Мадлен понимающе улыбнулась и кивнула головой. А Кондолиза продолжала.
— Вам, впрочем, это можно не объяснять. Так вот, вчера от усталости и злости я пошла в кино.
— Одна?
— Ну, охрана, разумеется, находилась где-то поблизости. Но я надела свою любимую вязаную шапочку, джинсы, в которых пропалываю газон, и куртку, по-моему, купленную в Денвере по совету твоей мамы. И пошла в кино. К сожалению, весь этот маскарад был напрасным.
— Тебя узнали и попросили автограф?
— Нет. Но фильм был ужасным. Какая-то катастрофа: в городе проваливаются тротуары и рушатся дома. И море крови. И бесконечная панорама человеческого ужаса.
— «Апокалипсис»?
— Возможно. Честное слово, Стив, я не смотрю кино. И с этого ушла — не досмотрев. Но ассоциации — видишь — засели в подсознании.
— Они уже покинули его — ведь вы проговорили это вслух.
— Да? Тогда, пожалуй, я рискну отправиться домой и, может быть, даже заснуть.
— Ты доволен? — спросила Мадлен, когда они проводили Кондолизу до двери, а вернее, до плечистого охранника в дверном проеме.
— Да. Я хочу заниматься этим. Хотя, отправляясь сегодня утром к вам в офис, даже размышлял о том, что мозгам иногда тоже полезно отдохнуть.
— Жаль, что ты не сказал этого при Конди. Как профессиональный пианист, она объяснила бы тебе, что играть нужно ежедневно — иначе пальцы теряют гибкость, а руки уверенность и силу. С головой происходит то же самое, мой мальчик.
Стив уже садился в машину, когда, отворив дверь, Мадлен крикнула ему строгим профессорским голосом:
— И не забудь хоть иногда выходить на работу в NDI. Я проверю. Поначалу Стив на всю катушку врубил в машине своего любимого Диззи Гиллеспи. С переливами Шопена, сопровождавшими ужин, вышел некий перебор. Вдобавок Стив, не жаловал классику, отдавая предпочтение джазу. Но какая-то мысль настойчиво пульсировала в голове, требуя внимания и тишины. Он убрал звук. И благодарная мысль немедленно сложилась в короткую и ясную тезу, не требующую даже пояснений. Русским не повезло. Конди училась ненавидеть Советский Союз у того же человека, что и Мадлен. И все говорят, что она была хорошей ученицей.
2003 ГОД. МОСКВА
— Не кричи, — говорю я Лизе, но понимаю, что кричу сама. Шум воды термического источника, в который нас погрузили после обертывания, грохочет, как настоящий горный водопад. Конечно, записать здесь ничего невозможно — да и кому здесь писать, если мы сорвались из офиса и были в салоне уже через пятнадцать минут. Но и поговорить тут непросто. Особенно если кричать не хочется — будто внутренний цензор цепко держит изнутри. Быстро все же человек адаптируется к предлагаемым условиям, какими бы дискомфортными они ни были. Живуч человек. Потому что — приспособленец. Изловчившись — мы как-то устраиваемся, голова к голове, не без труда распластавшись телами на больших скользких валунах, по которым с грохотом катится поток прохладной минеральной воды.
— Я буду быстро, чтобы успеть.
— Но не в ущерб информативности и достоверности.
— Ладно. В общем, Леня вцепился в Госдеп мертвой хваткой, или они — в него, вероятно — это был обоюдный процесс.
— В 96-м приезжал, я так понимаю, полулегально и даже жил у нас в пустом доме на Новой Риге тот самый парень — Стив Гарднер, который и присмотрел Леонида. Лемех говорил, он должен был у нас же дома, приватно встречаться с Дьяченко, но после истории с коробочкой из-под ксерокса — умчался первым же рейсом. Причем, если я правильно поняла перед этим, его отчитала по телефону сама Мадлен Олбрайт. Так что птицей он был высокого полета. Однако влюбился.
— В тебя?
— Ну не в Лемеха же. И так смешно. Со взглядами, вздохами — в общем, восьмой класс, четвертая парта. Поговорить не решился. Но уезжая — оставил письмо. Трогательное. Будешь у меня — прочту.
— А он тебе — никак?
— Да ну. Не мой стиль. Этот — маленький клерк с большими перспективами. Умный чертовски. Тонкий. Ранимый. Сентиментальный.
— Ну, так…
— Нет, не мое. Да и не до него было.
— Я так понимаю, они видели Лемеха премьером после выборов.
— Лемех тоже так думал, но Стив объяснил ему, что Россия не готова к премьеру-еврею, да еще — банкиру. Лемех надулся, но потом они довольно долго говорили, и он отошел. Потом появилась команда этих — технологов, имиджмейкеров — словом, Леню начали к чему-то усиленно готовить.
— И он изменился. Заметно. Стал таким, знаешь, европейским интеллектуалом.
— Еще бы. Работает столько народу. Потом подкатили выборы в Госдуму. Представить не можешь, да и я до конца не могу, сколько денег мы вложили в кампанию. За одних коммунистов выложили 70 миллионов.
— Долларов?
— Ну, не рублей же.
— Яблоки — обошлись дешевле, миллионов в десять, по-моему, говорят, не побрезговали и СПС-ники. Но тут я мало что знаю.
— Иными словами, он готовит Думу под себя, а вернее — под то решение, которое она должна будет принять.
— Да.
— И ты уверена, что речь пойдет именно о том документе, который сейчас у меня.
— Он сам мне об этом сказал.
— А про взятку президенту?
— Тоже.
— Но это абсурд.
— И я так сказала.
— А он?
— А он ответил, что если все сорвется, первым трупом буду я. Потому что много знаю, но ни во что не верю. И еще потому что я гэбэшная сука, генетически не способная ни понять, ни тем более — поддержать его. Но это, как ты понимаешь, старая песня.
— Ты говоришь, он на днях встречается с Путиным? Между ними — вообще существуют какие-то отношения? Ну, ведь не первый раз они видятся? И вообще.
— Сейчас трудно сказать. Ты же слышала про равноудаление, и вроде он придерживается этого правила. Но Лемеху поначалу, мне казалось, он симпатизировал. Приезжал к нам в гимназию. Хвалил. Брал Леонида с собой в поездки, тот рассказывал потом, что сажал неизменно в первый, свой салон, в то время как некоторые министры довольствовались вторым. Но что и там было и как, ты ж понимаешь, я не знаю. Леня — великий мастер мистификаций. И манипуляций тоже. Сколько раз просил Мишку звонить по АТС-1, кода у нас какие-то люди: «Извините, премьер». «Извините, из-за стенки». Он и АТС Мишке пробил исключительно ради этого — чтобы в нужный момент зазвонил нужный телефон. Словом, туман. Потом начались какие-то финансовые, вернее, налоговые проблемы. Тут я, честное слово, не понимаю. Мы не ангелы. Но то, что делаем мы, делают все. Почему начали с Лемеха?
— И что ты думаешь — почему? Не могла же ты не думать на эту тему.
— Ну, разумеется, — голова пухнет. Знаешь, я полагаю, что вся эта история чистой воды политика. Не рванули бы у Леонида его политические амбиции, никто бы и не обратил внимания на его налоговые грешки. И вот еще… Он довольно долго не был в Америке, ну сентябрь, понятно. Потом Ирак.
У меня сложилось впечатление, что про него все забыли, даже Стив, который звонил и писал постоянно. И тогда этот идиот решил напомнить о себе сам.
В Кремле устроили какое-то олигархическое сборище на предмет борьбы с коррупцией, насколько я понимаю. Позвали олигархов. Присутствует президент, разумеется. Все выступают в классических канонах о том, что коррупция — злейшее зло в России, хуже дураков и дорог, а вернее, и дураки и дороги тоже от нее, от коррупции, потому что воруют, когда строят, и воруют, когда учат. В таком духе. По сценарию. Разумеется, пресса. И вот доходит очередь до Лемеха, и он начинает нести такой бред. То есть — по существу — он говорит все правильно, но, во-первых, это правильное все и так знают, а во-вторых, выводы, которые он делает из этого «правильного», — чистой воды провокация и — в сущности — призыв к той самой смене системы государственного управления, о которой мы говорили. То есть сначала он говорит о взятках, о том, кто, кому, когда, сколько — называет имена министров, заместителей, губернаторов, еще каких-то чиновников из высших эшелонов власти, сдает с потрохами коллег — потому что рассказывает, как те дают.
И вдруг, как по команде, смягчает тон и произносит примирительно и многозначительно: «Казалось бы, после таких заявлений каждого второго в этом зале надо брать в наручники.»
Президент, буквально с каменным лицом, никогда не видела его таким, даже когда случались какие-то катастрофы, парирует ему. Первый раз, кстати, за всю речь:
— Ну, уж это не вам решать, кого брать в наручники и за что.
— Разумеется, — видно было, что Лемех напуган до смерти, но пытается сохранить лицо, — решать вам. Но наша страна, увы, имеет печальный опыт подобных акций. А все возвращается на круги своя. Неужто нет другого пути?
И. как ты понимаешь. начинает излагать ту самую концепцию парламентской республики. Народ в зале — сидящий так в кружочек, как сейчас у них модно, — в ярости. Его не то что слушать бы не стали, его просто вышвырнули бы за порог, если бы не президент. Он-то как раз слушает, и очень внимательно.
И постепенно, как мне кажется, даже смягчается. По крайней мере, когда Лемех закончил, он довольно мягко попенял ему, что, дескать, такие проекты надо готовить и предлагать в соответствующем формате. И что-то даже про то, что готов рассмотреть и встретится отдельно. Потом, правда, уже с металлом в голосе — про то, что вопросы коррупции и налоговых недоимок довольно остро стоят и в холдинге «Лемех», и если уж каяться прилюдно, то надо бы начинать с себя. Ну, на этом, собственно, все и кончилось.
Леонид выходил из зала, как прокаженный, — руки ему не подал никто. Кроме президента, когда прощался со всеми. И этим же вечером объявился Стив. По телефону, разумеется. Причем звонил мне и умолял приехать в Америку. Вместе с Леонидом. Причем едва ли не ближайшим рейсом. Я сказала, что никуда не поеду, а Леня как хочет. Ну, вот он и захотел — улетел. А я вытащила из сейфа программу и пошла куда глаза глядят. К тебе. Потому что не к кому больше. Папины друзья давно уж покойники, детей их я не знаю. А делать что-то надо. Потому что — смотри: Дума лемеховская процентов на шестьдесят. Совет федерации — он говорит, и того больше. Если он протащит эту программу и станет премьером, и мировое сообщество его подержит, то можешь считать, что нет больше такой страны — Россия.
— Ну, мать, это ты перегнула. Что ж он с ней сделает, с Россией?
— В том же сейфе, из которого я вытащила этот проект, лежат соглашения о переуступке пользования и совместном использовании, и еще что-то в этом духе — большинства нефтяных месторождений. То же — с Газпромом. Про предлагаемых партнеров ничего сказать не могу — не знаю, ничего не говорят мне названия каких-то корпораций и консорциумов.
— Но погоди, большинство нефтяных компаний, ну кроме Газпрома разве — частные структуры. Как премьер-министр — даже сам президент — может заставить их отдать свое каким-то безвестным корпорациям?
— А знаешь, сколько компромата на каждого из владельцев этих компаний, на детей, жен, прочих близких родственников? А счета у них — и, значит, основные капиталы — в каких банках? А серьезная недвижимость? И все это вместе называется — ры-ча-ги. Рычаги влияния. Так что можешь не сомневаться, возражающих будет немного, и с ними договорятся.
— Ну, хорошо, а народ?
— Кто? Хорошо это у покойного Филатова: «Там собрался у ворот этот, как его? — народ». А что народ? В жизни народа ничего не изменится. Ровным счетом ничего. Ну, спроси у своего массажиста сейчас, важно ему, кому принадлежит нефтяная компания «Лемех-групп», мне или какой-нибудь другой даме? И он тебе скажет — если будет, конечно, честен, что ему глубоко безразлично, чью — извини — задницу массировать. Мою или какой-нибудь дебелой тетки из Южного Техаса. Повизжит — безусловно, наша славная интеллигенция, но кто ж ее, убогую, когда слушал. Часть прикупят — и они завизжат прямо противоположное. Часть — припугнут, припомнят юношеское стукачество и доносы более зрелого возраста, половые излишества с лицами, не достигшими половой зрелости, незамеченный будто бы плагиат. Часть — оставят, как есть, визжащими — дабы у мирового сообщества сложилось впечатление плюрализма мнений и свободы слова. Впрочем, мировому сообществу в этом конкретном случае гораздо важнее будет наличие дешевого собственного топлива. И за это — за теплый камелек у рождественской елки — оно, прогрессивное мировое сообщество, с радостью забудет, что была на свете такая страна — Россия.
— И что же делать? Поднимать прессу? Сейчас не те времена, половина не поверит, другая половина побежит советоваться к хозяевам, а хозяева — как я понимаю — заседали за тем самым круглым столом. Им такие утечки ни к чему.
— Нет, никакой прессы. Завтра с тобой встретим Лемеха, я покаюсь, скажу, что дура баба, не видела действительной и полной картины мира, а ты разъяснила мне кое-что, и очень вдохновилась планами, и готова помогать. И все это будет очень достоверно и удачно, потому что Лемех действительно очень уважает тебя как политического журналиста и по-литтехнолога и говорит, с твоим уходом с телевидения не стало серьезной политической аналитики. Словом — Лемех будет рад, в этом я уверена абсолютно.
— Ну, допустим. А потом?
— Потом он идет на встречу с президентом. А оттуда — я уверена — выйдет или в наручниках, или в смирительной рубашке. Потому что такое нельзя спускать с рук безнаказанно.
— А если не выйдет, мало ли какие у президента соображения? И потом — вдруг на него действительно надавят из Вашингтона?
— Ну, не надо. Не убивай во мне последнюю надежду. Ну, посмотри — на него разве можно давить? Я вот, знаешь, я однажды спросила себя — чем мне симпатичен Путин? То есть не просто симпатичен, а кажется лучшим из всех бывших наших правителей. И не смогла ответить сразу. Но потом нашла ответ. Понимаешь, я человек очень совестливый, мне часто бывает стыдно не за себя. Ну, чтобы долго не объяснять — один пример. Мы с мамой возвращались откуда-то с юга, в купе, как водится, четыре человека — мама, я, какая-то незнакомая толстая женщина и молодой моряк. Ночь, укладываемся спать, и толстуха на нижней полке немедленно начинает храпеть. Да так громко! Долго ворочается мама — не может заснуть, морячок тоже, чувствуется, засыпает не сразу, но потом все они засыпают. А я нет. И вовсе не потому, что мне мешает храп. Мне стыдно. Стыдно до слез за эту храпящую чужую тетку, понимаешь?
— Теоретически — да. Хотя я совсем из другого теста. А главное, я пока не улавливаю связи между Путиным и храпящей теткой.
— Сейчас объясню. Вот смотри, я родилась при Хрущеве, понятное дело — помнить его не могла, но задним числом все эти истории с ботинками, кукурузой, бульдозерами вызывали у меня стыд. Потом Брежнев. Особенно поздний. Мучительно стыдно за все эти его ордена, «большие земли» и «сосиски сраные», потом Андропов — облавы в магазинах, показательные расправы с брежневской элитой, самоубийство Щелоковых — стыдно, потом Черненко — просто ходячий шамкающий труп, потом Горби — вечное вранье, ни одного прямого ответа, трусость в Форосе, потом Ельцин — ну, тут куда ни кинь — от моста до оркестра. И Путин. И я вспоминаю все его годы и понимаю, что ни разу мне не было стыдно, что он глава моей страны. Не согласна я с ним была, и не раз, злилась, раздражалась, смеялась — но стыдно не было. Ни разу.
— А «тырить», «мочить в сортире»?
— Так он говорит так, как говорит народ. Может, не литературно. Но метко. Газ у нас действительно не воровали, а тырили. Гадов надо мочить, где придется. Придется в сортире, значит, там. Смысл в том, что нет такой точки на земле, где их бы не замочили. И замочили же.
— Лиза, не знаю, как Путин, но ты говоришь как омоновец на зачистке.
— А я, некоторым образом, и есть — он.
— Ладно, боец Лемех, представим все же, что он выйдет из Кремля живой и невредимый. И совершенно свободный. Тогда.
— Тогда у меня остался папин наградной «вальтер».
— Вот и приехали: две голые бабы, в дорогом элитном spa, решают замочить одного из самых богатых людей России. Спасения ее, России, ради.
— Выходит, что так, — Лиза смотрит на меня без улыбки. — Если больше некому.
2001 ГОД. ВАШИНГТОН
Некоторое время Стив занят был переездом и обустройством своего нового офиса в NDI. Потом долгими пространными разговорами с тамошним руководством о том, чем — собственно — будет заниматься мистер Гарднер. Нет, все были просто в восторге и, безусловно, отдавали себя отчет в том, как им всем повезло в том, что мистер Гарднер будет теперь работать в NDI, но непонятно, ради какого собственного научного или педагогического подвига мистер Гарднер прибыл в институт, и в этой связи — какое подразделение осчастливить его присутствием. В итоге — после звонка Мадлен, как полагал Стив, хотя напрямую об этом никто не говорил, — его оставили в покое, взяв только обещание хоть иногда, изредка, когда группа будет очень-очень интересной и перспективной, прочитать пару лекций по планированию избирательных компаний. И Стив, разумеется, обещал. Потом оказалась, что зарплата Стива в NDI как-то непропорционально высока, но с этим Стив спорить не собирался, потом выяснилось, что Госдеп каким-то загадочным образом недоплатил ему приличную сумму за те поездки в «горячие точки», в которых он сопровождал Мадлен, словом, на Стива вдруг свалились довольно приличные деньги, и он решил поездить, покататься по Европе, добравшись даже, возможно, до России, чтобы неспешно оглядеться и подумать о будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Вам, впрочем, это можно не объяснять. Так вот, вчера от усталости и злости я пошла в кино.
— Одна?
— Ну, охрана, разумеется, находилась где-то поблизости. Но я надела свою любимую вязаную шапочку, джинсы, в которых пропалываю газон, и куртку, по-моему, купленную в Денвере по совету твоей мамы. И пошла в кино. К сожалению, весь этот маскарад был напрасным.
— Тебя узнали и попросили автограф?
— Нет. Но фильм был ужасным. Какая-то катастрофа: в городе проваливаются тротуары и рушатся дома. И море крови. И бесконечная панорама человеческого ужаса.
— «Апокалипсис»?
— Возможно. Честное слово, Стив, я не смотрю кино. И с этого ушла — не досмотрев. Но ассоциации — видишь — засели в подсознании.
— Они уже покинули его — ведь вы проговорили это вслух.
— Да? Тогда, пожалуй, я рискну отправиться домой и, может быть, даже заснуть.
— Ты доволен? — спросила Мадлен, когда они проводили Кондолизу до двери, а вернее, до плечистого охранника в дверном проеме.
— Да. Я хочу заниматься этим. Хотя, отправляясь сегодня утром к вам в офис, даже размышлял о том, что мозгам иногда тоже полезно отдохнуть.
— Жаль, что ты не сказал этого при Конди. Как профессиональный пианист, она объяснила бы тебе, что играть нужно ежедневно — иначе пальцы теряют гибкость, а руки уверенность и силу. С головой происходит то же самое, мой мальчик.
Стив уже садился в машину, когда, отворив дверь, Мадлен крикнула ему строгим профессорским голосом:
— И не забудь хоть иногда выходить на работу в NDI. Я проверю. Поначалу Стив на всю катушку врубил в машине своего любимого Диззи Гиллеспи. С переливами Шопена, сопровождавшими ужин, вышел некий перебор. Вдобавок Стив, не жаловал классику, отдавая предпочтение джазу. Но какая-то мысль настойчиво пульсировала в голове, требуя внимания и тишины. Он убрал звук. И благодарная мысль немедленно сложилась в короткую и ясную тезу, не требующую даже пояснений. Русским не повезло. Конди училась ненавидеть Советский Союз у того же человека, что и Мадлен. И все говорят, что она была хорошей ученицей.
2003 ГОД. МОСКВА
— Не кричи, — говорю я Лизе, но понимаю, что кричу сама. Шум воды термического источника, в который нас погрузили после обертывания, грохочет, как настоящий горный водопад. Конечно, записать здесь ничего невозможно — да и кому здесь писать, если мы сорвались из офиса и были в салоне уже через пятнадцать минут. Но и поговорить тут непросто. Особенно если кричать не хочется — будто внутренний цензор цепко держит изнутри. Быстро все же человек адаптируется к предлагаемым условиям, какими бы дискомфортными они ни были. Живуч человек. Потому что — приспособленец. Изловчившись — мы как-то устраиваемся, голова к голове, не без труда распластавшись телами на больших скользких валунах, по которым с грохотом катится поток прохладной минеральной воды.
— Я буду быстро, чтобы успеть.
— Но не в ущерб информативности и достоверности.
— Ладно. В общем, Леня вцепился в Госдеп мертвой хваткой, или они — в него, вероятно — это был обоюдный процесс.
— В 96-м приезжал, я так понимаю, полулегально и даже жил у нас в пустом доме на Новой Риге тот самый парень — Стив Гарднер, который и присмотрел Леонида. Лемех говорил, он должен был у нас же дома, приватно встречаться с Дьяченко, но после истории с коробочкой из-под ксерокса — умчался первым же рейсом. Причем, если я правильно поняла перед этим, его отчитала по телефону сама Мадлен Олбрайт. Так что птицей он был высокого полета. Однако влюбился.
— В тебя?
— Ну не в Лемеха же. И так смешно. Со взглядами, вздохами — в общем, восьмой класс, четвертая парта. Поговорить не решился. Но уезжая — оставил письмо. Трогательное. Будешь у меня — прочту.
— А он тебе — никак?
— Да ну. Не мой стиль. Этот — маленький клерк с большими перспективами. Умный чертовски. Тонкий. Ранимый. Сентиментальный.
— Ну, так…
— Нет, не мое. Да и не до него было.
— Я так понимаю, они видели Лемеха премьером после выборов.
— Лемех тоже так думал, но Стив объяснил ему, что Россия не готова к премьеру-еврею, да еще — банкиру. Лемех надулся, но потом они довольно долго говорили, и он отошел. Потом появилась команда этих — технологов, имиджмейкеров — словом, Леню начали к чему-то усиленно готовить.
— И он изменился. Заметно. Стал таким, знаешь, европейским интеллектуалом.
— Еще бы. Работает столько народу. Потом подкатили выборы в Госдуму. Представить не можешь, да и я до конца не могу, сколько денег мы вложили в кампанию. За одних коммунистов выложили 70 миллионов.
— Долларов?
— Ну, не рублей же.
— Яблоки — обошлись дешевле, миллионов в десять, по-моему, говорят, не побрезговали и СПС-ники. Но тут я мало что знаю.
— Иными словами, он готовит Думу под себя, а вернее — под то решение, которое она должна будет принять.
— Да.
— И ты уверена, что речь пойдет именно о том документе, который сейчас у меня.
— Он сам мне об этом сказал.
— А про взятку президенту?
— Тоже.
— Но это абсурд.
— И я так сказала.
— А он?
— А он ответил, что если все сорвется, первым трупом буду я. Потому что много знаю, но ни во что не верю. И еще потому что я гэбэшная сука, генетически не способная ни понять, ни тем более — поддержать его. Но это, как ты понимаешь, старая песня.
— Ты говоришь, он на днях встречается с Путиным? Между ними — вообще существуют какие-то отношения? Ну, ведь не первый раз они видятся? И вообще.
— Сейчас трудно сказать. Ты же слышала про равноудаление, и вроде он придерживается этого правила. Но Лемеху поначалу, мне казалось, он симпатизировал. Приезжал к нам в гимназию. Хвалил. Брал Леонида с собой в поездки, тот рассказывал потом, что сажал неизменно в первый, свой салон, в то время как некоторые министры довольствовались вторым. Но что и там было и как, ты ж понимаешь, я не знаю. Леня — великий мастер мистификаций. И манипуляций тоже. Сколько раз просил Мишку звонить по АТС-1, кода у нас какие-то люди: «Извините, премьер». «Извините, из-за стенки». Он и АТС Мишке пробил исключительно ради этого — чтобы в нужный момент зазвонил нужный телефон. Словом, туман. Потом начались какие-то финансовые, вернее, налоговые проблемы. Тут я, честное слово, не понимаю. Мы не ангелы. Но то, что делаем мы, делают все. Почему начали с Лемеха?
— И что ты думаешь — почему? Не могла же ты не думать на эту тему.
— Ну, разумеется, — голова пухнет. Знаешь, я полагаю, что вся эта история чистой воды политика. Не рванули бы у Леонида его политические амбиции, никто бы и не обратил внимания на его налоговые грешки. И вот еще… Он довольно долго не был в Америке, ну сентябрь, понятно. Потом Ирак.
У меня сложилось впечатление, что про него все забыли, даже Стив, который звонил и писал постоянно. И тогда этот идиот решил напомнить о себе сам.
В Кремле устроили какое-то олигархическое сборище на предмет борьбы с коррупцией, насколько я понимаю. Позвали олигархов. Присутствует президент, разумеется. Все выступают в классических канонах о том, что коррупция — злейшее зло в России, хуже дураков и дорог, а вернее, и дураки и дороги тоже от нее, от коррупции, потому что воруют, когда строят, и воруют, когда учат. В таком духе. По сценарию. Разумеется, пресса. И вот доходит очередь до Лемеха, и он начинает нести такой бред. То есть — по существу — он говорит все правильно, но, во-первых, это правильное все и так знают, а во-вторых, выводы, которые он делает из этого «правильного», — чистой воды провокация и — в сущности — призыв к той самой смене системы государственного управления, о которой мы говорили. То есть сначала он говорит о взятках, о том, кто, кому, когда, сколько — называет имена министров, заместителей, губернаторов, еще каких-то чиновников из высших эшелонов власти, сдает с потрохами коллег — потому что рассказывает, как те дают.
И вдруг, как по команде, смягчает тон и произносит примирительно и многозначительно: «Казалось бы, после таких заявлений каждого второго в этом зале надо брать в наручники.»
Президент, буквально с каменным лицом, никогда не видела его таким, даже когда случались какие-то катастрофы, парирует ему. Первый раз, кстати, за всю речь:
— Ну, уж это не вам решать, кого брать в наручники и за что.
— Разумеется, — видно было, что Лемех напуган до смерти, но пытается сохранить лицо, — решать вам. Но наша страна, увы, имеет печальный опыт подобных акций. А все возвращается на круги своя. Неужто нет другого пути?
И. как ты понимаешь. начинает излагать ту самую концепцию парламентской республики. Народ в зале — сидящий так в кружочек, как сейчас у них модно, — в ярости. Его не то что слушать бы не стали, его просто вышвырнули бы за порог, если бы не президент. Он-то как раз слушает, и очень внимательно.
И постепенно, как мне кажется, даже смягчается. По крайней мере, когда Лемех закончил, он довольно мягко попенял ему, что, дескать, такие проекты надо готовить и предлагать в соответствующем формате. И что-то даже про то, что готов рассмотреть и встретится отдельно. Потом, правда, уже с металлом в голосе — про то, что вопросы коррупции и налоговых недоимок довольно остро стоят и в холдинге «Лемех», и если уж каяться прилюдно, то надо бы начинать с себя. Ну, на этом, собственно, все и кончилось.
Леонид выходил из зала, как прокаженный, — руки ему не подал никто. Кроме президента, когда прощался со всеми. И этим же вечером объявился Стив. По телефону, разумеется. Причем звонил мне и умолял приехать в Америку. Вместе с Леонидом. Причем едва ли не ближайшим рейсом. Я сказала, что никуда не поеду, а Леня как хочет. Ну, вот он и захотел — улетел. А я вытащила из сейфа программу и пошла куда глаза глядят. К тебе. Потому что не к кому больше. Папины друзья давно уж покойники, детей их я не знаю. А делать что-то надо. Потому что — смотри: Дума лемеховская процентов на шестьдесят. Совет федерации — он говорит, и того больше. Если он протащит эту программу и станет премьером, и мировое сообщество его подержит, то можешь считать, что нет больше такой страны — Россия.
— Ну, мать, это ты перегнула. Что ж он с ней сделает, с Россией?
— В том же сейфе, из которого я вытащила этот проект, лежат соглашения о переуступке пользования и совместном использовании, и еще что-то в этом духе — большинства нефтяных месторождений. То же — с Газпромом. Про предлагаемых партнеров ничего сказать не могу — не знаю, ничего не говорят мне названия каких-то корпораций и консорциумов.
— Но погоди, большинство нефтяных компаний, ну кроме Газпрома разве — частные структуры. Как премьер-министр — даже сам президент — может заставить их отдать свое каким-то безвестным корпорациям?
— А знаешь, сколько компромата на каждого из владельцев этих компаний, на детей, жен, прочих близких родственников? А счета у них — и, значит, основные капиталы — в каких банках? А серьезная недвижимость? И все это вместе называется — ры-ча-ги. Рычаги влияния. Так что можешь не сомневаться, возражающих будет немного, и с ними договорятся.
— Ну, хорошо, а народ?
— Кто? Хорошо это у покойного Филатова: «Там собрался у ворот этот, как его? — народ». А что народ? В жизни народа ничего не изменится. Ровным счетом ничего. Ну, спроси у своего массажиста сейчас, важно ему, кому принадлежит нефтяная компания «Лемех-групп», мне или какой-нибудь другой даме? И он тебе скажет — если будет, конечно, честен, что ему глубоко безразлично, чью — извини — задницу массировать. Мою или какой-нибудь дебелой тетки из Южного Техаса. Повизжит — безусловно, наша славная интеллигенция, но кто ж ее, убогую, когда слушал. Часть прикупят — и они завизжат прямо противоположное. Часть — припугнут, припомнят юношеское стукачество и доносы более зрелого возраста, половые излишества с лицами, не достигшими половой зрелости, незамеченный будто бы плагиат. Часть — оставят, как есть, визжащими — дабы у мирового сообщества сложилось впечатление плюрализма мнений и свободы слова. Впрочем, мировому сообществу в этом конкретном случае гораздо важнее будет наличие дешевого собственного топлива. И за это — за теплый камелек у рождественской елки — оно, прогрессивное мировое сообщество, с радостью забудет, что была на свете такая страна — Россия.
— И что же делать? Поднимать прессу? Сейчас не те времена, половина не поверит, другая половина побежит советоваться к хозяевам, а хозяева — как я понимаю — заседали за тем самым круглым столом. Им такие утечки ни к чему.
— Нет, никакой прессы. Завтра с тобой встретим Лемеха, я покаюсь, скажу, что дура баба, не видела действительной и полной картины мира, а ты разъяснила мне кое-что, и очень вдохновилась планами, и готова помогать. И все это будет очень достоверно и удачно, потому что Лемех действительно очень уважает тебя как политического журналиста и по-литтехнолога и говорит, с твоим уходом с телевидения не стало серьезной политической аналитики. Словом — Лемех будет рад, в этом я уверена абсолютно.
— Ну, допустим. А потом?
— Потом он идет на встречу с президентом. А оттуда — я уверена — выйдет или в наручниках, или в смирительной рубашке. Потому что такое нельзя спускать с рук безнаказанно.
— А если не выйдет, мало ли какие у президента соображения? И потом — вдруг на него действительно надавят из Вашингтона?
— Ну, не надо. Не убивай во мне последнюю надежду. Ну, посмотри — на него разве можно давить? Я вот, знаешь, я однажды спросила себя — чем мне симпатичен Путин? То есть не просто симпатичен, а кажется лучшим из всех бывших наших правителей. И не смогла ответить сразу. Но потом нашла ответ. Понимаешь, я человек очень совестливый, мне часто бывает стыдно не за себя. Ну, чтобы долго не объяснять — один пример. Мы с мамой возвращались откуда-то с юга, в купе, как водится, четыре человека — мама, я, какая-то незнакомая толстая женщина и молодой моряк. Ночь, укладываемся спать, и толстуха на нижней полке немедленно начинает храпеть. Да так громко! Долго ворочается мама — не может заснуть, морячок тоже, чувствуется, засыпает не сразу, но потом все они засыпают. А я нет. И вовсе не потому, что мне мешает храп. Мне стыдно. Стыдно до слез за эту храпящую чужую тетку, понимаешь?
— Теоретически — да. Хотя я совсем из другого теста. А главное, я пока не улавливаю связи между Путиным и храпящей теткой.
— Сейчас объясню. Вот смотри, я родилась при Хрущеве, понятное дело — помнить его не могла, но задним числом все эти истории с ботинками, кукурузой, бульдозерами вызывали у меня стыд. Потом Брежнев. Особенно поздний. Мучительно стыдно за все эти его ордена, «большие земли» и «сосиски сраные», потом Андропов — облавы в магазинах, показательные расправы с брежневской элитой, самоубийство Щелоковых — стыдно, потом Черненко — просто ходячий шамкающий труп, потом Горби — вечное вранье, ни одного прямого ответа, трусость в Форосе, потом Ельцин — ну, тут куда ни кинь — от моста до оркестра. И Путин. И я вспоминаю все его годы и понимаю, что ни разу мне не было стыдно, что он глава моей страны. Не согласна я с ним была, и не раз, злилась, раздражалась, смеялась — но стыдно не было. Ни разу.
— А «тырить», «мочить в сортире»?
— Так он говорит так, как говорит народ. Может, не литературно. Но метко. Газ у нас действительно не воровали, а тырили. Гадов надо мочить, где придется. Придется в сортире, значит, там. Смысл в том, что нет такой точки на земле, где их бы не замочили. И замочили же.
— Лиза, не знаю, как Путин, но ты говоришь как омоновец на зачистке.
— А я, некоторым образом, и есть — он.
— Ладно, боец Лемех, представим все же, что он выйдет из Кремля живой и невредимый. И совершенно свободный. Тогда.
— Тогда у меня остался папин наградной «вальтер».
— Вот и приехали: две голые бабы, в дорогом элитном spa, решают замочить одного из самых богатых людей России. Спасения ее, России, ради.
— Выходит, что так, — Лиза смотрит на меня без улыбки. — Если больше некому.
2001 ГОД. ВАШИНГТОН
Некоторое время Стив занят был переездом и обустройством своего нового офиса в NDI. Потом долгими пространными разговорами с тамошним руководством о том, чем — собственно — будет заниматься мистер Гарднер. Нет, все были просто в восторге и, безусловно, отдавали себя отчет в том, как им всем повезло в том, что мистер Гарднер будет теперь работать в NDI, но непонятно, ради какого собственного научного или педагогического подвига мистер Гарднер прибыл в институт, и в этой связи — какое подразделение осчастливить его присутствием. В итоге — после звонка Мадлен, как полагал Стив, хотя напрямую об этом никто не говорил, — его оставили в покое, взяв только обещание хоть иногда, изредка, когда группа будет очень-очень интересной и перспективной, прочитать пару лекций по планированию избирательных компаний. И Стив, разумеется, обещал. Потом оказалась, что зарплата Стива в NDI как-то непропорционально высока, но с этим Стив спорить не собирался, потом выяснилось, что Госдеп каким-то загадочным образом недоплатил ему приличную сумму за те поездки в «горячие точки», в которых он сопровождал Мадлен, словом, на Стива вдруг свалились довольно приличные деньги, и он решил поездить, покататься по Европе, добравшись даже, возможно, до России, чтобы неспешно оглядеться и подумать о будущем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40