы. Над ними высились мощные краны. Рядом при их помощи выкатывался на берег таежный лес.
– Да, это не мандарины, не персики, – заметил Коста. – Богатейший край.
Прошли двадцать миль – та же картина: выкатка леса и погрузка пиломатериалов на суда. «Москвич» обогнал работяг буксиров, толкавших огромные плоты.
В Пихте сошли на плавучий дебаркадер с «залом ожидания для пассажиров».
– Товарищи, прошу не спешить, не будем совершать новый марафон для установления невиданного рекорда. У меня в кармане командировка и суточные редакции республиканской газеты. Я должен кое-что видеть. Иначе я ничего не напишу.
– Мы никуда не торопимся, правда, Анатолий? – сказала Катя и взглянула на него.
– Правда, – интонация Анатолия была… Впрочем, передать взгляд Кати и интонацию Анатолия – напрасный труд.
ПОЧИТАЮ ВСЕЙ ДУШОЙ
Два года назад в осенний неяркий день Иванов Иван Иванович у жёлтой колоннады совнархоза ждал машину из поморского бумкомбината.
Машина к двенадцати ноль-ноль не пришла. И в половине первого её не видно было. «Волга» цвета «воронье крыло», невымытая, с невыспавшимся шофёром, подошла к двум часам.
– Извините. Вы будете новый директор бумкомбината, товарищ Иванов? – спросил шофёр, выйдя из машины.
– Я.
– Не меня ругайте… Мне только в двенадцать часов сказали: «Поезжай за новым директором». Я тут же покатил, ночь работал. Еще не спал, не умывался.
– Завтракали?
– Где ж… Поехали, товарищ директор?
– Через полчаса. Вон кафе-автомат.
Иванов поднялся на второй этаж совнархоза. Встретил Пунькина, когда-то отпустившего Яшу Сверчка с дипломом в кармане.
– Иван Иванович, считаю, что порядок останется прежний… Прежде чем послать к вам специалиста, я предварительно согласую с вами, – сказал Пунькин.
– Специалистов направляйте без всяких согласований, – ответил Иванов.
Пунькин не понял, но и уточнять не стал – ему всё равно.
Через полчаса шофёр делал вид, что старается – замурзанной сальной тряпкой наводил «блеск» на машину.
Конечно, секретарь директора бумкомбината приказала шофёру отправиться за новым директором не в двенадцать утра, а в половине одиннадцатого. Выехав в одиннадцать, шофёр Корюшкин первым делом завернул на автобусную станцию и взял попутных пассажиров. В Ломоносовске сперва отвез пассажиров домой, а уж потом «заскочил» в совнархоз за директором. Единственное, что было правдой, – он не успел закусить.
Иванов позвонил на бумкомбинат секретарю:
– Говорит Иванов. Прошу уточнить, когда вы распорядились, чтобы машина отправилась за мной, в Ломоносовск?
– Точно в половине одиннадцатого, – едва переводя дыхание, сказала секретарь. – Он мог успеть.
– Спасибо. Не волнуйтесь. Я выезжаю.
Иванов сел рядом с шофёром.
– Позавтракали?
– Да. Спасибо. А то только гоняют.
– Чья машина?
– А кого хотите, все и гоняют её. У старого директора «ЗИЛ» и «Волга». А послали меня. На «ЗИЛе» он сам поехал куда-то, на «Волге» жена укатила в Ломоносовск.
Иванов следовал в Поморск не спеша. Останавливал машину у чужих лесобирж, разговаривал с машинистами, водителями лесовозов, грузчиками, заходил в дорожные чайные, столовые.
«Понятно, почему он велел мне позавтракать, – подумал Корюшкин. – Не торопится на свой комбинат. Чужие порядки изучает. Со всеми разговаривает, не то что Благинин…»
– Теперь на нашу лесобиржу, – приказал Иванов после очередной остановки.
Корюшкин, пока Иванов говорил с машинистами, грузчиками, добыл чистую тряпку, вымыл машину, щеткой почистил сиденье, сам умылся и причесался, раз на то пошло.
Седок не должен пояснять шофёру, каков он. Шофёр – о! Он сам даст вам характеристику с первого взгляда. Он всё замечает. Как вы усаживаетесь, закрываете дверцу, каким тоном говорите: «Поехали». Как вы важничаете, насупившись словно индюк. Находитесь ли вы под туфелькой «на шпильке» или под башмаком собственной супруги – шофёр всё знает. Больше всего водитель легковой машины не уважает начальника, который панибратством с шофером пытается прикрывать мелкие и крупные грешки.
Корюшкин безошибочно определил, каков новый «хозяин» комбината, и всю дорогу вдохновенно драил машину. Когда подъехали к своей лесобирже, «Волга» сверкала. Корюшкин выглядел подтянутым и торжественным.
Вахтер Агафонов, в полувоенной тёмно-зеленой форме, важный и загадочный, потребовал документы. Иванов вышел из машины, предъявил удостоверение с фотокарточкой. Агафонов внимательно прочитал.
– Очень приятно. Вы – новый директор, товарищ Иванов?
– Ваша фамилия?
– Агафонов, Павел Захарович.
– Иван Иванович.
– Прошу проехать, – любезно разрешил Агафонов.
Корюшкин за спиной Иванова успел поднять большой палец, Агафонов моргнул – характеристика принята.
Иванов отметил – на лицах всех, с кем он говорил по дороге, знакомая чисто северная гордость. Вот и Агафонов – ни угоднической улыбки, ни торопливого полупоклона, только с достоинством приложил руку к козырьку.
Иванов и за ним Корюшкин по узкой дамбе подошли к уникальным кранам на рельсах. Рельсы на наклонной каменной насыпи, башни тоже с уклоном. Каждая с восьмиэтажный дом. Кран вылавливает плавающий кругляк, сам комплектует его в пучки и по стальному тросу транспортирует пучок для укладки в штабеля. Трос протянут к тыловой контрбашне, стоящей почти в километре от береговой.
На рельсах три крана. Два бездействовали. Начальник крановых сооружений пояснил – третий день ждёт электромеханика.
– И часто ждёте? – спросил Иванов.
– Больше ждём, чем работаем.
Бревна к месту выкатки подгонял небольшой буксирный пароходик «Вьюга». «Вьюга» толкала кругляк, умело лавируя.
– Эй, начальник, иди к нам! – крикнул шкипер «Вьюги».
– Как я доберусь до вашей «Вьюги»?
– К мосткам подойду.
«Вьюга» дала задний ход, вышла из запани и причалила к широким мосткам, на которых стоял домик для обогрева, отдыха работающих у кранов.
Старик, кряжистый помор, шкипер толкача, приложил руку к чёрной фуражке с белым кантом и потускневшим глянцевым козырьком. Поздоровался с Ивановым за руку.
В домике на длинном столе два чайника с горячей и холодной водой, солонка. В висячем шкафу посуда, чашки. На полочке книги, брошюры, и рядом с ней тихо, монотонно что-то твердит репродуктор.
– Ты как насчёт Ленина? – сразу без предисловий спросил шкипер.
Иванов посмотрел на снимок чуть прищурившегося Владимира Ильича во дворе Кремля.
– Почитаю всей душой, – просто ответил Иванов.
– И я, весь честный народ. Так?! Сочинения его напечатаны? А?
– Напечатаны.
– А почему не исполняют его учение? Эти краны сколько народных рублей стоят? Много стоят. И много стоят. Они стоят, и пилорамы стоят, а директор в кресле сидит.
– Вы бы поговорили с директором.
– А я его видел? Мы на собрании лесобиржи просили – вы вам хоть его портрет покажите.
Корюшкин и заглянувшие в домик на сваях машинисты и рабочие кранов расхохотались, они уже знали, что к ним приехал новый директор.
– Я – директор комбината.
– Неужели же?
– Новый директор, Иванов Иван Иванович, – торопливо объявил Корюшкин.
– Ага! Ну, раз ты сперва к народу, а потом в кабинет… Ничего… Примета хорошая, – серьёзно сказал шкипер.
Старичок шкипер, Шахурин Алексей Семёнович, произнес монолог без патетики. Чувствовалась осведомленность о делах на комбинате, дельные мысли, как всё исправить, много тепла, юмора и глубокая искренность.
– Ты откуда сам?
– Из Петрозаводска. В карельских лесах вырос.
– Добро. Ну с богом, приступай.
– Приходите, Алексей Семёнович, в управление комбината. Еще поговорим.
– Не приду, там у вас на всю контору дерьмом воняет, сортир не могут содержать в порядке.
Домик затрясся – так грохнули механики и машинисты.
– Пригласили меня один раз в контору. Прихожу. Оказывается, московский театр приехал, билеты предлагают: поезжай, мол, старик, за счёт завкома. Не взял. Ежели награждать билетами, вы мне их сюда привезите… И что же?! Посадил я в выходной на «Вьюгу» наших крановщиков с их бабами и повел судно в Ломоносовск. За свой счёт билеты купили. А мне выговор – зачем буксир гонял. Ну, выговор правильный… Только и у меня характер есть.
УЧТУ!
Иванов принимал бумкомбинат от директора Благинина. Благинина назначили в министерство, не бог весть каким начальником, но всё-таки человек едет в Москву. И квартира уже есть и всё положенное по должности.
Народ, личный состав комбината, включая вахтера, определили: «Тесть вытащил». Собственно говоря, так оно и было.
Оканчивая вуз, Благинин одновременно разорвал близкие отношения со студенткой Ирой Баевой. В течение одной недели. Не мешкая, женился на дочери доктора технических наук, члена ученого совета и т. п. (в течение другой недели).
Женился, но… в Москве не удержался. Тесть не развил ожидаемую деятельность, пришлось убыть с женой в Калининград на целлюлозно-бумажный комбинат. Затем перекочевал на Украину главным инженером, и то спустя шесть лет. И наконец (тесть развил необходимую деятельность) в Москву. Пять лет Благинин сидел на чемоданах на поморском комбинате, уверяя с трибуны пленумов, конференций, сессий, что он душой северянин и останется им навсегда. Благинин нравился кое-кому. За высокое мастерство умалчивать.
Управление совнархоза путало, декларировало, не руководило.
И заявлять Благинин умел. Говорил – любо слушать. Кое-кому очень импонировал его вид. Выглядел, точь-в-точь как на сцене выглядит положительный герой директор: немного седины, баритон, отличный костюм. И (зритель сочувствует)… не очень счастлив в семейной жизни. Жена не понимает его тревожной души, куда-то постоянно стремящейся. Отсюда конфликт. В конце пьесы положительный герой директор говорит жене хорошо поставленным голосом:
– Аня, пойми меня…
После лирической паузы… Звонок. У телефона секретарь обкома. Герой-директор понял свою ошибку… И идёт занавес.
Трудно определить, на какой глубине в душе Благинина таился хамоватый барин. Он не только не позаботился о машине для Иванова, но даже не встретил товарища, коллегу, прибывшего сменить его.
Что для него какой-то Иванов из Карелии. Бумкомбинат выполнил квартальную программу на сто один процент, в кармане благодарность совнархоза, в том же кармане приказ о назначении в министерство. Стоит ли церемониться.
Только немногие знали, что это за сто один процент. Нет, никаких приписок, боже упаси. Благинин не так безрассуден. Гораздо проще утаить возможности комбината, действительный выход целлюлозы в удачные месяцы и потом показать её, когда дело плохо. Старая уловка, всем известная. Но действенная.
В тот час, когда Иванов сидел в домике крановщиков, Благинин в ресторане «Северный» в банкетном зале давал прощальный завтрак для приближенных и содействовавших. Организовал банкет коммерческий директор Арутянц. Приближенных было немного, в целом – сорок два человека.
Отлично поев, изрядно выпив, предельно восхвалив Благинина, банкетчики уже на улице произносили заключительные слова:
– Ловкач!
– Карьерист!
– Златоуст!
– Притвора!
– Эгоист!
Самое последнее слово произнес Арутянц:
– Феодал!
Мораль: не надо устраивать прощальных банкетов. Не стоит. Даже за государственный счёт.
* * *
– Поедете на Север, в Поморск, директором бумкомбината?
– Поеду.
– Комбинат работает значительно ниже своих возможностей. Нынешнего директора Благинина отзываем. На другой комбинат не назначаем. Время требует директоров иного стиля. Вы вполне соответствуете. Поезжайте в отпуск – и в Поморск. Благинин был любимцем областного руководства, но не коллектива. Учтите.
– Учту!
Первым из Ломоносовска (прямо из банкетного зала) примчался непревзойденно хитрый Арутянц. Представился Иванову. Осведомился – где до отъезда семьи Благинина желает разместиться уважаемый Иван Иванович, о котором коллектив слышал столько хорошего.
– Есть помещение для приезжающих?
– Конечно. Особое. Для высоких представителей.
– Ну, вот там.
Отпустив Арутянца, Иванов покинул заводоуправление. Шёл по улице, сплошь устланной досками в четыре пальца толщины. По ним машины катили как по паркету. На правой стороне двухэтажные деревянные дома, многоквартирные, на левой новенькие каменные. В конце улицы коттеджи. Центральная площадь асфальтирована, в центре её Дворец культуры. Стены тёмно-салатового цвета, колонны портика белые. Универмаг. Столовая номер пять. Рядом здание завкома и парткома. Иванов поднялся на второй этаж. Зашёл в партком.
* * *
Секретарю парткома ровно тридцать лет. Невысокий молодой человек, светлоглазый, без наигранной солидности, никого «из себя не изображает», никому не подражает. Узнав, что он усадил на стул нового директора бумкомбината, остался таким же, каким пребывал до этого известия.
– Коммунисты не жалуются, что партком расположен не на территории завода?
– Наоборот. Кончил работу, пришёл домой, переоделся и идёт в партком по делу, за поручением. Заодно заходит в кабинет политического просвещения – он на этой же площадке. Заходят в партком и члены семей коммунистов и беспартийные. По утрам я бываю в цехах. Кроме того, в цехах работают члены партийного комитета. Не обязательно обращаться только к секретарю.
На традиционном длинном столе лежали тетради – дневник членов парткома. Каждый записывает, что им сделано. Готовит предложения, вносит замечания членов партийной организации.
Иванов узнал – секретарь партийного комитета окончил Ленинградский политехнический, работал мастером, начальником смены, секретарем цеховой партийной организации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
Семён Миронович для вида ещё возражал, но через несколько минут поехал в городскую милицию.
К концу дня Семён Миронович вручил Кате список четырнадцати Тамар Мухиных, проживающих в Ломоносовске и его пригородах. Одно упустил Семён Миронович – в списке не был указан возраст Тамар Мухиных, иначе их осталось бы всего три Тамары в возрасте двадцати – двадцати двух лет.
Катя позвонила в гостиницу. Трубку взял Анатолий. Коста ушёл осматривать город.
– Анатолий, как устроились?
– Спасибо, хорошо.
– Анатолий, мне кажется, вы чем-то недовольны?
– Что вы… Просто не могу забыть вечер у маяка, когда пришёл «Адмирал Нахимов», – без тонких мучительных намеков сказал Эшба.
Молчание. Катя поняла. Что ответить? Говорить надо правду.
– Анатолий, позвольте мне пока не отвечать вам. Без объяснения причин. И я вряд ли забуду этот вечер. Вы чудесный человек, хороший, верный… Пока всё. Приходите с Костой немедленно к почтамту. Я бы вас пригласила к нам, но квартира в таком состоянии…
– Косты нет. Впрочем, пришёл Коста. Придём вдвоем. Хорошо. Ровно через двадцать минут.
Анатолий положил трубку и надел военную форму.
– Вам, товарищ Эшба, только что сказали что-то лестное, успокаивающее. Это я вижу по блеску ваших горнокавказских глаз, – сказал вошедший Коста.
– Не ваше дело.
– Ваш ответ удовлетворяет меня.
– Идём.
Вышли на проспект длиной в двадцать километров. Ломоносовск тянется по берегу Двины. Повернули в сторону моря. На противоположной стороне за сквером высилось белое здание.
– Это драмтеатр, – объяснил Коста, уже обозревший часть города. – Если смотреть на это сооружение со стороны сквера – рубка океанского грузового судна. Отсюда – весьма походит на элеватор, а с набережной – типичная морская казарма, которую я видел в Ленинграде. Автор проекта правильно поступил, что не увековечил свое творение, не начертал на фасаде ответ на первый пункт анкеты – фамилия, имя и отчество, – заключил Коста.
Прошли ещё метров двести.
– А вот и почтамт. В стиле Министерства связи: любимый цвет – серый, как телеграфный бланк, А вообще своеобразно красивый город. Строгая северная красота.
Посмотрели на часы. Время появления Кати. Она уже спешила к ним.
– Нравится вам наш Ломоносовск?
– Мы уже говорили – да.
– А Двина?
– Очень красива. По совести, нам уже надоело южное море, – любезно заявил Анатолий.
– Идёмте.
Вышли на набережную. Абхазцы очарованно любовались ширью реки, океанскими судами, старинными величественными зданиями, общий вид которых как могла портила нелепая директивная колоннада здания совнархоза. Дошли до обелиска жертвам американской интервенции 1918 года. Строгий памятник и на нём имена погибших большевиков. Анатолий взял под козырёк. Стояли молча. Двое горцев, сыны Абхазии, и дочь Героя, защищавшего их родину от фашистов.
* * *
Утром Катя, Анатолий и Коста отправились на полуостров Пихта, в поселок поморов, разыскивать Тамару Григорьевну Мухину.
Сели на теплоход типа «Москвич». На нём до Поморска три с половиной часа ходу. Шли мимо лесных бирж, бумажных фабрик, многочисленных причалов, у которых грузились лесом морские великаны теплоходы. Над ними высились мощные краны. Рядом при их помощи выкатывался на берег таежный лес.
– Да, это не мандарины, не персики, – заметил Коста. – Богатейший край.
Прошли двадцать миль – та же картина: выкатка леса и погрузка пиломатериалов на суда. «Москвич» обогнал работяг буксиров, толкавших огромные плоты.
В Пихте сошли на плавучий дебаркадер с «залом ожидания для пассажиров».
– Товарищи, прошу не спешить, не будем совершать новый марафон для установления невиданного рекорда. У меня в кармане командировка и суточные редакции республиканской газеты. Я должен кое-что видеть. Иначе я ничего не напишу.
– Мы никуда не торопимся, правда, Анатолий? – сказала Катя и взглянула на него.
– Правда, – интонация Анатолия была… Впрочем, передать взгляд Кати и интонацию Анатолия – напрасный труд.
ПОЧИТАЮ ВСЕЙ ДУШОЙ
Два года назад в осенний неяркий день Иванов Иван Иванович у жёлтой колоннады совнархоза ждал машину из поморского бумкомбината.
Машина к двенадцати ноль-ноль не пришла. И в половине первого её не видно было. «Волга» цвета «воронье крыло», невымытая, с невыспавшимся шофёром, подошла к двум часам.
– Извините. Вы будете новый директор бумкомбината, товарищ Иванов? – спросил шофёр, выйдя из машины.
– Я.
– Не меня ругайте… Мне только в двенадцать часов сказали: «Поезжай за новым директором». Я тут же покатил, ночь работал. Еще не спал, не умывался.
– Завтракали?
– Где ж… Поехали, товарищ директор?
– Через полчаса. Вон кафе-автомат.
Иванов поднялся на второй этаж совнархоза. Встретил Пунькина, когда-то отпустившего Яшу Сверчка с дипломом в кармане.
– Иван Иванович, считаю, что порядок останется прежний… Прежде чем послать к вам специалиста, я предварительно согласую с вами, – сказал Пунькин.
– Специалистов направляйте без всяких согласований, – ответил Иванов.
Пунькин не понял, но и уточнять не стал – ему всё равно.
Через полчаса шофёр делал вид, что старается – замурзанной сальной тряпкой наводил «блеск» на машину.
Конечно, секретарь директора бумкомбината приказала шофёру отправиться за новым директором не в двенадцать утра, а в половине одиннадцатого. Выехав в одиннадцать, шофёр Корюшкин первым делом завернул на автобусную станцию и взял попутных пассажиров. В Ломоносовске сперва отвез пассажиров домой, а уж потом «заскочил» в совнархоз за директором. Единственное, что было правдой, – он не успел закусить.
Иванов позвонил на бумкомбинат секретарю:
– Говорит Иванов. Прошу уточнить, когда вы распорядились, чтобы машина отправилась за мной, в Ломоносовск?
– Точно в половине одиннадцатого, – едва переводя дыхание, сказала секретарь. – Он мог успеть.
– Спасибо. Не волнуйтесь. Я выезжаю.
Иванов сел рядом с шофёром.
– Позавтракали?
– Да. Спасибо. А то только гоняют.
– Чья машина?
– А кого хотите, все и гоняют её. У старого директора «ЗИЛ» и «Волга». А послали меня. На «ЗИЛе» он сам поехал куда-то, на «Волге» жена укатила в Ломоносовск.
Иванов следовал в Поморск не спеша. Останавливал машину у чужих лесобирж, разговаривал с машинистами, водителями лесовозов, грузчиками, заходил в дорожные чайные, столовые.
«Понятно, почему он велел мне позавтракать, – подумал Корюшкин. – Не торопится на свой комбинат. Чужие порядки изучает. Со всеми разговаривает, не то что Благинин…»
– Теперь на нашу лесобиржу, – приказал Иванов после очередной остановки.
Корюшкин, пока Иванов говорил с машинистами, грузчиками, добыл чистую тряпку, вымыл машину, щеткой почистил сиденье, сам умылся и причесался, раз на то пошло.
Седок не должен пояснять шофёру, каков он. Шофёр – о! Он сам даст вам характеристику с первого взгляда. Он всё замечает. Как вы усаживаетесь, закрываете дверцу, каким тоном говорите: «Поехали». Как вы важничаете, насупившись словно индюк. Находитесь ли вы под туфелькой «на шпильке» или под башмаком собственной супруги – шофёр всё знает. Больше всего водитель легковой машины не уважает начальника, который панибратством с шофером пытается прикрывать мелкие и крупные грешки.
Корюшкин безошибочно определил, каков новый «хозяин» комбината, и всю дорогу вдохновенно драил машину. Когда подъехали к своей лесобирже, «Волга» сверкала. Корюшкин выглядел подтянутым и торжественным.
Вахтер Агафонов, в полувоенной тёмно-зеленой форме, важный и загадочный, потребовал документы. Иванов вышел из машины, предъявил удостоверение с фотокарточкой. Агафонов внимательно прочитал.
– Очень приятно. Вы – новый директор, товарищ Иванов?
– Ваша фамилия?
– Агафонов, Павел Захарович.
– Иван Иванович.
– Прошу проехать, – любезно разрешил Агафонов.
Корюшкин за спиной Иванова успел поднять большой палец, Агафонов моргнул – характеристика принята.
Иванов отметил – на лицах всех, с кем он говорил по дороге, знакомая чисто северная гордость. Вот и Агафонов – ни угоднической улыбки, ни торопливого полупоклона, только с достоинством приложил руку к козырьку.
Иванов и за ним Корюшкин по узкой дамбе подошли к уникальным кранам на рельсах. Рельсы на наклонной каменной насыпи, башни тоже с уклоном. Каждая с восьмиэтажный дом. Кран вылавливает плавающий кругляк, сам комплектует его в пучки и по стальному тросу транспортирует пучок для укладки в штабеля. Трос протянут к тыловой контрбашне, стоящей почти в километре от береговой.
На рельсах три крана. Два бездействовали. Начальник крановых сооружений пояснил – третий день ждёт электромеханика.
– И часто ждёте? – спросил Иванов.
– Больше ждём, чем работаем.
Бревна к месту выкатки подгонял небольшой буксирный пароходик «Вьюга». «Вьюга» толкала кругляк, умело лавируя.
– Эй, начальник, иди к нам! – крикнул шкипер «Вьюги».
– Как я доберусь до вашей «Вьюги»?
– К мосткам подойду.
«Вьюга» дала задний ход, вышла из запани и причалила к широким мосткам, на которых стоял домик для обогрева, отдыха работающих у кранов.
Старик, кряжистый помор, шкипер толкача, приложил руку к чёрной фуражке с белым кантом и потускневшим глянцевым козырьком. Поздоровался с Ивановым за руку.
В домике на длинном столе два чайника с горячей и холодной водой, солонка. В висячем шкафу посуда, чашки. На полочке книги, брошюры, и рядом с ней тихо, монотонно что-то твердит репродуктор.
– Ты как насчёт Ленина? – сразу без предисловий спросил шкипер.
Иванов посмотрел на снимок чуть прищурившегося Владимира Ильича во дворе Кремля.
– Почитаю всей душой, – просто ответил Иванов.
– И я, весь честный народ. Так?! Сочинения его напечатаны? А?
– Напечатаны.
– А почему не исполняют его учение? Эти краны сколько народных рублей стоят? Много стоят. И много стоят. Они стоят, и пилорамы стоят, а директор в кресле сидит.
– Вы бы поговорили с директором.
– А я его видел? Мы на собрании лесобиржи просили – вы вам хоть его портрет покажите.
Корюшкин и заглянувшие в домик на сваях машинисты и рабочие кранов расхохотались, они уже знали, что к ним приехал новый директор.
– Я – директор комбината.
– Неужели же?
– Новый директор, Иванов Иван Иванович, – торопливо объявил Корюшкин.
– Ага! Ну, раз ты сперва к народу, а потом в кабинет… Ничего… Примета хорошая, – серьёзно сказал шкипер.
Старичок шкипер, Шахурин Алексей Семёнович, произнес монолог без патетики. Чувствовалась осведомленность о делах на комбинате, дельные мысли, как всё исправить, много тепла, юмора и глубокая искренность.
– Ты откуда сам?
– Из Петрозаводска. В карельских лесах вырос.
– Добро. Ну с богом, приступай.
– Приходите, Алексей Семёнович, в управление комбината. Еще поговорим.
– Не приду, там у вас на всю контору дерьмом воняет, сортир не могут содержать в порядке.
Домик затрясся – так грохнули механики и машинисты.
– Пригласили меня один раз в контору. Прихожу. Оказывается, московский театр приехал, билеты предлагают: поезжай, мол, старик, за счёт завкома. Не взял. Ежели награждать билетами, вы мне их сюда привезите… И что же?! Посадил я в выходной на «Вьюгу» наших крановщиков с их бабами и повел судно в Ломоносовск. За свой счёт билеты купили. А мне выговор – зачем буксир гонял. Ну, выговор правильный… Только и у меня характер есть.
УЧТУ!
Иванов принимал бумкомбинат от директора Благинина. Благинина назначили в министерство, не бог весть каким начальником, но всё-таки человек едет в Москву. И квартира уже есть и всё положенное по должности.
Народ, личный состав комбината, включая вахтера, определили: «Тесть вытащил». Собственно говоря, так оно и было.
Оканчивая вуз, Благинин одновременно разорвал близкие отношения со студенткой Ирой Баевой. В течение одной недели. Не мешкая, женился на дочери доктора технических наук, члена ученого совета и т. п. (в течение другой недели).
Женился, но… в Москве не удержался. Тесть не развил ожидаемую деятельность, пришлось убыть с женой в Калининград на целлюлозно-бумажный комбинат. Затем перекочевал на Украину главным инженером, и то спустя шесть лет. И наконец (тесть развил необходимую деятельность) в Москву. Пять лет Благинин сидел на чемоданах на поморском комбинате, уверяя с трибуны пленумов, конференций, сессий, что он душой северянин и останется им навсегда. Благинин нравился кое-кому. За высокое мастерство умалчивать.
Управление совнархоза путало, декларировало, не руководило.
И заявлять Благинин умел. Говорил – любо слушать. Кое-кому очень импонировал его вид. Выглядел, точь-в-точь как на сцене выглядит положительный герой директор: немного седины, баритон, отличный костюм. И (зритель сочувствует)… не очень счастлив в семейной жизни. Жена не понимает его тревожной души, куда-то постоянно стремящейся. Отсюда конфликт. В конце пьесы положительный герой директор говорит жене хорошо поставленным голосом:
– Аня, пойми меня…
После лирической паузы… Звонок. У телефона секретарь обкома. Герой-директор понял свою ошибку… И идёт занавес.
Трудно определить, на какой глубине в душе Благинина таился хамоватый барин. Он не только не позаботился о машине для Иванова, но даже не встретил товарища, коллегу, прибывшего сменить его.
Что для него какой-то Иванов из Карелии. Бумкомбинат выполнил квартальную программу на сто один процент, в кармане благодарность совнархоза, в том же кармане приказ о назначении в министерство. Стоит ли церемониться.
Только немногие знали, что это за сто один процент. Нет, никаких приписок, боже упаси. Благинин не так безрассуден. Гораздо проще утаить возможности комбината, действительный выход целлюлозы в удачные месяцы и потом показать её, когда дело плохо. Старая уловка, всем известная. Но действенная.
В тот час, когда Иванов сидел в домике крановщиков, Благинин в ресторане «Северный» в банкетном зале давал прощальный завтрак для приближенных и содействовавших. Организовал банкет коммерческий директор Арутянц. Приближенных было немного, в целом – сорок два человека.
Отлично поев, изрядно выпив, предельно восхвалив Благинина, банкетчики уже на улице произносили заключительные слова:
– Ловкач!
– Карьерист!
– Златоуст!
– Притвора!
– Эгоист!
Самое последнее слово произнес Арутянц:
– Феодал!
Мораль: не надо устраивать прощальных банкетов. Не стоит. Даже за государственный счёт.
* * *
– Поедете на Север, в Поморск, директором бумкомбината?
– Поеду.
– Комбинат работает значительно ниже своих возможностей. Нынешнего директора Благинина отзываем. На другой комбинат не назначаем. Время требует директоров иного стиля. Вы вполне соответствуете. Поезжайте в отпуск – и в Поморск. Благинин был любимцем областного руководства, но не коллектива. Учтите.
– Учту!
Первым из Ломоносовска (прямо из банкетного зала) примчался непревзойденно хитрый Арутянц. Представился Иванову. Осведомился – где до отъезда семьи Благинина желает разместиться уважаемый Иван Иванович, о котором коллектив слышал столько хорошего.
– Есть помещение для приезжающих?
– Конечно. Особое. Для высоких представителей.
– Ну, вот там.
Отпустив Арутянца, Иванов покинул заводоуправление. Шёл по улице, сплошь устланной досками в четыре пальца толщины. По ним машины катили как по паркету. На правой стороне двухэтажные деревянные дома, многоквартирные, на левой новенькие каменные. В конце улицы коттеджи. Центральная площадь асфальтирована, в центре её Дворец культуры. Стены тёмно-салатового цвета, колонны портика белые. Универмаг. Столовая номер пять. Рядом здание завкома и парткома. Иванов поднялся на второй этаж. Зашёл в партком.
* * *
Секретарю парткома ровно тридцать лет. Невысокий молодой человек, светлоглазый, без наигранной солидности, никого «из себя не изображает», никому не подражает. Узнав, что он усадил на стул нового директора бумкомбината, остался таким же, каким пребывал до этого известия.
– Коммунисты не жалуются, что партком расположен не на территории завода?
– Наоборот. Кончил работу, пришёл домой, переоделся и идёт в партком по делу, за поручением. Заодно заходит в кабинет политического просвещения – он на этой же площадке. Заходят в партком и члены семей коммунистов и беспартийные. По утрам я бываю в цехах. Кроме того, в цехах работают члены партийного комитета. Не обязательно обращаться только к секретарю.
На традиционном длинном столе лежали тетради – дневник членов парткома. Каждый записывает, что им сделано. Готовит предложения, вносит замечания членов партийной организации.
Иванов узнал – секретарь партийного комитета окончил Ленинградский политехнический, работал мастером, начальником смены, секретарем цеховой партийной организации.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27