»— Нет, — ответил он. — Они не очень-то интересовались моими успехами и поражениями.— Это ужасно.Да, подумал Крис, действительно ужасно. Он вздохнул.— Пожалуй, больше всего на свете мне бы хотелось услышать от отца: «Молодец, парень!» К тому времени, как я поехал во Францию, моя мать умерла. А отец думал только о моем старшем брате Терри. Дело в том, что в то время, как я катался по Франции, мой брат воевал во Вьетнаме, защищая американские идеалы свободы и справедливости. То, чем отец больше всего дорожил. И я для него был дезертиром, трусом, который отказывается служить стране, которая вскормила его. — Даже сейчас, столько лет спустя, он не мог рассказать кому-либо о том, что действительно происходило в то достопамятное лето. — Во всяком случае, так казалось моему отцу.— Настоящий ястреб.— Я бы сказал даже — супер-ястреб, — согласился Крис.— И что случилось, когда ты участвовал в Тур де Франс? — спросила Аликс.— Я покалечился. — Это был его обычный ответ, когда он отвечал на этот вопрос. Часто он просто отмалчивался. В этом ответе хоть и была правда, но не вся правда.— И сильно?Да, подумал он. Очень сильно. Он так и хотел ей сказать, но вместо этого у него получилось:— Я завтра вечером улетаю во Францию. Там моего брата убили.— О, Кристофер, я тебе так сочувствую! Кристофер, подумал он. Так мой отец меня всегда называл. Подняв глаза, он увидел опечаленное лицо Аликс. Интересно, подумал он, печалюсь ли я сам о гибели Терри, как она? — А у меня, кажется, все чувства атрофировались. Сам не пойму, что со мной.— Вы с братом были не очень близки?Крис саркастически усмехнулся.— Можно сказать и так. За последние десять и даже больше лет между нами не было никаких контактов. Я бы сказал, что мы так и не смогли узнать друг друга.Аликс придвинулась к нему ближе.— Как жалко!Он ощутил тепло ее плеча и почувствовал приятное возбуждение. Не сексуальное, а именно приятное: когда она рядом, та черная пропасть, которая разверзлась перед ним, когда он узнал о смерти Терри, была как-то не так страшна. Он не один на ее краю.— Долгое время я возлагал вину за это на отца, — сказал Крис. — Он любил стравливать нас друг с другом, считая, что это способствует формированию характера. Мой отец большое внимание придавал характеру. Гордился своим кельтским происхождением. «Из семейства Хэев всегда выходили хорошие бойцы», — любил повторять он. Он был строг, пожалуй, даже суров с нами. Первое доброе слово, которое я слышал от него, да и то не в свой адрес, а в адрес Терри, я услышал из его уст, когда Терри приезжал на побывку из Вьетнама. Так что, естественно, проще всего для меня было считать отца виновным в том, что мы с братом как чужие. Но теперь, после смерти Терри, я начинаю думать, что не только его в том вина. Мы ведь и сами никогда не пытались выяснить, почему мы далеки друг от друга. * * * — Вы были правы, — сказал Данте. — Между Сутан Сирик и Декордиа есть связь. — У Мильо упало сердце. Неужели он был не прав, не поверив словам незнакомца насчет Сутан и Аль Декордиа?— Очевидно, — продолжал Данте, — Декордиа познакомился с нею, когда приезжал сюда с месяц назад повидать Терри Хэя. Это было почти сразу после смерти его дочери. Она погибла в автокатастрофе: ее машина съехала с дороги во время дождя. Ей было девятнадцать лет.Данте полистал свои записи.— Так или иначе, Декордиа чувствовал симпатию к этой Сирик. Она выросла без родителей, и он — по возрасту и прочему — годился ей в отцы. Декордиа, он был такой, шибко привязчивый. Смерть его дочери сломила его.Со страхом в сердце Мильо спросил:— Могла мадемуазель Сирик убить его?— Ни в коем случае, — ответил Данте. — Она была здесь, во Франции, когда Декордиа прикончили.Мильо почувствовал такое глубокое облегчение, что у него даже слезы на глазах выступили. Быстро отвернувшись от Данте, он уставился в окно, за которым виднелась Военная Академия и парк Марсова Поля. Слава Богу, подумал он. Теперь надо постараться разузнать, что действительно на уме у того незнакомца.— Ты не знаешь, кто убил Декордиа?— Нет, — ответил Данте. — Я ничего не смог узнать об этом деле, кроме того, что он был обезглавлен, что само по себе весьма странно.Странно действительно, подумал Мильо. Не менее странно и то, что незнакомый собеседник Логрази знает о подразделении ПИСК, которым Терри Хэй командовал во Вьетнаме, больше, чем он сам. Например, Мильо не слыхал про идею Терри Хэя обезглавливать свои жертвы. А теперь кто-то опять использовал ее, убивая Декордиа. Зачем?Но Мильо тут же подумал, что это — не главный вопрос при данных обстоятельствах. Прежде всего надо разобраться в том, почему Декордиа был убит. Поскольку Сутан относилась к нему, как к отцу, совершенно неправдоподобно предполагать, что Терри вообще причастен к его убийству, как полагает незнакомец.Но, с другой стороны, Декордиа и Терри Хэй действительно встречались месяц назад. Что они обсуждали? Считается, что они были врагами. Операция Белый Тигр, в разработке которой принимал участие Декордиа, была замыслена, чтобы лишить Терри влияния в им же созданной сети. Может, правда, что Декордиа хотел выйти из дела, как предположил незнакомец? И что он продал секретные сведения по операции Терри Хэю? Если это так, то, по всей видимости, сама мафия и ответственна за его смерть. Но, опять же, если это так, то незнакомец, который является эмиссаром главы мафии, должен быть в курсе этих дел.Мильо откинулся в кресло и задумался о трагической иронии, заложенной в самой жизни. Он нашел ответ на один из вопросов, но это ни на шаг не приблизило его к истине. Теперь он стоял перед загадкой, внутренний смысл которой уже дал первые опасные ростки. Гудронированное шоссе серебристо переливалось в лучах множества рукотворных солнц — фонарей дневного света, выстроившихся вдоль него. Мосье Мабюс, думая, как всегда, о смерти и разрушении, от нечего делать включил радио, покрутил ручку настройки. Из динамика полился бархатный голос Ван Моррисона: Порой я в хотел птицей в небо взлететь, Порой я в хотел в синеву улететь, Где дом недалек. Рука, крутящая диск настройки, остановилась, и вместе с ней вся его душа, темная и страшная, замерла при звуке слов и гипнотизирующей мелодии негритянского спиричуал. Порой чую я, что свобода близка, Порой чую я, как свобода сладка, Но дом все далек. Эти простые слова брали за душу так, что Мабюс почувствовал, что ему трудно дышать. Обычно западная музыка не трогала его. Он находил ее пресной и невыразительной, от которой еще больше тосковал по заунывным мелодиям и пронзительным словам восточной музыкальной культуры.Но эта песня была не такой. Она взломала стальной панцирь, который защищал его от внешнего, чуждого мира, и нежно коснулась внезапно сильно забившегося сердца. Порой знаю я — это все не во сне, Порой знаю я, Царство Божье — во мне, Лишь дом мой далек. Лента дороги начала опасно расплываться, цвета слились в эмоциональный вихрь, который грозил задушить его, все расширяясь и расширяясь в груди. Порою я как без мамы дитя, Порою я как без мамы дитя, И дом так далек. Он уже плакал. Точно, плакал. И как больно ему от этого было! Словно все его шрамы на руке открылись и начали кровоточить. Нет, это невыносимо, подумал он, и выключил радио. Голос замолчал, и вновь тишина темным пауком начала ткать свою замысловатую паутину в его душе.Мосье Мабюс, по-видимому, слишком сильно прижал ногой акселератор, чтобы убежать от собственных мыслей, и опомнился только тогда, когда вращающиеся красные огни полицейской машины расцвели в зеркале заднего вида, как зловещие маки.Он снизил скорость, послушно съехал на поросшую травой обочину. Мотор не выключил, и его урчание в тихом сумраке Коннектикутской сельской местности казалось тиканьем мины замедленного действия. На соседнем сидении лежала кипой его «портативная библиотека»: последние справочники по экономике и политике, дайджесты научных журналов, а также реклама новейших технологий. Дж. Г. Баллард, один из немногих писателей, которые интересовали М. Мабюса, как-то сказал, что эта «невидимая литература» значительно трансформировала современную культуру. Мабюс, наткнувшись как-то на это высказывание, решил, что вопрос стоит того, чтобы его проработать.Он пронаблюдал, как кроваво-красные сполохи, которые следовали за ним, тоже замерли у края дороги. В их сиянии он прочел послание, предупреждающее его помнить вечно бомбежки, огонь напалма, пожирающего джунгли с таинственным потрескиванием, будто паты - святые его религии — скрежещут в немом отчаянии зубами. И эти страшные звуки заглушают вопли последних оставшихся в живых человеческих существ.Он поднял глаза и даже вздрогнул, обнаружив, что он не один. На мясистом, в жировых складках, возвышающихся над форменным воротничком, лице, наклонившемся к его окошку, странно смотрелись в этот поздний час темные очки с зеркальными стеклами.— Вы превысили скорость, — сказал полицейский. — Ваши права и техпаспорт.Мосье Мабюс, в чьих ушах все еще звучали жалкие человеческие крики, тонущие в разрывах бомб, полез за бумажником. Он открыл его, вынул оттуда права, запаянные в прозрачный пластик.Представил себе, смакуя детали, как припаркованный сзади него патрульный автомобиль врезается на скорости сто миль в час в бетонную тумбу. Улыбнулся полицейскому, протягивая права. Но когда тот, в свою очередь, протянул руку, чтобы взять их, рука мосье Мабюса внезапно взметнулась и чиркнула острым пластиком, в который были запаяны права, прямо по горлу полицейскому. Кровь, красная, как огонь вращающегося на крыше проблескового маячка, так и брызнула во все стороны.Полицейский закашлялся, глаза его недоумевающе расширились. Мабюс, видя, как его рука шарит по бедру, разыскивая кобуру пистолета, рывком втянул голову и плечи полицейского в окно своей машины так, что они оказались зажатыми там. Потом, не торопясь, протянул руку и всадил напряженные пальцы прямо под зеркальные стекла очков.Крик — вот что было нужно услышать мосье Мабюсу. Крик, являющийся подтверждением того, что человеческие существа страдают от боли, умирая. Этот крик на мгновение заглушил визг бомб, падающих с окутанных дымом небес.С заросшей травой обочины М. Мабюс наблюдал глазами маньяка бесконечную вереницу машин, проносящихся мимо него. Человечество, стройными рядами устремляющееся на последнюю битву.Один во тьме нескончаемой ночи, наедине с пустотой, более ужасной, чем смерть. * * * Аликс Лэйн смотрела на выцветшую черно-белую фотографию, на которой была она сама — девочка, оседлавшая ветку векового дуба. Она сидела на стульчике перед пианино, облокотившись скрещенными руками на его закрытую крышку.В квартире было тихо. Дэн наконец-таки заснул над книгой, которую читал в кровати почти до трех часов ночи. Девушка этажом выше закончила упражнения на флейте, и Конноры из квартиры рядом, слава Богу, прекратили свою очередную ссору.Окна были открыты настежь, но даже шум транспорта был приглушенным. Время от времени доносились лишь всплески испанской речи ссорящихся соседей из квартиры напротив или смех — как послания из другого мира.И Кристофер Хэй ушел.Аликс никак не могла взять в толк, что за человек этот Кристофер Хэй. Или, точнее, каковы ее чувства к нему. После стольких дружков, шести или семи сильных увлечений, после двенадцати лет замужней жизни Аликс все еще надеялась встретить своего рыцаря в сверкающих доспехах. ТЫ НЕ ГЕРОЙ, сказала она Кристоферу.Своего будущего мужа, Дика, она встретила, когда еще училась в колледже. Он был радикалом в политике и, особенно когда спор заходил о таких вещах, как война во Вьетнаме, бывал особенно красноречив и саркастичен. Однажды даже выступал в публичной дискуссии по вопросам моральных последствий этой войны, а его противником был сам декан колледжа. Она тогда чертовски гордилась им.Но когда война закончилась, талантам Дика, похоже, было негде развернуться в политике. Он перешел на вечернее отделение и начал работать над романом, который, по его словам, должен вместить в себя всю Америку в послевоенные годы.Сначала с деньгами никаких проблем не возникало. Аликс подрабатывала в частной клинике Сакса на Пятой авеню, а за ее обучение на юридическом факультете было оплачено из средств, оставленных ей для этих целей дедушкой.Но постепенно становилось все более ясно, что кроме своего великого американского романа он не хотел — или не мог — ничего писать. И начал вымещать на ней свои неудачи, когда она приходила домой усталая после занятий в институте.Аликс, изучавшая по вечерам основы американской судебной системы с ее эгалитаристской направленностью и мечтой о справедливости для всех граждан, не была склонна молча выслушивать Дика. Но тот не унимался.Так оно и шло, пока он не настоял на том, чтобы им завести ребенка. «Мы не полноценная семья, — говорил он. — Возможно, именно поэтому у нас и жизнь не ладится. Мы два разных светила, продолжающих вращаться каждый на своей орбите. Ребенок сблизит нас. И он принесет мир в нашу семью».Но, вместо этого, ребенок только усилил центробежные силы. Ситуация до того была хрупкой, а теперь она и вообще дала трещину. Рождение Дэна еще сильнее отдалило друг от друга двух людей, уже начавших равномерноускоренное движение прочь друг от друга.Прежде всего, получалось так, что дополнительные заботы, связанные с пополнением семейства, ложились только на ее плечи. Дик до сих пор не устроился на работу, хотя божился, что непрестанно ищет ее. «Ничего подходящего не подворачивается, — уверял он ее. — Только работа поденщика». Аликс, которая по-прежнему горбатилась в клинике Сакса, не знала, плакать ей или смеяться при таких заявлениях.Но предпочитала смеяться, потому что думала, что любит Дика. Ей казалось, что она никогда больше не встретит человека, который бы так понимал ее, с которым можно вести такие захватывающие дискуссии о политике, религии, истории и искусстве. В отличие от ее предыдущих возлюбленных, он не был туп в двух вещах, которым она придавала значение: в вопросах мысли и чувства. Он был таким понимающим, таким нежным любовником ей, и таким терпеливым и добрым отцом Дэну.Она смотрела на фотографию, запечатлевшую мгновение ее детства в Огайо, и слезы навертывались ей на глаза. Как бы ей хотелось вновь сидеть на этой ветке, в прохладной тени векового дуба! Она закрыла глаза и вновь почувствовала рядом своего деда, такого сильного, вселяющего такую уверенность, что все в жизни будет хорошо. Она даже почувствовала его запах: немного одеколоном и немного — табаком. Как она любила, когда он, сам смеясь от удовольствия, разрешал ей набивать ему трубку!Она почувствовала его шершавые натруженные руки, когда он усаживал ее на качели. «Готова, принцесса?» — шептал он ей в ушко, а потом одним сильным толчком посылал ее вверх, к самому небу.Почему же ее замужество не сладилось? Столько времени прошло, а Аликс все задавала себе этот вопрос. Не то, чтобы они просто перестали любить друг друга, как это довольно часто случалось с ее многими друзьями по колледжу. Как просто было бы, думала Аликс, если бы она вдруг обнаружила, что Дик ей изменяет. Это все равно, что обнаружить тараканов у себя в квартире. Все просто и ясно: бери в руки дихлофос и полный вперед! Если бы Дик валял дурака на стороне, как некоторые мужчины, она бы приняла это просто как рытвину на жизненной дороге, от которой все мы не застрахованы. Все ее подруги ей посочувствовали бы, приняли бы ее в, так сказать, клуб обманутых жен. Она могла бы чувствовать к Дику праведную ненависть и понимать, откуда свалилась на нее эта неприятность.Но жизнь никогда не отличается такой благородной простотой. Вдруг вспомнилось, как дедушка однажды взял ее с собой на подводный лов рыбы. Она стояла у лунки во льду и смотрела в глубину, где можно было различить что-то движущееся — и больше ничего. И на душе появилось какое-то неприятное чувство: не знаешь, что под тобой, и чем это тебе угрожает.Но дело в том, что Дик ни разу ей не изменил. Даже теперь она по письмам, которые он продолжал ей писать (она сразу вешала трубку, лишь заслушав его голос), что он любит ее по-прежнему, что она, говоря его собственными словами, была единственной женщиной, которую он когда-либо любил, и больше ему не полюбить никогда.Ее замужество кончилось, как кончился тот серый день на замерзшем озере, когда она со смесью ужаса и любопытства смотрела под лед. Что-то таинственное и непонятное двигалось там. Дик просто не смог смириться с тем, что ей удалось добиться успеха на сугубо мужском поприще. (Где добрые старые деньки, — писал он, — когда ты приходила от Сакса, пропахшая лекарствами?) Если бы она захотела стать кем-то еще — терапевтом, учительницей или чем-нибудь более или менее женственным или хотя бы бесполым, он бы простил ей успех в карьере, хотя и считал его, в принципе, предосудительным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70