Машинально ощупав его, я задел нечто острое, вызвавшее вспышку резкой боли, и, кряхтя и давясь руганью, вытащил одну из серебристых «птиц» Рыжего. Плоский кусок идеально отшлифованного и заточенного со всех сторон металла причудливой формы и впрямь смахивал на силуэт птицы. Поверхность в разводах темной крови.
Одежда на плече быстро набухала горячей влагой. Попытки зачаровать рану окончились ничем. Башня отторгала любое волшебство. Пришлось зажать ее ладонью.
С усилием поднявшись на ноги – тело мстительно напомнило обо всех остальных отметинах состоявшегося сражения, – я побрел наверх. Удерживать равновесие в черноте башенных недр, к тому же все время нарезая круги, оказалось непросто. Меня неудержимо вело к центру, к пропасти… Качнувшись, я едва не сверзился в притягательную тьму, но вовремя отклонился назад, отделавшись приступом головокружения и каплями крови, сорвавшимися с пальцев расставленных для равновесия рук.
Духи земли, ворочавшиеся внизу, благосклонно приняли случайную жертву. Башня едва слышно запела, принимая ток силы. Часть ее влилась в меня, позволив двигаться смелее и легче. Темнота немного разредилась, отчетливее обозначая ступени, а на стенах тускло замерцали знаки земли.
…Кажется, я все-таки потерял сознание на несколько минут. Совершенно не помню, как именно оказался в Башне. И, открыв глаза, обнаружил, что лежу на полу, на драгоценном хаонском ковре, который пропитался моей кровью, натекшей из раненого плеча. Снизу доносятся ритмичные, глухие удары. Дверь, судя по всему, еще держится.
Возле меня на полу примостился меланхоличный металлический паук, отбежавший чуть в сторону, стоило пошевелиться. А шевелиться было ох как нелегко. Слабость, боль и оцепенение, вызванное снотворным и ядом мантикор, превращали каждое движение в сложный, многоступенчатый процесс, требующий неимоверных мыслительных и физических усилий.
Так… Что тут у нас есть?.. Множество вещей, просто залежи бумаги и ни клочка ткани… Хоть гобелены срывай. Аптечка? Нет, вряд ли Магриц держит в Башне аптечку… В этом шкафчике странные флаконы… И бульонные кубики. И банка кофе «Золотой Лев»… Недоверчиво принюхавшись и убедившись, что это и впрямь кофе, я запустил пальцы в банку и, выудив горсть зерен, принялся с остервенением их жевать, хрустя и наслаждаясь горечью вперемешку с привычным бодрящим вкусом.
Поединок магов закончился не в вашу пользу? Жуйте «Золотой Лев»! Ложка нашего продукта приведет в чувство даже находящегося при смерти чародея-неудачника!..
Реальность стала дискретной. Вспышки активности сменяли приступы апатии. Боль приходила и уходила. Предметы говорили на разные голоса. Смутно соображая, что именно делаю, я ковылял по кабинету, бесцельно перебирая вещи, зачем-то выбрался на смотровую площадку Башни и некоторое время тупо созерцал разбавленную серебром дождевых блесток и мутными пятнами далеких огней ночь. Потом наклонился над перилами, сражаясь с головокружением…
А уже в следующий момент поймал себя на том, что пытаюсь содрать восточный гобелен, хитроумно прикрепленный к стене на особой раме, не повреждающей ткань. Эту мелочь я обнаружил, только когда оторвал гобелен, оставив в зажимах клочья и нитки… Варвар.
Ритмичный грохот смолк. Снизу теперь слышался топот и тяжелое дыхание спешащих наверх людей. Им потребуется несколько минут, чтобы добежать… Успею.
Гобелен на поверку оказался тяжелее, чем выглядел, и пришлось попыхтеть, чтобы дотянуть его наверх, на смотровую площадку. Расстелив ткань на перилах и полу, я принялся разглаживать ее, пытаясь учуять, услышать хоть что-нибудь, угадать, жив самолет еще или уже давно мертв. Мягкие шерстяные ворсинки мешались с колкими остями вплетенных волос. Незнакомая сила дремала, отзываясь равнодушно и вяло. Молчаливые силуэты, вытканные на поверхности гобелена продолжали свою бесконечную битву, не замечая, что к красной шерстяной крови прибавилась темная живая. Испачканные пальцы оставляли следы.
Ничего… Не реанимировать то, что мертво уже сотни лет… Хотя…
– Вот он! – рявкнул кто-то, как мне с перепугу померещилось, прямо над самым ухом. Похоже, я снова отключился на несколько секунд и не слышал, как выбили последнюю дверь, ведущую на смотровую площадку. И из проема полезли незнакомцы, жаждущие общения со мной. Магриц запаздывал.
Что еще оставалось? Очень может быть, что в здравом уме и трезвом сознании я бы не пошел на такую глупость. Но легкое помешательство и замутненное сознание – неотъемлемое свойство как глупых, так и героических поступков.
И, завернувшись в край гобелена как в плащ, я перевалился через перила, прямо в объятия дождя и ночи. Несколько мгновений тяжелая ткань еще цеплялась за перила, а потом мы ухнули вниз… Вместе.
Дыхание перехватило. Ветер восторженно взвизгнул.
– Стой, дурак! – Чьи-то руки тщетно схватили воздух. А черные угольные силуэты склонившихся над перилами людей стали стремительно удаляться. Сначала только вверх… А потом вверх и в сторону.
Потому что податливая, мягкая ткань гобелена внезапно напружинилась, отвердела и превратилась в плоскую платформу, заскользившую по воздуху против ветра. И удержаться на ней, схватившись за тонкий край, и не свалиться от внезапного торможения оказалось чрезвычайно трудно. До черноты в глазах трудно. Но я удержался, вцепившись в лохмотья, оставшиеся там, где я так неудачно выдрал гобелен из креплений.
– …Летит! – ветер швырнул остаток изумленного возгласа.
– …Убить, пока не…!
– …П-поднимай!
– Ае… аван… легра… – пробился через смешанные возгласы размеренный голос хозяина Башни.
Я был слишком занят, взбираясь на скользкую от дождя, вибрирующую поверхность гобелена-самолета, и потому заметил, что Магриц поднял на дыбы своего сторожевого водяного слишком поздно. Самолет врезался в плетение бешеных водных бичей, бьющих из канала, прямо в клубок водных змей, взметнувшихся почти до самых туч. Каждая такая плеть была способна снести тяжелый трактор, словно игрушечный велосипед.
Ледяные брызги секли лицо шрапнелью. Перемолоченным и перемешанным с водяной взвесью воздухом дышать стало невозможно. Поле зрения сразу сократилось до расстояния вытянутой руки, и все, что оставалось вокруг, – это вода, вода, вода…
Самолет мчался по почти незримым плотным кольцам как доска для серфинга в штормовых волнах. И, прижавшись к его скользкой поверхности, я пытался угадать направление в этой суматохе. Свистнула слева водяная плеть… Накрыла поверху, обдав колкими брызгами… А следующая задела краем, обжегши не хуже парового молота, чуть не снесла меня с гобелена, и, сбитый с толку, самолет беспорядочно закувыркался, ударяясь о тугие бока водяного и неудержимо стремясь к кипящей слякотью земле…
…и врезался в упругое, плотное, ребристое, резко пахнущее мокрой листвой. Мелькнули совсем близко горящие зеленью глаза привратника, и самолет швырнуло вверх. Да так швырнуло, что вынесло над кишением водяных бичей.
Судорожно вцепившись в край своего ненадежного средства передвижения, я видел, как вздымается земля над корнями старого дерева возле моста, как высвобождаются, разбрасывая комья грязи, длиннющие, кривые, узловатые корни и подсекают ствол водяного сторожа у самой поверхности, перерубая пополам. И мельтешащие водяные плети разом опадают, превращаясь в беспорядочные потоки пенной воды, устремляющиеся обратно в каменное ложе рва.
Но все еще не кончилось. Пустошь вокруг Магрицева дома сейчас напоминала склоны проснувшегося вулкана. Темнота разлеталась в клочья под натиском огней. Багровые и оранжевые всполохи ходили по поверхности, закручиваясь в вихри, взрыхляя землю. Изуродованные одиночные деревья извивались, испуская рои белых и синеватых светящихся сфер. Безликие, выморочные демоны перемещались, искривляя пространство. И струны пели свою чудовищную мертвую песнь, готовые захлестнуть неосторожного.
Удержать, не выпустить, убить…
Подняться высоко нельзя. Над головой в опасной близости слоились клочья драконовых пут , но и держаться над землей было едва возможно. Подо мной разверзались дышащие гибелью воронки сухой смерти , которые приходилось наскоро забивать сгустками энергии, понимая, что до конца пустоши резерва не хватит. И искажающие линзы приходилось огибать по касательной, каждый раз обжигаясь до крика… И гасить, если успеваешь заметить, душилова , выжирающего воздух из самих легких… И отмахиваться, огрызаться, обороняться…
Проклятая Башня сияла в ночи, служа стержнем всего этого безумия. Неумолчный яростный стон окутывал ее плотным, осязаемым маревом.
Самолет, и без того с явным надрывом удерживающий высоту, стал двигаться рывками, периодически проваливаясь. Багровая пелена стелилась перед глазами, и я уже плохо понимал, от усталости ли это или дымка над пустошью.
Мне кажется, или стало легче? Самолет пошел ровнее…
Дорога… Кажется, там наконец дорога… Несколько машин ошалелыми жуками замерли на влажно поблескивающем шоссе. Одна перевернута, и свет непогашенных фар вонзается в изуродованное полотно дорожного покрытия. Два человека на обочине, похоже как раз выбравшиеся из перевернутой машины. Один поддерживает другого, скорчившегося, болезненно сломанного, и оба, запрокинув лица к небесам, потрясенно наблюдают за происходящим.
Дремучая сказка о магических битвах, когда власть чародея была непререкаемой и абсолютной, когда в пылу битвы сносились целые города, сомкнулась с нынешней реальностью, где властвуют иные структуры и силы, не имеющие к магии никакого отношения. И свихнувшемуся волшебнику придется оплачивать ремонт шоссе и транспорта и возмещать ущерб пострадавшим из собственного кармана.
Вот же она, граница…
* * *
Было бы странно, если бы парочка ровесников похожей судьбы, увлеченных одним и тем же занятием, не сдружилась накрепко. Хотя это не мешало им соревноваться везде, где только можно.
Однажды в жаркий летний полдень, когда мир изнывал от томительного зноя, двое на реке затеяли обычную свою полуигру-полусражение, вылепляя из теплых, как парное молоко, зеленоватых речных волн зыбких чудовищ и натравливая их друг на друга. Остававшаяся на берегу девчонка, вечная свидетельница самых немыслимых затей, звонко смеялась, подбадривая соперников и вынуждая их творить страшилищ все крупнее и убедительнее.
Летели искристые брызги, с глухим шелковистым шорохом свивалась и вздымалась вверх или с громогласным всплеском рушилась речная вода, поднимая со дна тонны ила и ошарашенных ленивых рыб. Вздрагивал камыш вдоль противоположного берега…
Вот очередной зеленоватый текучий монстр опрокинул хохочущего Младшего навзничь. А зубастая прозрачная гигантская рыбина попыталась поглотить юркого Старшего…
В следующий момент Старший, благополучно увернувшийся от волшебной рыбины, вдруг странно дернулся, вытаращил глаза и разом ушел на дно, словно камень. И без того взбаламученная вода вокруг места его погружения налилась непроглядной чернотой, как будто кто-то вылил в речку бочку чернил.
Озадаченная девушка замерла на берегу, не решаясь принять случившееся всерьез. Но Младший, находившийся ближе, почуял, как изменилась температура теплой воды и ток холодного течения обжег его кожу. И, не слишком раздумывая, он метнулся к черному пятну, резко нырнул и выволок, надрываясь, на свет оглушенного Старшего – белого и равнодушного, как снулая рыба, и вцепившееся в него косматое, струистое существо с выпученными водянистыми глазками и ощеренными зубами.
Видно, вся эта суматоха наверху пробудила к жизни древнего поддонного клеща – существо отвратительное, склонное к опасным чарам, но, к счастью, встречающееся редко.
Несколько мгновений Младший и клещ таращились друг на друга, пытаясь перетянуть добычу. А потом Младший с размаху дал твари тумака. Каким награждают друг друга драчуны в поселковых стычках. Ошарашенный, клещ разжал хватку и канул на дно.
– Ты почему на него удавку не накинул? – кашляя, осведомился Старший позже.
– Не знаю, – растерянно ответил Младший, отогреваясь на жарком песке. – Забыл. Дай, думаю, врежу мерзавцу… И врезал.
17
…Где-то рядом движение. Живое тепло.
– Ну чего там? Не шевелится? – В мальчишеском хрипловатом дисканте азарт смешан с изрядной толикой опаски.
– Не пойму чего-то… – Нетерпеливое посапывание ближе. – Кажись, не дышит… Не разобрать.
– Ну так ты краешек-то пошевели! – командует первый.
– Сам шевели, – огрызается второй. Сопение становится громче.
– Да че ты боишься, он окоченел уже весь, не прыгнет.
– Вот иди и сам проверяй.
– Давай палкой ткнем, – предложил изобретательный дискант. – Говорят, если мертвяку в ухо палку сунуть, то он сразу и брякнется.
– Так чего ему брякаться, если он уже в лежке? – резонно возразил второй голос.
– Ну хоть проверим, что он и вправду мертвяк.
– Тебе палку в ухо сунь – ты тоже брякнешься, хоть и живой, – заметил рассудительный второй.
– Слабо тебе его потрясти – так и скажи.
– А вдруг он живой?
– Да ты на рожу его посмотри! Он же синий весь. Такие живыми не бывают… Помнишь мужика в прошлом месяце? Ну точно такой же был! А пацаны с него бутылку «наливайки» взяли. Может, и у этого тоже чего в карманах… – Обладатель дисканта воодушевился, вдохновленный перспективой заполучить неведомые сокровища, и, утратив осторожность, переместился.
Источники сытого, теплого живого духа приблизились настолько, что дотянуться до них стало легко и безопасно. Дотянуться и выпить. Жадно, одним глотком. Убить злобную, сосущую пустоту внутри.
«Дискант» крупнее и упитаннее. Энергия из него прямо хлещет. Чуть приправленная грязью нечистой ауры, но все равно съедобная. Подтянуть его к себе, позвать … И он покорно идет. Пища.
– Ты это… Ты осторожнее. – Второй почуял неладное. Хорошая восприимчивость. Теплое, размытое пятно его сущности подергивается синеватыми морщинками беспокойства. Убежит? Пусть… Одного хватит на первое время.
– Смотри, смотри, что тут у него! – бормочет оцепенело «дискант», узрев одному ему видимую приманку. – Это даже лучше, чем…
– Эй! – Чужой резкий баритон взрезает стоячую, выморочную тишину. – Вы чего там делаете? А ну пошли прочь, бандиты!
И в свежий разрез безудержным водопадом хлынула реальность. Меланхоличный шелест листвы, шарканье тяжких шагов, быстрый перестук убегающих ног, обрывки далеких разговоров и звон трамвая… Жидкий, процеженный через кроны деревьев, разбавленный желтыми и красными оттенками солнечный цвет все равно нестерпимо, до рези в глазах, ярок. Воздух тверд и прозрачен, каждый вдох имеет привкус крови и мерзлого железа, и кажется, что в легких он крошится снежной пылью. И обложенный язык хранит вкус крови…
– Эй, парень! – Свет заслоняет неразборчивая, но массивная тень. – Ты живой, что ли?
Вкусный, сытый запах чужой здоровой плоти снова на мгновение задевает в подсознании что-то алчное, ненасытное, готовое к немедленной атаке…
– Живой, спрашиваю? – Настойчивая тень беззаботно склоняется ниже, обретая очертания немолодого мужика в форменной оранжевой парке дворника. С круглого, добродушного лица внимательно смотрят бутылочного оттенка глаза. Только взгляд их отнюдь не добродушен. Остр, как скол этого самого бутылочного стекла. Обрезаться можно.
Да и беззаботная поза при ближайшем рассмотрении оказывается отнюдь не беззаботной. А выжидающе-настороженной. И даже выставленная чуть вперед рукоять метлы, ловко перехваченная двумя руками, в мгновение ока может превратиться в орудие защиты.
– Живой… кажется, – с усилием размыкая сведенные холодом челюсти, выплевываю я слова, не чувствуя уверенности в сказанном. Цепенящий сон никуда не ушел. Притаился с обратной стороны глаз, налип, отчего глазные яблоки шероховаты и неповоротливы.
Голос пропал, получается только шепот. Но дворник ощутимо расслабляется, откидывается назад, опираясь на свою метлу, и облегченно говорит:
– Вот и славно. Хоть на этот раз не придется труповозку вызывать. А то замучился уже сопроводительные бумаги писать…
Внутри меня намерз ледяной контур, который отказывается разрушаться. Чтобы принять вертикальное положение, приходится буквально ломать себя, ожидая услышать отвратительный хруст. С жестяным скрежетом в сторону отползает негнущийся покров, в который я был завернут. Под разводами еще не оттаявшего инея проступают очертания вытканных героев давней битвы.
Где это я? Деревья, дорожки, зеркальные, тронутые ледком лужи, сметенная в аккуратные кучи опавшая листва, скамейки. Немногочисленные прохожие поодаль скользят беззвучно мимо, равнодушные и холодные, как рыбы на дне пруда.
Дворник смотрит на меня со смесью брезгливости и сочувствия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Одежда на плече быстро набухала горячей влагой. Попытки зачаровать рану окончились ничем. Башня отторгала любое волшебство. Пришлось зажать ее ладонью.
С усилием поднявшись на ноги – тело мстительно напомнило обо всех остальных отметинах состоявшегося сражения, – я побрел наверх. Удерживать равновесие в черноте башенных недр, к тому же все время нарезая круги, оказалось непросто. Меня неудержимо вело к центру, к пропасти… Качнувшись, я едва не сверзился в притягательную тьму, но вовремя отклонился назад, отделавшись приступом головокружения и каплями крови, сорвавшимися с пальцев расставленных для равновесия рук.
Духи земли, ворочавшиеся внизу, благосклонно приняли случайную жертву. Башня едва слышно запела, принимая ток силы. Часть ее влилась в меня, позволив двигаться смелее и легче. Темнота немного разредилась, отчетливее обозначая ступени, а на стенах тускло замерцали знаки земли.
…Кажется, я все-таки потерял сознание на несколько минут. Совершенно не помню, как именно оказался в Башне. И, открыв глаза, обнаружил, что лежу на полу, на драгоценном хаонском ковре, который пропитался моей кровью, натекшей из раненого плеча. Снизу доносятся ритмичные, глухие удары. Дверь, судя по всему, еще держится.
Возле меня на полу примостился меланхоличный металлический паук, отбежавший чуть в сторону, стоило пошевелиться. А шевелиться было ох как нелегко. Слабость, боль и оцепенение, вызванное снотворным и ядом мантикор, превращали каждое движение в сложный, многоступенчатый процесс, требующий неимоверных мыслительных и физических усилий.
Так… Что тут у нас есть?.. Множество вещей, просто залежи бумаги и ни клочка ткани… Хоть гобелены срывай. Аптечка? Нет, вряд ли Магриц держит в Башне аптечку… В этом шкафчике странные флаконы… И бульонные кубики. И банка кофе «Золотой Лев»… Недоверчиво принюхавшись и убедившись, что это и впрямь кофе, я запустил пальцы в банку и, выудив горсть зерен, принялся с остервенением их жевать, хрустя и наслаждаясь горечью вперемешку с привычным бодрящим вкусом.
Поединок магов закончился не в вашу пользу? Жуйте «Золотой Лев»! Ложка нашего продукта приведет в чувство даже находящегося при смерти чародея-неудачника!..
Реальность стала дискретной. Вспышки активности сменяли приступы апатии. Боль приходила и уходила. Предметы говорили на разные голоса. Смутно соображая, что именно делаю, я ковылял по кабинету, бесцельно перебирая вещи, зачем-то выбрался на смотровую площадку Башни и некоторое время тупо созерцал разбавленную серебром дождевых блесток и мутными пятнами далеких огней ночь. Потом наклонился над перилами, сражаясь с головокружением…
А уже в следующий момент поймал себя на том, что пытаюсь содрать восточный гобелен, хитроумно прикрепленный к стене на особой раме, не повреждающей ткань. Эту мелочь я обнаружил, только когда оторвал гобелен, оставив в зажимах клочья и нитки… Варвар.
Ритмичный грохот смолк. Снизу теперь слышался топот и тяжелое дыхание спешащих наверх людей. Им потребуется несколько минут, чтобы добежать… Успею.
Гобелен на поверку оказался тяжелее, чем выглядел, и пришлось попыхтеть, чтобы дотянуть его наверх, на смотровую площадку. Расстелив ткань на перилах и полу, я принялся разглаживать ее, пытаясь учуять, услышать хоть что-нибудь, угадать, жив самолет еще или уже давно мертв. Мягкие шерстяные ворсинки мешались с колкими остями вплетенных волос. Незнакомая сила дремала, отзываясь равнодушно и вяло. Молчаливые силуэты, вытканные на поверхности гобелена продолжали свою бесконечную битву, не замечая, что к красной шерстяной крови прибавилась темная живая. Испачканные пальцы оставляли следы.
Ничего… Не реанимировать то, что мертво уже сотни лет… Хотя…
– Вот он! – рявкнул кто-то, как мне с перепугу померещилось, прямо над самым ухом. Похоже, я снова отключился на несколько секунд и не слышал, как выбили последнюю дверь, ведущую на смотровую площадку. И из проема полезли незнакомцы, жаждущие общения со мной. Магриц запаздывал.
Что еще оставалось? Очень может быть, что в здравом уме и трезвом сознании я бы не пошел на такую глупость. Но легкое помешательство и замутненное сознание – неотъемлемое свойство как глупых, так и героических поступков.
И, завернувшись в край гобелена как в плащ, я перевалился через перила, прямо в объятия дождя и ночи. Несколько мгновений тяжелая ткань еще цеплялась за перила, а потом мы ухнули вниз… Вместе.
Дыхание перехватило. Ветер восторженно взвизгнул.
– Стой, дурак! – Чьи-то руки тщетно схватили воздух. А черные угольные силуэты склонившихся над перилами людей стали стремительно удаляться. Сначала только вверх… А потом вверх и в сторону.
Потому что податливая, мягкая ткань гобелена внезапно напружинилась, отвердела и превратилась в плоскую платформу, заскользившую по воздуху против ветра. И удержаться на ней, схватившись за тонкий край, и не свалиться от внезапного торможения оказалось чрезвычайно трудно. До черноты в глазах трудно. Но я удержался, вцепившись в лохмотья, оставшиеся там, где я так неудачно выдрал гобелен из креплений.
– …Летит! – ветер швырнул остаток изумленного возгласа.
– …Убить, пока не…!
– …П-поднимай!
– Ае… аван… легра… – пробился через смешанные возгласы размеренный голос хозяина Башни.
Я был слишком занят, взбираясь на скользкую от дождя, вибрирующую поверхность гобелена-самолета, и потому заметил, что Магриц поднял на дыбы своего сторожевого водяного слишком поздно. Самолет врезался в плетение бешеных водных бичей, бьющих из канала, прямо в клубок водных змей, взметнувшихся почти до самых туч. Каждая такая плеть была способна снести тяжелый трактор, словно игрушечный велосипед.
Ледяные брызги секли лицо шрапнелью. Перемолоченным и перемешанным с водяной взвесью воздухом дышать стало невозможно. Поле зрения сразу сократилось до расстояния вытянутой руки, и все, что оставалось вокруг, – это вода, вода, вода…
Самолет мчался по почти незримым плотным кольцам как доска для серфинга в штормовых волнах. И, прижавшись к его скользкой поверхности, я пытался угадать направление в этой суматохе. Свистнула слева водяная плеть… Накрыла поверху, обдав колкими брызгами… А следующая задела краем, обжегши не хуже парового молота, чуть не снесла меня с гобелена, и, сбитый с толку, самолет беспорядочно закувыркался, ударяясь о тугие бока водяного и неудержимо стремясь к кипящей слякотью земле…
…и врезался в упругое, плотное, ребристое, резко пахнущее мокрой листвой. Мелькнули совсем близко горящие зеленью глаза привратника, и самолет швырнуло вверх. Да так швырнуло, что вынесло над кишением водяных бичей.
Судорожно вцепившись в край своего ненадежного средства передвижения, я видел, как вздымается земля над корнями старого дерева возле моста, как высвобождаются, разбрасывая комья грязи, длиннющие, кривые, узловатые корни и подсекают ствол водяного сторожа у самой поверхности, перерубая пополам. И мельтешащие водяные плети разом опадают, превращаясь в беспорядочные потоки пенной воды, устремляющиеся обратно в каменное ложе рва.
Но все еще не кончилось. Пустошь вокруг Магрицева дома сейчас напоминала склоны проснувшегося вулкана. Темнота разлеталась в клочья под натиском огней. Багровые и оранжевые всполохи ходили по поверхности, закручиваясь в вихри, взрыхляя землю. Изуродованные одиночные деревья извивались, испуская рои белых и синеватых светящихся сфер. Безликие, выморочные демоны перемещались, искривляя пространство. И струны пели свою чудовищную мертвую песнь, готовые захлестнуть неосторожного.
Удержать, не выпустить, убить…
Подняться высоко нельзя. Над головой в опасной близости слоились клочья драконовых пут , но и держаться над землей было едва возможно. Подо мной разверзались дышащие гибелью воронки сухой смерти , которые приходилось наскоро забивать сгустками энергии, понимая, что до конца пустоши резерва не хватит. И искажающие линзы приходилось огибать по касательной, каждый раз обжигаясь до крика… И гасить, если успеваешь заметить, душилова , выжирающего воздух из самих легких… И отмахиваться, огрызаться, обороняться…
Проклятая Башня сияла в ночи, служа стержнем всего этого безумия. Неумолчный яростный стон окутывал ее плотным, осязаемым маревом.
Самолет, и без того с явным надрывом удерживающий высоту, стал двигаться рывками, периодически проваливаясь. Багровая пелена стелилась перед глазами, и я уже плохо понимал, от усталости ли это или дымка над пустошью.
Мне кажется, или стало легче? Самолет пошел ровнее…
Дорога… Кажется, там наконец дорога… Несколько машин ошалелыми жуками замерли на влажно поблескивающем шоссе. Одна перевернута, и свет непогашенных фар вонзается в изуродованное полотно дорожного покрытия. Два человека на обочине, похоже как раз выбравшиеся из перевернутой машины. Один поддерживает другого, скорчившегося, болезненно сломанного, и оба, запрокинув лица к небесам, потрясенно наблюдают за происходящим.
Дремучая сказка о магических битвах, когда власть чародея была непререкаемой и абсолютной, когда в пылу битвы сносились целые города, сомкнулась с нынешней реальностью, где властвуют иные структуры и силы, не имеющие к магии никакого отношения. И свихнувшемуся волшебнику придется оплачивать ремонт шоссе и транспорта и возмещать ущерб пострадавшим из собственного кармана.
Вот же она, граница…
* * *
Было бы странно, если бы парочка ровесников похожей судьбы, увлеченных одним и тем же занятием, не сдружилась накрепко. Хотя это не мешало им соревноваться везде, где только можно.
Однажды в жаркий летний полдень, когда мир изнывал от томительного зноя, двое на реке затеяли обычную свою полуигру-полусражение, вылепляя из теплых, как парное молоко, зеленоватых речных волн зыбких чудовищ и натравливая их друг на друга. Остававшаяся на берегу девчонка, вечная свидетельница самых немыслимых затей, звонко смеялась, подбадривая соперников и вынуждая их творить страшилищ все крупнее и убедительнее.
Летели искристые брызги, с глухим шелковистым шорохом свивалась и вздымалась вверх или с громогласным всплеском рушилась речная вода, поднимая со дна тонны ила и ошарашенных ленивых рыб. Вздрагивал камыш вдоль противоположного берега…
Вот очередной зеленоватый текучий монстр опрокинул хохочущего Младшего навзничь. А зубастая прозрачная гигантская рыбина попыталась поглотить юркого Старшего…
В следующий момент Старший, благополучно увернувшийся от волшебной рыбины, вдруг странно дернулся, вытаращил глаза и разом ушел на дно, словно камень. И без того взбаламученная вода вокруг места его погружения налилась непроглядной чернотой, как будто кто-то вылил в речку бочку чернил.
Озадаченная девушка замерла на берегу, не решаясь принять случившееся всерьез. Но Младший, находившийся ближе, почуял, как изменилась температура теплой воды и ток холодного течения обжег его кожу. И, не слишком раздумывая, он метнулся к черному пятну, резко нырнул и выволок, надрываясь, на свет оглушенного Старшего – белого и равнодушного, как снулая рыба, и вцепившееся в него косматое, струистое существо с выпученными водянистыми глазками и ощеренными зубами.
Видно, вся эта суматоха наверху пробудила к жизни древнего поддонного клеща – существо отвратительное, склонное к опасным чарам, но, к счастью, встречающееся редко.
Несколько мгновений Младший и клещ таращились друг на друга, пытаясь перетянуть добычу. А потом Младший с размаху дал твари тумака. Каким награждают друг друга драчуны в поселковых стычках. Ошарашенный, клещ разжал хватку и канул на дно.
– Ты почему на него удавку не накинул? – кашляя, осведомился Старший позже.
– Не знаю, – растерянно ответил Младший, отогреваясь на жарком песке. – Забыл. Дай, думаю, врежу мерзавцу… И врезал.
17
…Где-то рядом движение. Живое тепло.
– Ну чего там? Не шевелится? – В мальчишеском хрипловатом дисканте азарт смешан с изрядной толикой опаски.
– Не пойму чего-то… – Нетерпеливое посапывание ближе. – Кажись, не дышит… Не разобрать.
– Ну так ты краешек-то пошевели! – командует первый.
– Сам шевели, – огрызается второй. Сопение становится громче.
– Да че ты боишься, он окоченел уже весь, не прыгнет.
– Вот иди и сам проверяй.
– Давай палкой ткнем, – предложил изобретательный дискант. – Говорят, если мертвяку в ухо палку сунуть, то он сразу и брякнется.
– Так чего ему брякаться, если он уже в лежке? – резонно возразил второй голос.
– Ну хоть проверим, что он и вправду мертвяк.
– Тебе палку в ухо сунь – ты тоже брякнешься, хоть и живой, – заметил рассудительный второй.
– Слабо тебе его потрясти – так и скажи.
– А вдруг он живой?
– Да ты на рожу его посмотри! Он же синий весь. Такие живыми не бывают… Помнишь мужика в прошлом месяце? Ну точно такой же был! А пацаны с него бутылку «наливайки» взяли. Может, и у этого тоже чего в карманах… – Обладатель дисканта воодушевился, вдохновленный перспективой заполучить неведомые сокровища, и, утратив осторожность, переместился.
Источники сытого, теплого живого духа приблизились настолько, что дотянуться до них стало легко и безопасно. Дотянуться и выпить. Жадно, одним глотком. Убить злобную, сосущую пустоту внутри.
«Дискант» крупнее и упитаннее. Энергия из него прямо хлещет. Чуть приправленная грязью нечистой ауры, но все равно съедобная. Подтянуть его к себе, позвать … И он покорно идет. Пища.
– Ты это… Ты осторожнее. – Второй почуял неладное. Хорошая восприимчивость. Теплое, размытое пятно его сущности подергивается синеватыми морщинками беспокойства. Убежит? Пусть… Одного хватит на первое время.
– Смотри, смотри, что тут у него! – бормочет оцепенело «дискант», узрев одному ему видимую приманку. – Это даже лучше, чем…
– Эй! – Чужой резкий баритон взрезает стоячую, выморочную тишину. – Вы чего там делаете? А ну пошли прочь, бандиты!
И в свежий разрез безудержным водопадом хлынула реальность. Меланхоличный шелест листвы, шарканье тяжких шагов, быстрый перестук убегающих ног, обрывки далеких разговоров и звон трамвая… Жидкий, процеженный через кроны деревьев, разбавленный желтыми и красными оттенками солнечный цвет все равно нестерпимо, до рези в глазах, ярок. Воздух тверд и прозрачен, каждый вдох имеет привкус крови и мерзлого железа, и кажется, что в легких он крошится снежной пылью. И обложенный язык хранит вкус крови…
– Эй, парень! – Свет заслоняет неразборчивая, но массивная тень. – Ты живой, что ли?
Вкусный, сытый запах чужой здоровой плоти снова на мгновение задевает в подсознании что-то алчное, ненасытное, готовое к немедленной атаке…
– Живой, спрашиваю? – Настойчивая тень беззаботно склоняется ниже, обретая очертания немолодого мужика в форменной оранжевой парке дворника. С круглого, добродушного лица внимательно смотрят бутылочного оттенка глаза. Только взгляд их отнюдь не добродушен. Остр, как скол этого самого бутылочного стекла. Обрезаться можно.
Да и беззаботная поза при ближайшем рассмотрении оказывается отнюдь не беззаботной. А выжидающе-настороженной. И даже выставленная чуть вперед рукоять метлы, ловко перехваченная двумя руками, в мгновение ока может превратиться в орудие защиты.
– Живой… кажется, – с усилием размыкая сведенные холодом челюсти, выплевываю я слова, не чувствуя уверенности в сказанном. Цепенящий сон никуда не ушел. Притаился с обратной стороны глаз, налип, отчего глазные яблоки шероховаты и неповоротливы.
Голос пропал, получается только шепот. Но дворник ощутимо расслабляется, откидывается назад, опираясь на свою метлу, и облегченно говорит:
– Вот и славно. Хоть на этот раз не придется труповозку вызывать. А то замучился уже сопроводительные бумаги писать…
Внутри меня намерз ледяной контур, который отказывается разрушаться. Чтобы принять вертикальное положение, приходится буквально ломать себя, ожидая услышать отвратительный хруст. С жестяным скрежетом в сторону отползает негнущийся покров, в который я был завернут. Под разводами еще не оттаявшего инея проступают очертания вытканных героев давней битвы.
Где это я? Деревья, дорожки, зеркальные, тронутые ледком лужи, сметенная в аккуратные кучи опавшая листва, скамейки. Немногочисленные прохожие поодаль скользят беззвучно мимо, равнодушные и холодные, как рыбы на дне пруда.
Дворник смотрит на меня со смесью брезгливости и сочувствия:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63