Я часто потом думала, что было бы лучше, если бы тогда Эссекс умер. Но он выжил, потому что надежда – лучшее лекарство. Когда ему сказали, что королева разрешила ему по выздоровлении прийти к ней, когда он услышал, что его сестры были ею приняты, когда он увидел Фрэнсис у своей постели – он стал надеяться.
Мне не было позволено видеться с ним, но Фрэнсис приезжала и говорила, что здоровье его улучшается и что он собирается послать королеве новогодний подарок.
Конечно, это была хорошая идея: я знала, как она любила подарки. Я вспомнила о роскошных подарках, которые ей готовил Лейстер, и о том, как я была вынуждена продавать свои драгоценности, чтобы оплатить их.
Его подарок не был принят, но не был и отвергнут.
Нужно было видеть его, когда ему сказали, что подарок не был отвергнут! Он поднялся с постели и стал ходить. В несколько дней он почти поправился.
Фрэнсис часто посылала мне известия, зная, как я тревожусь. Я сидела у окна, ожидая их и думая о королеве. Она также должна была волноваться, ведь она любила его. Но она была в своей любви к нему столь же ревнива, как и в любви к Лейстеру: она не позволила мне, его матери, навещать Эссекса.
Но вскоре я услышала тревожное известие о том, что королева отослала подарок обратно Эссексу. Видно, лишь в тревожные дни, когда опасались за его жизнь, она снизошла.
Теперь, когда он не был более болен, он снова почувствовал на себе ее гнев. И, хотя опасность болезни отступила, он находился в опасности со стороны королевы и своих врагов.
Судьба наносила удар за ударом по моему бедному мальчику. Как я сожалела, что нет в живых Лейстера! Он способен был бы повлиять на королеву, посоветовать Эссексу. Было больно смотреть, как этот гордый человек почти сломился под ударами судьбы.
Кристофер ничем не мог ему помочь. Хотя мы были давно женаты, он, казалось, остался все тем же мальчиком, каким был, когда мы встретились. Теперь я тосковала по зрелости. Я постоянно думала о Лейстере. Эссекс для Кристофера был героем. Он считал, что у того нет недостатков, все его беды он относил за счет происков врагов. Он не мог видеть, что главным врагом Эссекса был он сам, ибо удача не улыбнется тем, кто оскорбил ее.
События приближались к своему ужасному концу. В то время шли споры и пересуды о книге, написанной сэром Джоном Хейвардом. Когда я прочла ее, я поняла, насколько она опасна, потому что в ней рассматривалось низложение Ричарда II и восшествие на престол Генри IV, а мораль была такова, если страной правит недостойный монарх, нужно его свергнуть. И было большим несчастьем, что Хейвард посвятил книгу графу Эссексу.
Я уже предвидела, как враги Эссекса, среди которых был Рейли, схватятся за это. Я уже слышала, как Рейли нашептывает королеве, что книга подразумевает, будто она недостойна трона. А если книга посвящена Эссексу, не приложил ли он сам руку к этому? Знает ли королева, что Эссекс вместе со своей сестрой леди Рич состоял в переписке с королем Шотландии?
Книга была изъята, а Хейвард посажен в темницу, королева заметила, что сам Хейвард, возможно, и не является автором, – но скрывает за своим именем некоего дерзкого автора. Мы с Пенелопой сидели вдвоем, подолгу разговаривали и засыпали от изнеможения, но не могли прийти ни к какому выводу и не видели разрешения этой проблемы.
Маунтджой был в Ирландии и преуспел там, где потерпел поражение Эссекс, а Пенелопа напомнила мне о том, что Эссекс предрек, будто Маунтджою не суждено успеха, ибо он слишком начитан и чтит книги более, чем битвы. Как он заблуждался! Да и бывал ли мой бедный Эссекс когда-либо прав.
Он вошел в долги, ибо королева отказалась продлить лицензию на ферму по изготовлению сладких вин, которую она наложила на него, поэтому нам предстояло выплатить их. Казалось, уже ничто не могло быть хуже, но худшее было впереди.
Он никогда не мог видеть себя со стороны. По его мнению, люди были пигмеями по сравнению с ним. В те ужасные дни я понимала, что люблю его как никого в своей жизни, кроме Лейстера в наши первые дни.
Конечно, то была иная любовь. Когда Лейстер пренебрег мною ради Елизаветы, я разлюбила его, но я никогда не разлюблю Эссекса.
Он находился в Эссекс Хауз. Там собирались недовольные, и у его дома создалась опасная репутация. Саутгэмптон был на его стороне, а он давно уже был в опале у королевы. Все люди, которые были лишены королевой привилегий, кто считал, что их обошли – все собирались там, чтобы устроить смуту.
О, мой беспечный, бездумный сын! Отчаявшись вернуть ее любовь, обиженный и злой, он во всеуслышанье кричал, что не доверяет королеве, что ее правление столь же криво, как и ее стан!
Я желала, чтобы я была бы там. Я бы напомнила ему, что Джон Стаббз потерял свою правую руку не потому, что он написал памфлет против замужества королевы, а потому что осмелился напомнить, что она стара для деторождения. Но все было бесполезно. Одно это его замечание могло привести его на эшафот – и я знала это.
Величайший его враг, сэр Уолтер Рейли, ухватился за эти слова. Представляю, с каким торжеством он передал их на ухо королеве. Она стала ненавидеть его сильнее, чем любила. Ее преследовала сцена, когда он вломился в ее спальню и увидел старую седую женщину.
Продолжение истории известно: был заговор, по плану которого они захватили Уайтхолл, добивались встречи с королевой, заставили ее сместить нынешних министров и собрать новый парламент.
Наверное, им казалось все просто и ясно, когда они планировали это. Совсем иное дело было это осуществить. Кристофер стал очень замкнут и молчалив, поэтому я знала, что что-то замышляется. Я почти не видела его, поскольку он был в Эссекс Хауз. Потом я узнала, что Эссекс ожидал посланий короля Шотландии, в таком случае он собирался поднять восстание, надеясь на шотландцев.
Естественно, что все приготовления в Эссекс Хауз привлекали внимание. Шпионы Эссекса обнаружили, что существовал противоположный заговор с Рейли во главе, в котором планировалось поймать их, возможно, убить, но в любом случае бросить в Тауэр.
Где бы мой сын ни проезжал по улицам Лондона, люди выходили приветствовать его. Он всегда был предметом интереса и обожания. Он верил, что этот город будет на его стороне, и что если он проедет по улицам с призывом выйти на митинг, то люди пойдут за ним.
В субботу вечером несколько его последователей отправились к театру «Глобус» и подкупили актеров, чтобы те сыграли «Ричарда 3» Шекспира и люди поняли из пьесы, что можно низложить монарха.
Я была так встревожена, что немедленно вызвала к себе брата Уильяма. Он также имел дурные предчувствия.
– Уильям, – кричала я, – молю тебя, поезжай в Эссекс Хауз. Увидься с ним. Переубеди его.
Но Эссекс, как всегда, не желал слушать. В Эссекс Хаузе, когда туда приехал Уильям, было уже три сотни народу: горячие головы, фанатики.
Уильям потребовал встречи с племянником. Эссекс отказался, а так как Уильям не уходил, он был схвачен и заперт в кабинете.
И тут Эссекс сделал величайшую глупость: вместе с двумястами своими сторонниками и бедным заблудшим Кристофером он вышел на улицы Лондона.
Какое ребячество!
Я и сейчас становлюсь больна, когда думаю об этом храбром, глупом мальчишке, едущем по Лондону с плохо вооруженными приспешниками и вызывающем народ присоединиться к нему.
Представляю себе его разочарование, когда он увидел, как эти достойные люди поспешно отворачиваются и запираются у себя в домах. Отчего бы им восставать против королевы, которая принесла им процветание, которая спасла страну от Испании!
Но призыв к восстанию был услышан, и в Лондоне и в пригородах войска уже готовились защитить королеву и страну. Боев было немного, но достаточно для того, чтобы некоторые были убиты. Моего Кристофера ткнули в лицо алебардой, и он упал. Его схватили, в то время как Эссекс отступил и достиг своего дома, где быстро сжег письма короля Шотландского, которые могли изобличить его.
Ночью за ним пришли.
Я была в шоке и ярости. Его друг Фрэнсис Бэкон, для которого он так много сделал, сказал речь в пользу наказания Эссекса.
Я назвала его лицемерным другом и предателем.
Пенелопа покачала головой: Бэкон сделал свой выбор, сказала она, и взвесил свои обещания королеве и Эссексу: победила королева.
– Нужно было получше выбирать друзей, – сказала я.
– Да, дорогая мама, – отвечала Пенелопа, – но взгляни, к чему привела его глупость.
Я знала: мой сын обречен.
Но была надежда, за которую я цеплялась. Королева любила его, и я вновь и вновь напоминала себе, что она всегда прощала Лейстера.
Но Лейстер не поднимал против нее восстания. Какое прощение может быть Эссексу?
Нужно было трезво признать: никакого.
Он был признан виновным, как я и предполагала, и приговорен к смерти, так же, как и бедный Кристофер.
Я была в отчаянии и тоске. Мне предстояло проститься навеки и с мужем, и с сыном.
Это был кошмар, в котором я находилась ночь и день. Она не сможет сделать этого, говорила я себе. Но почему же? Те, кто окружали королеву, полагали, что она должна выполнить это. Рейли – вечный враг, Сесил, лорд Грей – все объясняли ей, что у нее нет альтернативы. И все же она была женщиной сильных чувств. Когда она любила – то любила глубоко, а она, несомненно, любила Эссекса. После Лейстера он был самым важным в ее жизни человеком.
А что, если бы Лейстер сделал то, на что осмелился Эссекс?
Но он бы никогда этого не сделал. Лейстер был не дурак. Бедный Эссекс, его карьера была отмечена печатью самоубийства, и теперь ничто не могло спасти его.
Или могло?
Мой сын и муж были приговорены к смерти. Я была их ближайшим родным человеком. Неужели у нее не возникнет хоть капли жалости? Если бы только она согласилась выслушать меня!
Я подумала, что королева могла бы принять Фрэнсис. Все-таки она была дочерью Мавра, а королева любила его. Более того, Эссекс был постоянно неверен Фрэнсис, и королева могла бы ее за это пожалеть, и это чуть залечило бы рану, нанесенную его женитьбой.
Бедняжка Фрэнсис, в каком она была отчаянии!
Она любила его и была рядом с ним, несмотря ни на что. Я надеялась, что он был наконец нежен с нею.
– Фрэнсис, – посоветовала я, – поезжай к королеве. Поплачь и спроси, сможет ли она принять меня. Скажи, что я умоляю ее оказать эту милость женщине, которая дважды была вдовой и может остаться ею в третий раз. Умоли ее выслушать меня. Скажи, что я знаю, что под ее суровым величием таится большое сердце, и скажи, что если она примет меня, я буду молиться за нее всю оставшуюся жизнь.
Фрэнсис была принята, и королева сказала, что то был тяжелый день и для нее также, когда в битве был убит мой муж, а затем я вышла замуж за предателя.
К моему удивлению, мне была назначена аудиенция.
И опять я могла видеть ее. Но в этот раз, стоя на коленях, моля за жизнь своего сына. Она была одета в черное – по Эссексу, я полагаю, но платье ее было покрыто жемчугами, она прямо и гордо держала голову над кружевным воротником, а лицо ее казалось очень бледным на фоне ярко-красных буклей.
Она подала мне руку для поцелуя и сказала:
– Леттис! – И мы посмотрели друг на друга.
Я пыталась не зарыдать, но чувствовала, как слезы подступают к глазам.
– Бог мой! – сказала она. – Какой дурак ваш сын!
Я опустила голову.
– Он сам на себя навлек беду, – продолжала она, – я никогда не желала ему этого.
– Мадам, он никогда бы не причинил вам вреда.
– Но он предоставил бы своим друзьям сделать это.
– Нет, нет – он любит Вас. Она покачала головой:
– Он видел во мне возможность своего пути наверх. Разве все они не так думают обо мне?
Она сделала мне знак подняться с колен, и я сказала:
– Вы – великая королева, Ваше Величество, и весь мир знает это.
– Она взглянула на меня пристально и снисходительно сказала:
– Ты все еще красива, Леттис. Ты была очень красива в юности.
– Но никто не сможет равняться с Вами.
Странно, но я сказала, что подразумевала. В ней было что-то большее, чем красота, и это все еще осталось в ней, несмотря на старость.
– Корона идет всем, кузина.
– Но она не всем по размеру, кто примеряет. Мадам, Вам корона подходит очень.
– Ты приехала просить за них, – сказала она. – Я не желала видеть тебя. Нам с тобой нечего сказать друг другу.
– Я полагала, мы можем утешить друг друга.
Она посмотрела на меня высокомерно, и я дерзко сказала.
– Мадам, он – мой сын.
– И ты сильно любишь его? Я кивнула.
– Я не думаю, чтобы ты могла любить кого-нибудь, кроме себя.
– Иногда я тоже так думала, но теперь я знаю, что это неверно. Я люблю его.
– Тогда тебе нужно быть готовой к тому, чтобы потерять его. Я тоже к этому готова.
– Неужели ничто не может спасти его? Она покачала головой.
– Ты просишь за своего сына, – продолжала она, – а не за мужа.
– Я прошу за них обоих, Ваше Величество.
– Ты не любишь этого молодого человека.
– Мы прожили много лет, и неплохо.
– Я слыхала, ты предпочла его…
– Всегда ходят злые слухи, Ваше Величество.
– Я не верила никогда, что ты сможешь предпочесть… – Она говорила медленно. – Если бы он был с нами сегодня… – Она нетерпеливо качала головой. – …После его смерти жизнь совсем не та.
Я подумала о Лейстере, который умер. Я подумала о сыне, который был приговорен к смерти, и забыла все, кроме того, что его нужно спасти.
Я вновь бросилась к ее ногам. Я чувствовала, как слезы бегут по моим щекам, и не могла остановить их.
– Вы не можете допустить, чтобы он умер, – закричала я. – Не можете…
Она отвернулась.
– Слишком далеко ты зашла, – пробормотала она.
– Только Вы можете спасти его. О, Мадам, забудьте всю вражду между нами. Это все в прошлом… а разве нам с Вами много осталось жить?
Она вздрогнула. Она ненавидела, когда ей напоминали о ее возрасте. Мне не стоило этого говорить. Мое горе лишило меня разума.
– Как сильно бы Вы ни ненавидели меня в прошлом, – продолжала я, – молю Вас забыть это. Он мертв… наш любимый Лейстер… он ушел навсегда. Если бы он был с нами сегодня, он пал бы здесь на колени вместе со мной.
– Молчи! – закричала она. – Как ты смеешь приходить сюда… Волчица. Ты обольстила его своими похотливыми манерами. Ты отобрала у меня лучшего из людей, которого я любила, лучшего, который когда-либо жил на свете. Он пустился ради тебя на обман… А теперь этот твой сын-предатель заслуживает топора и плахи. И ты – ты из всех женщин одна – дерзнула прийти сюда и молить меня пощадить предателя.
– Если Вы позволите ему умереть, Вы не простите себе! – крикнула я, и чувство осторожности покинуло меня в отчаянной попытке спасти сына.
Она некоторое время молчала. Ее хитрые глаза блеснули слезой. Она любила его. Она была тронута.
Или когда-то любила его.
Я горячо поцеловала ее руку, и она отдернула ее, но не негодующе, а почти с нежностью.
– Вы спасете его, – умоляла я.
Но королева уже заменила ту нежную женщину, которую я на мгновение увидела в ней. Она медленно проговорила:
– Я согласилась увидеть тебя, Леттис, ради Лейстера. Он бы просил меня об этом. Но даже если бы он стоял тут на коленях передо мной и просил о том, о чем умоляешь ты, то и тогда бы я не смогла сделать этого. Ничто не может спасти твоего сына… и мужа. Они слишком далеко зашли. Я не смогу, даже если бы и желала, остановить теперь казнь. Есть моменты, когда нужно идти только вперед. Не оглядываться назад. Эссекс шел вперед с открытыми глазами и намерением уничтожить самого себя. Я должна подписать ему смертный приговор, и мы с тобой должны сказать этому глупому мальчишке «прощай».
Я покачала головой. Я была вне себя от горя. Я наклонилась и поцеловала край ее платья.
Она стояла и смотрела на меня, а я подняла глаза и увидела в ее глазах сочувствие. Затем она сказала:
– Поднимись. Я устала. Прощай, кузина. Мне думается, что это очень странная пляска наших жизней: моей, твоей и этих двоих мужчин, которых мы любим. Да, мы с тобой очень любили двух мужчин. Один ушел от нас, другой уйдет вскоре. Возврата нет. Пусть будет то, чему суждено быть.
Как старо она выглядела со следами горя на лице!
Я собиралась еще раз умолить ее, но она покачала головой и отвернулась.
Я была в отчаянии, но ничего не оставалось, как уйти и ехать обратно в Лейстер Хауз.
Мне не хотелось верить, что она не смилостивится. Я твердила себе, что когда дойдет до подписания смертного приговора, она не сможет сделать этого. Я видела по ее лицу: она любила его. Не так, как любила Лейстера, но все же – любила. Я надеялась.
Но она подписала приговор, и я впала в отчаяние. Затем она отменила приговор, и я была счастлива, но на короткое, Боже мой, на какое короткое время, потому что она вновь передумала, несомненно, убежденная своими министрами.
Она еще раз подписала приговор, и, на сей раз, возврата не было.
В среду, 25 февраля, мой сын, одетый в черное, вышел из Тауэра и был привезен на высокий двор позади Башни Цезаря.
Когда он положил голову на плаху, он громко молился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43