На вопросы девушки он отвечал неохотно и больше отмалчивался. А ей хотелось поболтать с бравым разведчиком.
-- Это вы кого хоронили недавно? -- спросила она.
-- Разведчика одного... -- тихо ответил Сенька.
-- А почему на кургане?
-- Так надо.-- Сенька подумал и, вспомнив рассказы Акима о былых походах русских богатырей, добавил: -- Как князя. Раньше ведь в курганах только князей хоронили...
-- Ну? -- удивилась девушка. -- Всех князей?
-- Нет, -- уверенно сказал Сенька. -- Зачем же всех? Которые только землю русскую от врагов защищали, от иностранцев разных.
3
Могучей, полноводной рекой, вышедшей из своих берегов, разлилось наступление. И ничто уже не в состоянии было остановить его. Едва отгремели жестокие бои за Харьков, а солдаты несли уже в своих сердцах новое. Задыхаясь в дорожной августовской пыли, они на ходу разговаривали друг с другом.
-- Говорят, фашисты построили на Днепре вал.
-- Свалятся и с этого вала.
-- Однако ж трудно будет.
-- На Донце было не легче.
-- Ой, хлопци, як мэни хочется скорийше побачить Днипро. Ведь я родився там...
-- Побачишь скоро!
-- Скоро ль?
-- А ты думал -- как?
-- А что, ребята, на лодках поплывем?
-- Уж там как придется. Надо будет -- и на плетне поплывешь.
-- Чего там на плетне. Видите, сколько за нами паромов на машинах везут. Все предусмотрено...
-- Эй вы, мимо-харьковские, чего остановились?..
-- А ежели ты харьковский, так помалкивай!..
Дивизия генерала Сизова вместе с другими войсками подошла к Харькову, но накануне решительного штурма ее вдруг перебросили на другой участок фронта. Так и не довелось ее бойцам и офицерам побывать во второй столице Украины. Это очень огорчило разведчиков.
-- Не быть нашей дивизии Харьковской, -- сокрушенно говорил Ванин, по случаю легкого ранения опять находившийся "в обозе", то есть при Пинчуке.
-- Выходит, так.
-- Чего доброго -- еще Мерефинской назовут!
-- И это может быть. На Мерефу путь держим.
-- Что и говорить -- обидели нас!
-- Генералу небось досадно.
-- Еще бы! Старался "хозяин" первым войти в город, а оно вон как получилось...
-- Вот незадача... -- проворчал Кузьмич, вымещая досаду на немецких битюгах, дарованных ему Сенькой. -- Стало быть, в Мерефу...
-- Да что вы расхныкались! Командование знает, как надо поступить, -безуспешно пытался успокоить огорченных солдат Мишка Лачуга. -- Вот я, когда у генерала был...
-- Командование-то знает, да нам-то оттого не легче!.. -- перебил его Сенька: он был очень расстроен. -- Мне, может, этот Харьков уже во сне снился, а теперь изволь-ка, Семен Батькович, прозываться Мерефинским...
-- Мерефа тоже советский город, -- возразил Лачуга.
-- Сам знаю, что советский. Я против ничего не имею, -- стоял на своем Сенька, -- но пусть бы его брали второстепенные части. -- Ванин был глубоко убежден, что такие части существуют, и уж никак не думал причислить к ним свою дивизию.
-- Ничего, Семен, будем называться Днепровскими, -- попытался еще раз успокоить разведчика Михаил. -- Уж мимо Днепра мы никак не пройдем.
-- Днепровскими? За реки названия не дают... Ведь нам в самый раз было в Харьков идти -- и вдруг...
-- Видишь, чего ты захотел! А помнишь хутор Елхи? Три месяца мы не могли взять этот разнесчастный хуторишко, а в нем всего-то навсего было две хатенки, да и от них оставались одни головешки. А как мы мечтали овладеть этими Елхами! Вот тогда действительно они во сне нам снились. А теперь ему города мало. Силен ты, парень!
-- Так то было в сорок втором. А сейчас -- сорок третий!..-- не сдавался Ванин. -- Мне, может, скоро всей Украины будет мало. Берлин, скажу, подавай!
Солдатский говорок медленно плыл вместе с облаками пыли над небольшой проселочной дорогой, по которой двигались обозы и хозяйственные подразделения. Хорошие дороги они уступили танкам и другой боевой технике.
В споре принимали участие все, кроме Пинчука. Петр отмалчивался. Он полулежал на повозке Кузьмича, подложив себе под спину мешок с солдатским бельем, и сумрачно оттуда поглядывал. На его усищах нависла пыль, и оттого усы были бурые и тяжелые. Молчание Пинчука при обсуждении столь животрепещущего вопроса показалось Сеньке в высшей степени подозрительным. Он несколько раз пробовал заговорить со старшиной, но Пинчук упорно молчал. В конце концов Семен решил сделать хитрый ход.
-- Так-то, Петро Тарасович, любишь свою Украину, -- вкрадчиво начал он издалека. -- Неукраинцы и то болеют за нее душой, жалеют, что в Харьков не попали, спорят, волнение у них и прочее. А ему -- хоть бы что! Сидит как глухонемой. Усы свои опустил. Я вот саратовский, и то...
-- Звидкиля ты взявся? -- тихо и серьезно осведомился Пинчук, поворачиваясь к Сеньке. Глаза его, всегда такие добрые, сейчас зло прищурились: -- Причепывся, як репей...
Однако на этот раз Ванин не испытывал перед Пинчуком обычной робости и не думал "отчепиться", твердо решив пронять упрямого хохла.
-- Нет, не любишь ты свою Украину, -- настойчиво продолжал он, скорчив обиженную рожицу.
-- Що, що ты сказав?.. -- потемнел Пинчук.
Ванин присмирел.
Но вспышка Пинчукова гнева была короткой. В конце концов, он понимал, что саратовцу страшно хочется вовлечь его в беседу. Глаза Петра быстро потеплели, и он уже заговорил добрым голосом:
-- Дуралей ты, Семен. Хиба ты розумиешь, що в мэнэ тут,-- левая широченная ладонь закрыла половину его груди, и сам Пинчук побледнел, как от сердечного приступа.-- Две болезни я маю зараз.
Сенька забежал сзади и, подпрыгнув, присел на повозке. Слова Петра не давали ему покоя. Об одной "болезни" Пинчука он догадывался. Узнал о ней только сегодня утром. Проснувшись под повозкой, он увидел Пинчука сидящим на дышле. Петр склонился над чем-то и тихо, чуть внятно бормотал:
-- Вот ведь... растет... Тэж, мабуть, дивчина будэ... Як воны там?..
Сенька на цыпочках подкрался к старшине и заглянул через его плечо. В руках Пинчука лежала крохотная фотография, с которой смотрело курносое, смеющееся личико ребенка.
-- Дочь, что ли? -- некстати прогремел Сенькин голос.
Пинчук быстро убрал фотографию, кинул на Ванина сердитый взгляд и отошел прочь, оставив Сенькин вопрос без ответа. Ванин недоуменно смотрел ему вслед. Не могла понять отчаянная его головушка, что своим появлением он смутил немолодого солдата. С того времени, вплоть вот до этого часа, Пинчук ни с кем не разговаривал. А теперь назвал еще какую-то вторую свою болезнь.
-- Что с вами, товарищ гвардии старшина? -- спросил Сенька по всем законам воинской вежливости; когда ему надо было что-нибудь выспросить у Пинчука, он строго придерживался правил армейской субординации, отлично понимая, что Петра можно взять не иначе, как почтительностью.
Но и такое обращение сегодня но помогло. Пинчук молчал.
Далекий и величавый Днепр манил, притягивая к себе, и поиска неудержимо рвались к нему. Злой, стремительной ночной атакой пехотинцев вместе с танкистами и артиллеристами немцы были сбиты с высот западнее Мерефы, и дивизия двинулась на юго-запад, и сторону Краснограда. Немцы отступали столь поспешно, что бросали свою технику и вооружение на поле, в населенных пунктах и по всем дорогам. Неоглядная степная ширь была завалена вражеской боевой техникой. Немало было брошено гитлеровцами и автомашин. Наши шоферы без особых трудов осваивали немецкие автомобили. Глядишь -- подойдет боец, откроет капот, что-то подвернет в моторе, где-то постучит ключом, продует какую-то трубку, оботрет ветошью руки, в кабину -- и пошел. Газует вовсю!
Не смог удержаться от искушения и Сенька Ванин. К удивлению разведчиков, он проявил себя незаурядным автомобилистом. Среди брошенных машин он подобрал для своей роты грузовик "оппель-блитц", где-то с помощью Пинчука раздобыл канистру с бензином и, лихо подкатив к Марченко, стал докладывать ему, что это самая лучшая марка немецких грузовиков. Лейтенант похвалил Ванина.
Сенька ликовал:
-- Садись, Акимка! Прокачу, как на масленицу. Только ты, на всякий случай, завещание пиши...
Быстро погрузили ротное имущество. Разведчики устроились в кузове, конечно, без старшины, повозочного и повара -- те хлопотали у своих подвод. Пинчук выдал солдатам на дорогу несколько буханок хлеба, консервов и арбузов.
-- Добри кавуны! -- сказал он. -- Кушайте на здоровье.
Вскоре Забаров получил маршрут, сел в кабину рядом с Ваниным, и машина тронулась. Марченко выехал еще раньше с группой офицеров штаба дивизии. Разведчики, сидевшие в кузове, гаркнули:
Ой ты, Галю,
Галю молодая.
Пидманулы Галю,
Забрали з собой.
-- Ожили, черти! -- с гордостью проговорил Сенька.
Он выехал на хорошую дорогу, обгоняя бесконечную и ненавистную для всех фронтовых шоферов вереницу повозок.
-- И откуда их столько берется? -- сердился Ванин на безмятежных усачей-повозочных, размахивающих кнутами. -- Обозу в каждом полку на целую армию хватило б, все дороги забиты... Танкистам только мешают, путаются под ногами... Эй ты, дядя, чего рот разинул! -- прикрикнул Сенька на зазевавшегося ездового.-- О бабке своей размечтался!
-- Губы утри!.. Молоко на них, -- огрызнулся повозочный.
Ванину наконец удалось обогнать все обозы, и он вольготно вздохнул. Задохнувшиеся было в пыли разведчики теперь снова запели. С ревом, с шумом, с ветерком "оппель-блитц" влетел в какое-то крупное село. На повороте, у регулировочного пункта, Сенька резко затормозил.
-- Эй, хорошая! На Красноград эта дорога? -- высунулся Ванин, улыбаясь синеглазой и светловолосой девушке-регулировщице.
-- Эта, эта! -- ответила она звонким и чистым голосом.
Побледнев, Аким метнулся к борту кузова.
-- Наташа! -- крикнул он, перегибаясь через борт.
-- Аким!..
-- Сенька, остановись! -- закричал Аким.
Но Ванин не слышал его и гнал машину дальше. Аким беспомощно смотрел на бежавшую Наташу. Наконец он догадался и яростно забарабанил по крыше кабины.
Сенька нажал на тормоза. Аким выскочил из кузова и помчался назад к регулировочному пункту. Наташа бежала навстречу. Светлые волосы ее растрепались, а лицо было алее флажков, которые пылали в ее руках.
-- Родной мой!..
Она прижалась к его груди и долго не могла отдышаться.
-- Наташа!
-- Ну вот!.. Ну вот!.. -- твердила она. Обхватив тонкую шею друга, Наташа целовала его, не стыдясь проходивших и проезжавших мимо бойцов. -Милый ты мой!..
А он, высокий и неловкий, неуклюже обнимал ее, твердя что-то совсем бессмысленное.
Из одного дома выскочила чернокудрая и черноглазая девушка в застиранной белой гимнастерке, смешливо взвизгнула:
-- Наташка, кто это? Ой!..
Наташа продолжала обнимать и целовать вконец растерявшегося Акима.
-- Тонечка, миленькая!.. Постой за меня. Я скоро вернусь! -- она оторвалась от Акима и передала флажки подруге.
-- Хорошо, Наташа. Постою уж!.. А ты не спеши, -- и, посмотрев еще раз на неуклюжую фигуру Акима, черноглазая пошла к регулировочному пункту.
Аким молча смотрел на Наташу, не выпуская ее рук.
-- Ну?.. -- наконец пробормотал он.
-- Ну вот! -- она большими сияющими глазами смотрела в его худое лицо и тоже не знала, что говорить.
Молча подошли к дому, присели на бревне. И все смотрели и смотрели друг на друга. Она смеялась и плакала одновременно, держа в своей руке его горячую руку.
-- Как же это все?.. Наташа!..-- спросил наконец Аким.
-- Видишь, как... -- ее улыбающиеся, сияющие безмерным счастьем глаза наполнились слезами. Часто мигая длинными темными ресницами и улыбаясь, она пояснила: -- Я была в партизанском отряде медицинской сестрой. Пригодились мне те курсы, помнишь?.. Ну вот. Потом часть отряда перебросили через линию фронта. И меня в том числе. Нас отправили в армию. Я стала регулировщицей. Вот и все...
-- Но почему же ты не написала мне?..
-- Как я могла писать тебе оттуда? А здесь... ты ведь не оставил мне своего адреса.
-- Верно, Наташа. Как это я не догадался.
Наташа не отрывала своего взгляда от Акима. Она почувствовала необычайный прилив любви к этому сдержанному и с виду очень неказистому человеку. Ей казалось, что только она одна по-настоящему понимала Акима, и ей хотелось, чтобы и другие понимали его так же хорошо и так же любили, как любит она.
К ним на машине подъехали разведчики. Сенька с великим любопытством высунулся из кабины, а Забаров подошел к Акиму и Наташе. Из кузова смотрели на Наташу десятки озорных, завидущих глаз.
-- Знакомьтесь, товарищ лейтенант. Встретил вот... Моя... -- Аким густо покраснел. Но ему пришла на помощь Наташа.
-- Наташа, -- сказала она просто.
-- Федор, -- назвался Забаров. -- Земляки, что ли, с нашим Акимом?
-- Да, земляки. И большие друзья! -- ответила она так же просто, смело и естественно.
-- Сестрой была в партизанском отряде, -- ни с того ни с сего, как показалось девушке, сказал Аким. Она подняла на него свои большие темно-синие глаза.
-- Вот уже и рассказал все...
-- Добро. Пойдемте к нам? У нас нет санинструк тора, -- предложил Забаров.
Наташа смутилась.
-- Меня, наверное, не отпустят...
-- А мы сделаем так, чтобы вас отпустили.
Наташа посмотрела на Акима, и ей показалось, что он немного растерялся. Наташа насторожилась, улыбка сошла с ее лица.
-- Я еще подумаю, товарищ лейтенант, -- сказала она, потупившись.
-- Что ж, подумайте. А ты, Аким, оставайся. К утру догонишь на попутных. Тут недалеко, -- и, быстро распрощавшись с Наташей и Акимом, Забаров пошел к машине.
Наташа сразу же потянула Акима в хату. В сенях она поднялась на носки, притянула к себе его голову и крепко поцеловала.
В комнате никого не было.
-- Вот мы и встретились!..
-- Встретились!.. Я тебя очень и очень люблю, Аким!..
-- И я тоже, Наташа!.. -- Он вдруг вспомнил, что вот так, прямо, они еще ни разу не объяснялись друг с другом.
-- Мы теперь никогда-никогда не расстанемся! -- говорила она, прижимаясь к нему.
-- Разумеется... -- неуверенно подтвердил он.
Она пристально посмотрела на него.
-- Почему ты не хочешь, чтобы я была в вашей роте? -- губы ее дрогнули. -- Почему?
-- Этого не следует делать, Наташа!
-- Почему? Мы были бы вместе...
-- Мы не будем вполне счастливы, когда другие...
Наташа задумалась.
-- Ну, как хочешь... -- голос ее оборвался, она уткнулась головой в его грудь и разрыдалась. -- Ты... ты прав, Аким, прав... -- говорила она, всхлипывая и пряча от него свое заплаканное лицо.
Он отрывал ее голову от своей груди, стараясь заглянуть ей в лицо и утереть слезы. Неловко обнимая ее, сбивчиво говорил:
-- В общем... собственно... я не против... Ты же знаешь, как я рад!.. Если хочешь, я сам похлопочу...
-- Хочу! Хочу!.. И никуда от тебя не уйду! -- вдруг с отчаянной решимостью заговорила Наташа.-- Никуда!.. Никуда!..
Он молчал и дрожащей, грубой своей рукой гладил ее по спине, неловкий и беспомощный.
-- А я знала, что мы встретимся, -- немного успокоившись, сказала Наташа. -- Только не думала, что так быстро.
-- Я тоже думал о тебе, Наташа. Даже стихи писал...
Он вынул из сумки свой дневник. Потом подумал и снова спрятал его: "Только встретились и уже за стихи. Какая сентиментальность!..".
-- Почему же ты не читаешь?
-- Потом, Наташа, потом...
Наташа не возражала. В самом деле: стихи можно и потом.
-- Какой же ты у меня... хороший! -- воскликнула она и прижалась своей пылающей щекой к его жесткому, небритому подбородку.
Он вдруг вспомнил что-то, глаза под очками беспокойно заблестели.
-- Наташа, а что... что с ним?
-- Ты это о ком, Аким? -- с тревогой спросила она.
-- О Володине я спрашиваю, о Николае...
Наташа нахмурилась.
-- Не стоило бы о нем и вспоминать, Аким. Кажется, в Австрии сейчас. Не знаю точно.
-- В Австрии?! Как он туда попал?
-- Стешка Лунченко ведь бросила его. Вскоре после нашей с тобой встречи. Не знаю, что между ними случилось, но только она выгнала его из своей хаты. Володина вызвали в комендатуру и предложили стать полицаем. Он, кажется, не согласился. Его долго били. Потом вместе с очередной партией ребят и девушек угнали куда-то. В июле к нам в отряд пришел Миша Кравцов. Ты же его хорошо знаешь. Фашисты его тоже угоняли куда-то. Так вот он рассказывал, что вместе с Володиным они работали на немецком заводе, который снаряды делает. Миша сбежал. Он звал с собой и Володина, но тот отказался. Это все Кравцов рассказывал...
-- Снаряды немцам делает... Не убежал все-таки от войны.
Худое лицо Акима опять побледнело, глаза зло блестели за очками.
-- Аким, скажи, ты заходил к нему в ту ночь?
Аким не ответил.
Наташа поняла, что ему неприятно об этом вспоминать, и заговорила о другом:
-- А помнишь, ты о школе мне наказывал?
-- Ну? -- сразу оживился он.
-- Ее, наверное, удалось спасти. Ведь там у нас остались надежные ребята. -- И Наташа стала торопливо рассказывать о всем случившемся с ней после их недавней и короткой встречи.
-- А почему ты решила пойти на фронт? -- спросил ее Аким. -- Ведь ты же учительница, могла бы работать где-нибудь в тылу.
Она посмотрела на него с удивлением.
-- Нет, Аким. Я хочу быть на фронте. Помнишь, я рассказывала тебе о Шуре, избачихе нашей, которую фашисты в Германию угнали?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37