– Не могу вспомнить... – в дрожащем голосе мольба – ...когда у нас без конца болтался Малан – до или после аннулирования проекта? Я же не член совета директоров, – вспыхнула и тут же погасла обида. Бегающие глаза снова умоляли не уходить.
– Ясно. – Еще несколько минут, и факты уступят место выдумке. В данный момент вряд ли узнаешь что-либо полезное. – Хорошо, дорогой мой. А вы! – бросил он дежурному, который, как должно, тут же вытянулся в струнку. – Я требую, чтобы этому человеку немедленно дали помыться... и чтобы была горячая пища. Немедленно, поняли?
За дверью осталось бледное, залитое слезами, благодарное лицо. Он торопливо прошел по коридору и поднялся по ступеням, на которых чем выше, тем меньше пятен плесени. Поднявшись на первый этаж, встал перед старыми напольными часами. На кафельный пол холла падали холодные предвечерние блики осеннего солнца.
– Немедленно свяжитесь с Годвином – поторопитесь!
* * *
Небритая физиономия, мятая одежда как нельзя лучше подходили к обстановке, подумал про себя Харрел. Даже легкий запах немытого тела и потной одежды. Все вместе говорило о неотложности дела, о его неутомимой работоспособности, о недовольстве, заставившем лично прибыть на западное побережье. За высокими сильно затемненными окнами, словно соленая пустыня где-нибудь в глубине материка, бесконечно простирался Лос-Анджелес. Он стоял, заложив руки в карманы и угрожающе подав вперед плечи, глядя на затянутый дымкой огромный белый город, который он не любил, находя его таким же нездешним, как и те, где он бывал в зарубежных командировках, где он гонялся за Хайдом, который теперь был здесь, в Калифорнии. С женщиной, племянницей Обри; оба скрываются от него. Здешняя служба напортачила: дали возможность женщине укокошить одного из своих и выскользнуть из сети.
Его ярость, как коварное подводное течение, крылось под поверхностью. Отвернувшись от окна, свирепо глянул на собеседника.
– Слушай, Беккер... ты упустил бабенку. Не имеешь представления, где она сейчас, куда надумает податься, и не в состоянии добраться до Хайда. Может, твои ребята слишком много греются на солнышке, а? – Он пристально посмотрел на Беккера, отчасти чтобы доставить себе удовольствие. Высокий светловолосый парень по другую сторону стола испуганно вздрогнул. – Итак, где они? Ты не помешал тому, чтобы твоему напарнику камнем раскроили череп. Ты вообще-то на что-нибудь способен?
– Виноват, сэр... – Ярость рвалась из него наружу, но пока он сдерживался. – Мы не имели представления о важности и срочности этого дела, когда с Фрэнком... э-э, Доггеттом отправились на озеро Беррьеса. Это все, что я могу сказать. Вы не дали нам знать, что все взаимосвязано... сэр.
Харрел поморщился и снова повернулся к темным дымчатым стеклам. Где-то на пределе зрения более жесткий блеск, вероятно, океан. Горы спрятались в дымке. Перед глазами только шероховатая соляная пустыня Лос-Анджелеса, улицы, словно возникшие от жары трещины, а двигающиеся по ним машины еле различимы. Снаружи до того жарко, что было бы неудивительно, если бы попавшие в уличную пробку водители стали стрелять друг в друга.
– О'кей, Беккер. Валяй отсюда. Ступай, ищи женщину и ее нового дружка, а? Они вынюхивают что-то на меня, на нас. Что-то такое, о чем знал или подозревал Фраскати. Они не могли уйти далеко. Ступай, достань мне самые последние результаты объявленного полицией розыска. Уж это ты, надеюсь, сумеешь.
– Засранец, – послышалось из-за захлопнувшейся двери. Он улыбнулся. Посмотрел на часы. Еще нет одиннадцати. Город казался иссохшим, старым, нечетким, будто солнце простояло высоко в небе не несколько часов, а несколько дней.
Розыск был объявлен вчера вечером в пять часов. Скрежеща зубами, сердито фыркая, он подошел к выделенному ему столу с разбросанными всюду и сваленными на вращающийся стул папками с делами и другими бумагами, провел рукой по волосам, безуспешно пытаясь успокоиться. Хайда послали вывезти женщину или разузнать, что было известно ее любовнику. А они и сами точно не знали, что было известно Фраскати, потому что здешние лоботрясы убили его вместо того, чтобы выкрасть!
...И он был вынужден признать, что все, казалось, шло хорошо, выглядело о'кей, пока при тщательном расследовании не вылезли наружу кое-какие ниточки. Как только он узнал, что Кэтрин Обри – родственница... возможно, ему говорили, но не привлекли к этому факту его внимание. Как только он осознал его важность, то сразу увидел во всей операции торчащие уши, кровь под ногтями и другие улики, которые могут выплыть наружу.
Вперед, пока ты еще опережаешь!
Спокойнее, не торопись. Пробежал глазами сводку сообщений ЦРУ, исходящих из Москвы. Без Ирины Никитин держался не так твердо, как прежде. А может быть, возвращался в привычное старое кресло? Подлинным радикалом была Ирина, а не он. Иногда поговаривали, что единственное, к чему он сам стремился, так это «больше товаров в магазинах», а не реальные перемены. Теперь во многих мероприятиях чувствовалась рука Чеврикова и Лидичева. Значит, операция сработала.
Он мог бы считать, что она завершилась, остальное – вопрос времени. Решающий момент операции, занявший всего несколько минут, уже в прошлом. Ирины нет в живых. Психологические портреты, графики и таблицы, вообще весь сценарий, который они разрабатывали, успешно сбывались. Без поддержки со стороны этой женщины Никитину было трудно удержать в руках бразды правления. Если бы удалось отстранить Диденко и полдюжины других ключевых фигур, то определились бы результаты всей игры. Он бегло просмотрел сообщения о смещениях с должности, новых назначениях, об изменениях в соотношении сил в Политбюро и Центральном Комитете. Качели качнулись в другую сторону. Силы тяготения и инерции помогали консервативной стороне, как и предсказывалось, когда впервые обсуждался и анализировался возможный исход операции. Она срабатывала, черт побери!
Он хлопнул по столу своей большой рукой, но даже ленивая синяя муха ускользнула от него, медленно перелетев на стоявший в углу, жадно тянувшийся к окну каучуконос. Еще раз хлопнув по столу, швырнул московские сводки на кремовый кожаный диван, на котором за полчаса до того, скрипя пружинами, неловко ерзали люди Беккера, когда он учинил им разнос. Он не испытывал нужды освежать в памяти давно известную вызывавшую удовлетворение информацию. Его воспоминания доставляли мало удовольствия, скорее расслабляли, заставляли забыть об опасности. Размышляя о прошлых удачах, он понапрасну тратил время. Обри обладал любознательностью дотошного следователя, а Хайд и эта женщина были его орудием. Их надо было остановить.
Свирепо дыша, он снова провел рукой по густым волосам и потянулся за неопрятной нанкой с делом Фраскати. Теперь, когда муха где-то села, в тишине стало слышно шипение кофеварки. Встал, нетерпеливо выдернул из автомата бумажный стаканчик, налил кофе и, поморщившись, отхлебнул. Фраскати.
Начал листать страницы с биографическими данными – Вьетнам, участие в протестах и аресты после отбытия службы, ритуальное сожжение флага, задержания с марихуаной, потом учеба в колледже; характеристика – индивидуалист, нелюдим; работа в Федеральном авиационном управлении; характеристики начальства – хороший парень, не какой-нибудь «недоделанный» безмозглый карьерист, просто спокойный, усидчивый, понятливый работяга. Даже слишком хороший.
И одержимость Фраскати навязчивой идеей, как у других тяга к женщинам или деньгам: почти физическая зависимость, как от наркотика. Безрассудное стремление доказать, что он прав. И тем сильнее, чем больше его поднимали на смех.
Харрел быстро подошел к окну, раздавил большим пальцем сидевшую на толстом стекле муху, смахнул останки на отдернутую штору и опустил жалюзи, отгородившись от утопающего в море похожего на соленую пустыню города. О да, Фраскати был одним из тех, кто убежден в собственной правоте. Харрел не без злости узнал родственную душу. «Этого можно обуздать», – говорил ему Доггетт. – Не проблема".
Он признался, что когда впервые познакомился с делом Фраскати, оно его успокоило. Что-то вроде хиппи, сопливый либерал. И фотография. Длинная старомодная прическа, моложавое слабовольное лицо. На первый взгляд оно ничем не выделялось, казалось бесстрастным, безвольным... но на деле было не так, потому что Доггетт не разглядел в молодо выглядевшем завсегдатае пляжей граничащие с фанатизмом прямолинейность и честность. В глазах светилось воинствующее убеждение в своей правоте, находившее выражение и в очертаниях губ и в упрямом подбородке. Черт побери, характер этого парня прямо-таки бросался в глаза! О нем свидетельствовало и армейское прошлое этого парня, его непокорность, репутация казарменного адвоката. Его речи в суде, всякий раз как его задерживали с травкой, звучали словно из уст одного из отцов-основателей Штатов!
А Доггетт, Беккер и остальные умники с Западного побережья списали Фраскати со счетов, как хиппи, бездельника...
Взаимные обвинения и упреки скапливались и жгли, как утренняя жара, между лопатками, но Харрел продолжал их смаковать. Точно так же они недооценили Кэтрин Обри. Она была всего лишь женщина, которая спала с Фраскати, важно было только то, что она работала у Шапиро, а не то, что она была племянницей Обри! Ее фамилия никого не насторожила, пока не стало слишком поздно – она уже скрылась.
Листая страницы дела Фраскати, Харрел обращал внимание на детали, запоминал, старался в них разобраться. Фраскати был в составе первой группы, расследовавшей авиакатастрофу над озером Шаста. Им было бы еще труднее, но самолет упал не совсем там, где намечалось. Фраскати был одним из тех, кто заподозрил неладное, для кого концы не сходились с концами. Он хотел продолжить расследование: «это не возгорание топлива, не ошибка пилота, не повреждение электропроводки». Список отрицательных выводов занял несколько страниц. Сначала Фраскати выдвинул мысль о бомбе. Улики, хотя и незначительные, были налицо: следы на багаже, кусочки металла в сиденьях и трупах. Харрел сумел устроить так, что ФАУ их затеряло... помог найти поддержку в Вашингтоне. Потом, когда упал самолет с Ириной на борту, Фраскати догадался неведомо как, гениально догадался о существовании своего рода ракеты... и вернулся на озеро, чтобы удостовериться, уже после того как благодаря подспудному давлению расследование было свернуто и публике, словно кролика из шляпы фокусника, как всегда, предъявили доказательства ошибки летчика.
Харрел брезгливо, словно на них грязь или зараза, пролистал газетные вырезки. Записи телеинтервью, которые давал Фраскати, пока им не надоело его нытье и даже родственники погибших не начали о них забывать. Доггетт приказал установить за ним слежку, но поскольку парень перестал появляться в печати и на телевидении, они подумали, что Фраскати не так уж опасен! Просто горлопан, пустозвон...
...Но он не болтал попусту. К тому времени он стал возвращаться в район озера, вынюхивать вокруг. Харрел почувствовал, как невольно сжались кулаки, хотя ему казалось, что он спокойно и хладнокровно пролистывает дело Фраскати. Снова заскрежетал зубами, на лбу выступил пот. За прошедшие месяцы с этим можно было покончить в любое время, аккуратно и навсегда. Фраскати не верили, на него не обращали внимания, его догадки не стоили ни гроша. Ничего конкретного... пока он снова не стал ездить к месту катастрофы. Пока в его пикапе не нашли снаряжение и снимки, и даже Доггетт почуял опасность. И тогда парня убили, только тогда! В то время как его нужно было допросить.
Но даже в последние дни жизни Фраскати сумел оторваться от хвоста. На его след напали снова, потому что следили за бабой, надеясь, что он, как голубок, вернется в голубятню. Он вернулся, они инсценировали несчастный случай на дороге и загнали ее в подполье. С убийством Фраскати перестарались, даже без снимков судмедэксперта видно, что на него обрушили долго сдерживаемую ярость.
Между Сан-Хосе и Реддингом, где они первый раз пытались разделаться с Фраскати, его на целые дни теряли из виду. Потом прошло более недели, прежде чем они выследили его у озера Шаста.
Харрел оттолкнул папку. Его вроде бы – вроде бы! – видели в Сан-Франциско, даже однажды в Саусалито. Никаких подтверждений. Где он был? С кем говорил? Большой вопрос: нашел ли там Хайд кого-нибудь, чьей помощью он мог воспользоваться? Или же он приезжал только ради женщины.
Он перебрал папки. Ни на одной из них нет имени Кэтрин Обри – куда, черт побери, подевалось ее дело? Схватил трубку внутреннего телефона.
– Беккер, пришли дубликат дела той женщины. Нет, немедленно... тогда ищи!
Бросил трубку, схватил снова, тяжело дыша, на лбу холодный пот.
– Беккер, соедини меня с Шапиро, сейчас же. Да, черт возьми, эта баба работала у него, он должен знать, что она предпримет, куда может податься! Если занято, прерви разговор.
Вспышка ярости и бурная деятельность послужили разрядкой, заставили думать более энергично. Поднялся из-за стола и, не обращая внимания на город, остановился перед висевшей на стене картой штата. Реддинг – Сан-Хосе. Один на севере, другой в центре штата. Фраскати убегал, но у него была уйма времени.
Кредитная карточка, словно след, вела к югу. Телефонные разговоры... Харрел вернулся к столу, взял список с перечнем расходов Фраскати и пробежал пальцем по списку. Счет в ресторане, прокат автомобиля, счет в ресторане, еще один, номер в мотеле... слабые следы. Фраскати был осторожен, ночевал неизвестно где. Никаких адресов.
Харрел вернулся на две недели назад. Еще один отрезок времени, когда Фраскати исчез, прежде чем его обнаружили у озера, где под видом отпускника он фотографировал окрестности. Его преследовали и пытались столкнуть с шоссе. Здесь его передвижения прослеживались легче. Он по-прежнему пользовался кредитными карточками... обналичивание, питание в ресторанах, приобретение продуктов. Магазин одежды... спортивных товаров. Харрел поморщился.
Его отвлек Беккер, вошедший в комнату с делом в руках. Харрел кивнул. Бродвей в Сан-Франциско... Грязная дыра с ночными притонами. Есть где укрыться. Но не видно счета из гостиницы... наличными? Где же, черт побери, он спал в ту ночь – в арендованной машине, на столе в ресторане? Ужинал он в каком-то музыкальном кабаке, так что мог просидеть там допоздна. Но не всю же ночь. Если только он не был знаком со здешними людьми. Встретил кого-нибудь или ему разрешили заночевать? Он потер подбородок, позволив себе маленькое удовольствие видеть, как Беккер неловко переминается с ноги на ногу.
Фраскати был мальчиком-с-пальчик, рейнджером-одиночкой Федерального авиационного управления. Авиакатастрофа не давала ему покоя точно так же, как теперь ему, Харрелу, не давал покоя Фраскати. Единственной нитью служила кредитная карточка, а он или потерял ее или ее у него украли. Но если предположить, что он ею пользовался?..
– Куда же ты ездил, парень? – пробормотал он. – И где бы ты ни был, знает ли об этом месте Хайд?
Зазвонил телефон. Взглянув на Беккера, Харрел выхватил у него из рук дело Кэтрин Обри, помяв листок с перечнем расходов Хайда по кредитной карточке. Беккер и Доггетт укокошили Фраскати и не сумели убрать эту бабу. Два раздолбая. Знает ли она, куда ехал или собирался ехать Фраскати и сказала ли она об этом Хайду?
Тогда, в Кабуле, он хорошо разглядел Хайда. Как натянутая струна, силы на пределе, полный коварства. У Хайда своего мало что осталось, теперь его успех зависел от того, что он сумеет найти здесь.
– Мистер Шапиро у телефона, сэр.
– Соединяйте.
Грязный район Бродвея в Сан-Франциско. Что-то вроде клуба?
* * *
Чернокожий легко обнял ее за плечи, что при других обстоятельствах вызвало бы нехорошие ассоциации, и поцеловал в щеку. В его глазах, казалось, светились воспоминания, вызванные ее появлением, если бы не удивление от ее внешности, обрезанных волос. Навернувшиеся на его глаза слезы, в которых она увидела родительский упрек, вызвал у нее бессмысленную злую обиду. Отец всегда шутливо называл Сэма ее крестным отцом. Она вряд ли когда-нибудь этому верила.
– У тебя неприятности, детка, – сказал он, убирая руки. Он был старше нее не больше, чем лет на двадцать, точно знал, сколько ей лет – и на тебе: детка! Ей стало жарко. В маленьком мрачном помещении клуба; было словно в тропиках. – Ты приехала, потому что у тебя неприятности, голубушка? – в его взгляде не было ни капли упрека или добродетельного превосходства как казалось ей.
– У меня все о'кей, Сэм... правда, о'кей. Всего лишь ужасная ошибка... не стоит о ней говорить. – Она нервно сглотнула, затрудняясь сказать правду. – Но мне... нам нужна твоя помощь. Это Хайд, Сэм. – Конечно же, снисходительное понимание, написанное на лице Сэма, было лишь кажущимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Ясно. – Еще несколько минут, и факты уступят место выдумке. В данный момент вряд ли узнаешь что-либо полезное. – Хорошо, дорогой мой. А вы! – бросил он дежурному, который, как должно, тут же вытянулся в струнку. – Я требую, чтобы этому человеку немедленно дали помыться... и чтобы была горячая пища. Немедленно, поняли?
За дверью осталось бледное, залитое слезами, благодарное лицо. Он торопливо прошел по коридору и поднялся по ступеням, на которых чем выше, тем меньше пятен плесени. Поднявшись на первый этаж, встал перед старыми напольными часами. На кафельный пол холла падали холодные предвечерние блики осеннего солнца.
– Немедленно свяжитесь с Годвином – поторопитесь!
* * *
Небритая физиономия, мятая одежда как нельзя лучше подходили к обстановке, подумал про себя Харрел. Даже легкий запах немытого тела и потной одежды. Все вместе говорило о неотложности дела, о его неутомимой работоспособности, о недовольстве, заставившем лично прибыть на западное побережье. За высокими сильно затемненными окнами, словно соленая пустыня где-нибудь в глубине материка, бесконечно простирался Лос-Анджелес. Он стоял, заложив руки в карманы и угрожающе подав вперед плечи, глядя на затянутый дымкой огромный белый город, который он не любил, находя его таким же нездешним, как и те, где он бывал в зарубежных командировках, где он гонялся за Хайдом, который теперь был здесь, в Калифорнии. С женщиной, племянницей Обри; оба скрываются от него. Здешняя служба напортачила: дали возможность женщине укокошить одного из своих и выскользнуть из сети.
Его ярость, как коварное подводное течение, крылось под поверхностью. Отвернувшись от окна, свирепо глянул на собеседника.
– Слушай, Беккер... ты упустил бабенку. Не имеешь представления, где она сейчас, куда надумает податься, и не в состоянии добраться до Хайда. Может, твои ребята слишком много греются на солнышке, а? – Он пристально посмотрел на Беккера, отчасти чтобы доставить себе удовольствие. Высокий светловолосый парень по другую сторону стола испуганно вздрогнул. – Итак, где они? Ты не помешал тому, чтобы твоему напарнику камнем раскроили череп. Ты вообще-то на что-нибудь способен?
– Виноват, сэр... – Ярость рвалась из него наружу, но пока он сдерживался. – Мы не имели представления о важности и срочности этого дела, когда с Фрэнком... э-э, Доггеттом отправились на озеро Беррьеса. Это все, что я могу сказать. Вы не дали нам знать, что все взаимосвязано... сэр.
Харрел поморщился и снова повернулся к темным дымчатым стеклам. Где-то на пределе зрения более жесткий блеск, вероятно, океан. Горы спрятались в дымке. Перед глазами только шероховатая соляная пустыня Лос-Анджелеса, улицы, словно возникшие от жары трещины, а двигающиеся по ним машины еле различимы. Снаружи до того жарко, что было бы неудивительно, если бы попавшие в уличную пробку водители стали стрелять друг в друга.
– О'кей, Беккер. Валяй отсюда. Ступай, ищи женщину и ее нового дружка, а? Они вынюхивают что-то на меня, на нас. Что-то такое, о чем знал или подозревал Фраскати. Они не могли уйти далеко. Ступай, достань мне самые последние результаты объявленного полицией розыска. Уж это ты, надеюсь, сумеешь.
– Засранец, – послышалось из-за захлопнувшейся двери. Он улыбнулся. Посмотрел на часы. Еще нет одиннадцати. Город казался иссохшим, старым, нечетким, будто солнце простояло высоко в небе не несколько часов, а несколько дней.
Розыск был объявлен вчера вечером в пять часов. Скрежеща зубами, сердито фыркая, он подошел к выделенному ему столу с разбросанными всюду и сваленными на вращающийся стул папками с делами и другими бумагами, провел рукой по волосам, безуспешно пытаясь успокоиться. Хайда послали вывезти женщину или разузнать, что было известно ее любовнику. А они и сами точно не знали, что было известно Фраскати, потому что здешние лоботрясы убили его вместо того, чтобы выкрасть!
...И он был вынужден признать, что все, казалось, шло хорошо, выглядело о'кей, пока при тщательном расследовании не вылезли наружу кое-какие ниточки. Как только он узнал, что Кэтрин Обри – родственница... возможно, ему говорили, но не привлекли к этому факту его внимание. Как только он осознал его важность, то сразу увидел во всей операции торчащие уши, кровь под ногтями и другие улики, которые могут выплыть наружу.
Вперед, пока ты еще опережаешь!
Спокойнее, не торопись. Пробежал глазами сводку сообщений ЦРУ, исходящих из Москвы. Без Ирины Никитин держался не так твердо, как прежде. А может быть, возвращался в привычное старое кресло? Подлинным радикалом была Ирина, а не он. Иногда поговаривали, что единственное, к чему он сам стремился, так это «больше товаров в магазинах», а не реальные перемены. Теперь во многих мероприятиях чувствовалась рука Чеврикова и Лидичева. Значит, операция сработала.
Он мог бы считать, что она завершилась, остальное – вопрос времени. Решающий момент операции, занявший всего несколько минут, уже в прошлом. Ирины нет в живых. Психологические портреты, графики и таблицы, вообще весь сценарий, который они разрабатывали, успешно сбывались. Без поддержки со стороны этой женщины Никитину было трудно удержать в руках бразды правления. Если бы удалось отстранить Диденко и полдюжины других ключевых фигур, то определились бы результаты всей игры. Он бегло просмотрел сообщения о смещениях с должности, новых назначениях, об изменениях в соотношении сил в Политбюро и Центральном Комитете. Качели качнулись в другую сторону. Силы тяготения и инерции помогали консервативной стороне, как и предсказывалось, когда впервые обсуждался и анализировался возможный исход операции. Она срабатывала, черт побери!
Он хлопнул по столу своей большой рукой, но даже ленивая синяя муха ускользнула от него, медленно перелетев на стоявший в углу, жадно тянувшийся к окну каучуконос. Еще раз хлопнув по столу, швырнул московские сводки на кремовый кожаный диван, на котором за полчаса до того, скрипя пружинами, неловко ерзали люди Беккера, когда он учинил им разнос. Он не испытывал нужды освежать в памяти давно известную вызывавшую удовлетворение информацию. Его воспоминания доставляли мало удовольствия, скорее расслабляли, заставляли забыть об опасности. Размышляя о прошлых удачах, он понапрасну тратил время. Обри обладал любознательностью дотошного следователя, а Хайд и эта женщина были его орудием. Их надо было остановить.
Свирепо дыша, он снова провел рукой по густым волосам и потянулся за неопрятной нанкой с делом Фраскати. Теперь, когда муха где-то села, в тишине стало слышно шипение кофеварки. Встал, нетерпеливо выдернул из автомата бумажный стаканчик, налил кофе и, поморщившись, отхлебнул. Фраскати.
Начал листать страницы с биографическими данными – Вьетнам, участие в протестах и аресты после отбытия службы, ритуальное сожжение флага, задержания с марихуаной, потом учеба в колледже; характеристика – индивидуалист, нелюдим; работа в Федеральном авиационном управлении; характеристики начальства – хороший парень, не какой-нибудь «недоделанный» безмозглый карьерист, просто спокойный, усидчивый, понятливый работяга. Даже слишком хороший.
И одержимость Фраскати навязчивой идеей, как у других тяга к женщинам или деньгам: почти физическая зависимость, как от наркотика. Безрассудное стремление доказать, что он прав. И тем сильнее, чем больше его поднимали на смех.
Харрел быстро подошел к окну, раздавил большим пальцем сидевшую на толстом стекле муху, смахнул останки на отдернутую штору и опустил жалюзи, отгородившись от утопающего в море похожего на соленую пустыню города. О да, Фраскати был одним из тех, кто убежден в собственной правоте. Харрел не без злости узнал родственную душу. «Этого можно обуздать», – говорил ему Доггетт. – Не проблема".
Он признался, что когда впервые познакомился с делом Фраскати, оно его успокоило. Что-то вроде хиппи, сопливый либерал. И фотография. Длинная старомодная прическа, моложавое слабовольное лицо. На первый взгляд оно ничем не выделялось, казалось бесстрастным, безвольным... но на деле было не так, потому что Доггетт не разглядел в молодо выглядевшем завсегдатае пляжей граничащие с фанатизмом прямолинейность и честность. В глазах светилось воинствующее убеждение в своей правоте, находившее выражение и в очертаниях губ и в упрямом подбородке. Черт побери, характер этого парня прямо-таки бросался в глаза! О нем свидетельствовало и армейское прошлое этого парня, его непокорность, репутация казарменного адвоката. Его речи в суде, всякий раз как его задерживали с травкой, звучали словно из уст одного из отцов-основателей Штатов!
А Доггетт, Беккер и остальные умники с Западного побережья списали Фраскати со счетов, как хиппи, бездельника...
Взаимные обвинения и упреки скапливались и жгли, как утренняя жара, между лопатками, но Харрел продолжал их смаковать. Точно так же они недооценили Кэтрин Обри. Она была всего лишь женщина, которая спала с Фраскати, важно было только то, что она работала у Шапиро, а не то, что она была племянницей Обри! Ее фамилия никого не насторожила, пока не стало слишком поздно – она уже скрылась.
Листая страницы дела Фраскати, Харрел обращал внимание на детали, запоминал, старался в них разобраться. Фраскати был в составе первой группы, расследовавшей авиакатастрофу над озером Шаста. Им было бы еще труднее, но самолет упал не совсем там, где намечалось. Фраскати был одним из тех, кто заподозрил неладное, для кого концы не сходились с концами. Он хотел продолжить расследование: «это не возгорание топлива, не ошибка пилота, не повреждение электропроводки». Список отрицательных выводов занял несколько страниц. Сначала Фраскати выдвинул мысль о бомбе. Улики, хотя и незначительные, были налицо: следы на багаже, кусочки металла в сиденьях и трупах. Харрел сумел устроить так, что ФАУ их затеряло... помог найти поддержку в Вашингтоне. Потом, когда упал самолет с Ириной на борту, Фраскати догадался неведомо как, гениально догадался о существовании своего рода ракеты... и вернулся на озеро, чтобы удостовериться, уже после того как благодаря подспудному давлению расследование было свернуто и публике, словно кролика из шляпы фокусника, как всегда, предъявили доказательства ошибки летчика.
Харрел брезгливо, словно на них грязь или зараза, пролистал газетные вырезки. Записи телеинтервью, которые давал Фраскати, пока им не надоело его нытье и даже родственники погибших не начали о них забывать. Доггетт приказал установить за ним слежку, но поскольку парень перестал появляться в печати и на телевидении, они подумали, что Фраскати не так уж опасен! Просто горлопан, пустозвон...
...Но он не болтал попусту. К тому времени он стал возвращаться в район озера, вынюхивать вокруг. Харрел почувствовал, как невольно сжались кулаки, хотя ему казалось, что он спокойно и хладнокровно пролистывает дело Фраскати. Снова заскрежетал зубами, на лбу выступил пот. За прошедшие месяцы с этим можно было покончить в любое время, аккуратно и навсегда. Фраскати не верили, на него не обращали внимания, его догадки не стоили ни гроша. Ничего конкретного... пока он снова не стал ездить к месту катастрофы. Пока в его пикапе не нашли снаряжение и снимки, и даже Доггетт почуял опасность. И тогда парня убили, только тогда! В то время как его нужно было допросить.
Но даже в последние дни жизни Фраскати сумел оторваться от хвоста. На его след напали снова, потому что следили за бабой, надеясь, что он, как голубок, вернется в голубятню. Он вернулся, они инсценировали несчастный случай на дороге и загнали ее в подполье. С убийством Фраскати перестарались, даже без снимков судмедэксперта видно, что на него обрушили долго сдерживаемую ярость.
Между Сан-Хосе и Реддингом, где они первый раз пытались разделаться с Фраскати, его на целые дни теряли из виду. Потом прошло более недели, прежде чем они выследили его у озера Шаста.
Харрел оттолкнул папку. Его вроде бы – вроде бы! – видели в Сан-Франциско, даже однажды в Саусалито. Никаких подтверждений. Где он был? С кем говорил? Большой вопрос: нашел ли там Хайд кого-нибудь, чьей помощью он мог воспользоваться? Или же он приезжал только ради женщины.
Он перебрал папки. Ни на одной из них нет имени Кэтрин Обри – куда, черт побери, подевалось ее дело? Схватил трубку внутреннего телефона.
– Беккер, пришли дубликат дела той женщины. Нет, немедленно... тогда ищи!
Бросил трубку, схватил снова, тяжело дыша, на лбу холодный пот.
– Беккер, соедини меня с Шапиро, сейчас же. Да, черт возьми, эта баба работала у него, он должен знать, что она предпримет, куда может податься! Если занято, прерви разговор.
Вспышка ярости и бурная деятельность послужили разрядкой, заставили думать более энергично. Поднялся из-за стола и, не обращая внимания на город, остановился перед висевшей на стене картой штата. Реддинг – Сан-Хосе. Один на севере, другой в центре штата. Фраскати убегал, но у него была уйма времени.
Кредитная карточка, словно след, вела к югу. Телефонные разговоры... Харрел вернулся к столу, взял список с перечнем расходов Фраскати и пробежал пальцем по списку. Счет в ресторане, прокат автомобиля, счет в ресторане, еще один, номер в мотеле... слабые следы. Фраскати был осторожен, ночевал неизвестно где. Никаких адресов.
Харрел вернулся на две недели назад. Еще один отрезок времени, когда Фраскати исчез, прежде чем его обнаружили у озера, где под видом отпускника он фотографировал окрестности. Его преследовали и пытались столкнуть с шоссе. Здесь его передвижения прослеживались легче. Он по-прежнему пользовался кредитными карточками... обналичивание, питание в ресторанах, приобретение продуктов. Магазин одежды... спортивных товаров. Харрел поморщился.
Его отвлек Беккер, вошедший в комнату с делом в руках. Харрел кивнул. Бродвей в Сан-Франциско... Грязная дыра с ночными притонами. Есть где укрыться. Но не видно счета из гостиницы... наличными? Где же, черт побери, он спал в ту ночь – в арендованной машине, на столе в ресторане? Ужинал он в каком-то музыкальном кабаке, так что мог просидеть там допоздна. Но не всю же ночь. Если только он не был знаком со здешними людьми. Встретил кого-нибудь или ему разрешили заночевать? Он потер подбородок, позволив себе маленькое удовольствие видеть, как Беккер неловко переминается с ноги на ногу.
Фраскати был мальчиком-с-пальчик, рейнджером-одиночкой Федерального авиационного управления. Авиакатастрофа не давала ему покоя точно так же, как теперь ему, Харрелу, не давал покоя Фраскати. Единственной нитью служила кредитная карточка, а он или потерял ее или ее у него украли. Но если предположить, что он ею пользовался?..
– Куда же ты ездил, парень? – пробормотал он. – И где бы ты ни был, знает ли об этом месте Хайд?
Зазвонил телефон. Взглянув на Беккера, Харрел выхватил у него из рук дело Кэтрин Обри, помяв листок с перечнем расходов Хайда по кредитной карточке. Беккер и Доггетт укокошили Фраскати и не сумели убрать эту бабу. Два раздолбая. Знает ли она, куда ехал или собирался ехать Фраскати и сказала ли она об этом Хайду?
Тогда, в Кабуле, он хорошо разглядел Хайда. Как натянутая струна, силы на пределе, полный коварства. У Хайда своего мало что осталось, теперь его успех зависел от того, что он сумеет найти здесь.
– Мистер Шапиро у телефона, сэр.
– Соединяйте.
Грязный район Бродвея в Сан-Франциско. Что-то вроде клуба?
* * *
Чернокожий легко обнял ее за плечи, что при других обстоятельствах вызвало бы нехорошие ассоциации, и поцеловал в щеку. В его глазах, казалось, светились воспоминания, вызванные ее появлением, если бы не удивление от ее внешности, обрезанных волос. Навернувшиеся на его глаза слезы, в которых она увидела родительский упрек, вызвал у нее бессмысленную злую обиду. Отец всегда шутливо называл Сэма ее крестным отцом. Она вряд ли когда-нибудь этому верила.
– У тебя неприятности, детка, – сказал он, убирая руки. Он был старше нее не больше, чем лет на двадцать, точно знал, сколько ей лет – и на тебе: детка! Ей стало жарко. В маленьком мрачном помещении клуба; было словно в тропиках. – Ты приехала, потому что у тебя неприятности, голубушка? – в его взгляде не было ни капли упрека или добродетельного превосходства как казалось ей.
– У меня все о'кей, Сэм... правда, о'кей. Всего лишь ужасная ошибка... не стоит о ней говорить. – Она нервно сглотнула, затрудняясь сказать правду. – Но мне... нам нужна твоя помощь. Это Хайд, Сэм. – Конечно же, снисходительное понимание, написанное на лице Сэма, было лишь кажущимся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53