VadikV

Лорд Дансени
Далекие бедствия

Лорд Дансени
Далекие бедствия

Предисловие

Выбирая название для этой книги, я хотел показать, ч
то ни в коем случае не считаю свою работу «современной». Вторым из вынесе
нных на титульный лист слов я надеялся продемонстрировать всем, кто може
т прочесть нижеследующие строки, те ужасные крайности, от которых постра
дало население Франции. Но потребности в этом больше нет. Рассказы, как он
и есть, я собрал вместе под одной обложкой для немногих, которые, кажется,
читают мои книги в Англии.
Дансени

Панихида Победы


Победа не подымет к небу труб

И батареи залпом не ударят Ц
Военной мути старый, старый труп
На пустоши настилами завалят.
И мертвецы лежат в грязи болотной,
В останках артиллерии холодной.
Чтоб всякий Ц и живой, и мертвый Ц ведал
О горестном величии твоем,
Во все края твой зов мы понесем,
Твою трубу мы понесем, Победа.
Не заслужили мы твоих венков,
Они ждут там, среди высоких сорняков.
Грязь выжжена дыханием термита,
Зима сломала множество костей:
Прошли года среди пылающих ночей.
Вот, наконец, и все Ц война убита!


Собор в Аррасе

На огромных ступенях собора в Аррасе я увидел заме
ршую в тишине процессию.
Они выстроились, образуя совершенно прямую линию, местами слегка движущ
уюся или колеблющуюся: иногда они склоняли головы, иногда двое оборачива
лись друг к другу, но большей частью они оставались неподвижны. Это было в
ремя, когда мода только что переменилась, и некоторые были уже в светло-же
лтом, в то время как другие еще носили зеленое.
Я поднялся по ступеням среди них, единственный живой человек, ибо мужчин
ы и женщины больше не молились в соборе Арраса, и деревья заняли их место;
маленькие и скромные, все моложе четырех лет, они в большом количестве ст
олпились на ступенях, образуя процессию, и росли строгими рядами прямо т
ам, где ступени сменялись другими ступенями. Они прибыли в Аррас с ветром
и дождем, которые проникают в приделы всякий раз, когда случаются вместе,
и идут везде, где побывал человек; молодые побеги на этих лестничных прол
етах сохраняют столь почтительный вид, что наблюдатель может сказать: он
и не знали, что Аррский собор пал в страшные дни; они не знали, что видели кр
ушение и обширное бедствие; они думали, что эти великие стены, открытые дл
я звезд и солнца, были естественным и подходящим местом для поклонения м
аленьких сорняков.
Разрушенные здания Арраса сгрудились вокруг собора как будто (это легко
представить) измученные и напуганные дети, Ц столь задумчивы их разбит
ые окна и старые, серые пустые фронтоны, так печальны и искажены. Они Ц ск
орее маленькие старики, столкнувшиеся с неприятностями, пристально гля
дящие на своего большого старшего спутника и не знающие, что им делать.
Но события в Аррасе мрачностью своей превосходят самые трагические фан
тазии поэта.
На западном фронтоне собора стоят восемь колонн, возносящихся от земли;
над ними стояли еще четыре. Из четырех верхних столбов два слева упали, ун
ичтоженные снарядами с севера: и снаряд прошел через один из двух оставш
ихся так, как пуля могла пройти сквозь стебель нарцисса.
Левый угол западной стены был задет с севера каким-то огромным снарядом,
который превратил весь угол в каменную осыпь: и тем не менее стены выстоя
ли.
Я вошел через западные двери. По всему нефу лежали длинные кучи белых кам
ней, увенчанные травой и сорняками, и узенькая тропинка виднелась среди
травы и сорняков. Вот и все, что осталось от крыши собора и от каких-то стул
ьев или скамей, возможно, стоявших в нефе, от всего, что, возможно, нависало
над ними. Все рухнуло вниз, кроме одной стройной арки, которая пересекала
неф по самому трансепту; она резко выделялась на фоне неба, и всякий, кто е
е видел, задавался вопросом, как она держалась в воздухе.
В южном приделе то здесь, то там в искривленных рамах виднелись зеленые с
текла, подобные одиноким листьям на яблоне после весеннего ливня. Над пр
иделами все еще остались крыши, которые опирались на крепкие старые стен
ы, выдержавшие все.
Там, где неф присоединяется к трансепту, разрушение оказалось сильнее вс
его. Возможно, там было наиболее массивное сооружение, и немцы уничтожил
и его: это могла быть башня, насколько я себе представляю, или шпиль.
Я стоял на куче и смотрел на алтарь. Слева от меня все было разрушено. Спра
ва два старых каменных святых высились рядом с южной дверью.
Дверь была распахнута давно, и стояла с тех пор, как ее распахнули, частичн
о сломанная. Большая круглая яма зияла в земле снаружи; яма осталась от то
го, что отворило дверь.
Прямо за большой кучей слева от алтаря, стояло нечто деревянное, почти не
сомненно, бывшее некогда органом.
Пока я разглядывал все это, через пустынное святилище, вдалеке по придел
у, мимо колонн, изъеденных шрапнелью, прошла печальная старуха, слишком п
ечальная даже для женщины с северо-востока Франции. Она, казалось, заботи
лась о насыпях и камнях, которые когда-то были собором; возможно, когда-то
она была служанкой епископа или женой одного из служителей; только она о
дна и осталась из всех, кто был там в другие дни, она, да еще голуби и галки. Я
заговорил с нею. Весь Аррас, поведала она, был разрушен. Большой собор унич
тожен, ее собственное семейство полностью уничтожено; и она указала туда
, где грустные здания пристально глядели на мир своими несчастными мертв
ыми окнами. Абсолютная разруха, сказала она; но не должно быть никакого пе
ремирия. Никакого перемирия. Нет. Необходимо, чтобы не было никакого пере
мирия вообще. Никакого перемирия с немцами.
Она прошла мимо, решительная и печальная, и орудия быстро загрохотали за
Аррасом.
Французский переводчик, на воротнике которого сверкали головы сфинксо
в, показал мне открытку с фотографией алтаря, каким он был пять лет назад.
Это был тот самый алтарь, перед которым я стоял. Меня поразило то, что я уви
дел на фотографии, и то, что камера, которой сделали фото, должно быть, стоя
ла именно там, где стоял я, только немного ниже, под большой кучей. Хотя все
знали, что там был алтарь, и свечи, и крыша, и ковер, и торжественный интерье
р собора, все же видеть эту фотографию и стоять на грязной куче, на ветру, п
од стаями галок, было слишком тяжело. Возникал контраст, с которым не мог с
мириться разум.
Я немного прошелся вместе с французским переводчиком. Мы подошли к мален
ькой раке в южной галерее. Вся она была выложена мрамором, и мрамор раскол
оли на сотни частей, но кто-то аккуратно поднял все частицы и сложил их вм
есте на алтаре.
И эта патетическая куча, которая была собрана из разбитых кусочков, прит
ягивала многих людей, останавливавшихся и пристально смотревших на нее;
и бесцельно, как частенько делают солдаты, они записывали на мраморе сво
и имена. На каждом кусочке осталось чье-то имя, на что француз с легкой иро
нией заметил: «Как мало нужно, чтобы передать свое имя потомству Ц всего
лишь написать его на одном из этих камней». «Нет», сказал я, «я сделаю это, о
писав все, что увидел». И мы рассмеялись.
Я еще не исполнил задуманного: об Аррасе следует сказать гораздо больше.
Когда я начинаю рассказ о разрушении и горе, человек, который был их причи
ной, падает. Его безвкусная власть начинает рассыпаться подобно осенним
листьям. Скоро его трон будет гол, а пока я начну произносить то, что я долж
ен сказать, Ц речь о бедствиях собора и маленьких садов Арраса.
Зима Гогенцоллернов настала; скипетр, мундиры, звезды и придворные исчез
ли; тем не менее мир не знает и половины ужасных бедствий, творившихся в Ар
расе. И весна принесет новое время, и скроет траншеи зеленью, и голуби буду
т ворковать на разрушенных башнях, и деревья будут расти на ступенях все
выше и сильнее, и более счастливые люди будут петь на улицах, не опасаясь н
икаких богов войны; тогда, возможно, я расскажу тем, кто пожелает прочесть
, что война сотворила в древнем городе, уже романтичном в те годы, когда ро
мантика была внове; как война пришла внезапно, без милосердия, без жалост
и, с севера и востока, пришла в маленькие дома, в резные галереи и сады, в цер
кви, соборы и галочьи гнезда.

Хорошая война

Ницше сказал: «Вы слышали, что хороший повод оправд
ывает любую войну, но я говорю вам, что хорошая война оправдывает любой по
вод».
Человек шел один по равнине столь опустошенной, что, если вы никогда не ви
дели ее, простое слово «опустошение» ни за что не смогло бы передать вам т
у ауру меланхолии, которая витала вокруг этого человека в его одиноком с
транствии. Поодаль от унылой дороги возвышалась аллея деревьев, мертвых
, как присутствующие на похоронах, внезапно пораженные во время какой-то
траурной процессии. Он пришел этой дорогой; но когда он достиг какого-то м
еста, то сразу же свернул с дороги, направившись далеко налево, следуя вдо
ль линии кустарников, которые могли некогда быть частью переулка. Некото
рое время его ноги ступали по высокой и грязной траве; иногда он приподни
мал ноги повыше, переступая через телефонный провод, который вился среди
старых заграждений и кустарников; часто мужчина спотыкался о ржавые ост
анки колючей проволоки и переступал через них там, где они были перереза
ны, возможно, много лет назад, огромными снарядами; потом его ноги снова с
шелестом опускались на траву, на мертвую траву, которая с тем же звуком ка
салась его ботинок весь день после полудня.
Однажды он присел отдохнуть на край воронки, утомленный походом, которог
о никогда не предпринимал прежде; и после того, как он просидел некоторое
время, кот, который, судя по всему, обитал в этом диком месте, внезапно вско
чил и запрыгал среди сорняков. Это животное казалось совершенно диким и
донельзя напуганным присутствием человека.
Серые голые холмы окружали пустошь; куропатка кричала поодаль: наступал
вечер. Он устало поднялся, все же изображая некое усердие, как тот, кто пре
данно продолжает печальные поиски.
Оглянувшись вокруг, прежде чем оставить место отдыха, он увидел пару коч
анов капусты, которая через много лет возвращалась на прежние места, на б
ывшее поле, и росла на краю воронки от снаряда. Желтеющий вьюнок поднял вв
ерх мертвый стебель. Сорняки, трава и исковерканная земля окружали его с
о всех сторон. Дальше дело обстояло не лучше. Тем не менее он продолжал сво
й путь. Несколько цветков проглянули среди сорняков. Он остановился, осм
отрел пейзаж и не обнаружил в окружающем мире никаких следов надежды: ра
збитый ствол сломанного дерева как бы искоса смотрел на него, белые тран
шеи рассекали склон. Он последовал по старой траншее через старую ограду
, прошел мимо длинных линий колючей проволоки, мимо большого ржавого сна
ряда, который не разорвался, миновал блиндаж, где что-то серое, казалось, л
ежало у основания длинной лестницы. Черные грибы росли у входа. Он шел и ше
л мимо воронок от снарядов, обходя их там, где они были особенно глубокими
, переступая или спускаясь в небольшие. Маленькие репейники цеплялись за
него; он шел, сопровождаемый шелестом, единственным звуком в пустыне, кро
ме щелчков уничтоженного железа. Теперь он был в зарослях крапивы. Он пре
одолел много маленьких неестественных долин. Он миновал еще больше тран
шей, охраняемых только грибами. Пока было светло, он следовал по маленьки
м дорожкам, удивляясь, кто же мог их протоптать. Однажды он спустился в тра
ншею.
Одуванчики склонялись поперек тропы, как будто преграждая ему путь, убеж
дая человека уйти и не возвращаться. Сорняки толпились здесь тысячами. Э
то был день сорняков. Только они, казалось, одержали победу в тех полях, по
кинутых человеком. Он спустился в траншею, не зная, какой из враждующих ст
орон эта траншея когда-то принадлежала. Ужасные снаряды разворотили ее
здесь и там, и скрутили железо, как будто круглые гигантские пальцы бесце
льно вертели его несколько мгновений, а потом бросили, оставив навсегда
лежать в дождевых потоках. Он миновал другие блиндажи и черные грибы, окр
ужавшие их; и затем он оставил траншею, идя прямо по открытому месту: снова
мертвые травы шипели у его ног, иногда тонкая проволока запевала свою ти
хую песенку. Он миновал полосу крапивы, но за ней оказалась та же мертвая т
рава. И теперь дневной свет начал угасать вдали. Мужчина намеревался дос
тигнуть цели своего путешествия при свете дня, поскольку уже вышел из во
зраста, когда человек может блуждать после наступления темноты. Но он не
учел всех трудностей ходьбы по той дороге, или понадеялся, что знакомые е
му переулки не исчезнут и не сольются с этой жалкой, пугающей пустошью.
Вечер быстро надвигался, но человек упрямо шел дальше. Это было время, ког
да заросли кукурузы утрачивали цвет и медленно становились серыми на се
ром фоне, и на фермах одни за другими зажигались их неисчислимые огни. Но в
ечер теперь набросился на тоскливую пустошь; поднялся холодный ветер; и
путешественник заслышал жалобный звук железа, качающегося среди уничт
оженных вещей, и знал, что этот звук теперь будет часто звучать в пустыне.

И вечер пришел Ц огромный серый холст, ожидающий мрачных картин; подход
ящий фон для всех темных историй мира, для историй призрачных мест, посещ
аемых духами в любом столетии, в любой стране. Но речь идет не просто о при
зраках из всех тех тысяч могил, полузасыпанных траншей и воронок от снар
ядов; эти места посещает что-то более огромное и более ужасное; их посещаю
т вопящие амбиции под звездами или луной, дрейфующей посреди мусора, усы
павшего одинокую равнину там, где когда-то были деревни; их посещают утра
ченные амбиции двух Императоров и Султана, поднимающие вой при каждом по
рыве ветра и требующие мирового владычества.
Холодный ветер перевернул взорванную пустошь, и куски разбитого железа
заколебались под его дуновением.
И теперь путешественник поспешил, поскольку наступала ночь, и такая ночь
, которую три ведьмы могли выварить в своем котле. Он продолжал идти Ц нет
ерпеливо, но с бесконечной печалью. На линии горизонта появлялись странн
ые ракеты военных времен, они загадочно вздымались над землей и снова оп
ускались. Очень далеко несколько солдат зажгли свой собственный малень
кий костер.
Ночь стала еще холоднее; стук, стук, стук Ц звучало разбитое железо.
И наконец путешественник остановился в ночи и внимательно огляделся, ка
залось, он был доволен, что цель его путешествия находится в пределах вид
имости, хотя для глаз обычного наблюдателя место, которого он достиг, ник
оим образом не отличалось от остальной части пустоши.
Он не пошел дальше, но все оборачивался в разные стороны, осматривая эту х
удосочную и израненную землю участок за участком.
Он искал деревню, где родился.

Двухэтажный дом

Я снова приехал в Круазиль.
Я искал размытую водой дорогу, которую мы использовали в качестве дополн
ительного пути, дорогу, окруженную цепью маленьких убежищ и вырезанными
на дубовых стволах образами святых, которые пережили церковь в Круазиле.

Я мог найти это место с закрытыми глазами. Но мои глаза открылись, и я не су
мел его обнаружить. Я не видел сходства между пустынным шоссе, по котором
у носились грузовики, и оживленной маленькой улочкой, колеям на которой
уже минуло три года.
Пока я пристально осматривался по сторонам, отыскивая нашу линию, я заме
тил старого француза в гражданской одежде, который смотрел вниз с неболь
шой насыпи из белого камня, немного приподнимавшейся над уровнем дороги
. Когда я заметил его в первый раз, он шел, поминутно останавливаясь, как бу
дто не был уверен, где находится. Но теперь он стоял неподвижно, глядя с на
сыпи вниз.
«Voila ma maison,» сказал он.
Больше он ничего не сказал: это поразительное замечание, этот жест, котор
ый указывал на такое бедствие, были сделаны совсем просто. Здесь не было н
ичего от театральной позы, которую мы ошибочно связываем с поведением фр
анцузов, потому что они скрывают свои эмоции менее тайно, чем мы; в его гол
осе не прозвучало никаких трагических нот: только след глубокой привяза
нности проявился в одном из слов, которые он использовал. Он говорил, как ж
енщина могла бы сказать о своем единственном ребенке: «Взгляните на моег
о младенца».
«Voila ma maison», сказал он.
Я попытался выразить на его языке, что я чувствую; и после моей попытки он
заговорил о своем доме.
Это был очень старый дом. Нижняя часть, сказал он, относилась к феодальным
временам;
1 2 3 4 5