Но Масси как будто вдруг усомнился в целебных свойствах сна, стирающего людские заботы; или, быть может, в тишине он нашел успокоение, созерцал яркие видения богатства, удачи, безделья, исполнения всех желаний. Попирая ногами свою любимую старую куртку, он смотрел через круглый иллюминатор в темноту, нависшую над рекой. Иногда дыхание ветерка врывалось в каюту и обвевало его лицо, - прохладное дыхание, насыщенное свежей влагой, поднявшейся с широкой реки. Он мог разглядеть только отблески на воде; и вдруг он как будто задремал, потому что неожиданно, без всякой связи с какимлибо сновидением, вспыхнул перед его глазами ряд пламенных и гигантских цифр - три, ноль, семь, один, два - словно номер лотерейного билета. Затем черная завеса перед иллюминатором внезапно исчезла, пробился жемчужно-серый свет, и показался берег, усеянный домами, ряд тростниковых крыш, стены из циновок и бамбука, резные коньки крыш из тикового дерева. Строения поднимались на сваях, окаймляя стальную полосу реки, неподвижной и полноводной, так как прилив начался. Это было селение Бату-Беру. Настал день.
Масси встрепенулся, надел шерстяную куртку и, нервно вздрагивая, словно после какого-то тяжелого потрясения, записал номер. На редкость счастливое внушение.
Да, но погоня за счастьем требовала денег - : наличных денег.
Затем он вышел, собираясь спуститься в машинное отделение. Дела было много, а Джек лежал мертвецки пьяный на полу своей каюты, и к тому же еще дверь в каюту была заперта. Горло у него сжалось при мысли о работе.
Да, но если ты хочешь ничего не делать, нужно сначала заполучить кругленькую сумму денег. Судно тебя не спасет. Это-то уж верно. Ему надоело ждать случая, который освободил бы его наконец от этого судна, превратившего его жизнь в пытку.
XIV
Было что-то невыносимое в глухом протяжном вибрирующем гудении парового свистка, и дрожь пробежала по спине мистера Ван-Уика. Миновал полдень; "Софала" покидала Бату-Беру и направлялась в бухту Пангу, к следующей своей стоянке; сопровождаемая несколькими каноэ, она описала полукруг и, скользя по широкой реке, оставила далеко позади бёнгало мистера Ван-Уика.
На этот раз мистер Ван-Уик не пошел на берег проводить ее. Обычно он спускался на пристань и, пока судно отчаливало, перебрасывался словами с капитаном Уолеем, стоявшим на мостике, и махал ему на прощание рукой.
Но теперь он даже не подошел к перилам веранды.
"Все равно он меня не увидит, - подумал мистер ВанУик. - Интересно, может ли он разглядеть дом?" - И при этой мысли он почему-то почувствовал свое одиночество острее, чем чувствовал его все эти годы. Сколько лет прошло? Шесть или семь? Семь. Долгий срок!
Он сидел на веранде, держа на коленях закрытую книгу, и как будто созерцал свое одиночество, словно слепота капитана Уолея заставила его прозреть. Разные бывают сердечные муки и волнения, и нет на земле места, куда бы можно было от них уйти. И ему стало стыдно, точно в течение шести лет он себя вел, как капризный мальчик.
Мысленно он следил за "Софалой". Под влиянием минуты он действовал импульсивно и выполнил то, что считал неотложным. Что еще мог он сделать? Позже он об этом подумает. Казалось, что придется, хотя бы на время, вступить в мир людей. Деньги у "его были, - что-нибудь удастся сделать; он примирился с потерей времени, с заботами, с утратой одиночества. Сейчас одиночество его угнетало - и ему представился капитан Уолей таким, каким он его видел в последний раз, когда тот сидел, прикрывая глаза рукой, и, обманутый в вере своей, пребывал как бы за пределами добра и зла, какого можно ждать от людей.
Мысли мистера Ван-Уика следовали за "Софалой", спускающейся по реке, пробивающейся сквозь лес, между стволами гигантских деревьев, скользящей мимо мангровых рощ и дальше по мелководью. При ярком свете дня судно благополучно пересекло мелководье; на вахте от четырех до шести стоял Стерн, который затем спустился вниз и с наслаждением погрузился в мечты о будущем - о службе под началом такого богатого человека, как мистер Ван-Уик. Теперь он не представлял себе, чтобы могла произойти какая-либо помеда. Он упивался мыслью о том, что "наконец-то он устроился". С шести до восьми на вахте стоял серанг. Судну предстояло идти в открытом море до трех часов утра, когда оно должно было приблизиться к группе островов Пангу. В восемь часов Стерн беззаботно вышел на палубу, чтобы снова стоять на вахте до полуночи.
В десять, стоя на мостике, он напевал и мурлыкал что-то вполголоса, а в это время мысли мистера Ван-Уика покинули наконец "Софалу". Мистер Ван-Уик заснул.
Масси, стоя в дверях машинного отделения, угрюмо напяливал свою шерстяную куртку, а второй механик с мрачным видом ждал.
- А, вылез наконец! Пьяница! Ну, что вы можете сказать в свое оправдание?
До десяти часов Масси не отходил от машин. Теперь он был в мрачном бешенстве: злился на судно, на жизнь, на людей, его дурачивших, злился на самого себя - за то, что мужество ему изменяет.
В ответ послышалось невнятное ворчанье.
- Что? Теперь вы рта раскрыть не можете? А когда напьетесь, то выкрикиваете во весь голос всякий вздор?
Оскорбляете людей? Да, как вы смеете, негодный пьяница!
- Ничего не могу поделать. Ни слова не помню. Вы бы не слушали.
- И вы осмеливаетесь мне это говорить? Что вас дернуло?. Зачем напились?
- Не спрашивайте. Котлы проклятые очертели...
И вам бы они очертели... Жизнь надоела!
- Ну, так подыхайте! Вы мне надоели. Помните, какой вы шум подняли ночью? Несчастный старый пьянчуга!
- Нет, не помню. И помнить не хочу. Пьян так пьян.
- Понять не могу, почему я не вышвырну вас вон! Что вам здесь нужно?
- Сменить вас. Вы уже давно работаете, Джордж.
- Не смейте называть меня Джорджем, пьяная скотина! Умри я завтра - и вы подохнете с голоду. Помните это! Говорите: "мистер Масси".
- Мистер Масси, - тупо повторил тот.
В грязной рубахе, замасленных штанах, в рваных туфлях на босу ногу - он стоял растрепанный, с тусклыми, налитыми кровью глазами, и, как только Масси посторонился, нырнул в машинное отделение.
Старший механик огляделся по сторонам. Палуба до гакаборта была безлюдна. Все пассажиры туземцы вышли в Бату-Беру, а новых пассажиров не было. В темноте на корме судна позвякивал патентованный лаг. Был мертвый штиль, и под облачным небом в неподвижном воздухе, который был пропитан запахом водорослей и, теплый и липкий, окутывал стройный корпус судна, пароход ровно скользил по серому, не тронутому рябью морю, как будто парил в пустоте. Но мистер Масси хлопнул себя по лбу, покачнулся и уцепился за кофель-нагель у подножья мачты.
- Я с ума сойду, - пробормотал он, нетвердыми шагами пробираясь по палубе.
Слышно было, как внизу кто-то подбирал уголь лопатой; стукнула топочная дверца. Стерн на мостике начал насвистывать новый мотив.
Капитан Уолей не спал; одетый, он сидел на кушетке и слышал, как открылась дверь его каюты. Из предосторожности он не шелохнулся и мучительно ждал, надеясь по голосу узнать вошедшего.
Лампа ярко освещала белые переборки, малиновый плюш, темное блестящее красное дерево. В течение трех лет белый деревянный ящик под койкой -оставался нераскрытым, словно капитан Уолей считал, что после потере "Красавицы" нет на земле места для его привязанностей.
Руки его покоились на коленях; красивая голова с густыми бровями видна была вошедшему в профиль. Наконец раздался голос:
- Еще раз я спрашиваю: как мне вас называть?
А, Масси! Опять! От тоски мучительно сжалось сердце, чувство стыда едва не исторгло у него крик.
- Говорите, могу я вас звать по-прежнему своим компаньоном?
- Вы не знаете, чего требуете.
- Я знаю, чего я хочу...
Масси вошел в каюту и закрыл дверь.
- ...и я еще раз попытаюсь вас убедить.
В скулящем голосе слышались мольба и угроза.
- Бесполезно говорить, что вы бедны. Правда, на себя вы ничего не тратите, но для этого существует другое название. Вы думаете, что получите все, что вам полагается за эти три года, а затем отшвырнете меня, не выслушав, моего мнения о вас. Вы думаете, я бы стал с вами считаться, если б знал, что у вас нет ничего, кроме этих жалких пятисот фунтов? Вам бы следовало меня предупредить.
- Может быть, - сказал капитан Уолей, опуская -голову. - И все-таки это вас спасло..: - Масси презрительно засмеялся. - С тех пор я вам не раз говорил.
- А теперь я вам не верю. Подумать только, что я позволял вам хозяйничать на моем собственном судне! Помните, как вы мне запрещали вешать мою куртку на вашем мостике? Она, видите ли, мешает! Его мостик! "И так я не мог поступать, и этак!" Честный человек! А теперь все объясняется. "Я беден, и я не могу. У меня только и есть, что эти пятьсот фунтов".
Он смотрел на неподвижно сидевшего капитана Уолея, словно видел в нем непреодолимое препятствие на своем пути. С грустной миной он сказал:
- Вы жестокий человек.
- Довольно! - произнес капитан Уолей, поворачиваясь к нему лицом. - Вы ничего не получите, ибо у меня, лично нет ничего, что бы я мог теперь отдать.
- Рассказывайте это кому-нибудь другому!
Масси вышел и еще раз оглянулся. Затем дверь закрылась. Оставшись один, капитан Уолей по-прежнему сидел неподвижно. У него не было ничего, даже все его прошлое погибло - честь, правда, справедливость, гордость. Вся его безупречная жизнь была зачеркнута. Он ей сказал последнее прости. Но то, что принадлежало ей, дочери, - то он решил спасти. Совсем ничтожная сумма.
Он собственноручно передаст ей этот последний дар человека, который жил слишком долго. Жизнь его была обесценена, и сейчас вся страсть отцовской любви, вся неисчерпанная сила сосредоточилась на одном желании - увидеть ее лицо.
Масси направился прямо в свою каюту, зажег свет и отыскал бумажку с приснившимся ему номером, пламенные цифры которого были вызваны к жизни силой иной страсти. Он должен приложить все силы, чтобы не пропустить тираж. В этом номере был тайный смысл. Но где найти средства, чтобы продолжать игру?
- Проклятый скряга! - пробормотал он.
Если б мистер Стерн и сообщил ему кое-что новое, касающееся его компаньона, то Масси мог бы ответить, что болезнью человека можно воспользоваться не только для того, чтобы его вышвырнуть и таким образом отложить на год выплату денег! Лучше было сохранить болезнь в тайне и принудить его остаться. Лишенный средств, он пожелал бы остаться, и таким образом вопрос о выплате пая был бы закрыт. В точности он не знал, как далеко зашла болезнь капитана Уолея; если бы тот и посадил где-нибудь судно на мель, никакой вины не лежало бы на владельце, не так ли? Он не обязан знать, что дело неладно. Но, вероятно, никто бы и не поднял этого вопроса, а судно было застраховано. У Масси хватило выдержки платить страховые взносы. Но это было не все. Он не верил в бедность капитана Уолея, не верил, что тот не отложил хоть какой-нибудь суммы. Если бы он, Масси, завладел этой суммой, то были бы куплены новые котлы, и все осталось бы по-старому. А если судно в конце концов погибнет, - тем лучше. Он его ненавидел, - ненавидел заботы, которые отвлекали его помыслы от погони за счастьем. Он хотел отправить судно на дно моря и прикарманить страховую премию. Выйдя, обескураженный, из каюты капитана Уолея, он так же остро ненавидел судно с изношенными котл.ами, как и человека с потускневшими глазами.
В конце концов в наших поступках мы в значительной степени руководствуемся тем, что внушается нам извне:
если б не пьяная болтовня Джека, Масси тотчас же объяснился бы с несчастным стариком, который не хотел ни помочь, ни остаться, ни погубить судно. Старый мошенник! Масси горел желанием его вышвырнуть, но удерживался. Время еще есть... успеется. А теперь новая страшная мысль зародилась в его голове. Разве у него не хватит мужества? Как бредил этот пьяница Джек! "Ухитрится выкинуть штуку, чтобы отделаться от судна!" Ну что ж, Джек был не так уж далек от истины. Масси придумал хитрую штуку. Да, но как быть с риском?
Он познал гордость - гордость человека, стоящего выше предрассудков, сердце его забилось быстрее, а во рту пересохло. Не у всякого хватит смелости, но он - Масси, и он дерзнет!
На палубе пробило шесть склянок. Одиннадцать часов!
Он выпил стакан воды и присел на несколько минут, чтобы успокоиться. Затем достал из ящика маленький глухой фонарик и зажег его.
Почти напротив его каюты, по другую сторону узкого прохода под мостиком, находился чуланчик, помещавшийся как раз над котлами машинного отделения; пол, стены и потолок его были железные, так как под ним была высокая температура. Сюда складывали всякий хлам; в углу лежали железные обломки, пустые жестянки из-под масла, мешки с тряпьем, куча каменного угля, сломанная старая клетка для кур, рваные чехлы, старые лампы; за лопнувшую медную трубу, которую выбросили из машинного отделения, кто-то засунул коричневую войлочную шляпу; эта шляпа принадлежала человеку, бывшему когда-то помощником на "Софале" (он умер от малярии у берегов Бразилии) Непроницаемая тьма окутывала эту груду забытых вещей. Луч света, отбрасываемый фонариком Масси, падал косо, прорезая мрак.
Куртка Масси была расстегнута. Он заложил дверь болтом (другой двери здесь не было) и, присев на корточки перед кучей хлама, стал набивать карманы кусками железа. Он выбирал их тщательно, словно эти заржавленные гайки, сломанные болты, звенья цепи были кусками золота и ему представился единственный в жизни случай, когда он мог это золото унести. Боковые карманы, карман на груди, внутренние карманы он набил так, что они раздулись. Он рассматривал обломки. Иные он отбрасывал. Ржавое железо покрывало пылью его руки. Масси отчасти понимал научную основу своей хитроумной выдумки. Если вы хотите отклонить магнитную стрелку компаса, лучше всего использовать для этой цели ковкое железо; большое количество мелких обломков в карманах куртки вернее приведет вас к цели, чем несколько больших кусков, ибо, при равном весе, вы получаете большую площадь, что как раз и имеет значение.
Быстро выскользнул он из чулана - ему достаточно было сделать два шага, - и, войдя в свою каюту, заметил, что руки его красны, красны от ржавчины. Это его смутило, словно они были окровавлены. Он торопливо осмотрел свой костюм. Как, и брюки тоже! Он вытирал об них покрытые ржавчиной ладони.
Второпях он оторвал пуговицу, затем вычистил свой костюм, вымыл руки. Тогда чувство вины рассеялось; он сел и стал ждать.
Нагруженный железом, выпрямившись, он сидел в кресле. У бедер он ощущал твердые обломки, куски железа в карманах касались его ребер, когда он вздыхал; все эти фунты оттягивали ему плечи. Вид у него был отупевший, а желтое лицо с уставившимися в одну точку черными глазами казалось спокойным и грустным.
Услыхав, что над головой его пробило восемь склянок, он встал и приготовился идти. Движения его казались бесцельными, нижняя губа слегка отвисла, глаза блуждали; от страшного напряжения воли взгляд стал тупым, лишенным всякого выражения.
С последним ударом склянки на мостик бесшумно поднялся серанг, чтобы сменить помощника. Стерн был настроен благодушно, ибо теперь ему нечего было желать.
- Хорошо ли ты видишь, серанг? Сейчас довольно темно. Я подожду, пока ты привыкнешь к темноте.
Старый малаец прошептал что-то, поднял усталые глаза, подошел к освещенному нактоузу и, заложив руки за спину, устремил взгляд на картушку компаса.
- Около половины четвертого смотри внимательно - мы будем приближаться к суше. Но тумана сейчас нет. Ты заглянул к капитану, перед тем как подняться на мостик?
Знает он, который час? Ну, в таком случае я ухожу.
Внизу, у трапа, он отступил в сторону, чтобы пропустить капитана. Прислушиваясь к его ровным, уверенным шагам, он на секунду задумался. "Странно, - сказал он про себя, - никак не можешь решить, видел он тебя или нет. Но сейчас он, должно быть, слышал мое дыхание".
В конце концов старик все-таки удивительный человек.
Говорят, он пользовался когда-то известностью. Мистер Стерн охотно этому верил. Затем он пришел к тому заключению, что капитан может разглядеть фигуру человека - сейчас, например, капитан видел его, Стерна, - но, не различая лица, вынужден молчать и делать вид, будто не замечает, из боязни выдать себя. Мистер Стерн был проницательным человеком.
Каждую секунду эта необходимость притворяться напоминала капитану Уолею об унизительной его лжи. В эту ложь он втянулся, побуждаемый своей отеческой любовью и безграничной верой в божественную справедливость к людям на земле. Он даст своей бедной Айви возможность получить еще раз его месячное жалование. Быть может, болезнь лишь временная. Конечно, бог не лишит его сил помогать дочери и не бросит его, нагого, в ночь бесконечную. Он цеплялся за надежду, а когда болезнь одержала верх над надеждой, он старался не верить очевидности.
Тщетно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17