День взятия Бастилии 14 июля во Франции). Со школьных лет юные граждане стран, переживших эти революции, приучаются уважать их руководителей. В честь первых президентов США сооружены величественные мемориалы в столице и по всей стране, включая их циклопические изображения, высеченные из скал горы Рашмор. Дни их рождения отмечаются как праздники в этой стране. Ореолом уважения и славы окружена во Франции память Наполеона Бонапарта.
Никто в настоящее время не пытается подвергнуть посмертному суду лиц, стоявших во главе буржуазных революций в Нидерландах, Англии, США и Франции, или хотя бы пересмотреть историю, с тем чтобы, осудив злодеяния революций, создать «условия для ухода от подобных преступлений в будущем» (как сказано в резолюции ПАСЕ о «коммунистических режимах»).
Глава 3
Почему рабочие не могли больше терпеть капитализм?
Ныне под воздействием упорно распространяемой пропаганды у многих людей сложилось впечатление о том, что коммунисты, социалисты и другие левые спровоцировали классовую борьбу рабочих против капиталистов. Без их деятельности рабочие якобы жили в мире с хозяевами-предпринимателями и для их выступлений против капиталистов не было никаких причин и оснований. На деле было не так.
Буржуазные революции, а также разграбление стран Африки, Азии и Америки и победоносные войны против своих конкурентов не улучшили положения трудящихся капиталистических стран. По мере быстрого развития капиталистических отношений все сильнее проявлялось вопиющее неравенство условий жизни верхов и низов капиталистических стран. Это было ясно, например, такому писателю, как Виктор Гюго, далекому от коммунистических идей, который в своем романе «Отверженные» писал: «Англия… превосходно создает материальные богатства, но плохо распределяет их. Такое однобокое решение роковым образом приводит ее к двум крайностям: чудовищному богатству и чудовищной нужде. Все жизненные блага – одним, лишения – другим, то есть народу, причем привилегии, исключения, монополии, власть феодалов являются порождением самой формы труда. Положение ложное и опасное, ибо общественное могущество зиждется тут на нищете частных лиц, а величие государства – на страданиях отдельной личности. Это – дурно созданное величие, где сочетаются все материальные его основы и куда не вошло ни одно нравственное начало». Гюго оговаривался: «Само собой разумеется, что словами: Венеция, Англия мы называем здесь не народ, а определенный общественный строй, – олигархии, стоящие над нациями, а не самые нации».
В своих произведениях Ч. Диккенс постоянно показывал контраст в положении верхов и низов Англии в середине XIX века. В романе «Холодный дом» он так описал поместье сэра Лестера Дедлока. «Дом с фронтонами, трубами, башнями, башенками, темной нишей подъезда, широкой террасой и пылающими розами, которые оплетали балюстраду и лежали на каменных вазах, казался почти призрачным, – так он был легок и вместе с тем монументален, в такую безмятежную, мирную тишину он был погружен». Особняк Дедлока был окружен садами и парками.
Иным было жилище рабочего-кирпичника из того же романа: «Это была убогая лачуга, стоявшая у кирпичного завода среди других таких же лачуг с жалкими палисадниками, которых ничто не украшало, кроме грязных луж, и свиными закутами под самыми окнами, стекла которых были разбиты. Кое-где были выставлены старые тазы, и дождевая вода лилась в них с крыш или стекала в окруженные глиняной насыпью ямки, где застаивалась, образуя прудики, похожие на огромные торты из грязи».
Мрачными красками изобразил Диккенс быстро растущие индустриальные города Англии. В романе «Лавка древностей» он писал: «По обеим сторонам дороги и до затянутого мглой горизонта фабричные трубы, теснившиеся одна к другой в том удручающем однообразии, которое так пугает нас в тяжелых снах, извергали в небо клубы смрадного дыма, затемняли Божий свет и отравляли воздух этих печальных мест. Справа и слева, еле прикрытые сбитыми наспех досками или полусгнившим навесом, какие-то странные машины вертелись и корчились среди куч золы, будто живые существа под пыткой, лязгали цепями, сотрясали землю своими судорогами и время от времени пронзительно вскрикивали, словно не стерпев муки. Кое-где попадались закопченные, вросшие в землю лачуги – без крыш, с выбитыми стеклами, подпертые со всех сторон досками с соседних развалин и все-таки служившие людям жильем. Мужчины, женщины и дети, жалкие, одетые в отрепья, работали около машин, подкидывали уголь в их топки, просили милостыню на дороге или же хмуро озирались по сторонам, стоя на пороге своих жилищ, лишенных даже дверей. А за лачугами снова появлялись машины, не уступавшие яростью дикому зверю, и снова начинался скрежет и вихрь движения, а впереди нескончаемой вереницей высились кирпичные трубы, которые все так же изрыгали черный дым, губя все живое, заслоняя солнце и плотной темной тучей окутывая этот кромешный ад».
Впрочем, так жили тогда рабочие в большинстве капиталистических стран. Авторы первого тома коллективного труда «Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории» так характеризовали жилищные условия рабочих Западной Европы тех лет: «Многим приходилось добираться на фабрику из окрестных деревень: даже скверное городское жилье было не по средствам бедняку. Часть рабочих должна была всю неделю жить в фабричных общежитиях – плохо отапливавшихся помещениях с узкими окнами и жалким оборудованием. Крайняя бедность заставляла рабочие семьи селиться в сырых подвалах, на чердаках, лишенных отопления, жить в грязных трущобах, непригодных для жилья… Теснота и скученность, отрепья вместо одежды, мешки со стружками или соломой, заменяющие постель, подчас полное отсутствие мебели, грязь рабочих кварталов – так выглядел быт городских пролетариев в раннюю пору промышленной революции».
Покорное согласие рабочих жить в нищете и выполнять тяжелую работу объяснялось тем, что возможности для трудовой самодеятельности постоянно сокращались по мере развития капитализма. Крестьяне, ремесленники, разоряемые быстро растущими капиталистическими хозяйствами, пополняли ряды безработных. Их количество особенно резко возрастало в результате постоянно случавшихся банкротств отдельных предприятий и в ходе периодических кризисов капиталистического производства. В этих условиях капиталисты могли навязывать рабочим самые тяжелые условия труда.
Рабочий день в промышленности в Англии составлял в 1830-х годах 12-14 часов (иногда 16 часов). Заработной платы едва хватало для поддержания жизни. Комиссия, обследовавшая в 1840-е годы положение ткачей в городе Аштон-андер-Лайн, установила, что на средний недельный заработок семья из четырех человек могла бы купить только 12 килограммов хлеба и ничего больше; в то время как квартирная плата и другие расходы отнимали у рабочих более половины заработка. Рабочих обирали и с помощью штрафов. На фабрике в Манчестере штраф взимался, если рабочий открывал окно в мастерской, опаздывал на работу хотя бы на одну минуту, не ставил на место масленку, работал при газовом освещении, когда уже было светло.
В 1832 году французский барон де Моорг, собрав сведения о доходах рабочих Франции, пришел к выводу, что прожиточный минимум средней рабочей семьи составляет 860 франков в год. В то же время, как установил барон, средняя рабочая семья зарабатывает в год лишь 760 франков (отец – 450 франков, мать – 160, дети – 150). Перепроверив этот анализ на основе огромной массы архивных и опубликованных материалов через сто лет, комиссия французских экономистов и социологов во главе с Ж. Блонделем лишь немного скорректировала подсчеты де Моорга, определив средний доход такой семьи в 790 франков. Комиссия пришла к выводу об абсолютной невозможности французским рабочим в 1830-х годах поддерживать хотя бы «анемичное физиологическое существование» на средства, которые они зарабатывали.
Получая скудную заработную плату, рабочие различных стран были вынуждены отдавать ее часть на различные налоги и поборы. Так, ткачи Силезии были вынуждены платить особый налог помещикам за право заниматься промышленным трудом. В 1844 году заработная плата ткачей упала, а цены на продукты питания (ржаная мука, картофель) поднялись. Силезские ткачи питались и одевались хуже, чем английские рабочие. В германских газетах 1844 года сообщалось: «Для того, чтобы утолить голод куском хлеба, ткачи должны были продавать свои кровати, платье, белье и мебель… Ткачи бродят по деревням, как тени». Рассказывая о жизни силезских рабочих в 1844 году устами Анзорге, одного из героев его пьесы «Ткачи», Г. Гауптман писал: «Три талера я должен заплатить налога за дом, талер уходит на поземельный налог, три талера за аренду дома. А зарабатываю я талеров четырнадцать в год. Значит у меня остается семь талеров на весь год. На это нужно кормиться, топить комнату, одеваться, обуваться, чинить и штопать платье, – а еще квартира и все другое… Мы здесь не живем и не умираем, – плохо нам, совсем плохо! Бьешся-бьешься, пока сил хватает, а потом и сдаешься».
О том, что означало «семь талеров на год» в 1844 году в Германии, можно понять из воспоминаний Августа Бебеля, который, рассказывая о скудных доходах своего отчима (надзирателя тюрьмы) в 1844-1845 гг., писал: «Кроме казенной квартиры (две комнаты), освещения и отопления, отчим получал в месяц около восьми талеров жалования. На эти деньги должны были жить пять человек». Бебель рассказывал, что в детстве он «был очень хилым мальчиком, чему во многом обязан плохому питанию. Так, в течение многих лет ужин наш состоял из ломтя хлеба, намазанного тонким слоем масла или повидла. Когда же мы пробовали жаловаться – а мы это делали ежедневно, – что мы еще не наелись, то получали от матери один и тот же ответ:"Иногда приходится закрывать мешок и тогда, когда он еще не совсем полон"». На почти такую же сумму, которая, судя по словам Бебеля, была слишком мала для содержания семьи в течение месяца, силезский ткач был вынужден существовать вместе с семьей в течение года.
Ткачи Силезии остро ощущали разницу в положении между ними и их хозяевами. Старый Баумерт из той же пьесы Гауптмана говорил: «Два года тому назад я в последний раз ходил к причастию и сейчас после того продал сюртук, в котором причащался. На эти деньги мы купили тогда свинины. С тех пор я не ел мяса до сегодняшнего дня». Ему с горечью отвечает другой ткач, Егер: «Зачем нам мясо, – за нас его едят фабриканты! Они зато лопаются от жиру. Кто не верит, пусть сходит в Билау и в Петерсвальдау. Там есть на что поглазеть: все замки, да замки, дворцы, да дворцы, – а хозяева все фабриканты. Зеркальные окна, башни с железными шпицами. Там о плохих временах не слыхать. Там едят до отвалу и пьют, сколько влезет. Денег хватает и на экипажи, и на гувернанток, и на черт знает что! Не знают, что и придумать от баловства и спеси».
Тяжелые условия были и у ткачей Лиона. За 300 рабочих дней ткач зарабатывал 450 франков, что было значительно ниже прожиточного минимума. Рабочий день ткачей составлял 15 часов.
Женщины, занимавшиеся первоначальной обработкой коконов, умирали молодыми; чахотка была их профессиональным заболеванием. Они жили в старых, зловонных кварталах. Их положение особенно ухудшилось в 1831 году, когда, воспользовавшись безработицей, скупщики продукции снизили расценки.
Такие условия труда и жизни были типичны для многих рабочих на капиталистическом производстве. В коллективном труде «Международное рабочее движение» говорится: «Промышленная революция… привела к резкому возрастанию количества труда, который должен был выполнить рабочий, умножая богатства капиталиста. Это увеличение достигаюсь прежде всего удлинением рабочего дня, путь к этому открыло применение машины… В большинстве отраслей он продолжался от зари до наступления темноты с короткими перерывами для приема пищи, т. е. 13-14 часов, но обычным явлением был и 15-16 часовой рабочий день. Иногда, в частности в производствах непрерывного действия (доменная плавка), он достигал 18-19 часов. 'Трудовое наполнение" рабочего дня на фабрике было гораздо изнурительнее, чем в ремесленно-мануфактурном производстве былых времен, когда, во-первых, существовало множество нерабочих дней (религиозные праздники составляли более 1/3 года!), а во-вторых, значительное число работников могло более вольно распоряжаться своим временем». Авторы обратили внимание на то, что введение газовой горелки «удлинило рабочий день зимой; кроме того, при наличии газового освещения фабрики могли работать и в ночное время – практика, ранее вообще неведомая. Отныне ночной труд уже не являлся чем-то экстраординарным. Постепенно распространялась работа и по воскресным дням. При этом рабочий день был одинаков для мужчин, женщин и подростков. Отпуска вовсе отсутствовали».
Широко применялся труд женщин, которым платили меньше под предлогом меньшей производительности их труда. Известны случаи, когда в Англии работницы, выносившие корзины с углем из шахт, продолжали трудиться во время беременности и вновь приступали к работе через несколько дней после родов.
На фабриках и заводах много работало детей и подростков. При этом они трудились столь же долго, сколько и взрослые. Нередко, работая в качестве учеников или домашней прислуги, они лишались даже подобия свободы. Вспоминая годы своего ученичества у токаря, Август Бебель писал: «Учение было строгое, рабочий день – длинный. Работа продолжалась почти без всякого перерыва с пяти часов утра до семи часов вечера. От станка мы отправлялись к обеду, а от обеда опять к станку… Выходить из дома в будни мне разрешалось очень редко, вечером никогда. Не лучше бывало и в воскресенье, которое считалось у нас главным базарным днем… Не разя плакал от досады, когда видел, как по воскресеньям, в хорошую погоду, мои товарищи отправлялись на прогулку, а я оставался в лавке ждать покупателей».
Говоря о широком использовании детского труда в Англии, авторы монографии «Международное рабочее движение» писали: «Дети 5-7 лет, зачастую попавшие на предприятия из сиротских домов, работали по 14-15, а то и 20 часов кряду. Обращение с ними было самым жестоким. Нередко надсмотрщики требовали, чтобы машины смазывались на ходу, тем самым детей подвергали опасности быть искалеченными машиной, и случаи такого рода происходили сплошь и рядом. За снижение темпов работы избивали плетьми. Особенно усердствовали надсмотрщики к концу рабочего дня, когда дети засыпали от усталости, и ночью, чтобы поддерживать их в бодрствующем состоянии. При попытке бежать им надевали на ноги деревянные колодки. О детях, работавших на текстильных фабриках, говорили, что они находятся в худшем положении, чем рабы в Вест-Индии».
По этому поводу в монографии «История XIX века», выпущенной под редакцией французских историков Э. Лависса и А. Рамбо, сказано: «На бедных маленьких рабов, страдавших на фабриках и шахтах, в течение долгого времени никто не обращал внимания… В 1831 году член парламента Томас Садлер предложил ограничить детский труд 10 часами в день. Произведенное обследование раскрыло бездну жестокости и страданий в эксплуатации детей». Однако, став объектом резкой критики со стороны защитников интересов промышленников, Садлер не был переизбран в парламент и инициатива по сокращению рабочего дня детей была отвергнута.
По мере интенсификации производства ухудшались условия труда. Авторы монографии «Международное рабочее движение» обратили внимание на некоторые из последствий интенсификации труда: «Забитые людьми рабочие помещения; воздух, насыщенный нездоровыми испарениями (особенно в ситцепечатном производстве, в красильнях и т. п.) и частицами хлопковой или металлической пыли; отсутствие вентиляции; духота летом, холод зимой; несмолкаемый шум машин; грязная одежда, пропитанная машинным маслом (спецодежду рабочим не выдавали), – такова обычная обстановка на предприятии, подрывающая и разрушающая рабочего». О рабочих металлургических заводов Южной Франции современник писал в 1830-х гг.: «Ломовые лошади, которые, впрочем, и работают по шесть часов в день, пользуются лучшим обхождением, чем эти люди, подвергающиеся в течение 12 часов значительному утомлению, к чему добавить влияние температуры, которая – по крайней мере на месте работы плавильщика – часто достигает 40 и 45 градусов».
Нещадно эксплуатируя рабочих, предприниматели к тому же пренебрегали безопасностью на производстве. В ходе своих посещений английских фабрик Диккенс смог убедиться, насколько вреден для здоровья многих рабочих их труд. Он привел слова ирландской работницы, которая трудилась на фабрике по производству свинцовых белил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Никто в настоящее время не пытается подвергнуть посмертному суду лиц, стоявших во главе буржуазных революций в Нидерландах, Англии, США и Франции, или хотя бы пересмотреть историю, с тем чтобы, осудив злодеяния революций, создать «условия для ухода от подобных преступлений в будущем» (как сказано в резолюции ПАСЕ о «коммунистических режимах»).
Глава 3
Почему рабочие не могли больше терпеть капитализм?
Ныне под воздействием упорно распространяемой пропаганды у многих людей сложилось впечатление о том, что коммунисты, социалисты и другие левые спровоцировали классовую борьбу рабочих против капиталистов. Без их деятельности рабочие якобы жили в мире с хозяевами-предпринимателями и для их выступлений против капиталистов не было никаких причин и оснований. На деле было не так.
Буржуазные революции, а также разграбление стран Африки, Азии и Америки и победоносные войны против своих конкурентов не улучшили положения трудящихся капиталистических стран. По мере быстрого развития капиталистических отношений все сильнее проявлялось вопиющее неравенство условий жизни верхов и низов капиталистических стран. Это было ясно, например, такому писателю, как Виктор Гюго, далекому от коммунистических идей, который в своем романе «Отверженные» писал: «Англия… превосходно создает материальные богатства, но плохо распределяет их. Такое однобокое решение роковым образом приводит ее к двум крайностям: чудовищному богатству и чудовищной нужде. Все жизненные блага – одним, лишения – другим, то есть народу, причем привилегии, исключения, монополии, власть феодалов являются порождением самой формы труда. Положение ложное и опасное, ибо общественное могущество зиждется тут на нищете частных лиц, а величие государства – на страданиях отдельной личности. Это – дурно созданное величие, где сочетаются все материальные его основы и куда не вошло ни одно нравственное начало». Гюго оговаривался: «Само собой разумеется, что словами: Венеция, Англия мы называем здесь не народ, а определенный общественный строй, – олигархии, стоящие над нациями, а не самые нации».
В своих произведениях Ч. Диккенс постоянно показывал контраст в положении верхов и низов Англии в середине XIX века. В романе «Холодный дом» он так описал поместье сэра Лестера Дедлока. «Дом с фронтонами, трубами, башнями, башенками, темной нишей подъезда, широкой террасой и пылающими розами, которые оплетали балюстраду и лежали на каменных вазах, казался почти призрачным, – так он был легок и вместе с тем монументален, в такую безмятежную, мирную тишину он был погружен». Особняк Дедлока был окружен садами и парками.
Иным было жилище рабочего-кирпичника из того же романа: «Это была убогая лачуга, стоявшая у кирпичного завода среди других таких же лачуг с жалкими палисадниками, которых ничто не украшало, кроме грязных луж, и свиными закутами под самыми окнами, стекла которых были разбиты. Кое-где были выставлены старые тазы, и дождевая вода лилась в них с крыш или стекала в окруженные глиняной насыпью ямки, где застаивалась, образуя прудики, похожие на огромные торты из грязи».
Мрачными красками изобразил Диккенс быстро растущие индустриальные города Англии. В романе «Лавка древностей» он писал: «По обеим сторонам дороги и до затянутого мглой горизонта фабричные трубы, теснившиеся одна к другой в том удручающем однообразии, которое так пугает нас в тяжелых снах, извергали в небо клубы смрадного дыма, затемняли Божий свет и отравляли воздух этих печальных мест. Справа и слева, еле прикрытые сбитыми наспех досками или полусгнившим навесом, какие-то странные машины вертелись и корчились среди куч золы, будто живые существа под пыткой, лязгали цепями, сотрясали землю своими судорогами и время от времени пронзительно вскрикивали, словно не стерпев муки. Кое-где попадались закопченные, вросшие в землю лачуги – без крыш, с выбитыми стеклами, подпертые со всех сторон досками с соседних развалин и все-таки служившие людям жильем. Мужчины, женщины и дети, жалкие, одетые в отрепья, работали около машин, подкидывали уголь в их топки, просили милостыню на дороге или же хмуро озирались по сторонам, стоя на пороге своих жилищ, лишенных даже дверей. А за лачугами снова появлялись машины, не уступавшие яростью дикому зверю, и снова начинался скрежет и вихрь движения, а впереди нескончаемой вереницей высились кирпичные трубы, которые все так же изрыгали черный дым, губя все живое, заслоняя солнце и плотной темной тучей окутывая этот кромешный ад».
Впрочем, так жили тогда рабочие в большинстве капиталистических стран. Авторы первого тома коллективного труда «Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории» так характеризовали жилищные условия рабочих Западной Европы тех лет: «Многим приходилось добираться на фабрику из окрестных деревень: даже скверное городское жилье было не по средствам бедняку. Часть рабочих должна была всю неделю жить в фабричных общежитиях – плохо отапливавшихся помещениях с узкими окнами и жалким оборудованием. Крайняя бедность заставляла рабочие семьи селиться в сырых подвалах, на чердаках, лишенных отопления, жить в грязных трущобах, непригодных для жилья… Теснота и скученность, отрепья вместо одежды, мешки со стружками или соломой, заменяющие постель, подчас полное отсутствие мебели, грязь рабочих кварталов – так выглядел быт городских пролетариев в раннюю пору промышленной революции».
Покорное согласие рабочих жить в нищете и выполнять тяжелую работу объяснялось тем, что возможности для трудовой самодеятельности постоянно сокращались по мере развития капитализма. Крестьяне, ремесленники, разоряемые быстро растущими капиталистическими хозяйствами, пополняли ряды безработных. Их количество особенно резко возрастало в результате постоянно случавшихся банкротств отдельных предприятий и в ходе периодических кризисов капиталистического производства. В этих условиях капиталисты могли навязывать рабочим самые тяжелые условия труда.
Рабочий день в промышленности в Англии составлял в 1830-х годах 12-14 часов (иногда 16 часов). Заработной платы едва хватало для поддержания жизни. Комиссия, обследовавшая в 1840-е годы положение ткачей в городе Аштон-андер-Лайн, установила, что на средний недельный заработок семья из четырех человек могла бы купить только 12 килограммов хлеба и ничего больше; в то время как квартирная плата и другие расходы отнимали у рабочих более половины заработка. Рабочих обирали и с помощью штрафов. На фабрике в Манчестере штраф взимался, если рабочий открывал окно в мастерской, опаздывал на работу хотя бы на одну минуту, не ставил на место масленку, работал при газовом освещении, когда уже было светло.
В 1832 году французский барон де Моорг, собрав сведения о доходах рабочих Франции, пришел к выводу, что прожиточный минимум средней рабочей семьи составляет 860 франков в год. В то же время, как установил барон, средняя рабочая семья зарабатывает в год лишь 760 франков (отец – 450 франков, мать – 160, дети – 150). Перепроверив этот анализ на основе огромной массы архивных и опубликованных материалов через сто лет, комиссия французских экономистов и социологов во главе с Ж. Блонделем лишь немного скорректировала подсчеты де Моорга, определив средний доход такой семьи в 790 франков. Комиссия пришла к выводу об абсолютной невозможности французским рабочим в 1830-х годах поддерживать хотя бы «анемичное физиологическое существование» на средства, которые они зарабатывали.
Получая скудную заработную плату, рабочие различных стран были вынуждены отдавать ее часть на различные налоги и поборы. Так, ткачи Силезии были вынуждены платить особый налог помещикам за право заниматься промышленным трудом. В 1844 году заработная плата ткачей упала, а цены на продукты питания (ржаная мука, картофель) поднялись. Силезские ткачи питались и одевались хуже, чем английские рабочие. В германских газетах 1844 года сообщалось: «Для того, чтобы утолить голод куском хлеба, ткачи должны были продавать свои кровати, платье, белье и мебель… Ткачи бродят по деревням, как тени». Рассказывая о жизни силезских рабочих в 1844 году устами Анзорге, одного из героев его пьесы «Ткачи», Г. Гауптман писал: «Три талера я должен заплатить налога за дом, талер уходит на поземельный налог, три талера за аренду дома. А зарабатываю я талеров четырнадцать в год. Значит у меня остается семь талеров на весь год. На это нужно кормиться, топить комнату, одеваться, обуваться, чинить и штопать платье, – а еще квартира и все другое… Мы здесь не живем и не умираем, – плохо нам, совсем плохо! Бьешся-бьешься, пока сил хватает, а потом и сдаешься».
О том, что означало «семь талеров на год» в 1844 году в Германии, можно понять из воспоминаний Августа Бебеля, который, рассказывая о скудных доходах своего отчима (надзирателя тюрьмы) в 1844-1845 гг., писал: «Кроме казенной квартиры (две комнаты), освещения и отопления, отчим получал в месяц около восьми талеров жалования. На эти деньги должны были жить пять человек». Бебель рассказывал, что в детстве он «был очень хилым мальчиком, чему во многом обязан плохому питанию. Так, в течение многих лет ужин наш состоял из ломтя хлеба, намазанного тонким слоем масла или повидла. Когда же мы пробовали жаловаться – а мы это делали ежедневно, – что мы еще не наелись, то получали от матери один и тот же ответ:"Иногда приходится закрывать мешок и тогда, когда он еще не совсем полон"». На почти такую же сумму, которая, судя по словам Бебеля, была слишком мала для содержания семьи в течение месяца, силезский ткач был вынужден существовать вместе с семьей в течение года.
Ткачи Силезии остро ощущали разницу в положении между ними и их хозяевами. Старый Баумерт из той же пьесы Гауптмана говорил: «Два года тому назад я в последний раз ходил к причастию и сейчас после того продал сюртук, в котором причащался. На эти деньги мы купили тогда свинины. С тех пор я не ел мяса до сегодняшнего дня». Ему с горечью отвечает другой ткач, Егер: «Зачем нам мясо, – за нас его едят фабриканты! Они зато лопаются от жиру. Кто не верит, пусть сходит в Билау и в Петерсвальдау. Там есть на что поглазеть: все замки, да замки, дворцы, да дворцы, – а хозяева все фабриканты. Зеркальные окна, башни с железными шпицами. Там о плохих временах не слыхать. Там едят до отвалу и пьют, сколько влезет. Денег хватает и на экипажи, и на гувернанток, и на черт знает что! Не знают, что и придумать от баловства и спеси».
Тяжелые условия были и у ткачей Лиона. За 300 рабочих дней ткач зарабатывал 450 франков, что было значительно ниже прожиточного минимума. Рабочий день ткачей составлял 15 часов.
Женщины, занимавшиеся первоначальной обработкой коконов, умирали молодыми; чахотка была их профессиональным заболеванием. Они жили в старых, зловонных кварталах. Их положение особенно ухудшилось в 1831 году, когда, воспользовавшись безработицей, скупщики продукции снизили расценки.
Такие условия труда и жизни были типичны для многих рабочих на капиталистическом производстве. В коллективном труде «Международное рабочее движение» говорится: «Промышленная революция… привела к резкому возрастанию количества труда, который должен был выполнить рабочий, умножая богатства капиталиста. Это увеличение достигаюсь прежде всего удлинением рабочего дня, путь к этому открыло применение машины… В большинстве отраслей он продолжался от зари до наступления темноты с короткими перерывами для приема пищи, т. е. 13-14 часов, но обычным явлением был и 15-16 часовой рабочий день. Иногда, в частности в производствах непрерывного действия (доменная плавка), он достигал 18-19 часов. 'Трудовое наполнение" рабочего дня на фабрике было гораздо изнурительнее, чем в ремесленно-мануфактурном производстве былых времен, когда, во-первых, существовало множество нерабочих дней (религиозные праздники составляли более 1/3 года!), а во-вторых, значительное число работников могло более вольно распоряжаться своим временем». Авторы обратили внимание на то, что введение газовой горелки «удлинило рабочий день зимой; кроме того, при наличии газового освещения фабрики могли работать и в ночное время – практика, ранее вообще неведомая. Отныне ночной труд уже не являлся чем-то экстраординарным. Постепенно распространялась работа и по воскресным дням. При этом рабочий день был одинаков для мужчин, женщин и подростков. Отпуска вовсе отсутствовали».
Широко применялся труд женщин, которым платили меньше под предлогом меньшей производительности их труда. Известны случаи, когда в Англии работницы, выносившие корзины с углем из шахт, продолжали трудиться во время беременности и вновь приступали к работе через несколько дней после родов.
На фабриках и заводах много работало детей и подростков. При этом они трудились столь же долго, сколько и взрослые. Нередко, работая в качестве учеников или домашней прислуги, они лишались даже подобия свободы. Вспоминая годы своего ученичества у токаря, Август Бебель писал: «Учение было строгое, рабочий день – длинный. Работа продолжалась почти без всякого перерыва с пяти часов утра до семи часов вечера. От станка мы отправлялись к обеду, а от обеда опять к станку… Выходить из дома в будни мне разрешалось очень редко, вечером никогда. Не лучше бывало и в воскресенье, которое считалось у нас главным базарным днем… Не разя плакал от досады, когда видел, как по воскресеньям, в хорошую погоду, мои товарищи отправлялись на прогулку, а я оставался в лавке ждать покупателей».
Говоря о широком использовании детского труда в Англии, авторы монографии «Международное рабочее движение» писали: «Дети 5-7 лет, зачастую попавшие на предприятия из сиротских домов, работали по 14-15, а то и 20 часов кряду. Обращение с ними было самым жестоким. Нередко надсмотрщики требовали, чтобы машины смазывались на ходу, тем самым детей подвергали опасности быть искалеченными машиной, и случаи такого рода происходили сплошь и рядом. За снижение темпов работы избивали плетьми. Особенно усердствовали надсмотрщики к концу рабочего дня, когда дети засыпали от усталости, и ночью, чтобы поддерживать их в бодрствующем состоянии. При попытке бежать им надевали на ноги деревянные колодки. О детях, работавших на текстильных фабриках, говорили, что они находятся в худшем положении, чем рабы в Вест-Индии».
По этому поводу в монографии «История XIX века», выпущенной под редакцией французских историков Э. Лависса и А. Рамбо, сказано: «На бедных маленьких рабов, страдавших на фабриках и шахтах, в течение долгого времени никто не обращал внимания… В 1831 году член парламента Томас Садлер предложил ограничить детский труд 10 часами в день. Произведенное обследование раскрыло бездну жестокости и страданий в эксплуатации детей». Однако, став объектом резкой критики со стороны защитников интересов промышленников, Садлер не был переизбран в парламент и инициатива по сокращению рабочего дня детей была отвергнута.
По мере интенсификации производства ухудшались условия труда. Авторы монографии «Международное рабочее движение» обратили внимание на некоторые из последствий интенсификации труда: «Забитые людьми рабочие помещения; воздух, насыщенный нездоровыми испарениями (особенно в ситцепечатном производстве, в красильнях и т. п.) и частицами хлопковой или металлической пыли; отсутствие вентиляции; духота летом, холод зимой; несмолкаемый шум машин; грязная одежда, пропитанная машинным маслом (спецодежду рабочим не выдавали), – такова обычная обстановка на предприятии, подрывающая и разрушающая рабочего». О рабочих металлургических заводов Южной Франции современник писал в 1830-х гг.: «Ломовые лошади, которые, впрочем, и работают по шесть часов в день, пользуются лучшим обхождением, чем эти люди, подвергающиеся в течение 12 часов значительному утомлению, к чему добавить влияние температуры, которая – по крайней мере на месте работы плавильщика – часто достигает 40 и 45 градусов».
Нещадно эксплуатируя рабочих, предприниматели к тому же пренебрегали безопасностью на производстве. В ходе своих посещений английских фабрик Диккенс смог убедиться, насколько вреден для здоровья многих рабочих их труд. Он привел слова ирландской работницы, которая трудилась на фабрике по производству свинцовых белил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62