ДРЕЙК, I960 II Джордж Томас — 2027 …Только слушатели — привидения.Нашедшие в доме ночлег, —Стояли и слушали в лунном свете,Как говорит человек.
Он прошел по дну кратера, выложенному листами жести, рядом с большой металлической чашей, висящей на фоне неба, мимо стоянки, размеченной белым ракушечником.Кратер, высеченный, чтобы вместить тишину звезд.Пустой кубок, терпеливо ожидающий, когда его наполнят…Из прямых лучей солнца он вошел во мрак одноэтажного здания, затем по длинным и холодным, все более проясняющимся в его глазах коридорам добрался до кабинета с табличкой «Директор» и мимо секретарши средних лет проследовал в кабинет, где какой-то мужчина поднялся ему навстречу из-за стола, заваленного бумагами.В коридор — гости здесь были редкостью — вышли бледные ученые и их загорелые ассистенты, с лицами, уставшими от однообразных фактов, с глазами пустыми, как потухшие экраны.— Меня зовут Джордж Томас, — сказал человек.— Роберт Макдональд, — представился мужчина за столом.Они пожали друг другу руки.«У Макдональда приятное рукопожатие, — подумал Томас, — почти мягкое, но не дряблое, не безразличное».— Знаю, — сказал Томас. — Вы директор Программы.По тому, как это было сказано, чуткий собеседник мог сделать определенные выводы, но Томаса это не волновало.Кабинет был прохладный, приятный, скромный, почти такой же, как мужчина, который в нем работал. В коридоре пахло машинным маслом и озоном, но здесь царил запах, более близкий сердцу Томаса, — запах бумаги и старых книг, от которого он чувствовал себя как дома. Позади простого стола возвышались высокие стеллажи, утопленные в стены, а на их полках книги в темно-коричневых, темно-красных и темно-зеленых переплетах из настоящей кожи. Со своего места Томас не мог прочесть названия полностью, однако по отдельным словам определил, что часть из них написана на иностранных языках. Ему очень хотелось взять в руки одну из них, коснуться гладкой кожи переплета, перевернуть хрупкие страницы…— По заданию журнала «Эра» я должен описать Программу от А до Я, — сказал Томас.— И умертвить.— Скорее уж прибрать к похоронам. Это уже труп.— У вас для такого утверждения есть какие-то основания? Или это просто предубеждение?Томас заерзал в кресле.— Программа тянется уже более пятидесяти лет безо всякого результата. За пятьдесят лет умирает даже надежда.— «В старушке этой еще много жизни».Томас узнал цитату.— Литература-то выживет, — согласился он, — но кроме нее мало что уцелеет.Он вновь посмотрел на Макдональда.Директору Программы было сорок девять лет, и именно на столько он выглядел. Но глаза у него были голубыми и чистыми, а на лице выделялись мускулы, часто означающие силу воли, а порой даже силу характера.— Почему вы решили, что я хочу умертвить Программу? Макдональд улыбнулся, и улыбка эта осветила его лицо.— «Эра» — журнал людей из высших сфер, среди них много бюрократов или технократов, а часть среди тех и других — солитариане. «Эра» укрепляет их предубеждения, поддерживает эгоизм и соответствующие интересы. Программа угрожает этому триумвирату, а особенно — гладкому функционированию нашего технологического общества.— Вы переоцениваете наши высшие сферы, там не мыслят так глубоко.— За них это делает «Эра». Но пусть даже это не так, Программа все равно представляет отличную мишень для «Эры», для ее сатирических стрел. Вы ведь неустанно ищете, что бы еще убить смехом.— Вы обижаете и «Эру», и меня, — возразил Томас, впрочем, без особой убежденности. — Девиз журнала — «Правда и смех». Заметьте, правда стоит на первом месте.— «Fiat justitia, et pereat mundus», — вполголоса произнес Макдональд.— Справедливость должна восторжествовать, пусть даже при этом погибнет мир, — автоматически перевел Томас. — Кто это сказал?— Император Фердинанд Первый. Вы слышали о нем?— Столько их было, этих Фердинандов…— Боже мой, — воскликнул Макдональд. — Конечно же! Джордж Томас. Это вы сделали превосходный перевод «Божественной комедии»… когда же это было… десять… пятнадцать лет назад?— Семнадцать, — подсказал Томас.Ему не понравилось, как произнеслось это слово, но исправлять что-либо было поздно. Он сделал вид, что старается прочесть что-то в бумагах на столе Макдональда.— Вы поэт, а не репортер. Несколько лет спустя вы написали роман «Ад», о сегодняшних осужденных на вечные муки. По-моему, он не уступал бессмертному первоисточнику. Несомненно, он задумывался как первый том трилогии. Неужели я пропустил последующие тома?— Нет.«Макдональд больно язвит людей своей добротой», — подумал Томас.— Человек должен быть достаточно умен, чтобы признать свое поражение и взяться за дело, в котором у него есть шансы на успех.— И верить в себя или в свою правоту, чтобы выжить вопреки разочарованиям и неумолимому бегу лет.«Вот мы смотрим друг на друга, старый мужчина, который не так уж и стар, и молодой, который не так уж и молод, и понимаем один другого, — думал Томас. — Сначала талантливый лингвист, потом заурядный электронщик средней руки, словно он целенаправленно готовился к Программе. Присоединился он к ней двадцать один год назад. Пять лет спустя он уже был ее директором. О нем говорят, что у него красавица жена, а о его супружестве — что в нем есть некий привкус скандала. Он постарел, прислушиваясь, но так до сих пор ничего и не услышал. А что сказать о Джордже Томасе, поэте и писателе, который слишком рано познал успех и славу, а потом обнаружил, что успех может быть всего лишь оборотной стороной поражения, а слава — чем-то вроде плена, привлекающего шакалов обоего пола, пожирающих и время и талант…»— Я это записываю, — сказал Томас.— Так я и думал, — ответил Макдональд. — Так вы добиваетесь особой искренности?— Иногда. Но вообще-то у меня хорошая память, а правда звучит не так уж правдиво, как вам кажется. Обычно я записываю для успокоения юристов «Эры» по делам о диффамации.— Вы нашли себе подходящую работу.— Журналиста?— Могильщика.— Везде вокруг себя я вижу смерть.— А я вижу жизнь.— Отчаяние.— Надежду. «Любовь, что движет солнце и светила». Данте. «Божественная комедия». (пер. М. Лозинского).
«Он считает, что я по-прежнему сижу в аду, — думал Томас, — что я не закончил своего „Ада“ и что сам он находится в раю. Он сообразительный человек и знает меня лучше, чем мне кажется».— «Входящие, оставьте упованья». Мы понимаем друг друга, — сказал Томас. — Только надежда и вера поддерживают жизнь Программы…— И статистическая вероятность тоже.Томас вслушивался в тихое шуршание магнитофона, который висел у него на поясном ремне.— Это еще одно название веры. Но ведь через пятьдесят с лишним лет даже статистическая вероятность становится довольно невероятной. Может, именно это и покажет моя статья.— Пятьдесят лет — всего лишь движение века на лике Господнем.— Пятьдесят лет — это активная профессиональная жизнь человека. Вы посвятили этому большую часть своей жизни. Я не жду, что вы отдадите ее без борьбы, но борьба эта обречена. Ну, так как же, будете вы сотрудничать со мной или воевать?— А может ли ваше мнение что-то изменить?— Буду с вами откровенен так же, как, надеюсь, и вы со мной. Верный ответ: едва ли. И не потому, что такой уж твердокаменный, просто сомневаюсь, что вы сможете меня переубедить. Как любой хороший репортер, я в первую очередь скептик. Для меня эта Программа — самое большое и продолжительное надувательство в истории, и единственное, что может изменить мое мнение, — это послание.— Из редакции или с небес?— С другой планеты. Именно для этого создана Программа, не так ли?Макдональд вздохнул.— Да, именно для этого. Что ж, попробуем сторговаться.— Вы же знаете, что ждет тех, кто заключает сделку с дьяволом.— Рискну предположить, что вы не дьявол, а лишь его адвокат, потерянный в аду человек, как, впрочем, и все мы с человеческими страхами, надеждами и желаниями, включая желание обнаружить истину и возвестить ее соплеменникам во всех уголках мира.— «А что есть истина? — насмешливо спросил Пилат…»— …«и не стал ждать ответа». Фрэнсис Бэкон. «О правде».
Мы подождем и будем сотрудничать с вами в вашем следствии, если вы выслушаете то, что мы хотим сказать, не затыкая ушей, и взглянете на то, что мы хотим показать, не зажмуривая глаз.— Согласен. Для того я и приехал.— Признаюсь, что сотрудничал бы с вами и без этого согласия.Томас улыбнулся. Пожалуй, это была первая его естественная улыбка с тех пор, как он вошел в кабинет.— Признаюсь, я смотрел бы и слушал без вашего сотрудничества.
Раунд закончился, но Томас так и не понял, кто его выиграл. Он не привык к неясности в таких вопросах, и это его беспокоило. Макдональд был превосходным противником, тем более превосходным, что искренне считал себя не противником, а спутником в путешествии к истине, и Томас знал, что не должен открываться ни на мгновение. Он не сомневался, что сможет уничтожить Макдональда и Программу, однако игра была куда сложнее: следовало разыграть партию так, чтобы обвал не коснулся «Эры» и Томаса. Не то чтобы Томаса заботили «Эра» или он сам, просто он не мог проиграть.Томас попросил у Макдональда разрешения сфотографировать его за столом и просмотреть бумаги, покрывавшие стол. Макдональд только пожал плечами.На столе лежали бумаги и книги. Книги: «Разумная жизнь во вселенной» и «Голоса тридцатых годов», а бумаги трех видов. Во-первых, всевозможная почта из многих стран мира: немного от ученых, немного от фанатов проблемы, просьбы об информации и бездарные творения сумасшедших; во-вторых, внутренние документы Программы, технические и административные; в-третьих, официальные рапорты и графики, представляющие текущую деятельность Программы. Эти лежали в самом низу ровной стопки — этакий приз за просмотр.
Когда Томас закончил свой осмотр, Макдональд повел его по зданию. Оно было функциональным и вместе с тем спартанским: покрашенные бетонные стены, полы, выложенные керамической плиткой, окна в потолке. Лаборатории напоминали школьные классы — каждая с доской, исписанной уравнениями или схемами соединений, — отличающиеся только набором книг, занавеской на окне или ковром на полу, а также коллекциями личных вещей, вроде часов, приемников, магнитофонов, телевизоров, трубок, фотографий, картин…Макдональд представил Томасу персонал. Информатик Ольсен, выглядевший молодо, несмотря на седеющие волосы; Зонненборн, страстный математик и историк межзвездной связи, разговорчивый, любознательный и сообразительный; Сандерс, флегматичный философ с трубкой в зубах, худощавый рыжеватый блондин, автор идей и замыслов; Адамс, румяный и круглолицый, озабоченный инженер-электронщик, в высказываниях которого проскальзывают затаенные сомнения…Проводником по техническим вопросам Программы Томас выбрал Адамса. Выбор был естественным, и Макдональд не мог бы возразить, даже если бы захотел. Улыбнувшись, он произнес:— Ужинать поедем ко мне. Хочу, чтобы вы познакомились с Марией, да и Мария хочет вас увидеть. Боб, расскажи мистеру Томасу обо всем, что он захочет узнать.«С разрешения Макдональда или нет, — подумал Томас, — Адамс будет источником важной закулисной информации не только о применяемых приборах и целях, но и о людях, что было важнее всего. В любой группе найдется такой вот Адамс».Лаборатории являли собой оазисы спокойной, но напряженной работы. Несмотря на то что история Программы была историей одной большой неудачи, Программа сохранила высокий дух своего персонала. Люди работали так, словно это был год первый, а не пятидесятый.Технические помещения были безжизненны. Компьютеры и массивные электронные пульты управления с погашенными огоньками и мертвыми переключателями хранили молчание. Перед некоторыми разложили их внутренности, и люди в белых халатах рылись в них, словно гарусники, ищущие пророческие знаки в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов были слепы. Умолкло биение электронных сердец, а стерильные белые стены, среди которых разложили эти внутренности, образовывали операционный зал, где приборы умирали, ибо не было смысла в их дальнейшей жизни.Адамс смотрел на все это иначе.— Днем здесь всегда тихо. Зато ночью, когда начинается прослушивание… Вы верите в духов, мистер Томас?— У каждой цивилизации есть свои духи. Обычно это боги предыдущей.— Духи нашей цивилизации в ее машинах, — сказал Адамс. — Год за годом машины делают, что им прикажешь, механически, без единой жалобы, а потом вдруг словно что-то в них вселяется и они делают вещи, для которых не создавались, дают ответы, которых у «их не спрашивали, задают вопросы, некоторые нет ответов. По ночам эти машины пробуждаются к жизни. Они подмигивают, шепчутся между собой и хохочут.Томас провел ладонью по какому-то пульту.— И ничего вам не говорят.Адамс взглянул на Томаса.— Они говорят нам очень многое, хоть и не то, о чем их спрашивают. Возможно, мы задаем не те вопросы. Или не знаем, какие нужно задавать. А машины знают, я в этом совершенно уверен. Они говорят нам, говорят снова и снова, но мы их не понимаем. А может, не хотим понять.Томас повернулся к нему.— Почему?— А если они пытаются сказать нам, что там никого нет? Страшно подумать, что во всей Вселенной нет никого, кроме нас! И все это только для нас, эта огромная витрина, которую мы разглядываем, но никогда не сможем коснуться ее, заставленная для того, чтобы произвести впечатление на единственное существо, способное это понять… и способное ощутить одиночество.— Но тогда вся Программа была бы безумием, верно? Адамс покачал головой.— Назовем это защитой человека от безумия, ибо мы ничего не можем знать наверняка, не можем исключить никаких возможностей. Потому мы и не прекращаем поиск — ведь страшно сдаться и признать, что мы одни.— А разве не страшнее узнать, что мы не одни?— Вы так думаете? — вежливо спросил Адамс. — У каждого есть свой собственный большой страх. У меня — что там никого нет, хотя разум шепчет мне, что так оно и есть. Я разговаривал с другими, которые боятся услышать ответ, и не сумел их понять, хотя могу представить, что они чувствуют то же, что и я, но под воздействием других страхов.— Расскажите мне, как все это действует, — вежливо попросил Томас. Будет еще время для изучения страхов Адамса.
«Прослушивание ведется так же, как началось пятьдесят лет назад, главным образом приемом радиоволн с помощью радиотелескопов — огромных антенных систем, встроенных в кратеры, или меньших по размерам управляемых чашеобразных радиотелескопов, а также с помощью металлических сетей, раскинутых в пространстве.Слушают в основном на волне двадцать один сантиметр — волне излучения нейтрального водорода. Пробуют и другие диапазоны волн, однако слушающие постоянно возвращаются на основную частоту природы или ее целые кратности. Мастерство инженеров многократно повысило чувствительность приемников и нейтрализовало собственный фон Вселенности Земли. И когда это было сделано окончательно, осталось то же самое, что было когда-то, — ничего. Ноль. А они продолжают слушать и напрягают уши, чтобы услышать».
— Почему вы не сдаетесь? — спросил Томас.— Это продолжается всего пятьдесят лет, меньше секунды галактического времени.— Если бы кто-то передавал сигналы, вы бы их наверняка уже услышали. По-моему, это ясно.— Возможно, там никого нет, — вслух подумал Адамс, однако тут же высказал другое предположение: — Или, может, все только слушают.Томас поднял брови.— Видите ли, слушать дешевле. Горазд© дешевле. Может, они сидят там, приклеившись к своим приемникам, и никто не передает. Кроме нас.— Разве мы передаем? — быстро спросил Томас. — А кто это санкционировал?— Здесь не очень-то уютно, когда не работают, — сказал Адамс. — Идемте выпьем кофе, и я вам расскажу.Под буфет приспособили пустующую лабораторию, поставив два столика с четырьмя стульями у каждого, а по трем стенам — автоматы, которые тихо гудели, подогревая или охлаждая блюда и напитки.Здесь, потягивая кофе, Адамс изложил всю историю Программы, начав с Проекта ОЗМА и вдохновляющих рассуждений Коккони, Моррисона и Дрейка, более поздних работ Брэйсуэлла, Таунса и Шварца, Оливера, Голея, Дайсона, фон Хорнера, Шкловского, Сагана, Струве, Этчли, Кэлвина, Су-Шу-Хуанга и еще Лилли, чьи попытки общения с китообразными дали молодым энтузиастам повод назваться «Орденом Дельфина».С самого начала не подлежало сомнению, что во Вселенной должны быть иные разумные существа. Процесс возникновения планет, когда-то считавшийся случайным эффектом сближения двух звезд, признан был естественным явлением, сопровождающим образование звезд из газовых облаков. От одного до двух процентов звезд нашей Галактики предположительно имеет планеты, на которых может зародиться жизнь. А поскольку в нашей Галактике сто пятьдесят миллиардов звезд, то выходит, что миллиард, а может, два или даже три имеют пригодные для жизни планеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Он прошел по дну кратера, выложенному листами жести, рядом с большой металлической чашей, висящей на фоне неба, мимо стоянки, размеченной белым ракушечником.Кратер, высеченный, чтобы вместить тишину звезд.Пустой кубок, терпеливо ожидающий, когда его наполнят…Из прямых лучей солнца он вошел во мрак одноэтажного здания, затем по длинным и холодным, все более проясняющимся в его глазах коридорам добрался до кабинета с табличкой «Директор» и мимо секретарши средних лет проследовал в кабинет, где какой-то мужчина поднялся ему навстречу из-за стола, заваленного бумагами.В коридор — гости здесь были редкостью — вышли бледные ученые и их загорелые ассистенты, с лицами, уставшими от однообразных фактов, с глазами пустыми, как потухшие экраны.— Меня зовут Джордж Томас, — сказал человек.— Роберт Макдональд, — представился мужчина за столом.Они пожали друг другу руки.«У Макдональда приятное рукопожатие, — подумал Томас, — почти мягкое, но не дряблое, не безразличное».— Знаю, — сказал Томас. — Вы директор Программы.По тому, как это было сказано, чуткий собеседник мог сделать определенные выводы, но Томаса это не волновало.Кабинет был прохладный, приятный, скромный, почти такой же, как мужчина, который в нем работал. В коридоре пахло машинным маслом и озоном, но здесь царил запах, более близкий сердцу Томаса, — запах бумаги и старых книг, от которого он чувствовал себя как дома. Позади простого стола возвышались высокие стеллажи, утопленные в стены, а на их полках книги в темно-коричневых, темно-красных и темно-зеленых переплетах из настоящей кожи. Со своего места Томас не мог прочесть названия полностью, однако по отдельным словам определил, что часть из них написана на иностранных языках. Ему очень хотелось взять в руки одну из них, коснуться гладкой кожи переплета, перевернуть хрупкие страницы…— По заданию журнала «Эра» я должен описать Программу от А до Я, — сказал Томас.— И умертвить.— Скорее уж прибрать к похоронам. Это уже труп.— У вас для такого утверждения есть какие-то основания? Или это просто предубеждение?Томас заерзал в кресле.— Программа тянется уже более пятидесяти лет безо всякого результата. За пятьдесят лет умирает даже надежда.— «В старушке этой еще много жизни».Томас узнал цитату.— Литература-то выживет, — согласился он, — но кроме нее мало что уцелеет.Он вновь посмотрел на Макдональда.Директору Программы было сорок девять лет, и именно на столько он выглядел. Но глаза у него были голубыми и чистыми, а на лице выделялись мускулы, часто означающие силу воли, а порой даже силу характера.— Почему вы решили, что я хочу умертвить Программу? Макдональд улыбнулся, и улыбка эта осветила его лицо.— «Эра» — журнал людей из высших сфер, среди них много бюрократов или технократов, а часть среди тех и других — солитариане. «Эра» укрепляет их предубеждения, поддерживает эгоизм и соответствующие интересы. Программа угрожает этому триумвирату, а особенно — гладкому функционированию нашего технологического общества.— Вы переоцениваете наши высшие сферы, там не мыслят так глубоко.— За них это делает «Эра». Но пусть даже это не так, Программа все равно представляет отличную мишень для «Эры», для ее сатирических стрел. Вы ведь неустанно ищете, что бы еще убить смехом.— Вы обижаете и «Эру», и меня, — возразил Томас, впрочем, без особой убежденности. — Девиз журнала — «Правда и смех». Заметьте, правда стоит на первом месте.— «Fiat justitia, et pereat mundus», — вполголоса произнес Макдональд.— Справедливость должна восторжествовать, пусть даже при этом погибнет мир, — автоматически перевел Томас. — Кто это сказал?— Император Фердинанд Первый. Вы слышали о нем?— Столько их было, этих Фердинандов…— Боже мой, — воскликнул Макдональд. — Конечно же! Джордж Томас. Это вы сделали превосходный перевод «Божественной комедии»… когда же это было… десять… пятнадцать лет назад?— Семнадцать, — подсказал Томас.Ему не понравилось, как произнеслось это слово, но исправлять что-либо было поздно. Он сделал вид, что старается прочесть что-то в бумагах на столе Макдональда.— Вы поэт, а не репортер. Несколько лет спустя вы написали роман «Ад», о сегодняшних осужденных на вечные муки. По-моему, он не уступал бессмертному первоисточнику. Несомненно, он задумывался как первый том трилогии. Неужели я пропустил последующие тома?— Нет.«Макдональд больно язвит людей своей добротой», — подумал Томас.— Человек должен быть достаточно умен, чтобы признать свое поражение и взяться за дело, в котором у него есть шансы на успех.— И верить в себя или в свою правоту, чтобы выжить вопреки разочарованиям и неумолимому бегу лет.«Вот мы смотрим друг на друга, старый мужчина, который не так уж и стар, и молодой, который не так уж и молод, и понимаем один другого, — думал Томас. — Сначала талантливый лингвист, потом заурядный электронщик средней руки, словно он целенаправленно готовился к Программе. Присоединился он к ней двадцать один год назад. Пять лет спустя он уже был ее директором. О нем говорят, что у него красавица жена, а о его супружестве — что в нем есть некий привкус скандала. Он постарел, прислушиваясь, но так до сих пор ничего и не услышал. А что сказать о Джордже Томасе, поэте и писателе, который слишком рано познал успех и славу, а потом обнаружил, что успех может быть всего лишь оборотной стороной поражения, а слава — чем-то вроде плена, привлекающего шакалов обоего пола, пожирающих и время и талант…»— Я это записываю, — сказал Томас.— Так я и думал, — ответил Макдональд. — Так вы добиваетесь особой искренности?— Иногда. Но вообще-то у меня хорошая память, а правда звучит не так уж правдиво, как вам кажется. Обычно я записываю для успокоения юристов «Эры» по делам о диффамации.— Вы нашли себе подходящую работу.— Журналиста?— Могильщика.— Везде вокруг себя я вижу смерть.— А я вижу жизнь.— Отчаяние.— Надежду. «Любовь, что движет солнце и светила». Данте. «Божественная комедия». (пер. М. Лозинского).
«Он считает, что я по-прежнему сижу в аду, — думал Томас, — что я не закончил своего „Ада“ и что сам он находится в раю. Он сообразительный человек и знает меня лучше, чем мне кажется».— «Входящие, оставьте упованья». Мы понимаем друг друга, — сказал Томас. — Только надежда и вера поддерживают жизнь Программы…— И статистическая вероятность тоже.Томас вслушивался в тихое шуршание магнитофона, который висел у него на поясном ремне.— Это еще одно название веры. Но ведь через пятьдесят с лишним лет даже статистическая вероятность становится довольно невероятной. Может, именно это и покажет моя статья.— Пятьдесят лет — всего лишь движение века на лике Господнем.— Пятьдесят лет — это активная профессиональная жизнь человека. Вы посвятили этому большую часть своей жизни. Я не жду, что вы отдадите ее без борьбы, но борьба эта обречена. Ну, так как же, будете вы сотрудничать со мной или воевать?— А может ли ваше мнение что-то изменить?— Буду с вами откровенен так же, как, надеюсь, и вы со мной. Верный ответ: едва ли. И не потому, что такой уж твердокаменный, просто сомневаюсь, что вы сможете меня переубедить. Как любой хороший репортер, я в первую очередь скептик. Для меня эта Программа — самое большое и продолжительное надувательство в истории, и единственное, что может изменить мое мнение, — это послание.— Из редакции или с небес?— С другой планеты. Именно для этого создана Программа, не так ли?Макдональд вздохнул.— Да, именно для этого. Что ж, попробуем сторговаться.— Вы же знаете, что ждет тех, кто заключает сделку с дьяволом.— Рискну предположить, что вы не дьявол, а лишь его адвокат, потерянный в аду человек, как, впрочем, и все мы с человеческими страхами, надеждами и желаниями, включая желание обнаружить истину и возвестить ее соплеменникам во всех уголках мира.— «А что есть истина? — насмешливо спросил Пилат…»— …«и не стал ждать ответа». Фрэнсис Бэкон. «О правде».
Мы подождем и будем сотрудничать с вами в вашем следствии, если вы выслушаете то, что мы хотим сказать, не затыкая ушей, и взглянете на то, что мы хотим показать, не зажмуривая глаз.— Согласен. Для того я и приехал.— Признаюсь, что сотрудничал бы с вами и без этого согласия.Томас улыбнулся. Пожалуй, это была первая его естественная улыбка с тех пор, как он вошел в кабинет.— Признаюсь, я смотрел бы и слушал без вашего сотрудничества.
Раунд закончился, но Томас так и не понял, кто его выиграл. Он не привык к неясности в таких вопросах, и это его беспокоило. Макдональд был превосходным противником, тем более превосходным, что искренне считал себя не противником, а спутником в путешествии к истине, и Томас знал, что не должен открываться ни на мгновение. Он не сомневался, что сможет уничтожить Макдональда и Программу, однако игра была куда сложнее: следовало разыграть партию так, чтобы обвал не коснулся «Эры» и Томаса. Не то чтобы Томаса заботили «Эра» или он сам, просто он не мог проиграть.Томас попросил у Макдональда разрешения сфотографировать его за столом и просмотреть бумаги, покрывавшие стол. Макдональд только пожал плечами.На столе лежали бумаги и книги. Книги: «Разумная жизнь во вселенной» и «Голоса тридцатых годов», а бумаги трех видов. Во-первых, всевозможная почта из многих стран мира: немного от ученых, немного от фанатов проблемы, просьбы об информации и бездарные творения сумасшедших; во-вторых, внутренние документы Программы, технические и административные; в-третьих, официальные рапорты и графики, представляющие текущую деятельность Программы. Эти лежали в самом низу ровной стопки — этакий приз за просмотр.
Когда Томас закончил свой осмотр, Макдональд повел его по зданию. Оно было функциональным и вместе с тем спартанским: покрашенные бетонные стены, полы, выложенные керамической плиткой, окна в потолке. Лаборатории напоминали школьные классы — каждая с доской, исписанной уравнениями или схемами соединений, — отличающиеся только набором книг, занавеской на окне или ковром на полу, а также коллекциями личных вещей, вроде часов, приемников, магнитофонов, телевизоров, трубок, фотографий, картин…Макдональд представил Томасу персонал. Информатик Ольсен, выглядевший молодо, несмотря на седеющие волосы; Зонненборн, страстный математик и историк межзвездной связи, разговорчивый, любознательный и сообразительный; Сандерс, флегматичный философ с трубкой в зубах, худощавый рыжеватый блондин, автор идей и замыслов; Адамс, румяный и круглолицый, озабоченный инженер-электронщик, в высказываниях которого проскальзывают затаенные сомнения…Проводником по техническим вопросам Программы Томас выбрал Адамса. Выбор был естественным, и Макдональд не мог бы возразить, даже если бы захотел. Улыбнувшись, он произнес:— Ужинать поедем ко мне. Хочу, чтобы вы познакомились с Марией, да и Мария хочет вас увидеть. Боб, расскажи мистеру Томасу обо всем, что он захочет узнать.«С разрешения Макдональда или нет, — подумал Томас, — Адамс будет источником важной закулисной информации не только о применяемых приборах и целях, но и о людях, что было важнее всего. В любой группе найдется такой вот Адамс».Лаборатории являли собой оазисы спокойной, но напряженной работы. Несмотря на то что история Программы была историей одной большой неудачи, Программа сохранила высокий дух своего персонала. Люди работали так, словно это был год первый, а не пятидесятый.Технические помещения были безжизненны. Компьютеры и массивные электронные пульты управления с погашенными огоньками и мертвыми переключателями хранили молчание. Перед некоторыми разложили их внутренности, и люди в белых халатах рылись в них, словно гарусники, ищущие пророческие знаки в куриных потрохах. Зеленые глаза экранов были слепы. Умолкло биение электронных сердец, а стерильные белые стены, среди которых разложили эти внутренности, образовывали операционный зал, где приборы умирали, ибо не было смысла в их дальнейшей жизни.Адамс смотрел на все это иначе.— Днем здесь всегда тихо. Зато ночью, когда начинается прослушивание… Вы верите в духов, мистер Томас?— У каждой цивилизации есть свои духи. Обычно это боги предыдущей.— Духи нашей цивилизации в ее машинах, — сказал Адамс. — Год за годом машины делают, что им прикажешь, механически, без единой жалобы, а потом вдруг словно что-то в них вселяется и они делают вещи, для которых не создавались, дают ответы, которых у «их не спрашивали, задают вопросы, некоторые нет ответов. По ночам эти машины пробуждаются к жизни. Они подмигивают, шепчутся между собой и хохочут.Томас провел ладонью по какому-то пульту.— И ничего вам не говорят.Адамс взглянул на Томаса.— Они говорят нам очень многое, хоть и не то, о чем их спрашивают. Возможно, мы задаем не те вопросы. Или не знаем, какие нужно задавать. А машины знают, я в этом совершенно уверен. Они говорят нам, говорят снова и снова, но мы их не понимаем. А может, не хотим понять.Томас повернулся к нему.— Почему?— А если они пытаются сказать нам, что там никого нет? Страшно подумать, что во всей Вселенной нет никого, кроме нас! И все это только для нас, эта огромная витрина, которую мы разглядываем, но никогда не сможем коснуться ее, заставленная для того, чтобы произвести впечатление на единственное существо, способное это понять… и способное ощутить одиночество.— Но тогда вся Программа была бы безумием, верно? Адамс покачал головой.— Назовем это защитой человека от безумия, ибо мы ничего не можем знать наверняка, не можем исключить никаких возможностей. Потому мы и не прекращаем поиск — ведь страшно сдаться и признать, что мы одни.— А разве не страшнее узнать, что мы не одни?— Вы так думаете? — вежливо спросил Адамс. — У каждого есть свой собственный большой страх. У меня — что там никого нет, хотя разум шепчет мне, что так оно и есть. Я разговаривал с другими, которые боятся услышать ответ, и не сумел их понять, хотя могу представить, что они чувствуют то же, что и я, но под воздействием других страхов.— Расскажите мне, как все это действует, — вежливо попросил Томас. Будет еще время для изучения страхов Адамса.
«Прослушивание ведется так же, как началось пятьдесят лет назад, главным образом приемом радиоволн с помощью радиотелескопов — огромных антенных систем, встроенных в кратеры, или меньших по размерам управляемых чашеобразных радиотелескопов, а также с помощью металлических сетей, раскинутых в пространстве.Слушают в основном на волне двадцать один сантиметр — волне излучения нейтрального водорода. Пробуют и другие диапазоны волн, однако слушающие постоянно возвращаются на основную частоту природы или ее целые кратности. Мастерство инженеров многократно повысило чувствительность приемников и нейтрализовало собственный фон Вселенности Земли. И когда это было сделано окончательно, осталось то же самое, что было когда-то, — ничего. Ноль. А они продолжают слушать и напрягают уши, чтобы услышать».
— Почему вы не сдаетесь? — спросил Томас.— Это продолжается всего пятьдесят лет, меньше секунды галактического времени.— Если бы кто-то передавал сигналы, вы бы их наверняка уже услышали. По-моему, это ясно.— Возможно, там никого нет, — вслух подумал Адамс, однако тут же высказал другое предположение: — Или, может, все только слушают.Томас поднял брови.— Видите ли, слушать дешевле. Горазд© дешевле. Может, они сидят там, приклеившись к своим приемникам, и никто не передает. Кроме нас.— Разве мы передаем? — быстро спросил Томас. — А кто это санкционировал?— Здесь не очень-то уютно, когда не работают, — сказал Адамс. — Идемте выпьем кофе, и я вам расскажу.Под буфет приспособили пустующую лабораторию, поставив два столика с четырьмя стульями у каждого, а по трем стенам — автоматы, которые тихо гудели, подогревая или охлаждая блюда и напитки.Здесь, потягивая кофе, Адамс изложил всю историю Программы, начав с Проекта ОЗМА и вдохновляющих рассуждений Коккони, Моррисона и Дрейка, более поздних работ Брэйсуэлла, Таунса и Шварца, Оливера, Голея, Дайсона, фон Хорнера, Шкловского, Сагана, Струве, Этчли, Кэлвина, Су-Шу-Хуанга и еще Лилли, чьи попытки общения с китообразными дали молодым энтузиастам повод назваться «Орденом Дельфина».С самого начала не подлежало сомнению, что во Вселенной должны быть иные разумные существа. Процесс возникновения планет, когда-то считавшийся случайным эффектом сближения двух звезд, признан был естественным явлением, сопровождающим образование звезд из газовых облаков. От одного до двух процентов звезд нашей Галактики предположительно имеет планеты, на которых может зародиться жизнь. А поскольку в нашей Галактике сто пятьдесят миллиардов звезд, то выходит, что миллиард, а может, два или даже три имеют пригодные для жизни планеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23