хотя я не совсем понял, то ли все, что осталось под той насыпью, бы
ло настолько древним, то ли он имел в виду только подвалы дома. Это был пре
красный высокий дом, сказал он, целых два этажа. Человек, которому известн
ы здания в пятьдесят этажей, даже человек, который повидал в жизни дворцы,
не улыбнется усилиям этого старика, пытавшегося описать высоту своего д
ома и убедить меня, что дом возвышался на два этажа, когда мы стояли вместе
перед этой печальной белой насыпью. Он сказал мне, что его сын убит. И это в
торое несчастье, как ни странно, не взволновало меня так сильно, как белая
насыпь, которая была домом и возвышалась на два этажа, поскольку оно каже
тся совершенно обычным для каждого французского семейства, глава котор
ого случайно заговорит с чужаком в разрушенных французских городах или
на оживленных французских дорогах.
Он указал вдаль на огромную белую насыпь, на вершине которой кто-то поста
вил маленький деревянный крест. «Церковь», Ц сказал он. Об этом я уже зна
л.
На очень плохом французском я попытался успокоить его. Я сказал, что Фран
ция, разумеется, выстроит его дом снова. Возможно, этим займутся даже союз
ники; поскольку я не предполагал, что мы сделаем достаточно, если просто в
ыставим немцев из Франции и оставим этого бедного старика блуждать без к
рыши над головой. Я сказал ему, что в будущем Круазиль, конечно, восстанет
вновь.
Он не проявил ни малейшего интереса к моим словам. Его двухэтажный дом ру
хнул, его сын погиб, маленькая деревня Круазиль исчезла; у него осталась т
олько одна надежда на будущее. Когда я закончил говорить о будущем, он при
поднял палку с набалдашником, которую нес в руке, до уровня горла. Конечно
, это была старая палка его сына, и теперь старик держал ее за кусок веревк
и, продетый сквозь рукоять, которую он поднял до уровня шеи. В это время он
проницательно и внимательно наблюдал за мной, поскольку я был незнакомц
ем и мне следовало объяснить кое-что, чего я мог не знать Ц то, что полезно
было бы уяснить всем людям.
«Кайзер», произнес он. «Да», сказал я, «кайзер». Но я произнес слово «кайзе
р» иначе, нежели он, и он снова повторил: «Кайзер», внимательно наблюдая за
мной, чтобы убедиться, что я понял. И затем он сказал «pendu» и немного раскача
л палку, свисавшую с веревочной петли. «Oui», ответил я, «pendu».
Понял ли я? Он был еще не вполне уверен. Было важно, чтобы это окончательно
решилось между нами, пока мы стояли на этой дороге через то, что было Круаз
илем, где он прожил много солнечных лет, а я провел один сезон среди мусора
и крыс. «Pendu», сказал он. Да, я с ним согласился.
Все было хорошо. Старик почти улыбнулся.
Я предложил ему сигарету, и мы зажгли две от аппарата из кремня, стали и бе
нзина, который старик носил в кармане.
Он показал мне свою фотографию и паспорт, чтобы доказать, полагаю, что он н
е шпион. Нельзя было признать сходство, поскольку фото, должно быть, сдела
ли в несколько более счастливый день, до того, как он увидел свой двухэтаж
ный дом поверженным во прах. Но он не был шпионом, потому что в глазах его с
тояли слезы; а пруссаки, я думаю, не прольют ни единой слезинки о том, что мы
увидели в деревне Круазиль.
Я больше не говорил о восстановлении его дома, я больше не говорил о новом
Круазиле, сияющем где-то в будущем; поскольку не это он видел в будущем, не
в этом заключались надежды бедного старика. У него осталась только одна
темная надежда, и не было места для других.
Он надеялся увидеть, как кайзера повесят за все зло, которое он сотворил в
Круазиле. Этой надеждой он жил.
Мадам или сеньор из любой далекой страны, если вы прочитаете эти слова, не
вините старика за жестокую надежду, которую он лелеял. Это была единстве
нная надежда, которая у него осталась. Вы, мадам, с вашим садом, вашим домом,
вашей церковью, деревней, где все знают вас, вы можете надеяться, как всяка
я христианка, обширны просторы надежды в вашем будущем. Вы увидите смену
времен года над вашим садом, вы будете заняты своим домом, и делиться с ваш
ими соседями неисчислимыми маленькими радостями, и находить повсюду ут
ешение и красоту, и наконец обрести последний приют возле церкви, шпиль к
оторой вы видите из вашего дома. Вы, сеньор, с вашим сыном, возможно, подрас
тающим, возможно, уже носящим меч, который некогда носили вы сами, вы может
е обратиться к воспоминаниям или смотреть с надеждой на будущее с равной
непринужденностью.
Человек, которого я встретил в Круазиле, не имел подобной возможности. У н
его осталась лишь одна эта надежда.
Прошу вас, вашим голосом или волеизъявлением, властью или влиянием, кото
рым вы обладаете, не делайте ничего, чтобы отобрать у этого бедного старо
го француза единственную маленькую надежду, которая ему осталась. Чем бо
лее тривиальной его странная надежда покажется вам по сравнению с вашим
и собственными возвышенными надеждами, которые приходят так легко сред
и всех ваших полей и домов, тем более жестоко будет лишить старика надежд
ы.
Я многое узнал в Круазиле, и последним был тот странный урок, который мне п
реподал старик. Я развернулся, обменялся с ним рукопожатием и сказал «до
свидания», поскольку я желал снова увидеть нашу старую передовую линию,
к которой мы привыкли, теперь опустевшую и наконец затихшую. «Боши побеж
дены», сказал я.
«Vaincu, vaincu», повторил он. И когда я покинул его, в слезящихся глазах проглядыва
ло нечто, почти похожее на счастье.
Бермондси _versus_ Вюртембург
Деревья у дороги становились все тоньше и тоньше, а
потом исчезли вовсе, и внезапно мы увидели посреди леса призраков убитых
деревьев Альбер, весь серый и пустынный.
Спустившись в Альбер мимо агонизирующих деревьев, мы внезапно оказалис
ь среди зданий. Их нельзя было увидеть издали, как в других городах; мы нат
кнулись на них внезапно, как можно наткнуться на труп в траве.
Мы остановились и постояли рядом с домом, который был покрыт гипсом, чтоб
ы он больше походил на огромный камень, но жалкие попытки не увенчались у
спехом: исчезли перекрытия и исчезли комнаты, покрытие было изрезано шра
пнелью.
Неподалеку лежал кусок железа, перила, сорванные с железнодорожного мос
та; шрапнель прошла через искривленный металл, как нож сквозь масло. И око
ло перил лежала одна из больших стальных опор моста, принесенная туда ка
ким-то огненным сквозняком; конец ее был согнут и вывернут, как будто это
прямой тростниковый стебель, который кто-то слишком сильно прижал к зем
ле.
Была за границами Альбера сила, которая могла сотворить такое, железная
сила, у которой не осталось никакой жалости к железу, могущественное мех
аническое приспособление, которое могло брать машины и разрывать их на ч
асти в одно мгновение, как ребенок раздирает цветок на части лепесток за
лепестком.
Когда такая сила пришла извне, остались ли шансы у человека? Она явилась в
Альбер внезапно, и железнодорожные линии и мосты пали и разрушились, и зд
ания склонились вниз в безжалостном пламени; в том же состоянии я обнару
жил их Ц истерзанные печальные завалы, оставшиеся после катастрофы.
Куски бумаги шелестели вокруг, как будто раздавались чьи-то шаги, грязь с
крывала руины, куски ржавых снарядов были столь же неприглядны и грязны,
как все то, что они разрушили. Очищенные, отполированные и оцененные по по
лкроны за штуку, эти куски будут когда-нибудь выглядеть очень романтичн
о в лондонском магазине, но сегодня в Альбере они выглядят грязными и нео
прятными, подобно дешевому ножу, еще грязному и липкому от крови убитой ж
енщины, платье которой не по моде длинно.
Несвежий запах войны стал результатом опустошения.
Британский шлем, пробитый как старый шар для боулинга, но трагичный, а не а
бсурдный, лежал около бочонка и заварочного чайника.
На стене, которая возвышалась над кучей грязных и разбитых стропил, было
написано красной краской: «KOMPe I. M. B. K. 184». Красная краска стекала по стене с каж
дой буквы. Поистине мы стояли на сцене убийства.
Напротив тех красных букв, на другой стороне дороги был дом со следами пр
иятных украшений под окнами, с изображениями виноградных гроздьев и лоз
. Кто-то оставил деревянный ботинок на крючке у двери.
Возможно, радостный орнамент на стене привлек меня. Я вошел в дом и огляде
лся.
На полу лежал кусок снаряда, и маленький графин с отбитым горлышком, и кус
ки рюкзака из лошадиной кожи. Пол когда-то устилала симпатичная плитка, н
о сухая грязь глубоко ее похоронила: именно такая вековая грязь собирает
ся в африканских храмах. Мужской жилет лежал в грязи среди остатков женс
кого платья; жилет был черным: вероятно, его берегли для воскресных дней. В
от и все, что я смог увидеть на первом этаже, больше никаких обломков кораб
лекрушения не сохранилось до наших дней от эпохи мира.
Несчастная лестница все еще пыталась удержаться наверху. Она начиналас
ь в углу комнаты. Она, казалось, все еще полагала, что существует верхний э
таж, все еще чувствовала, что существует дом; и хранилась надежда в поворо
тах той разбитой лестницы, что люди все же вернутся и будут вечерами отпр
авляться в спальни по этим разрушенным ступеням; перила и ступени струил
ись вниз с вершины, женское платье развевалось из верхней комнаты над те
ми бесполезными ступенями, планки потолка раздвинулись, штукатурка исч
езла. Из всех человеческих надежд, которые никогда не исполнятся, из всех
желаний, которые всегда приходят слишком поздно, самой бесполезной была
надежда, выраженная той лестницей Ц надежда, что семейство когда-нибуд
ь вернется домой и снова пройдет по этим ступеням. И если в какой-нибудь д
алекой стране кто-нибудь, не видевший Альбера, еще питает надежду из сост
радания к этим бедным людям во Франции, что в том месте, где остается лестн
ица, существует и здание, способное укрыть людей, которые снова назовут э
то здание домом… Я скажу вам еще одно: носился внутри дома тот же самый вет
ер, который дул снаружи; ветер, который блуждал свободно по многомильным
равнинам, столь же беспрепятственно бродил и в этом доме; больше не было р
азличия между внутри и снаружи, между домом и внешним миром.
И на стене комнаты, в которой я стоял, кто-то гордо написал название своег
о полка, «156-ой Вюртембургский». Это было написано мелом; и другой человек п
ришел и написал два слова, он тоже оставил название своего полка. И надпис
и сохранились, когда те два человека ушли, и одинокий дом затих, за исключе
нием воя ветра и скрипа вещей, который раздается под действием ветра. Еди
нственное сообщение этого пустынного дома, Ц этот потрясающий отчет, э
та редкая строка истории, записанной мелом: «Потерян 156-ым Вюртембургским
, взят обратно Бермондсийскими Бабочками».
Два человека создали этот текст. И, как в случае с Гомером, никто не знает, к
ем они были. И, подобно словам Гомера, их слова были эпосом.
На старом поле битвы
Я прошел на старое поле битвы через садовые ворота,
бледно-зеленые ворота у дороги Бапом Ц Аррас. Веселая зелень привлекла
меня в глубины запустения, как мог бы изумруд привлечь к мусорному ящику.
Я вошел через эти домашние садовые ворота, у которых не было ни петель, ни
столбов, они опирались на кучу камней: я прошел туда, сойдя с дороги; она од
на не была частью поля боя; дорога одна была ухожена и сохранена в целости
; все остальное было полем боя, насколько хватало глаз.
На большой беловатой куче вился стебель унылого темно-красного оттенка
. И присутствие этого побега, носящего траур среди пустоши, явно указывал
о, что куча некогда была домом. Исчезли все живые существа, которые именов
али эту белую насыпь домом: отец сражался где-нибудь; дети сбежали, если о
сталось время; собака ушла с ними, или, возможно, если не осталось времени,
служила теперь другим хозяевам; кот сделал себе логовище и по ночам прес
ледовал мышей в траншеях.
Все живое, что мы могли бы заметить, исчезло; остался один побег, единствен
ный плакальщик, цепляющийся за упавшие камни, которые некогда поддержив
али его.
И по его присутствию я угадал, что здесь когда-то был дом. И по расположени
ю и составу руин вокруг я увидел, что там стояла деревня. Есть бедствия, ко
торых человек не принимает в расчет, когда думает о времени и переменах. С
мерть, исчезновение, даже разрушение Ц все это человеческий удел; но чел
овек представляет себе разрушение, принесенное милосердными веками, пр
ибывающее медленно, с лишайником, плющом и мхом, маскирующее свои самые р
езкие стороны зеленью, шествующее с достоинством и в должный срок.
Таким образом должны окончиться наши труды и дни; наши самые худшие опас
ения не простираются дальше этого.
Но здесь в один-единственный день, возможно, в одно мгновение залпом с бат
ареи все мелочи, о которых заботилось одно семейство, их дом, их сад, и садо
вые дорожки, и деревня, и дорога через деревню, и старые вехи, которые помн
или старики, и бесчисленные драгоценные вещи Ц все обратилось в мусор.
И эти вещи, которых никто себе не представлял, случились на пространстве
во много сотен миль, такое бедствие постигло обширные равнины и холмы из-
за немецкой войны.
Глубокие колодцы, старые подвалы, разбитые траншеи и блиндажи лежат в му
соре и сорняках под спутанными обломками мира и войны. На многие годы это
будет плохое место для странников, заплутавших в ночи.
Когда деревня исчезла, появились траншеи; и в том же самом шторме, который
разрушил деревню, сгинули и траншеи; снаряды все еще разрываются на севе
ре, но мир и война в равной степени опустошили деревню.
Трава начала возвращаться по изломанной земле по границам траншей.
Лишний моток проволоки ржавеет поодаль искривленным куском стали. Здес
ь нет ни старых тропинок, не переулков, ни дверей, только заграждения и про
волочные преграды; провод в свой черед был уничтожен снарядами; он свале
н теперь беспорядочными мотками. Пара колес разлагается среди сорняков,
и они могут принадлежать миру или войне, они слишком пострадали, чтобы ск
азать точно. Большой кусок железа лежит, разбитый посередине, как будто о
дин из древних гигантов небрежно обрабатывал его. Другая насыпь поблизо
сти, со старым зеленым бобом, прилипшим к ней, также была некогда домом. Тр
аншея пересекает ее. Немецкая бомба с деревянной ручкой, несколько бутыл
ок, ковш, оловянная канистра и несколько кирпичей и камней валяются в тра
ншее. Молодое дерево растет среди них. И среди разрушения и мусора Природ
а, со всем ее богатством и роскошью, возвращается в старые наследные влад
ения, снова обретая землю, которой она владела так долго, задолго до появл
ения зданий.
Садовые железные ворота брошены у стены. Там глубокий подвал, в который к
ажется, склонился весь дом. Посреди всего этого Ц сад. Огромный снаряд ис
корежил, но не свалил яблоню; другая яблоня стоит сухой на краю кратера: бо
льшинство деревьев мертво. Британские самолеты непрерывно гудят. Больш
ие орудия движутся к Бапому, их тянут медлительные тягачи с гусеничными
колесами. Все орудия покрыты пятнами зеленой и желтой краски. Четыре или
пять человек сидят на одном огромном стволе.
Темные старые ступени возле сада ведут в блиндаж; гильза привязана к кус
ку дерева у блиндажа, чтобы в нее можно было ударить, когда пойдет газ. Тел
ефонный провод брошен у входа. Куст астр, ярко-сиреневых и бледно-сиренев
ых, и ярко-желтый цветок возле них указывают, что когда-то поблизости нах
одился палисадник. Над блиндажом участок иссеченной земли показывает т
ри ясно различимых под сорняками слоя: четыре дюйма серого дорожного мет
алла, привезенного откуда-то, ибо вся эта страна Ц из мела и глины; два дюй
ма кремня под ним, а еще ниже дюйм яркого красного камня. Мы смотрим на дор
огу Ц деревенскую дорогу, которой касались мужчины и женщины, и лошадин
ые копыта и другие знакомые современные вещи, дорогу, столь глубоко погр
ебенную, настолько разрушенную, до того заросшую, случайно приоткрывающ
ую свой краешек среди дикой местности; я мог, казалось, скорее обнаружить
след динозавра в доисторической глине, чем шоссе близ небольшой деревни
, которая только пять лет назад была полна человеческими ошибками, и радо
стями, и песнями, и ничтожными слезами. Позади на той дороге, прежде чем пл
аны кайзера начали сотрясать землю, позади на той дороге… Но бесполезно
оглядываться назад, мы слишком далеко ушли за пять лет, слишком далеко от
тысяч обычных вещей, которые никогда, кажется, не будут глядеть на нас из п
ропастей времени, из другого века, очень далекого, безвозвратно отрезанн
ого от наших путей и дней.
1 2 3 4 5
ло настолько древним, то ли он имел в виду только подвалы дома. Это был пре
красный высокий дом, сказал он, целых два этажа. Человек, которому известн
ы здания в пятьдесят этажей, даже человек, который повидал в жизни дворцы,
не улыбнется усилиям этого старика, пытавшегося описать высоту своего д
ома и убедить меня, что дом возвышался на два этажа, когда мы стояли вместе
перед этой печальной белой насыпью. Он сказал мне, что его сын убит. И это в
торое несчастье, как ни странно, не взволновало меня так сильно, как белая
насыпь, которая была домом и возвышалась на два этажа, поскольку оно каже
тся совершенно обычным для каждого французского семейства, глава котор
ого случайно заговорит с чужаком в разрушенных французских городах или
на оживленных французских дорогах.
Он указал вдаль на огромную белую насыпь, на вершине которой кто-то поста
вил маленький деревянный крест. «Церковь», Ц сказал он. Об этом я уже зна
л.
На очень плохом французском я попытался успокоить его. Я сказал, что Фран
ция, разумеется, выстроит его дом снова. Возможно, этим займутся даже союз
ники; поскольку я не предполагал, что мы сделаем достаточно, если просто в
ыставим немцев из Франции и оставим этого бедного старика блуждать без к
рыши над головой. Я сказал ему, что в будущем Круазиль, конечно, восстанет
вновь.
Он не проявил ни малейшего интереса к моим словам. Его двухэтажный дом ру
хнул, его сын погиб, маленькая деревня Круазиль исчезла; у него осталась т
олько одна надежда на будущее. Когда я закончил говорить о будущем, он при
поднял палку с набалдашником, которую нес в руке, до уровня горла. Конечно
, это была старая палка его сына, и теперь старик держал ее за кусок веревк
и, продетый сквозь рукоять, которую он поднял до уровня шеи. В это время он
проницательно и внимательно наблюдал за мной, поскольку я был незнакомц
ем и мне следовало объяснить кое-что, чего я мог не знать Ц то, что полезно
было бы уяснить всем людям.
«Кайзер», произнес он. «Да», сказал я, «кайзер». Но я произнес слово «кайзе
р» иначе, нежели он, и он снова повторил: «Кайзер», внимательно наблюдая за
мной, чтобы убедиться, что я понял. И затем он сказал «pendu» и немного раскача
л палку, свисавшую с веревочной петли. «Oui», ответил я, «pendu».
Понял ли я? Он был еще не вполне уверен. Было важно, чтобы это окончательно
решилось между нами, пока мы стояли на этой дороге через то, что было Круаз
илем, где он прожил много солнечных лет, а я провел один сезон среди мусора
и крыс. «Pendu», сказал он. Да, я с ним согласился.
Все было хорошо. Старик почти улыбнулся.
Я предложил ему сигарету, и мы зажгли две от аппарата из кремня, стали и бе
нзина, который старик носил в кармане.
Он показал мне свою фотографию и паспорт, чтобы доказать, полагаю, что он н
е шпион. Нельзя было признать сходство, поскольку фото, должно быть, сдела
ли в несколько более счастливый день, до того, как он увидел свой двухэтаж
ный дом поверженным во прах. Но он не был шпионом, потому что в глазах его с
тояли слезы; а пруссаки, я думаю, не прольют ни единой слезинки о том, что мы
увидели в деревне Круазиль.
Я больше не говорил о восстановлении его дома, я больше не говорил о новом
Круазиле, сияющем где-то в будущем; поскольку не это он видел в будущем, не
в этом заключались надежды бедного старика. У него осталась только одна
темная надежда, и не было места для других.
Он надеялся увидеть, как кайзера повесят за все зло, которое он сотворил в
Круазиле. Этой надеждой он жил.
Мадам или сеньор из любой далекой страны, если вы прочитаете эти слова, не
вините старика за жестокую надежду, которую он лелеял. Это была единстве
нная надежда, которая у него осталась. Вы, мадам, с вашим садом, вашим домом,
вашей церковью, деревней, где все знают вас, вы можете надеяться, как всяка
я христианка, обширны просторы надежды в вашем будущем. Вы увидите смену
времен года над вашим садом, вы будете заняты своим домом, и делиться с ваш
ими соседями неисчислимыми маленькими радостями, и находить повсюду ут
ешение и красоту, и наконец обрести последний приют возле церкви, шпиль к
оторой вы видите из вашего дома. Вы, сеньор, с вашим сыном, возможно, подрас
тающим, возможно, уже носящим меч, который некогда носили вы сами, вы может
е обратиться к воспоминаниям или смотреть с надеждой на будущее с равной
непринужденностью.
Человек, которого я встретил в Круазиле, не имел подобной возможности. У н
его осталась лишь одна эта надежда.
Прошу вас, вашим голосом или волеизъявлением, властью или влиянием, кото
рым вы обладаете, не делайте ничего, чтобы отобрать у этого бедного старо
го француза единственную маленькую надежду, которая ему осталась. Чем бо
лее тривиальной его странная надежда покажется вам по сравнению с вашим
и собственными возвышенными надеждами, которые приходят так легко сред
и всех ваших полей и домов, тем более жестоко будет лишить старика надежд
ы.
Я многое узнал в Круазиле, и последним был тот странный урок, который мне п
реподал старик. Я развернулся, обменялся с ним рукопожатием и сказал «до
свидания», поскольку я желал снова увидеть нашу старую передовую линию,
к которой мы привыкли, теперь опустевшую и наконец затихшую. «Боши побеж
дены», сказал я.
«Vaincu, vaincu», повторил он. И когда я покинул его, в слезящихся глазах проглядыва
ло нечто, почти похожее на счастье.
Бермондси _versus_ Вюртембург
Деревья у дороги становились все тоньше и тоньше, а
потом исчезли вовсе, и внезапно мы увидели посреди леса призраков убитых
деревьев Альбер, весь серый и пустынный.
Спустившись в Альбер мимо агонизирующих деревьев, мы внезапно оказалис
ь среди зданий. Их нельзя было увидеть издали, как в других городах; мы нат
кнулись на них внезапно, как можно наткнуться на труп в траве.
Мы остановились и постояли рядом с домом, который был покрыт гипсом, чтоб
ы он больше походил на огромный камень, но жалкие попытки не увенчались у
спехом: исчезли перекрытия и исчезли комнаты, покрытие было изрезано шра
пнелью.
Неподалеку лежал кусок железа, перила, сорванные с железнодорожного мос
та; шрапнель прошла через искривленный металл, как нож сквозь масло. И око
ло перил лежала одна из больших стальных опор моста, принесенная туда ка
ким-то огненным сквозняком; конец ее был согнут и вывернут, как будто это
прямой тростниковый стебель, который кто-то слишком сильно прижал к зем
ле.
Была за границами Альбера сила, которая могла сотворить такое, железная
сила, у которой не осталось никакой жалости к железу, могущественное мех
аническое приспособление, которое могло брать машины и разрывать их на ч
асти в одно мгновение, как ребенок раздирает цветок на части лепесток за
лепестком.
Когда такая сила пришла извне, остались ли шансы у человека? Она явилась в
Альбер внезапно, и железнодорожные линии и мосты пали и разрушились, и зд
ания склонились вниз в безжалостном пламени; в том же состоянии я обнару
жил их Ц истерзанные печальные завалы, оставшиеся после катастрофы.
Куски бумаги шелестели вокруг, как будто раздавались чьи-то шаги, грязь с
крывала руины, куски ржавых снарядов были столь же неприглядны и грязны,
как все то, что они разрушили. Очищенные, отполированные и оцененные по по
лкроны за штуку, эти куски будут когда-нибудь выглядеть очень романтичн
о в лондонском магазине, но сегодня в Альбере они выглядят грязными и нео
прятными, подобно дешевому ножу, еще грязному и липкому от крови убитой ж
енщины, платье которой не по моде длинно.
Несвежий запах войны стал результатом опустошения.
Британский шлем, пробитый как старый шар для боулинга, но трагичный, а не а
бсурдный, лежал около бочонка и заварочного чайника.
На стене, которая возвышалась над кучей грязных и разбитых стропил, было
написано красной краской: «KOMPe I. M. B. K. 184». Красная краска стекала по стене с каж
дой буквы. Поистине мы стояли на сцене убийства.
Напротив тех красных букв, на другой стороне дороги был дом со следами пр
иятных украшений под окнами, с изображениями виноградных гроздьев и лоз
. Кто-то оставил деревянный ботинок на крючке у двери.
Возможно, радостный орнамент на стене привлек меня. Я вошел в дом и огляде
лся.
На полу лежал кусок снаряда, и маленький графин с отбитым горлышком, и кус
ки рюкзака из лошадиной кожи. Пол когда-то устилала симпатичная плитка, н
о сухая грязь глубоко ее похоронила: именно такая вековая грязь собирает
ся в африканских храмах. Мужской жилет лежал в грязи среди остатков женс
кого платья; жилет был черным: вероятно, его берегли для воскресных дней. В
от и все, что я смог увидеть на первом этаже, больше никаких обломков кораб
лекрушения не сохранилось до наших дней от эпохи мира.
Несчастная лестница все еще пыталась удержаться наверху. Она начиналас
ь в углу комнаты. Она, казалось, все еще полагала, что существует верхний э
таж, все еще чувствовала, что существует дом; и хранилась надежда в поворо
тах той разбитой лестницы, что люди все же вернутся и будут вечерами отпр
авляться в спальни по этим разрушенным ступеням; перила и ступени струил
ись вниз с вершины, женское платье развевалось из верхней комнаты над те
ми бесполезными ступенями, планки потолка раздвинулись, штукатурка исч
езла. Из всех человеческих надежд, которые никогда не исполнятся, из всех
желаний, которые всегда приходят слишком поздно, самой бесполезной была
надежда, выраженная той лестницей Ц надежда, что семейство когда-нибуд
ь вернется домой и снова пройдет по этим ступеням. И если в какой-нибудь д
алекой стране кто-нибудь, не видевший Альбера, еще питает надежду из сост
радания к этим бедным людям во Франции, что в том месте, где остается лестн
ица, существует и здание, способное укрыть людей, которые снова назовут э
то здание домом… Я скажу вам еще одно: носился внутри дома тот же самый вет
ер, который дул снаружи; ветер, который блуждал свободно по многомильным
равнинам, столь же беспрепятственно бродил и в этом доме; больше не было р
азличия между внутри и снаружи, между домом и внешним миром.
И на стене комнаты, в которой я стоял, кто-то гордо написал название своег
о полка, «156-ой Вюртембургский». Это было написано мелом; и другой человек п
ришел и написал два слова, он тоже оставил название своего полка. И надпис
и сохранились, когда те два человека ушли, и одинокий дом затих, за исключе
нием воя ветра и скрипа вещей, который раздается под действием ветра. Еди
нственное сообщение этого пустынного дома, Ц этот потрясающий отчет, э
та редкая строка истории, записанной мелом: «Потерян 156-ым Вюртембургским
, взят обратно Бермондсийскими Бабочками».
Два человека создали этот текст. И, как в случае с Гомером, никто не знает, к
ем они были. И, подобно словам Гомера, их слова были эпосом.
На старом поле битвы
Я прошел на старое поле битвы через садовые ворота,
бледно-зеленые ворота у дороги Бапом Ц Аррас. Веселая зелень привлекла
меня в глубины запустения, как мог бы изумруд привлечь к мусорному ящику.
Я вошел через эти домашние садовые ворота, у которых не было ни петель, ни
столбов, они опирались на кучу камней: я прошел туда, сойдя с дороги; она од
на не была частью поля боя; дорога одна была ухожена и сохранена в целости
; все остальное было полем боя, насколько хватало глаз.
На большой беловатой куче вился стебель унылого темно-красного оттенка
. И присутствие этого побега, носящего траур среди пустоши, явно указывал
о, что куча некогда была домом. Исчезли все живые существа, которые именов
али эту белую насыпь домом: отец сражался где-нибудь; дети сбежали, если о
сталось время; собака ушла с ними, или, возможно, если не осталось времени,
служила теперь другим хозяевам; кот сделал себе логовище и по ночам прес
ледовал мышей в траншеях.
Все живое, что мы могли бы заметить, исчезло; остался один побег, единствен
ный плакальщик, цепляющийся за упавшие камни, которые некогда поддержив
али его.
И по его присутствию я угадал, что здесь когда-то был дом. И по расположени
ю и составу руин вокруг я увидел, что там стояла деревня. Есть бедствия, ко
торых человек не принимает в расчет, когда думает о времени и переменах. С
мерть, исчезновение, даже разрушение Ц все это человеческий удел; но чел
овек представляет себе разрушение, принесенное милосердными веками, пр
ибывающее медленно, с лишайником, плющом и мхом, маскирующее свои самые р
езкие стороны зеленью, шествующее с достоинством и в должный срок.
Таким образом должны окончиться наши труды и дни; наши самые худшие опас
ения не простираются дальше этого.
Но здесь в один-единственный день, возможно, в одно мгновение залпом с бат
ареи все мелочи, о которых заботилось одно семейство, их дом, их сад, и садо
вые дорожки, и деревня, и дорога через деревню, и старые вехи, которые помн
или старики, и бесчисленные драгоценные вещи Ц все обратилось в мусор.
И эти вещи, которых никто себе не представлял, случились на пространстве
во много сотен миль, такое бедствие постигло обширные равнины и холмы из-
за немецкой войны.
Глубокие колодцы, старые подвалы, разбитые траншеи и блиндажи лежат в му
соре и сорняках под спутанными обломками мира и войны. На многие годы это
будет плохое место для странников, заплутавших в ночи.
Когда деревня исчезла, появились траншеи; и в том же самом шторме, который
разрушил деревню, сгинули и траншеи; снаряды все еще разрываются на севе
ре, но мир и война в равной степени опустошили деревню.
Трава начала возвращаться по изломанной земле по границам траншей.
Лишний моток проволоки ржавеет поодаль искривленным куском стали. Здес
ь нет ни старых тропинок, не переулков, ни дверей, только заграждения и про
волочные преграды; провод в свой черед был уничтожен снарядами; он свале
н теперь беспорядочными мотками. Пара колес разлагается среди сорняков,
и они могут принадлежать миру или войне, они слишком пострадали, чтобы ск
азать точно. Большой кусок железа лежит, разбитый посередине, как будто о
дин из древних гигантов небрежно обрабатывал его. Другая насыпь поблизо
сти, со старым зеленым бобом, прилипшим к ней, также была некогда домом. Тр
аншея пересекает ее. Немецкая бомба с деревянной ручкой, несколько бутыл
ок, ковш, оловянная канистра и несколько кирпичей и камней валяются в тра
ншее. Молодое дерево растет среди них. И среди разрушения и мусора Природ
а, со всем ее богатством и роскошью, возвращается в старые наследные влад
ения, снова обретая землю, которой она владела так долго, задолго до появл
ения зданий.
Садовые железные ворота брошены у стены. Там глубокий подвал, в который к
ажется, склонился весь дом. Посреди всего этого Ц сад. Огромный снаряд ис
корежил, но не свалил яблоню; другая яблоня стоит сухой на краю кратера: бо
льшинство деревьев мертво. Британские самолеты непрерывно гудят. Больш
ие орудия движутся к Бапому, их тянут медлительные тягачи с гусеничными
колесами. Все орудия покрыты пятнами зеленой и желтой краски. Четыре или
пять человек сидят на одном огромном стволе.
Темные старые ступени возле сада ведут в блиндаж; гильза привязана к кус
ку дерева у блиндажа, чтобы в нее можно было ударить, когда пойдет газ. Тел
ефонный провод брошен у входа. Куст астр, ярко-сиреневых и бледно-сиренев
ых, и ярко-желтый цветок возле них указывают, что когда-то поблизости нах
одился палисадник. Над блиндажом участок иссеченной земли показывает т
ри ясно различимых под сорняками слоя: четыре дюйма серого дорожного мет
алла, привезенного откуда-то, ибо вся эта страна Ц из мела и глины; два дюй
ма кремня под ним, а еще ниже дюйм яркого красного камня. Мы смотрим на дор
огу Ц деревенскую дорогу, которой касались мужчины и женщины, и лошадин
ые копыта и другие знакомые современные вещи, дорогу, столь глубоко погр
ебенную, настолько разрушенную, до того заросшую, случайно приоткрывающ
ую свой краешек среди дикой местности; я мог, казалось, скорее обнаружить
след динозавра в доисторической глине, чем шоссе близ небольшой деревни
, которая только пять лет назад была полна человеческими ошибками, и радо
стями, и песнями, и ничтожными слезами. Позади на той дороге, прежде чем пл
аны кайзера начали сотрясать землю, позади на той дороге… Но бесполезно
оглядываться назад, мы слишком далеко ушли за пять лет, слишком далеко от
тысяч обычных вещей, которые никогда, кажется, не будут глядеть на нас из п
ропастей времени, из другого века, очень далекого, безвозвратно отрезанн
ого от наших путей и дней.
1 2 3 4 5