Я была уверена, что оно приведет королеву в ярость, ибо хотя она была и против нашего брака, но то, что я предпочла другого мужчину ее любимому Лейстеру, она воспримет как измену ей самой.
Я решилась прочесть письмо прежде, чем оно будет отправлено. Там не было ничего, кроме торжественных заверений в любви и преданности его обожаемой королеве. Я помню это письмо, вот оно слово в слово.
«Я должен нижайше просить прощения у Вашего Величества за то, что Ваш покорный старый слуга (в слове «покорный» он поставил по точке в центре каждой буквы «о» так, что получились как бы два глаза – этим он хотел напомнить королеве о том прозвище, каким она его наградила когда-то) осмеливается обеспокоить Вас этим посланием единственно с тем, чтобы узнать, как себя чувствует моя милостивейшая госпожа и нашла ли она облегчение от тех страданий, которые мучили ее последнее время, ибо для меня это наиважнейшая вещь в этом мире и я неустанно молюсь за ее здоровье и долгие лета. Что касается Вашего покорного раба, то я продолжаю принимать рекомендованные Вами лекарства и нахожу, что они помогают мне более всего, чем я до сих пор лечился. Надеюсь, что лечебные ванны меня совершенно излечат. Неустанно моля Бога хранить Ваше Величество, с нижайшим почтением целую Ваши ноги. Из Вашего старого владения Райкотт, куда я прибыл в четверг утром, обращается к Вам самый верный и почтительнейший слуга Вашего Величества.
Р. Лейстер»
В добавленном к письму постскриптуме он благодарил ее за присланный ему подарок, который он захватил с собою в Райкотт.
Нет, ни слова там не было о моем дурном поведении. А написать ей из Райкотта он решил потому, что это было их памятное место, где когда-то они часто останавливались. В здешнем парке они ездили верхом и охотились, здесь, в большом доме, они пировали, пили вино и играли в любовников.
Я решила, что имела полное право завести себе любовника. Разве мой муж не был любовником королевы все эти годы!
Я послала за Кристофером, и мы встретились в небольших покоях, изолированных от остального дома.
– Он все знает, – сказала я Кристоферу.
Тот и сам уже догадался об этом. Он сказал, что его это не волнует, но это была просто бравада – у него поджилки тряслись.
– И как ты думаешь, что он теперь предпримет? – спросил Кристофер с деланным безразличием.
– Еще не знаю, но я слежу за ним. Будь осторожен. Старайся никогда не оставаться один. Он может подослать убийц, они могут подстерегать тебя повсюду.
– Я буду наготове, – пообещал Кристофер.
– Думаю, в первую очередь он отомстит мне, – сказала я. Кристофер от моих слов чуть не умер со страха, что доставило мне немалое удовольствие.
Мы покинули Райкотт и отправились дальше через графство Оксфорд. Теперь мы были уже недалеко от Камнор Плейс. Казалось, что некий решающий момент уже близок.
– Мы остановимся на ночь в нашем доме в Корнбюри, – сказала я Лейстеру. – Ты еще не настолько окреп, чтобы двигаться дальше.
Он согласился.
Это было темное и мрачное место – просто дом лесничего, построенный в глухом лесу. С помощью слуг он вошел в отделанную деревянными панелями комнату и буквально повалился на постель.
Я сказала сопровождающим, что мы должны задержаться в Корнбюри до тех пор, пока граф не окрепнет настолько, чтобы продолжить путешествие. Он нуждался в длительном отдыхе, так как даже сравнительно недолгий путь от Райкотта до Корнбюри совершенно измучил его.
Он согласился, что ему следует отдохнуть, и скоро погрузился в глубокий сон.
Я села возле его постели. Я вовсе не притворялась обеспокоенной, меня, действительно, беспокоило желание узнать, что же он задумал. По его обычной манере изображать полное равнодушие я догадалась, что он затеял нечто такое, что должно поразить меня.
Какая-то гнетущая атмосфера царила в доме. Я не могла отдыхать. Я боялась теней, прятавшихся по темным углам. Листья на деревьях уже начали желтеть – наступил сентябрь. Ветер срывал их с деревьев и устилал ими землю в лесу. Я смотрела в окно на деревья и слушала, как ветер завывает в их ветвях. Испытывала ли Эми такое же чувство тревоги в свои последние дни в Камнор Плейс?
Третьего сентября ярко засияло солнце, и Роберт несколько взбодрился. После полудня он позвал меня и сообщил, что на следующий день мы продолжим наше путешествие, если ему не станет хуже. Он сказал также, что мы должны прекратить наши ссоры и прийти ко взаимопониманию. «Мы всегда были очень близки, – сказал он, – и не стоит нам разрывать наши отношения, пока мы живы».
Эти слова почему-то прозвучали зловеще, и глаза его горели лихорадочным блеском.
Однако он почувствовал себя уже настолько лучше, что захотел есть, или он просто внушил себе, что после еды его силы еще более окрепнут и тогда уж он вполне сможет продолжить поездку.
– И ты все-таки не собираешься как можно скорее приступить к лечебным ваннам? – спросила я.
Он внимательно посмотрел на меня и проговорил:
– Видно будет.
Он ел прямо в спальне, так как был еще слишком слаб, чтобы спуститься в столовую. Потом он сказал, что у него есть очень хорошее вино, и он хочет, чтобы мы вместе его попробовали.
Все мои чувства разом встрепенулись. Его слова прозвучали в моем мозгу, как сигнал смертельной опасности. Во всей стране не было человека более искушенного в приготовлении ядов, чем доктор Джулио, личный лекарь графа, и он усердно служил своему хозяину.
Я не должна пить это вино.
Но возможно, у графа и не было намерения отравить меня. Он вполне мог выбрать другой способ отмщения, а не смерть. Он мог запереть меня в Кенилворте и держать там в вечном заточении, сообщив всем, что я лишилась разума, и это было бы для меня хуже внезапной смерти. Но все же мне следовало быть осторожной.
Я вошла к нему в опочивальню. На столе стоял кувшин с вином, рядом три кубка. Один кубок был наполнен вином, два другие – пусты. Он лежал, откинувшись на подушки, лицо его покраснело, и я поняла, что он уже выпил больше, чем следовало бы.
– Так это вино мне надо попробовать? – спросила я. Он открыл глаза и кивнул. Я поднесла кубок к губам, но не отпила ни капли. Слишком уж глупо это было бы.
– Хорошее вино, – проговорила я.
– Я знал, что оно тебе понравится.
Мне показалось, что в его голосе прозвучало злобное торжество. Поставив кубок на стол, я подошла к его постели.
– Роберт, ты очень болен, – повторила я. – Тебе следовало бы сложить с себя хотя бы некоторые из твоих обязанностей. Ты и так сделал слишком много.
– Королева никогда не согласится на это, – заметил он.
– Но она же проявляет заботу о твоем здоровье.
– Да, она всегда проявляет заботу, – улыбнулся он. В его голосе прозвучала нежность, и меня внезапно охватила волна ненависти к этим двум стареющим любовникам, любовь которых продолжалась без конца, и сейчас уже старые и покрытые морщинами, они все еще прославляли ее – или притворялись…?
Какое право имеет женатый мужчина так откровенно восхищаться не своей женой, а другой женщиной, даже если эта другая женщина – королева Англии?!
Без сомнения, я имела право на роман с Кристофером.
Он закрыл глаза. Я подошла к столу и, встав спиной к постели, перелила вино, которое я боялась пить, в другой кубок. Именно из этого кубка обычно пил Роберт – это был подарок королевы. Затем я снова вернулась к его постели.
– Я очень плохо себя чувствую, – проговорил он.
– Ты слишком много ел.
– Она тоже всегда говорила, чтобы я ел поменьше.
– Наверно, она права. Отдохни. Пить хочешь? Он кивнул.
– Хочешь, я налью тебе немного вина? – спросила я.
– Да, налей. Кувшин на столе, и там же мой кубок.
Я подошла к столу. Мои руки дрожали, когда я подняла кувшин и налила вино в тот кубок, в котором недавно находилось вино, предназначенное мне. Что с тобой? – уговаривала я себя. Если он не собирался причинить никакого вреда, то будет все в порядке и ни с кем ничего не случится. Если же… Тогда ты тоже ни в чем не виновата.
Я подошла с кубком к его постели, и когда я уже протягивала его Роберту, вошел паж, Уилли Хейнес.
Я сказала ему:
– Господина мучит жажда. Принеси еще вина. Оно ему может понадобиться.
Паж вышел, когда Лейстер уже допивал свой кубок.
Следующий день я помню очень ясно, хотя прошло уже столько лет. Четвертое сентября – лето еще не ушло, легкую осеннюю свежесть воздуха солнце прогнало уже к десяти часам утра.
Лейстер сказал, что в этот день мы отправимся дальше. Когда служанки помогали мне одеться в дорожное платье, дверь распахнул Уилли Хейнес, бледный и дрожащий. «Граф лежит неподвижно, – произнес паж, – и вид у него какой-то странный, не умер ли он?»
Опасения пажа были не напрасны. В это утро в доме лесничего в Корнбюри могущественный граф Лейстер тихо покинул этот мир.
Так он умер, мой Роберт, ее Роберт… Я была потрясена.
Перед моими глазами все время возникала картина, которую я видела как бы со стороны: я, с кубком, подхожу к его постели… Он выпил то, что было предназначено мне, и вот он умер.
Нет, я никак не могла поверить в это. Меня охватило смятение. Казалось, что умерла часть меня самой. Много лет он был самой важной фигурой в моей жизни – он и королева.
– Теперь нас осталось двое, только двое… – пробормотала я. И вдруг почувствовала себя очень одинокой.
Конечно, раздавались возгласы: «Отравили!», и, конечно, подозрение, в первую очередь, пало на меня. Уилли Хейнес видел, как я подавала графу кубок, и запомнил это. Если бы проклятый отравитель со всеми своими снадобьями оказался здесь и был пойман, суд, без сомнения, был бы скор и жесток, но был ли этот отравитель? Несомненно одно, что подозрение в убийстве, пусть ничем и не доказанное, будет преследовать меня до конца моих дней. Я сильно перепугалась, когда услышала, что собираются производить вскрытие. Ведь я, действительно, не знала, отравила ли я Лейстера или он умер по другой причине. Ведь вполне могло быть, что вино, которое я перелила в кубок Лейстера из предназначавшегося мне кубка, не содержало яда. Он был так болен, что мог умереть в любое время, и я ничего не могла бы поделать. Причем здесь я?
Я совсем успокоилась и поверила в свою невиновность, когда при вскрытии никакого яда обнаружено не было. Но, увы, доктор Джулио был известен тем, что его яды спустя короткое время не оставляли никаких следов в теле жертвы. Значит, я никогда так и не узнаю, хотел ли мой муж отравить меня, а я отвернула от себя руку судьбы, отравив его, или же он умер своей собственной смертью. Его смерть была так же таинственна, как и смерть его первой жены, Эми.
Кристофер желал немедленно на мне жениться, но я помнила историю королевы Елизаветы, Роберта и Эми Робсарт и сдерживала его молодую горячность. Конечно, я не была королевой, на которую обращены взоры всего мира. Но, тем не менее, я была вдовой человека весьма известного, и не только в Англии, но и во всей Европе.
– Я ведь сказала тебе, что выйду за тебя замуж, – убеждала я Кристофера. – Но позже… не сейчас.
Хотела бы я тогда оказаться при дворе, чтобы увидеть, как восприняла королева грустную весть. Позже мне рассказывали, что она не произнесла ни слова, но взгляд ее вдруг стал пустым и безжизненным. Потом она встала, направилась в свою спальню и закрыла за собой дверь. Она ничего не ела и не желала никого видеть. Она хотела быть наедине со своим горем.
Как велико было ее горе, я могла только догадываться. Мне даже стало совестно за свою неспособность к таким чувствам. Это горе заставило меня оценить всю глубину ее характера, ее безмерную способность любить и, с такой же силой, мстительно ненавидеть.
Погруженная в свое горе, она долго не выходила из комнаты. Прошло два дня; ее министры стали волноваться, и лорд Берли, побуждаемый другими, взломал дверь.
Я могу себе представить охватившие ее чувства. Она знала Роберта так давно, почти с детства. Наверное, ей показалось, что свет померк, погасло солнце. Я могу вообразить, как она глядит на себя в холодное равнодушное зеркало и видит старую женщину, в которой раньше она не желала признавать себя. Она была стара, и несмотря на то, что вокруг нее увивались молодые красавцы, она понимала, что они ищут только почести и королевской милости. Сними она с себя корону – погаснет свет, и эти мотыльки упорхнут прочь.
Но был он, единственный, говорила она себе, ее Глаза, ее дорогой Робин, его одного она по-настоящему любила, и вот его нет, больше нет… Возможно, она думала и о том, насколько иной была бы ее жизнь, если бы она рискнула короной и вышла бы за него замуж. Сколько интимных радостей было бы у них, как счастливы они были бы вместе! А если бы у них были дети, как бы они утешили ее сейчас. Скольких уколов ревности она избежала бы и сколь радостно было бы ей сознавать, что я никогда не вторгнусь ни в его, ни в ее жизнь!
А сейчас мы с ней были близки, как никогда. Ее горе было моим. Я сама себе удивлялась, как много вытерпела от него, пока не изменила ему, не восстала против него в последние годы. Но я так поступила потому, что она стояла между нами. И, тем не менее, глубокая пустота образовалась в моей жизни с его уходом… и еще большая пустота в ее.
Но всегда, пережив волнение и горе, она в конце концов вспоминала, что она королева. Роберт умер, но жизнь продолжается. Ее жизнь принадлежит Англии, а Англия никогда не умрет и не покинет ее в одиночестве.
Я очень боялась, что Роберт, узнав о моей супружеской неверности, изменил свое завещание, да еще вдруг оставил объяснение причины своего решения. Но нет. Видимо, у него было мало времени, и он ничего не успел сделать.
Я была исполнительницей его завещания, помогали мне его брат Уорвик, Кристофер Хэттон и лорд Ховард оф Эффингэм. Я даже не представляла себе, как глубоко Роберт увяз в долгах. Он всегда был расточителен, а перед самой своей смертью заказал для королевы подарок, который представлял собой нить из шестисот жемчужин, к которой крепилась подвеска. Сама подвеска состояла из огромного бриллианта и трех изумрудов, заключенных в оправу, украшенную каймой из мелких бриллиантов.
Ее он упомянул первой в своем завещании, как будто именно она была его женой. Он благодарил ее за доброту. Даже в смерти она была для него первой. Я не стала подавлять в себе злую ревность. Она нужна была мне для успокоения совести.
Он составил это завещание, когда находился в Нидерландах и верил, что я люблю его. Он писал:
«…И еще просьба к Ее Величеству: я желаю вернуться к дорогой моей жене, чтобы доказать ей свою преданность, пусть не совсем так, как я хотел бы, но хотя бы так, как я могу. Она всегда относилась ко мне с любовью, заботой и лаской, была мне преданной и верной женой. Я надеюсь, что, исполнив мое завещание, она будет помнить обо мне не меньше, чем я помнил о ней, пока был жив».
Ах, Роберт, с легкой грустью подумалось мне, как я оплакивала бы тебя, если бы действительно была такой, в какую ты тогда верил. Да и, вообще, все могло бы быть по-другому, если бы не завел ты себе эту царственную любовницу! Я ведь любила тебя когда-то и сильно любила, но всегда между нами стояла она.
Я была удивлена, что весьма щедро он оделил своего незаконнорожденного сына, Роберта Дадли. Сейчас ему было тринадцать лет, и после смерти моей и графа Уорвика (брата Лейстера) он должен был получить довольно большое наследство. Ему было назначено регулярно выплачиваемое пособие, как только он достигнет двадцати одного года, а до этого возраста должны были выделяться значительные суммы на его содержание.
Конечно, Роберт никогда не скрывал, что этот мальчик – его сын, но у мальчика была еще и мать – леди Стаффорд. Я считала, что она и ее муж в состоянии были обеспечить достойное содержание этому ребенку.
Мне в наследство был оставлен Уонстед и три небольших поместья, включая Дрейтон Бэссит в Стаффордшире, где я в конце концов и поселилась. Дворец Лейстера так же стал моим, включая всю обстановку, фамильное серебро и драгоценности, находящиеся там. К моему сожалению и тайной досаде, Кенилворт достался графу Уорвику, а после его смерти должен был перейти к незаконнорожденному сыну Лейстера Роберту Дадли.
Кроме того, как я уже сказала, у Роберта было гораздо больше долгов, чем я предполагала. Его долг английской короне составил двадцать пять тысяч фунтов. Он был очень щедр к своей королеве, и большая часть этого долга была потрачена на подарки ей. Я ожидала, что, поскольку он умер, состоя на службе у Ее Величества, это будет сак-то зачтено. Обычно так и бывало в этих кругах. Но королева не была намерена проявлять ни малейшего снисхождения ко мне. Это была ее месть. Едва выйдя из своего добровольного заточения, она объявила, что весь его долг до последнего фунта должен быть немедленно выплачен. Ее ненависть ко мне не ослабла даже после смерти Роберта.
Она заявила, что вся обстановка, фамильное серебро и драгоценности, находившиеся во дворце Лейстера и в Кенилворте, должны пойти на уплату его долгов, поэтому предписано было немедленно произвести опись этого имущества, с тем, чтобы все, предназначенное к продаже, было оттуда изъято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Я решилась прочесть письмо прежде, чем оно будет отправлено. Там не было ничего, кроме торжественных заверений в любви и преданности его обожаемой королеве. Я помню это письмо, вот оно слово в слово.
«Я должен нижайше просить прощения у Вашего Величества за то, что Ваш покорный старый слуга (в слове «покорный» он поставил по точке в центре каждой буквы «о» так, что получились как бы два глаза – этим он хотел напомнить королеве о том прозвище, каким она его наградила когда-то) осмеливается обеспокоить Вас этим посланием единственно с тем, чтобы узнать, как себя чувствует моя милостивейшая госпожа и нашла ли она облегчение от тех страданий, которые мучили ее последнее время, ибо для меня это наиважнейшая вещь в этом мире и я неустанно молюсь за ее здоровье и долгие лета. Что касается Вашего покорного раба, то я продолжаю принимать рекомендованные Вами лекарства и нахожу, что они помогают мне более всего, чем я до сих пор лечился. Надеюсь, что лечебные ванны меня совершенно излечат. Неустанно моля Бога хранить Ваше Величество, с нижайшим почтением целую Ваши ноги. Из Вашего старого владения Райкотт, куда я прибыл в четверг утром, обращается к Вам самый верный и почтительнейший слуга Вашего Величества.
Р. Лейстер»
В добавленном к письму постскриптуме он благодарил ее за присланный ему подарок, который он захватил с собою в Райкотт.
Нет, ни слова там не было о моем дурном поведении. А написать ей из Райкотта он решил потому, что это было их памятное место, где когда-то они часто останавливались. В здешнем парке они ездили верхом и охотились, здесь, в большом доме, они пировали, пили вино и играли в любовников.
Я решила, что имела полное право завести себе любовника. Разве мой муж не был любовником королевы все эти годы!
Я послала за Кристофером, и мы встретились в небольших покоях, изолированных от остального дома.
– Он все знает, – сказала я Кристоферу.
Тот и сам уже догадался об этом. Он сказал, что его это не волнует, но это была просто бравада – у него поджилки тряслись.
– И как ты думаешь, что он теперь предпримет? – спросил Кристофер с деланным безразличием.
– Еще не знаю, но я слежу за ним. Будь осторожен. Старайся никогда не оставаться один. Он может подослать убийц, они могут подстерегать тебя повсюду.
– Я буду наготове, – пообещал Кристофер.
– Думаю, в первую очередь он отомстит мне, – сказала я. Кристофер от моих слов чуть не умер со страха, что доставило мне немалое удовольствие.
Мы покинули Райкотт и отправились дальше через графство Оксфорд. Теперь мы были уже недалеко от Камнор Плейс. Казалось, что некий решающий момент уже близок.
– Мы остановимся на ночь в нашем доме в Корнбюри, – сказала я Лейстеру. – Ты еще не настолько окреп, чтобы двигаться дальше.
Он согласился.
Это было темное и мрачное место – просто дом лесничего, построенный в глухом лесу. С помощью слуг он вошел в отделанную деревянными панелями комнату и буквально повалился на постель.
Я сказала сопровождающим, что мы должны задержаться в Корнбюри до тех пор, пока граф не окрепнет настолько, чтобы продолжить путешествие. Он нуждался в длительном отдыхе, так как даже сравнительно недолгий путь от Райкотта до Корнбюри совершенно измучил его.
Он согласился, что ему следует отдохнуть, и скоро погрузился в глубокий сон.
Я села возле его постели. Я вовсе не притворялась обеспокоенной, меня, действительно, беспокоило желание узнать, что же он задумал. По его обычной манере изображать полное равнодушие я догадалась, что он затеял нечто такое, что должно поразить меня.
Какая-то гнетущая атмосфера царила в доме. Я не могла отдыхать. Я боялась теней, прятавшихся по темным углам. Листья на деревьях уже начали желтеть – наступил сентябрь. Ветер срывал их с деревьев и устилал ими землю в лесу. Я смотрела в окно на деревья и слушала, как ветер завывает в их ветвях. Испытывала ли Эми такое же чувство тревоги в свои последние дни в Камнор Плейс?
Третьего сентября ярко засияло солнце, и Роберт несколько взбодрился. После полудня он позвал меня и сообщил, что на следующий день мы продолжим наше путешествие, если ему не станет хуже. Он сказал также, что мы должны прекратить наши ссоры и прийти ко взаимопониманию. «Мы всегда были очень близки, – сказал он, – и не стоит нам разрывать наши отношения, пока мы живы».
Эти слова почему-то прозвучали зловеще, и глаза его горели лихорадочным блеском.
Однако он почувствовал себя уже настолько лучше, что захотел есть, или он просто внушил себе, что после еды его силы еще более окрепнут и тогда уж он вполне сможет продолжить поездку.
– И ты все-таки не собираешься как можно скорее приступить к лечебным ваннам? – спросила я.
Он внимательно посмотрел на меня и проговорил:
– Видно будет.
Он ел прямо в спальне, так как был еще слишком слаб, чтобы спуститься в столовую. Потом он сказал, что у него есть очень хорошее вино, и он хочет, чтобы мы вместе его попробовали.
Все мои чувства разом встрепенулись. Его слова прозвучали в моем мозгу, как сигнал смертельной опасности. Во всей стране не было человека более искушенного в приготовлении ядов, чем доктор Джулио, личный лекарь графа, и он усердно служил своему хозяину.
Я не должна пить это вино.
Но возможно, у графа и не было намерения отравить меня. Он вполне мог выбрать другой способ отмщения, а не смерть. Он мог запереть меня в Кенилворте и держать там в вечном заточении, сообщив всем, что я лишилась разума, и это было бы для меня хуже внезапной смерти. Но все же мне следовало быть осторожной.
Я вошла к нему в опочивальню. На столе стоял кувшин с вином, рядом три кубка. Один кубок был наполнен вином, два другие – пусты. Он лежал, откинувшись на подушки, лицо его покраснело, и я поняла, что он уже выпил больше, чем следовало бы.
– Так это вино мне надо попробовать? – спросила я. Он открыл глаза и кивнул. Я поднесла кубок к губам, но не отпила ни капли. Слишком уж глупо это было бы.
– Хорошее вино, – проговорила я.
– Я знал, что оно тебе понравится.
Мне показалось, что в его голосе прозвучало злобное торжество. Поставив кубок на стол, я подошла к его постели.
– Роберт, ты очень болен, – повторила я. – Тебе следовало бы сложить с себя хотя бы некоторые из твоих обязанностей. Ты и так сделал слишком много.
– Королева никогда не согласится на это, – заметил он.
– Но она же проявляет заботу о твоем здоровье.
– Да, она всегда проявляет заботу, – улыбнулся он. В его голосе прозвучала нежность, и меня внезапно охватила волна ненависти к этим двум стареющим любовникам, любовь которых продолжалась без конца, и сейчас уже старые и покрытые морщинами, они все еще прославляли ее – или притворялись…?
Какое право имеет женатый мужчина так откровенно восхищаться не своей женой, а другой женщиной, даже если эта другая женщина – королева Англии?!
Без сомнения, я имела право на роман с Кристофером.
Он закрыл глаза. Я подошла к столу и, встав спиной к постели, перелила вино, которое я боялась пить, в другой кубок. Именно из этого кубка обычно пил Роберт – это был подарок королевы. Затем я снова вернулась к его постели.
– Я очень плохо себя чувствую, – проговорил он.
– Ты слишком много ел.
– Она тоже всегда говорила, чтобы я ел поменьше.
– Наверно, она права. Отдохни. Пить хочешь? Он кивнул.
– Хочешь, я налью тебе немного вина? – спросила я.
– Да, налей. Кувшин на столе, и там же мой кубок.
Я подошла к столу. Мои руки дрожали, когда я подняла кувшин и налила вино в тот кубок, в котором недавно находилось вино, предназначенное мне. Что с тобой? – уговаривала я себя. Если он не собирался причинить никакого вреда, то будет все в порядке и ни с кем ничего не случится. Если же… Тогда ты тоже ни в чем не виновата.
Я подошла с кубком к его постели, и когда я уже протягивала его Роберту, вошел паж, Уилли Хейнес.
Я сказала ему:
– Господина мучит жажда. Принеси еще вина. Оно ему может понадобиться.
Паж вышел, когда Лейстер уже допивал свой кубок.
Следующий день я помню очень ясно, хотя прошло уже столько лет. Четвертое сентября – лето еще не ушло, легкую осеннюю свежесть воздуха солнце прогнало уже к десяти часам утра.
Лейстер сказал, что в этот день мы отправимся дальше. Когда служанки помогали мне одеться в дорожное платье, дверь распахнул Уилли Хейнес, бледный и дрожащий. «Граф лежит неподвижно, – произнес паж, – и вид у него какой-то странный, не умер ли он?»
Опасения пажа были не напрасны. В это утро в доме лесничего в Корнбюри могущественный граф Лейстер тихо покинул этот мир.
Так он умер, мой Роберт, ее Роберт… Я была потрясена.
Перед моими глазами все время возникала картина, которую я видела как бы со стороны: я, с кубком, подхожу к его постели… Он выпил то, что было предназначено мне, и вот он умер.
Нет, я никак не могла поверить в это. Меня охватило смятение. Казалось, что умерла часть меня самой. Много лет он был самой важной фигурой в моей жизни – он и королева.
– Теперь нас осталось двое, только двое… – пробормотала я. И вдруг почувствовала себя очень одинокой.
Конечно, раздавались возгласы: «Отравили!», и, конечно, подозрение, в первую очередь, пало на меня. Уилли Хейнес видел, как я подавала графу кубок, и запомнил это. Если бы проклятый отравитель со всеми своими снадобьями оказался здесь и был пойман, суд, без сомнения, был бы скор и жесток, но был ли этот отравитель? Несомненно одно, что подозрение в убийстве, пусть ничем и не доказанное, будет преследовать меня до конца моих дней. Я сильно перепугалась, когда услышала, что собираются производить вскрытие. Ведь я, действительно, не знала, отравила ли я Лейстера или он умер по другой причине. Ведь вполне могло быть, что вино, которое я перелила в кубок Лейстера из предназначавшегося мне кубка, не содержало яда. Он был так болен, что мог умереть в любое время, и я ничего не могла бы поделать. Причем здесь я?
Я совсем успокоилась и поверила в свою невиновность, когда при вскрытии никакого яда обнаружено не было. Но, увы, доктор Джулио был известен тем, что его яды спустя короткое время не оставляли никаких следов в теле жертвы. Значит, я никогда так и не узнаю, хотел ли мой муж отравить меня, а я отвернула от себя руку судьбы, отравив его, или же он умер своей собственной смертью. Его смерть была так же таинственна, как и смерть его первой жены, Эми.
Кристофер желал немедленно на мне жениться, но я помнила историю королевы Елизаветы, Роберта и Эми Робсарт и сдерживала его молодую горячность. Конечно, я не была королевой, на которую обращены взоры всего мира. Но, тем не менее, я была вдовой человека весьма известного, и не только в Англии, но и во всей Европе.
– Я ведь сказала тебе, что выйду за тебя замуж, – убеждала я Кристофера. – Но позже… не сейчас.
Хотела бы я тогда оказаться при дворе, чтобы увидеть, как восприняла королева грустную весть. Позже мне рассказывали, что она не произнесла ни слова, но взгляд ее вдруг стал пустым и безжизненным. Потом она встала, направилась в свою спальню и закрыла за собой дверь. Она ничего не ела и не желала никого видеть. Она хотела быть наедине со своим горем.
Как велико было ее горе, я могла только догадываться. Мне даже стало совестно за свою неспособность к таким чувствам. Это горе заставило меня оценить всю глубину ее характера, ее безмерную способность любить и, с такой же силой, мстительно ненавидеть.
Погруженная в свое горе, она долго не выходила из комнаты. Прошло два дня; ее министры стали волноваться, и лорд Берли, побуждаемый другими, взломал дверь.
Я могу себе представить охватившие ее чувства. Она знала Роберта так давно, почти с детства. Наверное, ей показалось, что свет померк, погасло солнце. Я могу вообразить, как она глядит на себя в холодное равнодушное зеркало и видит старую женщину, в которой раньше она не желала признавать себя. Она была стара, и несмотря на то, что вокруг нее увивались молодые красавцы, она понимала, что они ищут только почести и королевской милости. Сними она с себя корону – погаснет свет, и эти мотыльки упорхнут прочь.
Но был он, единственный, говорила она себе, ее Глаза, ее дорогой Робин, его одного она по-настоящему любила, и вот его нет, больше нет… Возможно, она думала и о том, насколько иной была бы ее жизнь, если бы она рискнула короной и вышла бы за него замуж. Сколько интимных радостей было бы у них, как счастливы они были бы вместе! А если бы у них были дети, как бы они утешили ее сейчас. Скольких уколов ревности она избежала бы и сколь радостно было бы ей сознавать, что я никогда не вторгнусь ни в его, ни в ее жизнь!
А сейчас мы с ней были близки, как никогда. Ее горе было моим. Я сама себе удивлялась, как много вытерпела от него, пока не изменила ему, не восстала против него в последние годы. Но я так поступила потому, что она стояла между нами. И, тем не менее, глубокая пустота образовалась в моей жизни с его уходом… и еще большая пустота в ее.
Но всегда, пережив волнение и горе, она в конце концов вспоминала, что она королева. Роберт умер, но жизнь продолжается. Ее жизнь принадлежит Англии, а Англия никогда не умрет и не покинет ее в одиночестве.
Я очень боялась, что Роберт, узнав о моей супружеской неверности, изменил свое завещание, да еще вдруг оставил объяснение причины своего решения. Но нет. Видимо, у него было мало времени, и он ничего не успел сделать.
Я была исполнительницей его завещания, помогали мне его брат Уорвик, Кристофер Хэттон и лорд Ховард оф Эффингэм. Я даже не представляла себе, как глубоко Роберт увяз в долгах. Он всегда был расточителен, а перед самой своей смертью заказал для королевы подарок, который представлял собой нить из шестисот жемчужин, к которой крепилась подвеска. Сама подвеска состояла из огромного бриллианта и трех изумрудов, заключенных в оправу, украшенную каймой из мелких бриллиантов.
Ее он упомянул первой в своем завещании, как будто именно она была его женой. Он благодарил ее за доброту. Даже в смерти она была для него первой. Я не стала подавлять в себе злую ревность. Она нужна была мне для успокоения совести.
Он составил это завещание, когда находился в Нидерландах и верил, что я люблю его. Он писал:
«…И еще просьба к Ее Величеству: я желаю вернуться к дорогой моей жене, чтобы доказать ей свою преданность, пусть не совсем так, как я хотел бы, но хотя бы так, как я могу. Она всегда относилась ко мне с любовью, заботой и лаской, была мне преданной и верной женой. Я надеюсь, что, исполнив мое завещание, она будет помнить обо мне не меньше, чем я помнил о ней, пока был жив».
Ах, Роберт, с легкой грустью подумалось мне, как я оплакивала бы тебя, если бы действительно была такой, в какую ты тогда верил. Да и, вообще, все могло бы быть по-другому, если бы не завел ты себе эту царственную любовницу! Я ведь любила тебя когда-то и сильно любила, но всегда между нами стояла она.
Я была удивлена, что весьма щедро он оделил своего незаконнорожденного сына, Роберта Дадли. Сейчас ему было тринадцать лет, и после смерти моей и графа Уорвика (брата Лейстера) он должен был получить довольно большое наследство. Ему было назначено регулярно выплачиваемое пособие, как только он достигнет двадцати одного года, а до этого возраста должны были выделяться значительные суммы на его содержание.
Конечно, Роберт никогда не скрывал, что этот мальчик – его сын, но у мальчика была еще и мать – леди Стаффорд. Я считала, что она и ее муж в состоянии были обеспечить достойное содержание этому ребенку.
Мне в наследство был оставлен Уонстед и три небольших поместья, включая Дрейтон Бэссит в Стаффордшире, где я в конце концов и поселилась. Дворец Лейстера так же стал моим, включая всю обстановку, фамильное серебро и драгоценности, находящиеся там. К моему сожалению и тайной досаде, Кенилворт достался графу Уорвику, а после его смерти должен был перейти к незаконнорожденному сыну Лейстера Роберту Дадли.
Кроме того, как я уже сказала, у Роберта было гораздо больше долгов, чем я предполагала. Его долг английской короне составил двадцать пять тысяч фунтов. Он был очень щедр к своей королеве, и большая часть этого долга была потрачена на подарки ей. Я ожидала, что, поскольку он умер, состоя на службе у Ее Величества, это будет сак-то зачтено. Обычно так и бывало в этих кругах. Но королева не была намерена проявлять ни малейшего снисхождения ко мне. Это была ее месть. Едва выйдя из своего добровольного заточения, она объявила, что весь его долг до последнего фунта должен быть немедленно выплачен. Ее ненависть ко мне не ослабла даже после смерти Роберта.
Она заявила, что вся обстановка, фамильное серебро и драгоценности, находившиеся во дворце Лейстера и в Кенилворте, должны пойти на уплату его долгов, поэтому предписано было немедленно произвести опись этого имущества, с тем, чтобы все, предназначенное к продаже, было оттуда изъято.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43