так ли? Согласен ли? Оппонент вынужден соглашаться. И — следом — опровергать самого себя.
— Но «папка Мадлен», или Збигнева, или кого-то там еще… как мне про нее рассказали, это «кадровый резерв Вашингтона» — грубо говоря, список лиц, которых Госдеп намерен привести к власти в России? И — во всем мире. И, собственно, приводил на протяжении всей истории?
— Ну, грубо говоря, можно сказать и так. Это, кстати, и будет примером внутренней редакции.
— А не грубо?
— Не претендуя на академизм формулировки, я бы сказал, это условное определение некой планомерной аналитической и методической работы по определению лиц, наиболее соответствующих представлению администрации об идеальном российском истэблишменте. В идеале — правящем. Разумеется, с точки зрения ее, администрации США, интересов.
— А потом?
— Потом — столь же планомерная работа с этим истэблишментом. «Образовательная, воспитательная», как говорили в вашем любимом комсомоле. И все формы протекционизма, разумеется, как составляющая этой работы.
— Сейчас вы произнесете сакраментальное «агенты влияния»…
— Может, и произнесу. Но прежде — давайте определимся, что есть «агент влияния», чтобы не заплутать в дебрях необщих понятий.
— Ну, это классика.
— И все же.
— Высокопоставленный чиновник или вообще человек, занимающий высокое положение в обществе, принадлежащий к элитам. Лидер мнений, если говорить языком современных технологий — тоже.
— Приблизительно так. А дальше?
— Что дальше?
— Что должно произойти с этим человеком, чтобы он оказался агентом влияния?
— Его должны завербовать, разумеется. Как — не мне вам рассказывать.
— И не надо. Впрочем, некоторую осведомленность вы все же проявили, потому что выдали почти классическое «нашенское» определение.
— ???
— Методология. В этой части наша и американская отличаются существенно. Вербовка — была нашим обязательным условием. Завербованный и обученный агент, занимающий высокое положение в обществе и способный целенаправленно оказывать негласное влияние на идеологию, политику, развитие отдельных событий, действия населения или определенной группы… Как-то так. Или очень похоже. По учебнику.
— По какому такому учебнику?
— Не ерничайте. По нашему учебнику. Американцы пошли другим путем. Не сразу, в конце 70-х. Возникло тройственное понятие «единомышленников, союзников и помощников США» и стало методологическим триумвиратом, треугольником в основании пирамиды. Вербовку как инструмент приобщения строители этой пирамиды использовали значительно реже. Применительно к «помощникам», и далеко не всегда. Сместились акценты деятельности. Приобщение — потом. Отбор — отнюдь не естественный, разумеется — сначала. Мы, кстати, не взяли на вооружение отнюдь не потому, что метода была плоха. Или — мы дураки. Ни то, ни другое. Вы, кстати, должны бы уже догадаться — почему.
— Психология?
— Умница. У нас, в начале 70-х — все еще «продажная буржуазная девка». Ну, или что-то похожее. Не слишком желательное, не шибко надежное. Там — настоящий прорыв. В спецслужбах — золотой век личностной и социальной аналитики. Агента не обязательно стало ломать через колено, приманивать девками, пугать компроматом. Хотя и этого никто не отменял. И не отменил поныне. Продуктивнее, однако, и во сто крат надежнее в узком социуме вычленить потенциального единомышленника. Дальше — техника. Опять же — по вашей части.
— Этот агент-единомышленник, выходит, по-вашему, какое-то слепое орудие шпионского производства?
— Не выходит. В какой-то момент оно прозревает. Потому что после отсева вступает в действие сложная система формирования и продвижения. Здесь — на каком-то этапе, кстати, возможна уже та самая вербовка, о которой вы так бодро отрапортовали вначале. Но можно обойтись и без нее. Конклюдентная форма сделки. Знаете ведь, что это такое?
— Помню. Из гражданского права. Молчаливое согласие.
— Именно. Молчаливое. С одной стороны — гранты без счету, издание грошовых книжонок за приличные гонорары, публичные лекции, для десятка скучающих первокурсников в заштатном провинциальном университете — по ставке гарвардской профессуры. Политическая поддержка. Любезный вашему сердцу PR. Ну, и так далее, и тому подобное, от дешевых квартирок в Париже до бесплатных перелетов первым классом. А сладкий мед будто бы «международного признания», а трепетное — «правозащитник»? Все как из рога изобилия. И совершенно понятно — что взамен. Хотя напрямую — об этом, возможно, не сказано ни слова. И он почти не лукавит, когда яростно опровергает обвинения в продажности.
— И даже почти уверен в этом, потому что есть такая штука — психологическая защита.
— Ну, эти тонкости по вашей части. Впрочем, вероятно.
— И все эти персонажи — в «папке Мадлен»?
— Это была бы не папка. А «воз Мадлен» и «маленькая тележка Кондолизы» — в придачу. Нет, разумеется, в папке госсекретаря — не так много персонажей. Те, кто потенциально, по оценке аналитиков Госдепа, могут занять ключевые посты. Человек десять-пятнадцать. Фактология. Подробности биографии, о которых, возможно, не догадывается сам фигурант. Медицина и генетика. Психолингвистика. Глубокая аналитика. Бесконечно занимательное чтиво, похлеще любого романа, уж поверьте. Остальные — сообразно ранжиру, в папках Луизы, Джона, Фредерика. И Розалинды. Впрочем, если говорить символически, то все это вместе, в целом, безусловно «папка Мадлен».
— Кстати, почему все еще Мадлен?
— Хороший вопрос. Я тоже думал об этом. «Папка Зби» очень быстро стала «папкой Мадлен». А малышку Конди отчего-то еще не увековечили в этом шпионском фольклоре.
— И — отчего же?
— На мой взгляд, тут возможны два варианта. Первый — по части «трепетной любви» к России Мадлен в разы превзошла всех предшественников. И Кондолизе до нее недалеко.
— Почему, кстати?
— Потому что в душе госпожа Мадлен Олбрайт остается Марией Яной Корбель. Еврейской девочкой из Праги, вынужденной бежать, спасаясь от коммунистического нашествия. И бедствовать, и долго скитаться по свету. И проглотить не одну краюху горького эмигрантского хлеба, прежде чем почувствовать гражданкой своей страны. Изжить комплекс эмигранта. Но не комплекс «ребенка Варшавского договора». Это — штука чрезвычайно живучая, нестерпимая и порой мучительная. Наподобие неизлечимой невротической экземы. Только — душевной. Ей в той или иной степени подвержены все выходцы из стран-участниц.
— Но разве это не общее, постколониальное? Со своей спецификой, разумеется.
— Слишком «специфической спецификой», чтобы равнять в общем, постколониальном ряду. Не станем теперь рассуждать, чего больше принесло советское военное и послевоенное присутствие востоку Европы — зла или добра. Тема бесконечна, как спор о примате яйца над курицей. И наоборот. Очевидно, что к общей нелюбви жителей колониальных окраин к гражданам метрополии ощутимо примешивается и едва ли не превалирует горькая обида просвещенных детей цивилизованной Европы, вынужденных сносить иго азиатов-варваров. Ужасно. Унизительно. Нестерпимо. Прививается на генетическом уровне, как штамм вечной ненависти. И вечного стремления взять реванш. Особенно — если позволяют возможности. Одна-единственная, но фатальная деталь породила немало проблем во взаимоотношениях США с Союзом, а позже — Россией. У руля американской внешней политики долгие годы находились «дети Варшавского договора». Бжезинский, Маски, Олбрайт…
— И тем не менее, «папка Мадлен»?
— Ну, это уже сугубо личное. А вернее — личностное. Не случись мюнхенских соглашений и советского вторжения в Чехословакию, отец госпожи Мадлен — дипломат Йозеф Корбель имел все шансы стать министром иностранных дел в правительстве Бенеша-Массарика. Имел, правда, и шанс отправиться в печь Бухенвальда или Дахау — но это не оставило в сознании дочери столь глубокого следа. Что, впрочем, объяснимо и понятно. Людям свойственно сокрушаться об упущенной выгоде. Столь же свойственно им стремление забывать о трагедиях, которых удалось счастливо избежать. И потом — только, чур, не сердитесь и не обижайтесь. Старик Зби — мужчина. Мадлен — со всей своей железной логикой и хваткой, все равно — женщина. Одинокая женщина, которая принесла на алтарь своей политической борьбы — очень многое. Даже счастье доживать жизнь с любимым человеком. Кстати, ее «особое отношение к России» с годами становится заметно ярче и сильнее. Как это у классика? «Я знал одной лишь думы власть. Одну, но пламенную страсть. Она, как червь, во мне жила…» И — что-то там нехорошее сделала с душой.
— А второй вариант?
— Второй более связан со временем, нежели с личностью во времени. Иными словами, Мадлен Олбрайт пришла во внешнюю политику США в годы, чрезвычайно урожайные для «папки Мадлен» Я бы сказал, годы невиданного прежде урожая. Распад Союза — имею в виду не только события августа 91-го, но годы так называемой «перестройки» — и постсоветская лихорадка открыли миру многие уникальные персонажи. Армии «единомышленников, союзников и помощников» прибыло настолько, что в Госдепе перестало хватать бюджета. Правда-правда, я читал одну любопытную записку в Сенат за подписью Мадлен. Впрочем, это уже совсем не обязательные детали.
— А у нас?
— Что — у нас?
— Совсем нет папки?
— Отчего же это — совсем?
— И на случай… Фиделя?
— Кстати, о Фиделе… Лет тридцать назад он весьма творчески переработал мохито. На свой лад. Хотите попробовать?
Я уже поняла. Когда он не хочет отвечать на вопрос, просто берет его — этот неудобный вопрос — и изящно переносит в другую плоскость. Кстати, о Фиделе… И его фирменном мохито. Две чайных ложки сахарного песка.
1992 ГОД. ВАШИНГТОН, БЕЛЫЙ ДОМ
Охранник у западных ворот Белого дома изучал его права уже несколько минут, скрупулезно сверяя данные с каким-то своими записями в толстом блокноте в водонепроницаемой обложке. И сам, похоже, испытывал некоторую неловкость.
— Простите сэр. Мы еще недостаточно изучили новый персонал.
— Все в порядке. Впереди у нас целых четыре года для лучшего знакомства.
— Надеюсь, что восемь. Я голосую за демократов.
— Ничего не имею против, приятель.
Стоял ноябрь. Прошло чуть больше недели после выборов. Люди Клинтона только-только подтягивались в Белый дом, готовясь принимать дела. На стенах еще висели фотографии Буша и Квейла. В подвальном этаже, где размещалось большинство сотрудников Совета национальной безопасности, царил беспорядок. Распахнутые дверца шкафов, выдвинутые ящики, на столах — картонные коробки, набитые доверху папками, книгами, фотографиями в рамках и без. Личные вещи. Неприятная процедура. Щекотливая и несколько оскорбительная, в сущности, несмотря на принципиальную готовность повторять ее каждые четыре года. Ничего не поделаешь. К тому же республиканцев никто не тревожил целых восемь лет. Теперь пришло их время.
Следовало бы радоваться, но он испытывал скорее волнение, смешанное с некоторой тревогой. Стив Гарднер — по собственному глубокому убеждению — был нелюдимой библиотечной крысой, книжным червем, бледным и едва ли не бестелесным обитателем виртуального мира, чокнутым аналитиком, ценившим больше всего тишину и возможность «шевелить мозгами» в полном одиночестве. Собственно, это «шевеление мозгами» и было его основной работой, заказчиком которой выступало правительство США, а вернее — Совет национальной безопасности. Смысл этой работы, в принципе, укладывался в сухое определение «системного политического анализа». И этим — в сущности — можно было бы сказать все и не сказать ничего о том, чем занимался Стив Гарднер на службе у правительства США.
Иногда он чувствовал себя сценаристом и даже подумывал о том, что, будь его фантазия чуть более буйной и цветистой, он вполне мог работать на Голливуд. И возможно, успешнее, чем многие признанные мэтры сценарного дела, по крайней мере, в самые захватывающие моменты самых лихо закрученных фильмов он часто ловил себя на мысли о том, что гораздо логичнее и разумнее было бы развернуть сюжет в прямо противоположную сторону. Но быстро осознавал, что в этом случае история получилась бы совсем не такой захватывающей, как на экране.
Иными словами, его фантазия — на которую, безусловно, грех было жаловаться — была фантазией совершенно особого толка, функцией сознания, явно и очевидно зависимой, а вернее — производной от холодной рассудочной деятельности, в свою очередь подчиненной непреложным законам формальной логики.
Разумеется, можно было сказать, что основной его работой было написание сценариев — самых различных политических событий и явлений, которые с неизбежностью должны были или могли бы произойти в мире. Но это были сценарии, основанные на знании и анализе объективной реальности, сколь бы скрытой, неявной или откровенно искаженной она ни представлялась поначалу.
Сейчас, однако, ему предстояло отвлечься от привычного «шевеления мозгами» или, по меньшей мере, шевелить ими гораздо быстрее, а главное — в обстановке, которую Стив ненавидел более всего. Неразберихи, спешки, вдобавок — при полном отсутствии четко заданных параметров, должности и, вероятно, даже постоянного рабочего места. Впрочем, определенного места не было пока и у непосредственного руководителя Стива, заметной фигуры в окружении Клинтона, человека, которому — на этот счет у Стивена был готов в высшей степени оптимистичный сценарий — предстояло в ближайшее время занять видный пост в администрации президента, а в будущем — один из самых заметных постов. Пока же он вместе с другими сотрудниками Совбеза слонялся среди еще чужих столов с неприкаянной радостью новосела, обживающего долгожданное жилище.
— Пойдем ко мне в каморку, Стив.
Крохотный кабинет Дона действительно смахивал на каморку.
— Разумеется, я мог бы заполучить большой кабинет с мраморным камином. Но в старом здании Исполнительного комитета. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
— Понимаю, сэр. Местоположение решает многое.
— Если не все. В политике, как и в недвижимости. Так вот. Официально мое местоположение пока не определено, но это и не важно.
— Коморка-то уже ваша.
— Верно. И первым делом, как обитателю этой каморки, мне придется стать посредником между президентом и старым персоналом NSC.
— Но это ведь не простая передача дел?
— Конечно. Для простой передачи мне бы ни за что не доверили каморку. Требуется отделить зерна от плевел и вынести зерна на заседание комитета принципалов. Вернее — гипотетических принципалов, потому что назначения еще не последовали. Они ждут от меня короткий меморандум об основных направлениях своей политики. В первую очередь — внешней. И ты очень разочаруешь меня, Стив, если скажешь, что у тебя нет ничего наготове.
— Но это… должен быть не вполне официальный документ?
— Совершенно неофициальный. Потому что официально — комитет принципалов соберется месяца через полтора-два.
— Иными словами, речь идет о некоей встрече неких людей, которые в будущем, вероятно, займут некие должности.
— Ты в хорошей форме, старина. Это вселяет оптимизм. Так вот, некие люди соберутся для того, чтобы обсудить варианты неких событий, которые, возможно, произойдут.
— Я бы сказал, сэр, неких действий, которые следует предпринять, чтобы некие события произошли. Впрочем, вы правы, прежде, разумеется, перечень необходимых и желательных событий.
— Ну, собственно, ты сформулировал свою задачу.
— Да. Но существуют варианты.
— Значит, я был прав. У тебя готова пара-тройка сценариев. Отлично. Пусть будут все. Одно только пожелание. После истории в Колорадо тема альтернативных источников откладывается на неопределенное время. Неопределенно долгое время.
— Я так не думаю, Дон. Свихнувшийся гений, подорвавший реактор в Колорадо, — фактор случайный.
— Иными словами, в твоем сценарии это не главный герой.
— В моем сценарии такой персонаж вообще не предусмотрен.
— То есть ты по-прежнему делаешь ставку на развитие альтернативных источников.
— В одном из сценариев.
— Этот сценарий, дружище, следует пока отложить. По крайней мере, на ближайшей встрече я его оглашать не стану.
— Но почему?
— Потому что я принимаю во внимание не только любимые тобой объективные факторы.
— Иными словами, кто-то из гипотетических людей не желает рассматривать этот вариант.
— Я бы сказал, отдает предпочтение — другому. Субъективное предпочтение другому… Надеюсь, ты меня понимаешь.
— Для полного понимания, сэр, мне недостает списка этих гипотетических людей.
— Ты демонстрируешь абсолютное понимание, Стиви. Но список все равно получишь.
Полученный список содержал шесть имен. И это означало, что каждый из шести уже получил или в ближайшее время получит от президента США предложение занять один из высших постов в государстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Но «папка Мадлен», или Збигнева, или кого-то там еще… как мне про нее рассказали, это «кадровый резерв Вашингтона» — грубо говоря, список лиц, которых Госдеп намерен привести к власти в России? И — во всем мире. И, собственно, приводил на протяжении всей истории?
— Ну, грубо говоря, можно сказать и так. Это, кстати, и будет примером внутренней редакции.
— А не грубо?
— Не претендуя на академизм формулировки, я бы сказал, это условное определение некой планомерной аналитической и методической работы по определению лиц, наиболее соответствующих представлению администрации об идеальном российском истэблишменте. В идеале — правящем. Разумеется, с точки зрения ее, администрации США, интересов.
— А потом?
— Потом — столь же планомерная работа с этим истэблишментом. «Образовательная, воспитательная», как говорили в вашем любимом комсомоле. И все формы протекционизма, разумеется, как составляющая этой работы.
— Сейчас вы произнесете сакраментальное «агенты влияния»…
— Может, и произнесу. Но прежде — давайте определимся, что есть «агент влияния», чтобы не заплутать в дебрях необщих понятий.
— Ну, это классика.
— И все же.
— Высокопоставленный чиновник или вообще человек, занимающий высокое положение в обществе, принадлежащий к элитам. Лидер мнений, если говорить языком современных технологий — тоже.
— Приблизительно так. А дальше?
— Что дальше?
— Что должно произойти с этим человеком, чтобы он оказался агентом влияния?
— Его должны завербовать, разумеется. Как — не мне вам рассказывать.
— И не надо. Впрочем, некоторую осведомленность вы все же проявили, потому что выдали почти классическое «нашенское» определение.
— ???
— Методология. В этой части наша и американская отличаются существенно. Вербовка — была нашим обязательным условием. Завербованный и обученный агент, занимающий высокое положение в обществе и способный целенаправленно оказывать негласное влияние на идеологию, политику, развитие отдельных событий, действия населения или определенной группы… Как-то так. Или очень похоже. По учебнику.
— По какому такому учебнику?
— Не ерничайте. По нашему учебнику. Американцы пошли другим путем. Не сразу, в конце 70-х. Возникло тройственное понятие «единомышленников, союзников и помощников США» и стало методологическим триумвиратом, треугольником в основании пирамиды. Вербовку как инструмент приобщения строители этой пирамиды использовали значительно реже. Применительно к «помощникам», и далеко не всегда. Сместились акценты деятельности. Приобщение — потом. Отбор — отнюдь не естественный, разумеется — сначала. Мы, кстати, не взяли на вооружение отнюдь не потому, что метода была плоха. Или — мы дураки. Ни то, ни другое. Вы, кстати, должны бы уже догадаться — почему.
— Психология?
— Умница. У нас, в начале 70-х — все еще «продажная буржуазная девка». Ну, или что-то похожее. Не слишком желательное, не шибко надежное. Там — настоящий прорыв. В спецслужбах — золотой век личностной и социальной аналитики. Агента не обязательно стало ломать через колено, приманивать девками, пугать компроматом. Хотя и этого никто не отменял. И не отменил поныне. Продуктивнее, однако, и во сто крат надежнее в узком социуме вычленить потенциального единомышленника. Дальше — техника. Опять же — по вашей части.
— Этот агент-единомышленник, выходит, по-вашему, какое-то слепое орудие шпионского производства?
— Не выходит. В какой-то момент оно прозревает. Потому что после отсева вступает в действие сложная система формирования и продвижения. Здесь — на каком-то этапе, кстати, возможна уже та самая вербовка, о которой вы так бодро отрапортовали вначале. Но можно обойтись и без нее. Конклюдентная форма сделки. Знаете ведь, что это такое?
— Помню. Из гражданского права. Молчаливое согласие.
— Именно. Молчаливое. С одной стороны — гранты без счету, издание грошовых книжонок за приличные гонорары, публичные лекции, для десятка скучающих первокурсников в заштатном провинциальном университете — по ставке гарвардской профессуры. Политическая поддержка. Любезный вашему сердцу PR. Ну, и так далее, и тому подобное, от дешевых квартирок в Париже до бесплатных перелетов первым классом. А сладкий мед будто бы «международного признания», а трепетное — «правозащитник»? Все как из рога изобилия. И совершенно понятно — что взамен. Хотя напрямую — об этом, возможно, не сказано ни слова. И он почти не лукавит, когда яростно опровергает обвинения в продажности.
— И даже почти уверен в этом, потому что есть такая штука — психологическая защита.
— Ну, эти тонкости по вашей части. Впрочем, вероятно.
— И все эти персонажи — в «папке Мадлен»?
— Это была бы не папка. А «воз Мадлен» и «маленькая тележка Кондолизы» — в придачу. Нет, разумеется, в папке госсекретаря — не так много персонажей. Те, кто потенциально, по оценке аналитиков Госдепа, могут занять ключевые посты. Человек десять-пятнадцать. Фактология. Подробности биографии, о которых, возможно, не догадывается сам фигурант. Медицина и генетика. Психолингвистика. Глубокая аналитика. Бесконечно занимательное чтиво, похлеще любого романа, уж поверьте. Остальные — сообразно ранжиру, в папках Луизы, Джона, Фредерика. И Розалинды. Впрочем, если говорить символически, то все это вместе, в целом, безусловно «папка Мадлен».
— Кстати, почему все еще Мадлен?
— Хороший вопрос. Я тоже думал об этом. «Папка Зби» очень быстро стала «папкой Мадлен». А малышку Конди отчего-то еще не увековечили в этом шпионском фольклоре.
— И — отчего же?
— На мой взгляд, тут возможны два варианта. Первый — по части «трепетной любви» к России Мадлен в разы превзошла всех предшественников. И Кондолизе до нее недалеко.
— Почему, кстати?
— Потому что в душе госпожа Мадлен Олбрайт остается Марией Яной Корбель. Еврейской девочкой из Праги, вынужденной бежать, спасаясь от коммунистического нашествия. И бедствовать, и долго скитаться по свету. И проглотить не одну краюху горького эмигрантского хлеба, прежде чем почувствовать гражданкой своей страны. Изжить комплекс эмигранта. Но не комплекс «ребенка Варшавского договора». Это — штука чрезвычайно живучая, нестерпимая и порой мучительная. Наподобие неизлечимой невротической экземы. Только — душевной. Ей в той или иной степени подвержены все выходцы из стран-участниц.
— Но разве это не общее, постколониальное? Со своей спецификой, разумеется.
— Слишком «специфической спецификой», чтобы равнять в общем, постколониальном ряду. Не станем теперь рассуждать, чего больше принесло советское военное и послевоенное присутствие востоку Европы — зла или добра. Тема бесконечна, как спор о примате яйца над курицей. И наоборот. Очевидно, что к общей нелюбви жителей колониальных окраин к гражданам метрополии ощутимо примешивается и едва ли не превалирует горькая обида просвещенных детей цивилизованной Европы, вынужденных сносить иго азиатов-варваров. Ужасно. Унизительно. Нестерпимо. Прививается на генетическом уровне, как штамм вечной ненависти. И вечного стремления взять реванш. Особенно — если позволяют возможности. Одна-единственная, но фатальная деталь породила немало проблем во взаимоотношениях США с Союзом, а позже — Россией. У руля американской внешней политики долгие годы находились «дети Варшавского договора». Бжезинский, Маски, Олбрайт…
— И тем не менее, «папка Мадлен»?
— Ну, это уже сугубо личное. А вернее — личностное. Не случись мюнхенских соглашений и советского вторжения в Чехословакию, отец госпожи Мадлен — дипломат Йозеф Корбель имел все шансы стать министром иностранных дел в правительстве Бенеша-Массарика. Имел, правда, и шанс отправиться в печь Бухенвальда или Дахау — но это не оставило в сознании дочери столь глубокого следа. Что, впрочем, объяснимо и понятно. Людям свойственно сокрушаться об упущенной выгоде. Столь же свойственно им стремление забывать о трагедиях, которых удалось счастливо избежать. И потом — только, чур, не сердитесь и не обижайтесь. Старик Зби — мужчина. Мадлен — со всей своей железной логикой и хваткой, все равно — женщина. Одинокая женщина, которая принесла на алтарь своей политической борьбы — очень многое. Даже счастье доживать жизнь с любимым человеком. Кстати, ее «особое отношение к России» с годами становится заметно ярче и сильнее. Как это у классика? «Я знал одной лишь думы власть. Одну, но пламенную страсть. Она, как червь, во мне жила…» И — что-то там нехорошее сделала с душой.
— А второй вариант?
— Второй более связан со временем, нежели с личностью во времени. Иными словами, Мадлен Олбрайт пришла во внешнюю политику США в годы, чрезвычайно урожайные для «папки Мадлен» Я бы сказал, годы невиданного прежде урожая. Распад Союза — имею в виду не только события августа 91-го, но годы так называемой «перестройки» — и постсоветская лихорадка открыли миру многие уникальные персонажи. Армии «единомышленников, союзников и помощников» прибыло настолько, что в Госдепе перестало хватать бюджета. Правда-правда, я читал одну любопытную записку в Сенат за подписью Мадлен. Впрочем, это уже совсем не обязательные детали.
— А у нас?
— Что — у нас?
— Совсем нет папки?
— Отчего же это — совсем?
— И на случай… Фиделя?
— Кстати, о Фиделе… Лет тридцать назад он весьма творчески переработал мохито. На свой лад. Хотите попробовать?
Я уже поняла. Когда он не хочет отвечать на вопрос, просто берет его — этот неудобный вопрос — и изящно переносит в другую плоскость. Кстати, о Фиделе… И его фирменном мохито. Две чайных ложки сахарного песка.
1992 ГОД. ВАШИНГТОН, БЕЛЫЙ ДОМ
Охранник у западных ворот Белого дома изучал его права уже несколько минут, скрупулезно сверяя данные с каким-то своими записями в толстом блокноте в водонепроницаемой обложке. И сам, похоже, испытывал некоторую неловкость.
— Простите сэр. Мы еще недостаточно изучили новый персонал.
— Все в порядке. Впереди у нас целых четыре года для лучшего знакомства.
— Надеюсь, что восемь. Я голосую за демократов.
— Ничего не имею против, приятель.
Стоял ноябрь. Прошло чуть больше недели после выборов. Люди Клинтона только-только подтягивались в Белый дом, готовясь принимать дела. На стенах еще висели фотографии Буша и Квейла. В подвальном этаже, где размещалось большинство сотрудников Совета национальной безопасности, царил беспорядок. Распахнутые дверца шкафов, выдвинутые ящики, на столах — картонные коробки, набитые доверху папками, книгами, фотографиями в рамках и без. Личные вещи. Неприятная процедура. Щекотливая и несколько оскорбительная, в сущности, несмотря на принципиальную готовность повторять ее каждые четыре года. Ничего не поделаешь. К тому же республиканцев никто не тревожил целых восемь лет. Теперь пришло их время.
Следовало бы радоваться, но он испытывал скорее волнение, смешанное с некоторой тревогой. Стив Гарднер — по собственному глубокому убеждению — был нелюдимой библиотечной крысой, книжным червем, бледным и едва ли не бестелесным обитателем виртуального мира, чокнутым аналитиком, ценившим больше всего тишину и возможность «шевелить мозгами» в полном одиночестве. Собственно, это «шевеление мозгами» и было его основной работой, заказчиком которой выступало правительство США, а вернее — Совет национальной безопасности. Смысл этой работы, в принципе, укладывался в сухое определение «системного политического анализа». И этим — в сущности — можно было бы сказать все и не сказать ничего о том, чем занимался Стив Гарднер на службе у правительства США.
Иногда он чувствовал себя сценаристом и даже подумывал о том, что, будь его фантазия чуть более буйной и цветистой, он вполне мог работать на Голливуд. И возможно, успешнее, чем многие признанные мэтры сценарного дела, по крайней мере, в самые захватывающие моменты самых лихо закрученных фильмов он часто ловил себя на мысли о том, что гораздо логичнее и разумнее было бы развернуть сюжет в прямо противоположную сторону. Но быстро осознавал, что в этом случае история получилась бы совсем не такой захватывающей, как на экране.
Иными словами, его фантазия — на которую, безусловно, грех было жаловаться — была фантазией совершенно особого толка, функцией сознания, явно и очевидно зависимой, а вернее — производной от холодной рассудочной деятельности, в свою очередь подчиненной непреложным законам формальной логики.
Разумеется, можно было сказать, что основной его работой было написание сценариев — самых различных политических событий и явлений, которые с неизбежностью должны были или могли бы произойти в мире. Но это были сценарии, основанные на знании и анализе объективной реальности, сколь бы скрытой, неявной или откровенно искаженной она ни представлялась поначалу.
Сейчас, однако, ему предстояло отвлечься от привычного «шевеления мозгами» или, по меньшей мере, шевелить ими гораздо быстрее, а главное — в обстановке, которую Стив ненавидел более всего. Неразберихи, спешки, вдобавок — при полном отсутствии четко заданных параметров, должности и, вероятно, даже постоянного рабочего места. Впрочем, определенного места не было пока и у непосредственного руководителя Стива, заметной фигуры в окружении Клинтона, человека, которому — на этот счет у Стивена был готов в высшей степени оптимистичный сценарий — предстояло в ближайшее время занять видный пост в администрации президента, а в будущем — один из самых заметных постов. Пока же он вместе с другими сотрудниками Совбеза слонялся среди еще чужих столов с неприкаянной радостью новосела, обживающего долгожданное жилище.
— Пойдем ко мне в каморку, Стив.
Крохотный кабинет Дона действительно смахивал на каморку.
— Разумеется, я мог бы заполучить большой кабинет с мраморным камином. Но в старом здании Исполнительного комитета. Надеюсь, ты понимаешь, о чем я.
— Понимаю, сэр. Местоположение решает многое.
— Если не все. В политике, как и в недвижимости. Так вот. Официально мое местоположение пока не определено, но это и не важно.
— Коморка-то уже ваша.
— Верно. И первым делом, как обитателю этой каморки, мне придется стать посредником между президентом и старым персоналом NSC.
— Но это ведь не простая передача дел?
— Конечно. Для простой передачи мне бы ни за что не доверили каморку. Требуется отделить зерна от плевел и вынести зерна на заседание комитета принципалов. Вернее — гипотетических принципалов, потому что назначения еще не последовали. Они ждут от меня короткий меморандум об основных направлениях своей политики. В первую очередь — внешней. И ты очень разочаруешь меня, Стив, если скажешь, что у тебя нет ничего наготове.
— Но это… должен быть не вполне официальный документ?
— Совершенно неофициальный. Потому что официально — комитет принципалов соберется месяца через полтора-два.
— Иными словами, речь идет о некоей встрече неких людей, которые в будущем, вероятно, займут некие должности.
— Ты в хорошей форме, старина. Это вселяет оптимизм. Так вот, некие люди соберутся для того, чтобы обсудить варианты неких событий, которые, возможно, произойдут.
— Я бы сказал, сэр, неких действий, которые следует предпринять, чтобы некие события произошли. Впрочем, вы правы, прежде, разумеется, перечень необходимых и желательных событий.
— Ну, собственно, ты сформулировал свою задачу.
— Да. Но существуют варианты.
— Значит, я был прав. У тебя готова пара-тройка сценариев. Отлично. Пусть будут все. Одно только пожелание. После истории в Колорадо тема альтернативных источников откладывается на неопределенное время. Неопределенно долгое время.
— Я так не думаю, Дон. Свихнувшийся гений, подорвавший реактор в Колорадо, — фактор случайный.
— Иными словами, в твоем сценарии это не главный герой.
— В моем сценарии такой персонаж вообще не предусмотрен.
— То есть ты по-прежнему делаешь ставку на развитие альтернативных источников.
— В одном из сценариев.
— Этот сценарий, дружище, следует пока отложить. По крайней мере, на ближайшей встрече я его оглашать не стану.
— Но почему?
— Потому что я принимаю во внимание не только любимые тобой объективные факторы.
— Иными словами, кто-то из гипотетических людей не желает рассматривать этот вариант.
— Я бы сказал, отдает предпочтение — другому. Субъективное предпочтение другому… Надеюсь, ты меня понимаешь.
— Для полного понимания, сэр, мне недостает списка этих гипотетических людей.
— Ты демонстрируешь абсолютное понимание, Стиви. Но список все равно получишь.
Полученный список содержал шесть имен. И это означало, что каждый из шести уже получил или в ближайшее время получит от президента США предложение занять один из высших постов в государстве.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40