Они уже не бравировали своей независимостью, зато стремительно росли и матерели на сытых кормах щедрых поначалу спонсоров, которые тогда еще стеснялись откровенно называться хозяевами. Словом, мой мудрый приятель, решил, что настало время мою судьбу устроить подобным же образом.
И как-то раз, теплым осенним днем мы отправились поужинать в загородный офис некоего молодого талантливого предпринимателя, который не прочь заняться собственной пропагандой, да и вообще на всякий случай, обзавестись небольшой телекомпанией. Случаи, как известно, бывают разные и стремление молодого, начинающего, но очень быстро растущего российского капиталиста, было вполне понятно.
Обед удался на славу.
Потом, Егор, который, разумеется, подвозил меня домой, как водится, попросил чашку кофе… С того памятного вечера мы жили вместе.
Тогда и начались безумства.
К примеру, поужинав поздно вечером в одном из лучших московских ресторанов ( это был принцип Егора: потреблять все только самое лучшее) и объехав до рассвета пару-тройку модных ночных клубов, где плясали не жалея подошв, мы часов в пять или шесть утра вдруг направлялись на один из московских вокзалов и, запретив охране Егора, следовать за нами, вваливались в полусонный зал ожидания.
Там, осмотревшись некоторое время и оценив ситуацию, мы подсаживались поочередно к разным людям, озадачивая их, к примеру, вопросом, за кого собираются они голосовать на предстоящих президентских выборах ( дело было как раз весною 1996 года ).
Самое странное, что сонные, измученные ожиданием, люди нас ни разу не били и даже не пытались дать по физиономии, напротив, большинство из них охотно вступало в беседу, пространно рассуждая о сильных и слабых сторонах Ельцина.
Однажды за этим занятием нас застукал наряд милиции, состоящий из двух явно не московского происхождения сержантов. Поначалу сержанты отнеслись к нам подозрительно и, как следствие, немедленно потребовали предъявить документы. Егор документы предъявлять отказался, явно рассчитывая на продолжение спектакля, и не ошибся. Нас вежливо доставили в дежурную часть привокзальной милиции, и там у грязной стойки, отделявшей дежурного от остального помещения, большую часть которую занимал «обезъянник» ( клетка в которой временно содержались человекообразные существа без возраста и пола, собранные этой ночью на вокзале ), Егор, наконец смилостивился надо мной, и документы предъявил. В них значилось, что он ни много не мало экономический советник одного и вице-премьеров российского правительства. Далее произошло неожиданное: дискуссия, начатая нами в зале ожидания вспыхнула с новой силой. В ней принимали участи все: и милицейский дежурный, и доставивший нас наряд, и даже некоторые обитатели «обезъянника», которые могли в тот момент относительно внятно выражать свои мысли.
Потом мы пили водку, которой угощали нас политизированные милиционеры, и закусывали горячими сосками, доставленными в дежурную часть из ближайшего ларька на перроне.
Сосиски были разложены на газете, и откусив, их следовало по очереди, макать в пластиковый стаканчик, в который щедрая рука хозяйки ( или хозяина ) ларька плеснула густой ярко красной, обжигающей жидкости, отдаленно напоминающей кетчуп.
Вокзал мы покинули, когда над Москвой уже разрумянился веселый прохладный рассвет, честно обменявшись с милиционерами телефонами. На всякий случай.
Наряженная охрана мрачно ожидала у нас возле глянцевого черного лимузина, одинокого на желтом фоне мятых, как консервные банки, такси.
— Если сегодня мы с тобой умрем от пищевого отравления, будет довольно сложно определить что стало его причиной: устрицы в « Театро» или сосиски на вокзале, — заметила я, оскверняя благоухающие недра благородной машины запахом дешевой водки и вокзальных сосисок — Разумеется, устрицы. В этом у меня нет никаких сомнений — немедленно отозвался Егор, и привлекая меня к себе, горячо дохнул в лицо резким духом кетчупа.
В наших предрассветных визитах на вокзалы, не было ничего уничижительного для людей, коротающих там нелегкую пассажирскую или вовсе бездомную долю. Мы ехали не вокзал не развлекаться чужим убожеством, и уж тем более, не издеваться над ним. Нет! В те минуты, нам было действительно интересно, что думают разные люди, а не только те, что отплясывали с нами на сияющих площадках ночных клубов.
Такой вот был безумный порыв.
Были и другие.
Было лето, и мы уже некоторое время жили за городом, в огромном коттедже, более напоминающем средневековый замок, который Егор довольно быстро возвел для нас прямо в лесу на берегу Москва — реки. Место, которое он выбрал для нашего жилья было сказочным ( впрочем, Егор всегда был верен себе, а значит, ему должно было принадлежать все самое лучшее ), едва не лучшим на всей супер — элитной Рублевке.
Забор был высоким, как требовали того не интересы безопасности, но — условия игры. Забрался на эту ступень общественной иерархии, будь добр их соблюдать.
Иначе, — избави Бог! — прослывешь белой вороной. Птицы эти в наших краях, как известно, живут недолго.
Так вот забор должен был быть высоким, кирпичным, красным «Каждый построил себе по маленькому Кремлю, — заметил как-то Егор воскресным днем объезжая окрестности, — на всякий случай. А случаи, как известно, бываю всякие» На заборе имелось все, что должно было иметься: камеры слежения, хитрые датчики и прочая модная охранная техника. Но в самом заборе, кроме главных торжественных ворот, с колоннами, домом охраны и только что без флагштока для поднятия фамильного флага, имелась еще маленькая неприметная калитка, сразу за которой начинались узкие деревянные ступени, ведущие к воде.
Итак, было лето, в окна нашей спальни выходящие прямо на реку и как раз на ту заветную калиточку, вливалась предрассветная речная прохлада, свежий ветер и гомон пробудившихся птичьих стай, но этого показалось Егору мало.
В нем бурлило очередное безумство — Вставай! — бесцеремонно растолкал он меня и, не давая опомниться и возмутиться, скомандовал. — Бери подушки, два пледа, бутылку шампанского, фужеры, фрукты — Зачем? — я еще не очень понимала, на каком нахожусь свете и что происходит вокруг — Как ты не понимаешь? Рассвет пойдем встречать на берег. Быстрей, солнце вот-вот взойдет!
Я оценила идею и проявила чудеса оперативности: мы успели.
Думаю, наша недремлющая охрана, не смогла удержать в себе столь красочную историю о хозяйских причудах и поделилась ею с охраной соседской, а та… Словом, эпизод пополнил список наших с Егором безумств.
Были, разумеется, причуды и поменьше.
Например, возвратившись домой, Егор врывался ко мне с корзиной наполненной фруктами, из чего следовало, что по дороге он совершил набег на рынок.
— Слушай! — Вопил он, совершенно потрясенный, — я только что изобрел новое лакомство. Давай немедленно пробовать.
— Готовить долго? — осторожно интересовалась я, в принципе, уже привыкшая ко всему — Вообще не надо! — великодушничал Егор. — Просто груши в меду.
Представляешь! Я вдруг представил, как это вкусно. Давай быстрей мой груши.
Мед я тоже купил.
— Милый, — пыталась я остудить его пыл. — это лакомство известно было еще при царе — деспоте Иване Васильевиче. Где-то точно описано, то ли в "
Князе Серебряном", то ли в какой-то сказке. Я читала.
— Глупости! — Безапелляционно, как всегда, заявлял Егор, — Я же про это не читал, я точно помню. Значит, сейчас это придумал я! И нечего преумалять мои таланты. Мой, лучше, груши!
— Однажды, ты напишешь « Войну и мир», потому что Толстого ты тоже не читал из-за нравственного с ним несогласия — А что? И это будет моя « Война и мир»! И никто не убедит меня в обратном.
Так мы и жили целых семь с половиной лет.
Разумеется, безумства случались не так уж часто и большее время мы проводили вполне достойно, как и подобает несколько экзальтированной, но бесспорно, принадлежащей к" светскому обществу" паре, единственным изъяном которой было отсутствие детей. Но это была отдельная, запретная для всех, закрытая для обсуждения даже с самыми близкими и закадычными… и т. д. Это было только наше с ним, и все в конце концов с этим смирились.
Теперь, когда Егора нет на этой земле, наверное, я могу произнести вслух, что детей не могло быть у него, а брать чужих он категорически не желал. Я, глупая, надеялась, что со временем, когда он станет старше, сумею уговорить его. Однако, времени-то этого у меня, как раз и не было.
Это странно, но до той поры, когда задушевная подруга с внутренней дрожью в голосе не произнесла ту самую классическую и банальную одновременно фразу, про «другую женщину», я была уверена, что мы с Егором будем жить долго, возможно, не всегда счастливо, но умрем, а вернее погибнем в автомобильной катастрофе, в один день. Как в сказке.
Это была странная, совершенно беспочвенная и немотивированная, но, тем не менее, очень прочно сидящая в моем сознании уверенность. И, в конце концов, я решила, что, видимо, так все и произойдет.
В принципе, это был не самый плохой исход.
Однако судьба готовила мне финал, куда более страшный, обидный, унизительный и несправедливый.
Говорить со мной по возвращении Егор не захотел.
Я все-таки позвонила ему, чтобы услышать в трубке то же, что прочитала на бумаге.
И те же чертики дразнились и корчили мне отвратительные рожи в напряженных длинных паузах, так же, как между строк проклятого письма.
— Зачем? — спросил он меня, когда я попросила о встрече и разговоре.
Большего, чем я написал, я не скажу. — Мы помолчали — Но неужели ты можешь, после всего, что было… — я не сумела закончить фразу, заплакав, унизительно и обидно — Как видишь, смог — поставил он точку, предваряя продолжение моего вопроса. И снова замолчал. Сквозь разделяющее нас расстояние я чувствовала, что более всего на свете ему хочется сейчас повесть трубку — Прости меня — выдавил он из себя наконец, но отчетливо различимая мною досадливая интонация, лучше всяких слов сказала, что он вовсе не считает себя виноватым. Я молчала, слезы мешали мне говорить и думать, а рыдать в трубку — было слишком уж унизительным. — Прощай. — Он наконец-то решил оборвать этот ни к чему не ведущий, тяжелый разговор. — Не звони мне, пожалуйста. — И он положил трубку.
Я тупо послушала некоторое время короткие гудки отбоя, бьющие прямо в ухо и почти физически ощутимые, поплакала еще немного и вдруг поняла, что последнюю фразу сказал не Егор. То есть у меня не было не малейшего повода сомневаться в том, что все время этого мучительного и постыдного для меня разговора, от начала и до конца моим собеседником был именно он.
Но последняя фраза просто не могла быть произнесена Егором. Потому что он, по крайней мере, тот Егор, с которым я прожила семь с половиной лет, должен, нет, обязан был быть абсолютно уверен, что я не стану ему звонить после всего, что было им написано и сказано.
Это было на сто процентов так и не иначе.
Так кто же беседовал со мной?
Подруга, сохранившаяся с прошлых времен, та самая, с внутренней дрожью в голосе, единственная, оказалась рядом со мной в эти дни, ибо Егор каким-то удивительным образом умудрился оторвать меня от моего прошлого, включая прошлые интересы, работу, квартиру и главное — многочисленных некогда настоящих, преданных друзей и просто приятелей.
Да и не оторвать вовсе, а вырвать с корнем, причем так виртуозно, что я до поры этого просто не замечала.
Впрочем, сейчас я несколько лукавлю, и мне стыдно.
Конечно, я начала замечать этот постепенно засасывающий меня вакуум, задолго до наступления страшной поры одиночества.
Люди, и в их числе очень дорогие мне, пропадали из моей жизни, разумеется, не друг, не по мановению волшебной палочки коварного кудесника — Егора. Нет. Поначалу они даже с радостью, замешанной правда на изрядной доле любопытства ( как там живут эти представители новой популяции соотечественников за высокими заборами их домов, которые действительно — крепости? ) и скептицизма (анекдоты про "спиленных гимнастов " уже вовсю гуляли по Москве) приезжали к нам едва ли не каждый уик-энд на шашлыки, на фондю, на молодого кабанчика, заваленного Егором на охоте, просто поразмяться на зеленой молодой траве.
Но трава при ближайшем рассмотрении оказалась английским газоном.
Разминаться на нем босыми ножками почему-то было не очень удобно.
А шашлыки наши! Они были великолепны — кто же станет спорить, но их подносили на тарелках мейсоновского фарфора официанты в белых перчатках.
А ребята мои по привычке, на дачу ехали в джинсах и везли купленное по дороге грузинское вино « Хванчкара», и гитары везли они с собой, потому что раньше любили мы петь под «Хванчкару». Но теперь петь было неловко: Егор непременно приглашал на выходные кого — ни — будь из песенных звезд, и те честно отрабатывали оговоренный заранее и щедро оплаченный репертуар.
Словом, ездить к нам стали все реже, хотя каждый раз рассаживая гостей по машинам, Егор, сияя своей голивудской улыбкой хлопал мужчин по плечам и называл «стариками», а женщин нежно целовал, ласково заглядывая в глаза — он умел быть милым, как… принц Уэльский во время посещения сельского съезда каких-нибудь заслуженных британских фермеров.
И ребята уезжали со смешанным чувством собственной неполноценности и неизбежной зависти, которую большинство из них в светлые души свои пускать категорически не желало.
Потому, — рассуждало большинство из них, — не проще ли оставить Кесарю — Кесарево, и, не объявляя войны дворцам ( ибо большевиков среди моих друзей не было ) просто держаться от них подальше. Себе дороже и спокойнее.
Я пыталась говорить об этом Егору.
— Ерунда! — ответил обладатель, улыбаясь одной из самых плюшевых своих улыбок. — Вернее: абсолютная истина. Они отдаляются от нас и твои, и мои близкие люди, без которых, казалось, невозможно и дня прожить. Посыл верный.
Но вывод, как всегда, ошибочен. Никого не обижаем мы своим образом жизни.
Образом жизни вообще обидеть можно только дурака и лентяя, а твои ребята не из таких, я же вижу. Просто, они понимают, что не нужны нам. И знаешь почему? Потому, что мы — са — мо — дос — та — точ — ны! Понятно тебе, чукча?
— Он близко смотрел мне в глаза, словно проникая внутрь меня взглядом, его мысли растворялись во мне, сплетаясь с моими — и найдется ли кто мудрый, кто скажет мне, как и, главное — кому?! в этом случае следовало возражать.
Я соглашалась.
И с каждым днем вакуум затягивал меня в свои звенящие пустоты все более и более глубоко и безвозвратно. Однако этого ощутить в ту пору было невозможно, ибо все пространство вокруг меня было заполнено одной единственной персоной. И ее, удивительным образом на все это пространство хватало.
Единственная подруга выжила в этом вакууме каким-то чудом. Теперь мне казалось, что Егор попросту не разглядел ее, когда освобождал для себя сферу обитания. Слишком уж она была тусклой, немногословной, малоподвижной и как-то незаметно — полезной. Она была из той категории женщин, которые всегда добровольно берутся резать салаты и мыть посуду. Разумеется, как и предписано женщинам этой категории, она была не замужем, страдала избыточным весом, с которым упрямо, но безуспешно боролась, и всегда располагала свободным временем, чтобы прийти на помощь.
Словом, каким-то чудом она уцелела в той среде, которую создал вокруг нас Егор, возможно совершенно искренне полагая, что и сам будет существовать в ней до конца своих дней. В этом случае, винить его было совершенно не в чем: для двоих среда была вполне пригодна и даже комфортна.
Но для одной она была не просто тяжела или невыносима — губительна! — в том готова принести я любую клятву.
Я бы и погибла, возможно, банально наглотавшись какой — ни — будь дряни. От более радикальных методов меня, как ни странно, удержало бы собственное самолюбие: предстать перед публикой, в рядах которой наверняка ( ну не дьявол же он во полти человеческой! ) окажется и Егор, раздавленной колесами допотопного паровоза или даже вполне современного вагона метрополитена, или явиться напоследок в виде бесформенного мешка с раздробленными костями, вследствие падения с высоты — нет, этого мое самолюбие, не позволило бы мне никогда. А вот мирно уснуть в собственной постели, вымыв и красиво уложив накануне волосы — это, пожалуй, я смогла бы исполнить вполне.
Верная подруга сделать этого мне не позволила.
Без лишних слов, она деловито, по-хозяйски поселилась в моей квартире, разбавляя мое одиночество своим почти незаметным присутствием.
Итак, я начинала новую жизнь, располагая проверенной временем и бедою подругой.
Старой, но довольно уютной и вполне приличной даже по меркам прошлой жизни, квартирой.
Еще более приличной, потому что прикатила она аккурат из прошлой жизни машиной и некоторой суммой денег, оставшихся с прошлых, телевизионных времен, которых, при условии здоровой жесткой экономии, могло хватить на пару-тройку месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
И как-то раз, теплым осенним днем мы отправились поужинать в загородный офис некоего молодого талантливого предпринимателя, который не прочь заняться собственной пропагандой, да и вообще на всякий случай, обзавестись небольшой телекомпанией. Случаи, как известно, бывают разные и стремление молодого, начинающего, но очень быстро растущего российского капиталиста, было вполне понятно.
Обед удался на славу.
Потом, Егор, который, разумеется, подвозил меня домой, как водится, попросил чашку кофе… С того памятного вечера мы жили вместе.
Тогда и начались безумства.
К примеру, поужинав поздно вечером в одном из лучших московских ресторанов ( это был принцип Егора: потреблять все только самое лучшее) и объехав до рассвета пару-тройку модных ночных клубов, где плясали не жалея подошв, мы часов в пять или шесть утра вдруг направлялись на один из московских вокзалов и, запретив охране Егора, следовать за нами, вваливались в полусонный зал ожидания.
Там, осмотревшись некоторое время и оценив ситуацию, мы подсаживались поочередно к разным людям, озадачивая их, к примеру, вопросом, за кого собираются они голосовать на предстоящих президентских выборах ( дело было как раз весною 1996 года ).
Самое странное, что сонные, измученные ожиданием, люди нас ни разу не били и даже не пытались дать по физиономии, напротив, большинство из них охотно вступало в беседу, пространно рассуждая о сильных и слабых сторонах Ельцина.
Однажды за этим занятием нас застукал наряд милиции, состоящий из двух явно не московского происхождения сержантов. Поначалу сержанты отнеслись к нам подозрительно и, как следствие, немедленно потребовали предъявить документы. Егор документы предъявлять отказался, явно рассчитывая на продолжение спектакля, и не ошибся. Нас вежливо доставили в дежурную часть привокзальной милиции, и там у грязной стойки, отделявшей дежурного от остального помещения, большую часть которую занимал «обезъянник» ( клетка в которой временно содержались человекообразные существа без возраста и пола, собранные этой ночью на вокзале ), Егор, наконец смилостивился надо мной, и документы предъявил. В них значилось, что он ни много не мало экономический советник одного и вице-премьеров российского правительства. Далее произошло неожиданное: дискуссия, начатая нами в зале ожидания вспыхнула с новой силой. В ней принимали участи все: и милицейский дежурный, и доставивший нас наряд, и даже некоторые обитатели «обезъянника», которые могли в тот момент относительно внятно выражать свои мысли.
Потом мы пили водку, которой угощали нас политизированные милиционеры, и закусывали горячими сосками, доставленными в дежурную часть из ближайшего ларька на перроне.
Сосиски были разложены на газете, и откусив, их следовало по очереди, макать в пластиковый стаканчик, в который щедрая рука хозяйки ( или хозяина ) ларька плеснула густой ярко красной, обжигающей жидкости, отдаленно напоминающей кетчуп.
Вокзал мы покинули, когда над Москвой уже разрумянился веселый прохладный рассвет, честно обменявшись с милиционерами телефонами. На всякий случай.
Наряженная охрана мрачно ожидала у нас возле глянцевого черного лимузина, одинокого на желтом фоне мятых, как консервные банки, такси.
— Если сегодня мы с тобой умрем от пищевого отравления, будет довольно сложно определить что стало его причиной: устрицы в « Театро» или сосиски на вокзале, — заметила я, оскверняя благоухающие недра благородной машины запахом дешевой водки и вокзальных сосисок — Разумеется, устрицы. В этом у меня нет никаких сомнений — немедленно отозвался Егор, и привлекая меня к себе, горячо дохнул в лицо резким духом кетчупа.
В наших предрассветных визитах на вокзалы, не было ничего уничижительного для людей, коротающих там нелегкую пассажирскую или вовсе бездомную долю. Мы ехали не вокзал не развлекаться чужим убожеством, и уж тем более, не издеваться над ним. Нет! В те минуты, нам было действительно интересно, что думают разные люди, а не только те, что отплясывали с нами на сияющих площадках ночных клубов.
Такой вот был безумный порыв.
Были и другие.
Было лето, и мы уже некоторое время жили за городом, в огромном коттедже, более напоминающем средневековый замок, который Егор довольно быстро возвел для нас прямо в лесу на берегу Москва — реки. Место, которое он выбрал для нашего жилья было сказочным ( впрочем, Егор всегда был верен себе, а значит, ему должно было принадлежать все самое лучшее ), едва не лучшим на всей супер — элитной Рублевке.
Забор был высоким, как требовали того не интересы безопасности, но — условия игры. Забрался на эту ступень общественной иерархии, будь добр их соблюдать.
Иначе, — избави Бог! — прослывешь белой вороной. Птицы эти в наших краях, как известно, живут недолго.
Так вот забор должен был быть высоким, кирпичным, красным «Каждый построил себе по маленькому Кремлю, — заметил как-то Егор воскресным днем объезжая окрестности, — на всякий случай. А случаи, как известно, бываю всякие» На заборе имелось все, что должно было иметься: камеры слежения, хитрые датчики и прочая модная охранная техника. Но в самом заборе, кроме главных торжественных ворот, с колоннами, домом охраны и только что без флагштока для поднятия фамильного флага, имелась еще маленькая неприметная калитка, сразу за которой начинались узкие деревянные ступени, ведущие к воде.
Итак, было лето, в окна нашей спальни выходящие прямо на реку и как раз на ту заветную калиточку, вливалась предрассветная речная прохлада, свежий ветер и гомон пробудившихся птичьих стай, но этого показалось Егору мало.
В нем бурлило очередное безумство — Вставай! — бесцеремонно растолкал он меня и, не давая опомниться и возмутиться, скомандовал. — Бери подушки, два пледа, бутылку шампанского, фужеры, фрукты — Зачем? — я еще не очень понимала, на каком нахожусь свете и что происходит вокруг — Как ты не понимаешь? Рассвет пойдем встречать на берег. Быстрей, солнце вот-вот взойдет!
Я оценила идею и проявила чудеса оперативности: мы успели.
Думаю, наша недремлющая охрана, не смогла удержать в себе столь красочную историю о хозяйских причудах и поделилась ею с охраной соседской, а та… Словом, эпизод пополнил список наших с Егором безумств.
Были, разумеется, причуды и поменьше.
Например, возвратившись домой, Егор врывался ко мне с корзиной наполненной фруктами, из чего следовало, что по дороге он совершил набег на рынок.
— Слушай! — Вопил он, совершенно потрясенный, — я только что изобрел новое лакомство. Давай немедленно пробовать.
— Готовить долго? — осторожно интересовалась я, в принципе, уже привыкшая ко всему — Вообще не надо! — великодушничал Егор. — Просто груши в меду.
Представляешь! Я вдруг представил, как это вкусно. Давай быстрей мой груши.
Мед я тоже купил.
— Милый, — пыталась я остудить его пыл. — это лакомство известно было еще при царе — деспоте Иване Васильевиче. Где-то точно описано, то ли в "
Князе Серебряном", то ли в какой-то сказке. Я читала.
— Глупости! — Безапелляционно, как всегда, заявлял Егор, — Я же про это не читал, я точно помню. Значит, сейчас это придумал я! И нечего преумалять мои таланты. Мой, лучше, груши!
— Однажды, ты напишешь « Войну и мир», потому что Толстого ты тоже не читал из-за нравственного с ним несогласия — А что? И это будет моя « Война и мир»! И никто не убедит меня в обратном.
Так мы и жили целых семь с половиной лет.
Разумеется, безумства случались не так уж часто и большее время мы проводили вполне достойно, как и подобает несколько экзальтированной, но бесспорно, принадлежащей к" светскому обществу" паре, единственным изъяном которой было отсутствие детей. Но это была отдельная, запретная для всех, закрытая для обсуждения даже с самыми близкими и закадычными… и т. д. Это было только наше с ним, и все в конце концов с этим смирились.
Теперь, когда Егора нет на этой земле, наверное, я могу произнести вслух, что детей не могло быть у него, а брать чужих он категорически не желал. Я, глупая, надеялась, что со временем, когда он станет старше, сумею уговорить его. Однако, времени-то этого у меня, как раз и не было.
Это странно, но до той поры, когда задушевная подруга с внутренней дрожью в голосе не произнесла ту самую классическую и банальную одновременно фразу, про «другую женщину», я была уверена, что мы с Егором будем жить долго, возможно, не всегда счастливо, но умрем, а вернее погибнем в автомобильной катастрофе, в один день. Как в сказке.
Это была странная, совершенно беспочвенная и немотивированная, но, тем не менее, очень прочно сидящая в моем сознании уверенность. И, в конце концов, я решила, что, видимо, так все и произойдет.
В принципе, это был не самый плохой исход.
Однако судьба готовила мне финал, куда более страшный, обидный, унизительный и несправедливый.
Говорить со мной по возвращении Егор не захотел.
Я все-таки позвонила ему, чтобы услышать в трубке то же, что прочитала на бумаге.
И те же чертики дразнились и корчили мне отвратительные рожи в напряженных длинных паузах, так же, как между строк проклятого письма.
— Зачем? — спросил он меня, когда я попросила о встрече и разговоре.
Большего, чем я написал, я не скажу. — Мы помолчали — Но неужели ты можешь, после всего, что было… — я не сумела закончить фразу, заплакав, унизительно и обидно — Как видишь, смог — поставил он точку, предваряя продолжение моего вопроса. И снова замолчал. Сквозь разделяющее нас расстояние я чувствовала, что более всего на свете ему хочется сейчас повесть трубку — Прости меня — выдавил он из себя наконец, но отчетливо различимая мною досадливая интонация, лучше всяких слов сказала, что он вовсе не считает себя виноватым. Я молчала, слезы мешали мне говорить и думать, а рыдать в трубку — было слишком уж унизительным. — Прощай. — Он наконец-то решил оборвать этот ни к чему не ведущий, тяжелый разговор. — Не звони мне, пожалуйста. — И он положил трубку.
Я тупо послушала некоторое время короткие гудки отбоя, бьющие прямо в ухо и почти физически ощутимые, поплакала еще немного и вдруг поняла, что последнюю фразу сказал не Егор. То есть у меня не было не малейшего повода сомневаться в том, что все время этого мучительного и постыдного для меня разговора, от начала и до конца моим собеседником был именно он.
Но последняя фраза просто не могла быть произнесена Егором. Потому что он, по крайней мере, тот Егор, с которым я прожила семь с половиной лет, должен, нет, обязан был быть абсолютно уверен, что я не стану ему звонить после всего, что было им написано и сказано.
Это было на сто процентов так и не иначе.
Так кто же беседовал со мной?
Подруга, сохранившаяся с прошлых времен, та самая, с внутренней дрожью в голосе, единственная, оказалась рядом со мной в эти дни, ибо Егор каким-то удивительным образом умудрился оторвать меня от моего прошлого, включая прошлые интересы, работу, квартиру и главное — многочисленных некогда настоящих, преданных друзей и просто приятелей.
Да и не оторвать вовсе, а вырвать с корнем, причем так виртуозно, что я до поры этого просто не замечала.
Впрочем, сейчас я несколько лукавлю, и мне стыдно.
Конечно, я начала замечать этот постепенно засасывающий меня вакуум, задолго до наступления страшной поры одиночества.
Люди, и в их числе очень дорогие мне, пропадали из моей жизни, разумеется, не друг, не по мановению волшебной палочки коварного кудесника — Егора. Нет. Поначалу они даже с радостью, замешанной правда на изрядной доле любопытства ( как там живут эти представители новой популяции соотечественников за высокими заборами их домов, которые действительно — крепости? ) и скептицизма (анекдоты про "спиленных гимнастов " уже вовсю гуляли по Москве) приезжали к нам едва ли не каждый уик-энд на шашлыки, на фондю, на молодого кабанчика, заваленного Егором на охоте, просто поразмяться на зеленой молодой траве.
Но трава при ближайшем рассмотрении оказалась английским газоном.
Разминаться на нем босыми ножками почему-то было не очень удобно.
А шашлыки наши! Они были великолепны — кто же станет спорить, но их подносили на тарелках мейсоновского фарфора официанты в белых перчатках.
А ребята мои по привычке, на дачу ехали в джинсах и везли купленное по дороге грузинское вино « Хванчкара», и гитары везли они с собой, потому что раньше любили мы петь под «Хванчкару». Но теперь петь было неловко: Егор непременно приглашал на выходные кого — ни — будь из песенных звезд, и те честно отрабатывали оговоренный заранее и щедро оплаченный репертуар.
Словом, ездить к нам стали все реже, хотя каждый раз рассаживая гостей по машинам, Егор, сияя своей голивудской улыбкой хлопал мужчин по плечам и называл «стариками», а женщин нежно целовал, ласково заглядывая в глаза — он умел быть милым, как… принц Уэльский во время посещения сельского съезда каких-нибудь заслуженных британских фермеров.
И ребята уезжали со смешанным чувством собственной неполноценности и неизбежной зависти, которую большинство из них в светлые души свои пускать категорически не желало.
Потому, — рассуждало большинство из них, — не проще ли оставить Кесарю — Кесарево, и, не объявляя войны дворцам ( ибо большевиков среди моих друзей не было ) просто держаться от них подальше. Себе дороже и спокойнее.
Я пыталась говорить об этом Егору.
— Ерунда! — ответил обладатель, улыбаясь одной из самых плюшевых своих улыбок. — Вернее: абсолютная истина. Они отдаляются от нас и твои, и мои близкие люди, без которых, казалось, невозможно и дня прожить. Посыл верный.
Но вывод, как всегда, ошибочен. Никого не обижаем мы своим образом жизни.
Образом жизни вообще обидеть можно только дурака и лентяя, а твои ребята не из таких, я же вижу. Просто, они понимают, что не нужны нам. И знаешь почему? Потому, что мы — са — мо — дос — та — точ — ны! Понятно тебе, чукча?
— Он близко смотрел мне в глаза, словно проникая внутрь меня взглядом, его мысли растворялись во мне, сплетаясь с моими — и найдется ли кто мудрый, кто скажет мне, как и, главное — кому?! в этом случае следовало возражать.
Я соглашалась.
И с каждым днем вакуум затягивал меня в свои звенящие пустоты все более и более глубоко и безвозвратно. Однако этого ощутить в ту пору было невозможно, ибо все пространство вокруг меня было заполнено одной единственной персоной. И ее, удивительным образом на все это пространство хватало.
Единственная подруга выжила в этом вакууме каким-то чудом. Теперь мне казалось, что Егор попросту не разглядел ее, когда освобождал для себя сферу обитания. Слишком уж она была тусклой, немногословной, малоподвижной и как-то незаметно — полезной. Она была из той категории женщин, которые всегда добровольно берутся резать салаты и мыть посуду. Разумеется, как и предписано женщинам этой категории, она была не замужем, страдала избыточным весом, с которым упрямо, но безуспешно боролась, и всегда располагала свободным временем, чтобы прийти на помощь.
Словом, каким-то чудом она уцелела в той среде, которую создал вокруг нас Егор, возможно совершенно искренне полагая, что и сам будет существовать в ней до конца своих дней. В этом случае, винить его было совершенно не в чем: для двоих среда была вполне пригодна и даже комфортна.
Но для одной она была не просто тяжела или невыносима — губительна! — в том готова принести я любую клятву.
Я бы и погибла, возможно, банально наглотавшись какой — ни — будь дряни. От более радикальных методов меня, как ни странно, удержало бы собственное самолюбие: предстать перед публикой, в рядах которой наверняка ( ну не дьявол же он во полти человеческой! ) окажется и Егор, раздавленной колесами допотопного паровоза или даже вполне современного вагона метрополитена, или явиться напоследок в виде бесформенного мешка с раздробленными костями, вследствие падения с высоты — нет, этого мое самолюбие, не позволило бы мне никогда. А вот мирно уснуть в собственной постели, вымыв и красиво уложив накануне волосы — это, пожалуй, я смогла бы исполнить вполне.
Верная подруга сделать этого мне не позволила.
Без лишних слов, она деловито, по-хозяйски поселилась в моей квартире, разбавляя мое одиночество своим почти незаметным присутствием.
Итак, я начинала новую жизнь, располагая проверенной временем и бедою подругой.
Старой, но довольно уютной и вполне приличной даже по меркам прошлой жизни, квартирой.
Еще более приличной, потому что прикатила она аккурат из прошлой жизни машиной и некоторой суммой денег, оставшихся с прошлых, телевизионных времен, которых, при условии здоровой жесткой экономии, могло хватить на пару-тройку месяцев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30