Известно, что СССР, а особенно КГБ, никогда не прощают тех, кого они считают предателями. Используя любую возможность, КГБ будет охотиться за предателем и попытается его ликвидировать. Чем выше чин и положение перебежчика, тем более опасным изменником он считается, а уж выше старшего офицера КГБ не может быть никого. В КГБ концентрируются сливки советского общества, которым предоставляются привилегии и роскошь, недоступные для большинства граждан страны, живущих, в голоде и холоде. Добровольно отвергнуть такой образ жизни, наиболее соблазнительный из тех, которые власти могут предложить в СССР, – значит проявить такую неблагодарность, которая заслуживает высшей меры наказания. На ранчо, очевидно, обеспечивалась полная защита от любых неожиданностей.
Работу с перебежчиком осложняет прежде всего его психическое состояние. После душевного подъема, которым сопровождается удачный побег на Запад, часто наступает спад, во время которого перебежчик переосмысливает свои поступки. Он начинает осознавать их необратимость, понимает, что больше никогда не увидит жену, родных, друзей, те места, где он родился и жил. Такое переосмысление может привести к депрессии, напоминающей депрессию наркомана, когда у него кончается состояние наркотического опьянения.
Чтобы нейтрализовать последствия депрессии, опрос часто начинают с неторопливого обзора прошлой жизни перебежчика, его полнейшего жизнеописания со дня рождения до дня перехода на другую сторону. Рассказ о прошлых годах – о родителях, школьных друзьях, о катании на коньках в парке, о прогулках в лесу летом – обычно не вызывает приступа ностальгии, а производит успокаивающий эффект. При этом опрашивающие отмечают буквально все, каждую мельчайшую деталь, каждый жест рассказчика.
Опрашивающие всегда интересуются мотивами, которыми руководствуется перебежчик. Почему вы решили перейти на нашу сторону? (Слово «измена» в опросах никогда не употребляется, Оно подразумевает вероломство, а не продуманное решение изменить свои взгляды на жизнь.)
Иногда перебежчик объясняет свои действия ложными мотивами. Он может сказать, например, что разочаровался в той системе, которой служил и которую оставил, потому что в ней царят коррупция, циничность и семейственность. Для многих в этом и заключаются истинные мотивы, и в большинстве случаев перебежчик упоминает именно их. Но это не всегда было правдой. Случалось и так, что перебежчик запустил руку в кассу и понимал, что его ждет серьезное наказание, или ему грозил отзыв в Москву, где ему не миновать дисциплинарного взыскания за то, что он запутался в своих любовных делах. Истинной причиной могли быть ненависть начальника или понижение в должности. Принявшая перебежчика сторона должна знать, почему на самом деле человек решил перебежать. Опрашивающие внимательно и с сочувствием выслушают все объяснения, даже если будут знать, что это ложь, И все возьмут на заметку. Человек может объяснять свои поступки ложными мотивами из одного лишь тщеславия, но отсюда не следует, что он будет говорить неправду и тогда, когда речь зайдет о секретной разведывательной информации. Или следует?…
Другие говорят неправду из-за желания похвастаться, приукрасить свою роль в прежней жизни, чтобы произвести лучшее впечатление на новых хозяев. В любом случае каждое слово будет проверено, рано или поздно хозяева узнают и истинные мотивы и истинное положение перебежчика. Но пока его выслушивают с сочувствием. Настоящий перекрестный допрос – как в суде – будет позже.
Когда наконец дело дойдет до секретной разведывательной информации, будут расставлены ловушки. Перебежчику зададут сотни вопросов, на которые опрашивающий уже знает ответы, и даже если он их не знает, то аналитики, по ночам прослушивая записи опросов, скоро найдут ответы путем сопоставления проверок и перепроверок. Через их руки прошло множество перебежчиков, и в западных спецслужбах накопилось огромное количество сведений о КГБ, ГРУ, Советской Армии и даже о Кремле. Их этих сведений всегда можно извлечь что-то полезное.
Если становится очевидным, что перебежчик говорит неправду о том, что он, по его собственным заявлениям, должен был знать, то он немедленно попадает под подозрение. Возможно, он лжет, пытаясь произвести впечатление; не исключено, что он никогда не имел доступа к такой информации, хотя утверждает обратное; быть может, он просто забыл…
Лгать новым хозяевам во время напряженного опроса, который может длиться месяцами и даже годами (в зависимости от объема сообщенной перебежчиком информации, которая потребовала проверки) – далеко не простое занятие.
Если новый перебежчик заявляет что-то, противоречащее тем данным, которые уже имеются на Западе, то, возможно, эти данные были неверны. Поэтому аналитики вынуждены проверять тот источник, из которого были получены прежние данные. Не исключено, что западные спецслужбы заблуждались, а последний перебежчик прав. До завершения проверки все разговоры на эту тему прекратятся, но потом к ней снова и снова придется возвращаться.
Часто, сообщая какую-то мелочь, не заслуживающую, по его мнению, особого внимания, перебежчик не понимает, что эта мелочь очень важна для его хозяев, ибо она представляет собой то недостающее звено в головоломке, которое они очень долго и безуспешно искали.
После контрольных вопросов, ответы на которые известны заранее, приходит очередь таких вопросов, на которые хозяева действительно хотели бы получить правдивые ответы. Это – золотая жила, которая может оказаться очень богатой или очень бедной. Может ли новый перебежчик сообщить нам то, чего мы еще не знаем, и если может, то насколько важными окажутся эти новые сведения?
В случае с полковником Петром Александровичем Орловым уже через четыре недели в ЦРУ убедились, что они натолкнулись на богатейшую залежь чистейшего золота. Орлов давал фантастически ценную информацию.
С самого начала он был очень спокоен и уравновешен. Он рассказал Роуту всю историю своей жизни, начиная с появления на свет вскоре после войны в убогой хижине возле Минска и кончая тем днем – это было шесть месяцев назад в Москве, – когда он решил, что не может более терпеть общество и режим, ставшие ему ненавистными. Он не отрицал, что сохранил любовь к России, и с понятной горечью говорил о том, что никогда ее не увидит.
Он объяснил, что последние три года его совместная жизнь с женой, директором одного из популярных московских театров, стала пустой формальностью, и с естественным раздражением рассказал о нескольких ее связях с молодыми красивыми актерами.
Источником информации было уникальное служебное положение Орлова. За четыре года работы в Третьем главном управлении КГБ – а фактически в Генеральном штабе армии под именем майора ГРУ Кученко – он накопил массу сведений о командном составе Советской Армии, о расположении дивизий сухопутных войск и авиации, о кораблях советских ВМС в открытом море и в портах.
Орлов продемонстрировал поразительно верное понимание причин поражения Советской Армии в Афганистане, рассказал о непредвиденной деморализации находящихся там советских солдат и офицеров и о росте в Москве разочарования в афганском марионеточном правителе Бабраке Кармале.
До Третьего главного управления Орлов работал в том отделе Первого главного управления КГБ, который руководит действиями «нелегальных» агентов во всем мире, «Нелегалы» засекречены больше, чем другие агенты; они работают против своей страны (если являются ее гражданами) или живут в неродной стране под очень тщательно и глубоко проработанной легендой. У них нет дипломатического иммунитета, для них раскрытие и арест означают не только моральные потери вроде объявления persona поп grata и высылки из страны, а куда более болезненные жестокие допросы, а иногда и казнь.
Хотя сведения Орлова о советских нелегальных агентах были четырехлетней давности, очевидно, он отличался феноменальной памятью. Во всяком случае, он выдал американцам целые сети агентов в Центральной и Южной Америке, те самые сети, которые он сам когда-то помогал создавать и поддерживать.
Если информация перебежчика оказывается противоречивой, то сотрудники принимающей его спецслужбы обычно разбиваются на два лагеря: одни верят перебежчику и поддерживают его, другие сомневаются в его информации. В истории ЦРУ было два таких нашумевших случая – с Голицыным и Носенко.
В 1960 году на сторону США перешел Анатолий Голицын. Он постарался убедить американцев, что практически за всем плохим, что случилось в мире после второй мировой войны, стоит КГБ. Если верить Голицыну, то не существовало такого преступления, к которому не был бы причастен КГБ, а большинство преступлений было даже подготовлено именно этой организацией. Примерно о том же уже не один год твердил правительству США шеф отдела контрразведки Джеймс Англтон. В ЦРУ он представлял партию сторонников жесткой политики, и слова Голицына звучали музыкой в его ушах. Голицын стал звездой первой величины.
В ноябре 1963 года был убит президент США Кеннеди. Считалось, что его убил некий Ли Харви Освальд, придерживавшийся крайне левых взглядов. Жена Освальда была русской, а сам он жил в СССР больше года. В январе 1964 года в США перебежал Юрий Носенко. Он заявил, что «вел» Освальда в России, что, по общему мнению, тот оказался совершенно невыносимым человеком, поэтому КГБ порвал с ним все связи и не имел никакого отношения к убийству Кеннеди.
Голицын тотчас опроверг слова Носенко. Его поддержал Англтон. Носенко подвергли очень жестокому допросу, но он стоял на своем. Возникшие разногласия разделили ЦРУ на два лагеря, споры продолжались два десятилетия. В зависимости от того, кто оказывался прав, люди получали повышение или навсегда ломали себе карьеру, ибо давно известно, что восхождение по служебной лестнице начинается только после большого успеха.
В случае с Петром Орловым никаких разногласий не возникало, и вся слава досталась тому, кто привез Орлова – руководителю отдела специальных проектов ЦРУ Кэлвину Бейли.
* * *
На следующий день после того, как Джо Роут вместе с полковником Орловым поселился на ранчо в Виргинии, Сэм Маккриди неторопливо вошел в Британский музей, расположенный в центре Блумсбери, и направился в главный читальный зал – большой сводчатый круглый зал.
Вместе с Маккриди пришли и его молодые коллеги: Денис Гонт, которому Маккриди доверял все больше и больше, и Паттен. Ни Гонт, ни Паттен не увидят Кипсека – им это было не нужно, а рисковать, расширяя узкий круг осведомленных лиц, было слишком опасно. Их задача заключалась в том, чтобы праздно бродить возле дверей, рассматривать лежащие на столах газеты и не допускать, чтобы их шефа беспокоили посторонние.
Маккриди направился к столу, с двух сторон закрытому книжными полками, и вежливо спросил у сидевшего там человека, не будет ли тот возражать, если он тоже сядет за этот стол. Не отрывая взгляда от солидного тома, из которого он время от времени что-то выписывал, мужчина показал на стоявшее напротив кресло. Маккриди сел. Через несколько минут служащий читального зала принес заказанную им книгу и бесшумно удалился. Сидевший напротив Маккриди мужчина, склонившись над книгой, продолжал читать. Когда они остались вдвоем, Маккриди спросил:
– Как дела, Николай?
– Ничего, – пробормотал мужчина, делая очередную пометку в своем блокноте.
– Есть новости?
– На следующей неделе ждем гостя. В резидентуре.
– Из московского центра?
– Да. Приезжает сам Генерал Дроздов.
Маккриди ничем не выдал удивления. Он углубился в свою книгу, а при разговоре почти не двигал губами. Даже в двух шагах от их заставленного полками стола никто не услышал бы их шепота, да никто и не подошел бы так близко к столу. Об этом побеспокоились бы Гонт и Паттен. Но Маккриди был поражен. Дроздов, невысокий плотный мужчина, удивительно похожий на покойного президента Эйзенхауэра, был начальником отдела по работе с нелегальными агентами КГБ и крайне редко выезжал за рубеж. Только очень веские причины могли заставить его приехать в Лондон, в самое логово врага.
– Это хорошо или плохо? – спросил Маккриди. – Не знаю, – ответил Кипсек. – Во всяком случае, это необычно. Он не мой непосредственный начальник, но сюда он может приехать только с личного разрешения Крючкова.
(Генерал Владимир Крючков, позже, в 1988 году, ставший Председателем КГБ, в то время был начальником Первого главного управления и возглавлял всю разведывательную работу за рубежом.)
– Будет ли он говорить с вами о нелегальных агентах в Британии?
– Сомневаюсь. Со своими агентами он предпочитает работать сам. Возможно, его приезд как-то связан с бегством Орлова. Из-за него все перевернули вверх дном. Двух других офицеров ГРУ из той же делегации уже арестовали. Им грозит трибунал и в лучшем случае обвинение в преступной халатности. А может быть…
– Есть ли другие причины для такого визита? Кипсек вздохнул и впервые оторвал взгляд от книги. Маккриди тоже поднял голову. За годы работы они подружились, Маккриди верил русскому, ценил его суждения.
– Это всего лишь предчувствие, – сказал Кипсек, – но, возможно, он намерен проверить резидентуру КГБ в Британии. Быть может, в Москве что-то подозревают.
– Николай, вечно так продолжаться не может, мы всегда это понимали. Рано или поздно они сведут концы с концами. Слишком много утечек, слишком участились совпадения. Вы не хотите выйти из игры сейчас? Я могу организовать. Только скажите.
– Пока нет. Возможно, скоро, но не сейчас. Я могу еще давать очень ценную информацию. Если они действительно начнут ворошить всю лондонскую сеть, мне это сразу станет известно, тогда я пойму, что они что-то знают. У меня будет время, чтобы уйти. Но сейчас рано. Между прочим, пожалуйста, не пытайтесь задержать Дроздова. Если он в самом деле что-то подозревает, то любая попытка будет только лишним подтверждением.
– Тогда скажите, под какой легендой он приезжает, чтобы в Хитроу не случилось что-то непредвиденное, – сказал Маккриди.
– У него документы швейцарского бизнесмена, – ответил русский. – Прилетает из Цюриха. Во вторник, рейсом «Бритиш эруэйэ».
– Я позабочусь, чтобы его не трогали, – пообещал Маккриди, – Есть что-нибудь новое об Орлове?
– Пока нет, – ответил Кипсек. – Я слышал о нем, но никогда с ним не встречался. Но его переход к американцам меня поразил. У него была высшая категория доступа.
– У вас тоже, – заметил Маккриди. Русский улыбнулся.
– Да, конечно. О вкусах не спорят. Я постараюсь узнать о нем, что удастся. Чем он вас заинтересовал?
– Ничего определенного, – ответил Маккриди. – Как вы сказали, предчувствие. Способ перехода, тот факт, что он не дал Джо Роуту времени на проверку. Это нормально для матроса, который прыгает с тонущего корабля. Для полковника КГБ – странно. Он мог бы заранее договориться о более выгодных условиях.
– Согласен, – сказал русский. – Я сделаю, что в моих силах.
Русский занимал в посольстве настолько ответственный пост, что частые встречи с Маккриди были опасны. Они договорились увидеться следующий раз в начале мая в небольшом захудалом кафе в Шордитче, в лондонском Ист-Энде.
* * *
В конце апреля в Белом доме директор ЦРУ встретился с президентом США. Ничего необычного в этом не было, они встречались регулярно – как в присутствии членов Совета по национальной безопасности, так и наедине. Однако на этот раз президент был особенно щедр на похвалу в адрес ЦРУ. Слухи о благодарностях, сыпавшихся из различных правительственных учреждений в ответ на информацию, которая поступала с ранчо в южной Виргинии, достигли и Овального кабинета.
Директор ЦРУ начал свою карьеру еще во время второй мировой войны в Управлении стратегических исследований и был давним другом Рональда Рейгана. К тому же он был справедливым человеком и не видел веских причин утаивать поток благодарностей от шефа отдела специальных проектов, который отвечал за Орлова. По возвращении в Лэнгли директор вызвал Кэлвина Бейли.
Когда Бейли вошел, директор стоял у витража, занимавшего почти всю стену его кабинета на верхнем этаже штаб-квартиры ЦРУ. Директор смотрел на долину, где свежие весенние листочки деревьев наконец закрыли вид на реку Потомак. Директор повернулся к Бейли.
– Что я могу сказать? – широко улыбаясь, начал он. – Поток поздравлений не иссякает, Кэл. Военные моряки в восторге, они просят сообщать им информацию, как только мы будем ее получать. Мексиканцы тоже счастливы: они только что накрыли сеть, в которую входили семнадцать агентов, – накрыли вместе с камерами, радиостанциями, всем прочим.
– Благодарю, – скупо ответил Кэлвин Бейли. Все знали его как очень осторожного человека, не склонного открыто выражать свои чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Работу с перебежчиком осложняет прежде всего его психическое состояние. После душевного подъема, которым сопровождается удачный побег на Запад, часто наступает спад, во время которого перебежчик переосмысливает свои поступки. Он начинает осознавать их необратимость, понимает, что больше никогда не увидит жену, родных, друзей, те места, где он родился и жил. Такое переосмысление может привести к депрессии, напоминающей депрессию наркомана, когда у него кончается состояние наркотического опьянения.
Чтобы нейтрализовать последствия депрессии, опрос часто начинают с неторопливого обзора прошлой жизни перебежчика, его полнейшего жизнеописания со дня рождения до дня перехода на другую сторону. Рассказ о прошлых годах – о родителях, школьных друзьях, о катании на коньках в парке, о прогулках в лесу летом – обычно не вызывает приступа ностальгии, а производит успокаивающий эффект. При этом опрашивающие отмечают буквально все, каждую мельчайшую деталь, каждый жест рассказчика.
Опрашивающие всегда интересуются мотивами, которыми руководствуется перебежчик. Почему вы решили перейти на нашу сторону? (Слово «измена» в опросах никогда не употребляется, Оно подразумевает вероломство, а не продуманное решение изменить свои взгляды на жизнь.)
Иногда перебежчик объясняет свои действия ложными мотивами. Он может сказать, например, что разочаровался в той системе, которой служил и которую оставил, потому что в ней царят коррупция, циничность и семейственность. Для многих в этом и заключаются истинные мотивы, и в большинстве случаев перебежчик упоминает именно их. Но это не всегда было правдой. Случалось и так, что перебежчик запустил руку в кассу и понимал, что его ждет серьезное наказание, или ему грозил отзыв в Москву, где ему не миновать дисциплинарного взыскания за то, что он запутался в своих любовных делах. Истинной причиной могли быть ненависть начальника или понижение в должности. Принявшая перебежчика сторона должна знать, почему на самом деле человек решил перебежать. Опрашивающие внимательно и с сочувствием выслушают все объяснения, даже если будут знать, что это ложь, И все возьмут на заметку. Человек может объяснять свои поступки ложными мотивами из одного лишь тщеславия, но отсюда не следует, что он будет говорить неправду и тогда, когда речь зайдет о секретной разведывательной информации. Или следует?…
Другие говорят неправду из-за желания похвастаться, приукрасить свою роль в прежней жизни, чтобы произвести лучшее впечатление на новых хозяев. В любом случае каждое слово будет проверено, рано или поздно хозяева узнают и истинные мотивы и истинное положение перебежчика. Но пока его выслушивают с сочувствием. Настоящий перекрестный допрос – как в суде – будет позже.
Когда наконец дело дойдет до секретной разведывательной информации, будут расставлены ловушки. Перебежчику зададут сотни вопросов, на которые опрашивающий уже знает ответы, и даже если он их не знает, то аналитики, по ночам прослушивая записи опросов, скоро найдут ответы путем сопоставления проверок и перепроверок. Через их руки прошло множество перебежчиков, и в западных спецслужбах накопилось огромное количество сведений о КГБ, ГРУ, Советской Армии и даже о Кремле. Их этих сведений всегда можно извлечь что-то полезное.
Если становится очевидным, что перебежчик говорит неправду о том, что он, по его собственным заявлениям, должен был знать, то он немедленно попадает под подозрение. Возможно, он лжет, пытаясь произвести впечатление; не исключено, что он никогда не имел доступа к такой информации, хотя утверждает обратное; быть может, он просто забыл…
Лгать новым хозяевам во время напряженного опроса, который может длиться месяцами и даже годами (в зависимости от объема сообщенной перебежчиком информации, которая потребовала проверки) – далеко не простое занятие.
Если новый перебежчик заявляет что-то, противоречащее тем данным, которые уже имеются на Западе, то, возможно, эти данные были неверны. Поэтому аналитики вынуждены проверять тот источник, из которого были получены прежние данные. Не исключено, что западные спецслужбы заблуждались, а последний перебежчик прав. До завершения проверки все разговоры на эту тему прекратятся, но потом к ней снова и снова придется возвращаться.
Часто, сообщая какую-то мелочь, не заслуживающую, по его мнению, особого внимания, перебежчик не понимает, что эта мелочь очень важна для его хозяев, ибо она представляет собой то недостающее звено в головоломке, которое они очень долго и безуспешно искали.
После контрольных вопросов, ответы на которые известны заранее, приходит очередь таких вопросов, на которые хозяева действительно хотели бы получить правдивые ответы. Это – золотая жила, которая может оказаться очень богатой или очень бедной. Может ли новый перебежчик сообщить нам то, чего мы еще не знаем, и если может, то насколько важными окажутся эти новые сведения?
В случае с полковником Петром Александровичем Орловым уже через четыре недели в ЦРУ убедились, что они натолкнулись на богатейшую залежь чистейшего золота. Орлов давал фантастически ценную информацию.
С самого начала он был очень спокоен и уравновешен. Он рассказал Роуту всю историю своей жизни, начиная с появления на свет вскоре после войны в убогой хижине возле Минска и кончая тем днем – это было шесть месяцев назад в Москве, – когда он решил, что не может более терпеть общество и режим, ставшие ему ненавистными. Он не отрицал, что сохранил любовь к России, и с понятной горечью говорил о том, что никогда ее не увидит.
Он объяснил, что последние три года его совместная жизнь с женой, директором одного из популярных московских театров, стала пустой формальностью, и с естественным раздражением рассказал о нескольких ее связях с молодыми красивыми актерами.
Источником информации было уникальное служебное положение Орлова. За четыре года работы в Третьем главном управлении КГБ – а фактически в Генеральном штабе армии под именем майора ГРУ Кученко – он накопил массу сведений о командном составе Советской Армии, о расположении дивизий сухопутных войск и авиации, о кораблях советских ВМС в открытом море и в портах.
Орлов продемонстрировал поразительно верное понимание причин поражения Советской Армии в Афганистане, рассказал о непредвиденной деморализации находящихся там советских солдат и офицеров и о росте в Москве разочарования в афганском марионеточном правителе Бабраке Кармале.
До Третьего главного управления Орлов работал в том отделе Первого главного управления КГБ, который руководит действиями «нелегальных» агентов во всем мире, «Нелегалы» засекречены больше, чем другие агенты; они работают против своей страны (если являются ее гражданами) или живут в неродной стране под очень тщательно и глубоко проработанной легендой. У них нет дипломатического иммунитета, для них раскрытие и арест означают не только моральные потери вроде объявления persona поп grata и высылки из страны, а куда более болезненные жестокие допросы, а иногда и казнь.
Хотя сведения Орлова о советских нелегальных агентах были четырехлетней давности, очевидно, он отличался феноменальной памятью. Во всяком случае, он выдал американцам целые сети агентов в Центральной и Южной Америке, те самые сети, которые он сам когда-то помогал создавать и поддерживать.
Если информация перебежчика оказывается противоречивой, то сотрудники принимающей его спецслужбы обычно разбиваются на два лагеря: одни верят перебежчику и поддерживают его, другие сомневаются в его информации. В истории ЦРУ было два таких нашумевших случая – с Голицыным и Носенко.
В 1960 году на сторону США перешел Анатолий Голицын. Он постарался убедить американцев, что практически за всем плохим, что случилось в мире после второй мировой войны, стоит КГБ. Если верить Голицыну, то не существовало такого преступления, к которому не был бы причастен КГБ, а большинство преступлений было даже подготовлено именно этой организацией. Примерно о том же уже не один год твердил правительству США шеф отдела контрразведки Джеймс Англтон. В ЦРУ он представлял партию сторонников жесткой политики, и слова Голицына звучали музыкой в его ушах. Голицын стал звездой первой величины.
В ноябре 1963 года был убит президент США Кеннеди. Считалось, что его убил некий Ли Харви Освальд, придерживавшийся крайне левых взглядов. Жена Освальда была русской, а сам он жил в СССР больше года. В январе 1964 года в США перебежал Юрий Носенко. Он заявил, что «вел» Освальда в России, что, по общему мнению, тот оказался совершенно невыносимым человеком, поэтому КГБ порвал с ним все связи и не имел никакого отношения к убийству Кеннеди.
Голицын тотчас опроверг слова Носенко. Его поддержал Англтон. Носенко подвергли очень жестокому допросу, но он стоял на своем. Возникшие разногласия разделили ЦРУ на два лагеря, споры продолжались два десятилетия. В зависимости от того, кто оказывался прав, люди получали повышение или навсегда ломали себе карьеру, ибо давно известно, что восхождение по служебной лестнице начинается только после большого успеха.
В случае с Петром Орловым никаких разногласий не возникало, и вся слава досталась тому, кто привез Орлова – руководителю отдела специальных проектов ЦРУ Кэлвину Бейли.
* * *
На следующий день после того, как Джо Роут вместе с полковником Орловым поселился на ранчо в Виргинии, Сэм Маккриди неторопливо вошел в Британский музей, расположенный в центре Блумсбери, и направился в главный читальный зал – большой сводчатый круглый зал.
Вместе с Маккриди пришли и его молодые коллеги: Денис Гонт, которому Маккриди доверял все больше и больше, и Паттен. Ни Гонт, ни Паттен не увидят Кипсека – им это было не нужно, а рисковать, расширяя узкий круг осведомленных лиц, было слишком опасно. Их задача заключалась в том, чтобы праздно бродить возле дверей, рассматривать лежащие на столах газеты и не допускать, чтобы их шефа беспокоили посторонние.
Маккриди направился к столу, с двух сторон закрытому книжными полками, и вежливо спросил у сидевшего там человека, не будет ли тот возражать, если он тоже сядет за этот стол. Не отрывая взгляда от солидного тома, из которого он время от времени что-то выписывал, мужчина показал на стоявшее напротив кресло. Маккриди сел. Через несколько минут служащий читального зала принес заказанную им книгу и бесшумно удалился. Сидевший напротив Маккриди мужчина, склонившись над книгой, продолжал читать. Когда они остались вдвоем, Маккриди спросил:
– Как дела, Николай?
– Ничего, – пробормотал мужчина, делая очередную пометку в своем блокноте.
– Есть новости?
– На следующей неделе ждем гостя. В резидентуре.
– Из московского центра?
– Да. Приезжает сам Генерал Дроздов.
Маккриди ничем не выдал удивления. Он углубился в свою книгу, а при разговоре почти не двигал губами. Даже в двух шагах от их заставленного полками стола никто не услышал бы их шепота, да никто и не подошел бы так близко к столу. Об этом побеспокоились бы Гонт и Паттен. Но Маккриди был поражен. Дроздов, невысокий плотный мужчина, удивительно похожий на покойного президента Эйзенхауэра, был начальником отдела по работе с нелегальными агентами КГБ и крайне редко выезжал за рубеж. Только очень веские причины могли заставить его приехать в Лондон, в самое логово врага.
– Это хорошо или плохо? – спросил Маккриди. – Не знаю, – ответил Кипсек. – Во всяком случае, это необычно. Он не мой непосредственный начальник, но сюда он может приехать только с личного разрешения Крючкова.
(Генерал Владимир Крючков, позже, в 1988 году, ставший Председателем КГБ, в то время был начальником Первого главного управления и возглавлял всю разведывательную работу за рубежом.)
– Будет ли он говорить с вами о нелегальных агентах в Британии?
– Сомневаюсь. Со своими агентами он предпочитает работать сам. Возможно, его приезд как-то связан с бегством Орлова. Из-за него все перевернули вверх дном. Двух других офицеров ГРУ из той же делегации уже арестовали. Им грозит трибунал и в лучшем случае обвинение в преступной халатности. А может быть…
– Есть ли другие причины для такого визита? Кипсек вздохнул и впервые оторвал взгляд от книги. Маккриди тоже поднял голову. За годы работы они подружились, Маккриди верил русскому, ценил его суждения.
– Это всего лишь предчувствие, – сказал Кипсек, – но, возможно, он намерен проверить резидентуру КГБ в Британии. Быть может, в Москве что-то подозревают.
– Николай, вечно так продолжаться не может, мы всегда это понимали. Рано или поздно они сведут концы с концами. Слишком много утечек, слишком участились совпадения. Вы не хотите выйти из игры сейчас? Я могу организовать. Только скажите.
– Пока нет. Возможно, скоро, но не сейчас. Я могу еще давать очень ценную информацию. Если они действительно начнут ворошить всю лондонскую сеть, мне это сразу станет известно, тогда я пойму, что они что-то знают. У меня будет время, чтобы уйти. Но сейчас рано. Между прочим, пожалуйста, не пытайтесь задержать Дроздова. Если он в самом деле что-то подозревает, то любая попытка будет только лишним подтверждением.
– Тогда скажите, под какой легендой он приезжает, чтобы в Хитроу не случилось что-то непредвиденное, – сказал Маккриди.
– У него документы швейцарского бизнесмена, – ответил русский. – Прилетает из Цюриха. Во вторник, рейсом «Бритиш эруэйэ».
– Я позабочусь, чтобы его не трогали, – пообещал Маккриди, – Есть что-нибудь новое об Орлове?
– Пока нет, – ответил Кипсек. – Я слышал о нем, но никогда с ним не встречался. Но его переход к американцам меня поразил. У него была высшая категория доступа.
– У вас тоже, – заметил Маккриди. Русский улыбнулся.
– Да, конечно. О вкусах не спорят. Я постараюсь узнать о нем, что удастся. Чем он вас заинтересовал?
– Ничего определенного, – ответил Маккриди. – Как вы сказали, предчувствие. Способ перехода, тот факт, что он не дал Джо Роуту времени на проверку. Это нормально для матроса, который прыгает с тонущего корабля. Для полковника КГБ – странно. Он мог бы заранее договориться о более выгодных условиях.
– Согласен, – сказал русский. – Я сделаю, что в моих силах.
Русский занимал в посольстве настолько ответственный пост, что частые встречи с Маккриди были опасны. Они договорились увидеться следующий раз в начале мая в небольшом захудалом кафе в Шордитче, в лондонском Ист-Энде.
* * *
В конце апреля в Белом доме директор ЦРУ встретился с президентом США. Ничего необычного в этом не было, они встречались регулярно – как в присутствии членов Совета по национальной безопасности, так и наедине. Однако на этот раз президент был особенно щедр на похвалу в адрес ЦРУ. Слухи о благодарностях, сыпавшихся из различных правительственных учреждений в ответ на информацию, которая поступала с ранчо в южной Виргинии, достигли и Овального кабинета.
Директор ЦРУ начал свою карьеру еще во время второй мировой войны в Управлении стратегических исследований и был давним другом Рональда Рейгана. К тому же он был справедливым человеком и не видел веских причин утаивать поток благодарностей от шефа отдела специальных проектов, который отвечал за Орлова. По возвращении в Лэнгли директор вызвал Кэлвина Бейли.
Когда Бейли вошел, директор стоял у витража, занимавшего почти всю стену его кабинета на верхнем этаже штаб-квартиры ЦРУ. Директор смотрел на долину, где свежие весенние листочки деревьев наконец закрыли вид на реку Потомак. Директор повернулся к Бейли.
– Что я могу сказать? – широко улыбаясь, начал он. – Поток поздравлений не иссякает, Кэл. Военные моряки в восторге, они просят сообщать им информацию, как только мы будем ее получать. Мексиканцы тоже счастливы: они только что накрыли сеть, в которую входили семнадцать агентов, – накрыли вместе с камерами, радиостанциями, всем прочим.
– Благодарю, – скупо ответил Кэлвин Бейли. Все знали его как очень осторожного человека, не склонного открыто выражать свои чувства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56