Воспользоваться же ею, кроме законного владельца, не смог бы при всем желании никто на свете: старый очешник признавал только Саввины пальцы, причем живые, кожа которых заключает в себе пот определенного химического состава и питается живой кровью достаточно редкой четвертой группы.
Каратаев прибрал на столе, сел и задумался. Нижегородский конечно не прав: для первого раза деньги он выиграл вполне приличные. И хоть в пересчете на доллары его 7650 марок составляли 1822 бакса, а в английской валюте и вовсе смешную сумму – 374 фунта стерлингов, эти деньги позволяли одному человеку худо-бедно просуществовать лет восемь в комнатушке типа этой, или снять года на два приличную квартиру. И все же для начала крупной биржевой операции необходима сумма другого порядка. Значит, придется еще несколько раз засветиться в казино или на ипподромах. А вдвоем, да еще с таким знатоком игры, как описал себя Нижегородский (если, конечно, он не врет), сделать это будет гораздо сподручнее.
Каратаев так и не определился окончательно, сколько Денег ему необходимо для удовлетворения своих потребностей. Он вовсе не собирался становиться миллиардером и нуворишем. Просто хотел жить в большом хорошем доме, быть экономически и во всех остальных отношениях совершенно независимым, заниматься любимым делом и стать известным, уважаемым человеком вовсе не благодаря богатству. Как там у Достоевского: корысть – это сотня франков на обед и любовницу, а миллион – это уже идея. Это свобода, возможность посвятить себя не зарабатыванию на жизнь, а творчеству. Ведь смысл человеческой жизни – это творчество.
А впрочем, большие деньги открывают новые возможности и соблазны, которые, пока ты этих денег не имеешь, кажутся тебе неинтересными, чуждыми твоей природе. Ты даже смеешься над ними, но стоит ощутить в себе неведомое ранее финансовое могущество, как скромные мечты о трудолюбивом творчестве поблекнут, уступая место тому, что когда-то считалось тобой глупой прихотью богатеев.
На следующий день, когда мутное солнце уже опускалось в серую пелену над крышами Шенеберга, Каратаев прогуливался по набережной Шпрее, неподалеку от дома. Без четверти пять он вернулся на Фридрихштрассе и остановился напротив своего подъезда. Через несколько минут со стороны центра подъехал крытый экипаж. Савва скользнул по нему взглядом и хотел уже было отвернуться, но дверца кареты отворилась и послышался свист.
– Каратаев! Давай сюда!
Это был Нижегородский. Чисто выбритый, в новеньком котелке из черного фетра, белом кашне и вчерашнем, но вычищенном и отглаженном пальто. Он протянул руку, обтянутую темно-серой замшей.
– Здесь не принято снимать перчатку, когда здороваешься.
– Слушай, прекрати называть меня старым именем и вообще перестань говорить по-русски, – пробурчал Савва, забираясь в экипаж. – Я Август Максимилиан Флейтер. Запомни, наконец.
– Трогай, – Нижегородский стукнул кулаком в переднюю стенку кареты.
– Куда ты меня везешь?
– В новую жизнь, Августейший Максимилиан Флейтерович. Деньги с тобой?
– Ну взял две тысячи. А ты, я вижу, уже все спустил.
– Как видишь, даже на новое пальто не хватило На жалкие пятьсот марок на Курфюрстендамм не оденешься. К тому же были и другие расходы.
Сейчас Савва дал бы Нижегородскому не более тридцати. Тот был коротко подстрижен, благоухал одеколоном и имел, оказывается, достаточно аристократическую внешность. Нос с небольшой горбинкой и приплюснутыми ноздрями, тонкие, бледные, плотно сжатые губы с полоской усиков сверху, немного впалые щеки и несколько выступающий вперед подбородок. Кожа лица еще сохраняла летний загар, делая светло-голубые глаза еще более светлыми, а едва заметный шрам на верхней губе придавал сходство с каким-то известным киноартистом. «Наверное, тот еще ловелас», – подумал Каратаев.
Они переехали по мосту на другую сторону Шпрее.
– Так куда мы едем?
– Смотреть квартиру. Тут недалеко, в лесопарковой зоне на юго-западе. Район Далем. Или ты вечно собрался жить в своей комнатушке?
– Погоди, – возмутился Каратаев, – а ты чего, собственно говоря, раскомандовался? Я просил тебя о квартире? Может быть, ты возомнил себя моим покровителем или, того лучше, боссом? Я согласен тебе помочь, но не более того. Давай уж сразу расставим все точки над «i».
– Давай сначала посмотрим хату, а уж потом расставим точки, – как можно мягче сказал Нижегородский. – Вот увидишь, тебе понравится. Я что, зря зафрахтовал этот роскошный экипаж?
– Ладно, что за квартира? – смилостивился Каратаев. – Ты хочешь, чтобы мы поселились вместе?
– Я же не склоняю тебя к сожительству, – с наигранной обидой в голосе произнес Вадим. – А квартирка, судя по описанию, очень уютная. Две вместительные комнаты, соединенные с большой общей гостиной, столовая, кухня, ванная, помещеньице для прислуги. А вокруг! Парки, тишина. Между прочим, это престижный район. Наймем старушку-экономку, этакую миссис Хадсон. Кстати, есть телефон.
– Ну, не знаю…
– Если вас интересует цена, сэр, то готов лично оплачивать наши апартаменты из своего скромного трудового заработка. Ты только мне результаты забегов вовремя давай.
Нижегородский не соврал. Трехэтажный особняк был окружен высокими деревьями. Савва представил, как осенью эти благородные дубы и вязы должны устелить еще зеленую траву вокруг золотым ковром, расшив его красно-оранжевым узором. Неподалеку монотонно звонил колокол лютеранской церкви.
Квартира на третьем этаже вполне соответствовала строгому и одновременно парадному экстерьеру здания начала Второй империи. В большой гостиной не хватало только камина. Если к двум ее окнам встать лицом, то в стене по левую руку находились двери двух достаточно просторных спален, а по правую – вход в столовую, из которой, в свою очередь, одна дверь вела на кухню, а две другие в комнату для прислуги и в прихожую. Стена напротив окон была прорезана высокой двустворчатой дверью и увешана несколькими картинами в вычурных рамах. За дверью располагалась прихожая, далее ванная и туалет и, наконец, глухая персональная лестница до самого цоколя, не связанная с квартирами нижних этажей.
Хозяйка, пожилая вдова, уезжавшая на лечение за границу, попросила не портить мебель и не трогать картин. Но главным ее условием было дальнейшее пребывание здесь ее экономки (почти подруги) с ежемесячной оплатой в шестьдесят марок, так что вопрос о «миссис Хадсон» решился сам собой.
– Старая грымза будет за нами шпионить и обо всем ей докладывать, – шепнул Савве на ухо Нижегородский и тут же, обращаясь уже к хозяйке, подытожил все ранее сказанное и увиденное: – Итак, фрау Горслебен, завтра к десяти я приеду с нотариусом, мы все подпишем, и вы можете спокойно отправляться на Лазурный Берег.
– Я еду в Давос, – сухо прогнусавила вдова, – и мне нужна оплата за год вперед.
– Полгода, фрау Горслебен. Вторая половина сразу после Рождества.
– Но…
– Вы просите триста? Ведь так? Так вот, второе полугодие мы оплатим из расчета по триста пятьдесят!
Когда они оказались на улице, Каратаев набросился на своего чересчур активного современника:
– Тысяча восемьсот марок за полгода! Ты должен был сначала посоветоваться со мной!
– Двадцать четвертого числа мы купим весь этот дом, – распахивая перед Саввой дверцу экипажа, заверил его Нижегородский. – Все три этажа! Что ты считаешь без конца свои паршивые деньги? Успокойся и поехали к тебе. Нужно поменять мятые бумажки на приличные купюры или звонкую монету, а то вдова обидится. А потом прощайся со своей Гретхен и готовься к переезду.
– С какой еще Гретхен? – не понял Каратаев.
– С той розовощекой девицей, что называет тебя «герр Макс».
Через день они действительно переехали в тихий Далем. Вещей у них практически не было, и этот факт неприятно удивил подозрительную фрау Парсеваль, их кухарку и экономку.
Они поделили комнаты, впервые цивилизованно поужинали, сидя друг напротив друга по дальним сторонам большого стола, и наутро каждый занялся своими делами.
Нижегородский, выпросив еще триста марок, умотал куда-то на весь день. Савва заперся у себя, включил компьютер и стал просматривать ближайшие газеты, те, что еще только выйдут в последние дни года.
Вернувшись вечером, Вадим рассказывал:
– Представляешь, какая незадача, у них тут почти никто не играет в покер! Я потусовался в паре мест, кстати, и в «Фортуне» тоже. Нет, кое-кто, конечно, поигрывает, но большинство предпочитает тратить попусту время за всякими скатами и преферансами, корча из себя игроков.
– Покер, Вадим Алексеевич, вернется в Европу с американской армией в конце Первой мировой войны, – поучительно заметил Каратаев. Накануне он навел справки об этой игре с помощью своей компьютерной энциклопедии. – Так что придется подождать лет семь-восемь.
– Да ну?
– Точно. А если очень хочется, поезжай в Америку. Совсем скоро, кстати, туда отправляется новенький, с иголочки, «Титаник». Рекомендую. В первом классе соберется шикарная публика. Один граф Астор чего стоит. Я где-то читал, что его красная вечерняя жилетка оценивается в пятнадцать тысяч долларов. Вот где можно набить карман, если ты действительно знаток блефа, стритов и флэшей.
– Саввушка, а тебе не будет без меня одиноко?
Как-то вечером они сидели в гостиной и молчали. Погода, как и предсказал накануне Каратаев, испортилась. За окном в кронах деревьев старого парка выл ветер, а по голой земле белесыми струями мела поземка.
Нижегородский безо всякого интереса просматривал книги из хозяйской библиотеки, одну за другой вяло отбрасывая их в сторону. Каратаев прихлебывал из стакана горячий чай и украдкой посматривал на товарища.
– Послушай, Вадим, – сказал он нерешительно, когда очередная книжка была отшвырнута на угол дивана. – В ту нашу первую встречу ты сказал про жену и детей… Ну, помнишь…
– Ну сказал, и что?
– Да нет… так. Меня это, конечно, не касается…
– Что, совесть мучает?
– Ну…
– Расслабься. Мои жены меня бросили. Обе. Сначала первая, потом вторая. А что касается детей, – Нижегородский рассеянно посмотрел в пол, – есть у меня сын. Ему восемь, и к моим женам он не имеет отношения.
– Как это? Впрочем, понял, – спохватился Каратаев. – А почему они тебя бросили?
Нижегородский вытянул ноги, положил раскинутые руки на спинку дивана и наморщил лоб.
– Сам не пойму. Первая – лет шесть назад. Меня тогда привезли с гор на носилках. Свалился в пропасть и повредил позвоночник. Так вот, она приходила в больницу и все сокрушалась: встану ли я на ноги и когда. Мне это надоело, и я подговорил санитара-практиканта. Он нацепил очки, повесил на шею фонендоскоп и в коридоре, приватно так, шепнул ей на ухо, что, мол, плохи мои дела. Скорбные вопросы с ее стороны моментально прекратились. Она просто перестала приходить, а когда я вернулся домой, ее и след простыл. В церкви мы не венчались и родственники Рубинштейна в нашу честь не голосили, так что все просто.
– А вторая?
– Вторая… Вторая в общем-то как бы и не ушла насовсем. Она сказала: отдашь долги, позвони. Я тогда влип в нехорошую историю. Потерял, понимаешь, бдительность и сел играть не за тот стол.
Вадим принялся раскуривать сигару, но Каратаев терпеливо ждал.
– Нас было шестеро, – продолжил Вадим, – я и пятеро тех, которые играли против меня одной командой. Вокруг плотной стеной стояла толпа, и миловидная девочка позади моего кресла семафорила мои карты сидящим за столом. То сережку в ухе потрогает, то челку поправит, то пуговку на кофточке потеребит. Первая сверху – у меня двойка, вторая – тройка, ну а если пятая – то, наверное, колер стрит. Это был шестой член их команды, Саввушка, о чем я догадался слишком поздно. Так что мою Реинкарнацию сюда кое-кто мог бы расценить как бегство от карточного долга.
В пятницу Нижегородский отправился в Мариендорф, как он заявил, на рекогносцировку. Вечером он приволок огромную корзину закусок и вина и попросил фрау Парсеваль сварганить праздничный ужин. Он наплел что-то про свои именины, и той ничего не оставалось, как немного подсуетиться. После Каратаев включил компаньону свой компьютер, и тот лично изучал опубликованные результаты будущих воскресных бегов.
Уже ночью, перетащив остатки закусок из столовой в гостиную и заперев двери, они при зажженных свечах пили вино и намечали план действий.
– Гамилькара нет в афишах, – говорил Нижегородский. – А по газетам он принимает участие в бегах и выигрывает в третьем забеге. Как тебе это нравится?
– Значит, объявят замену в день состязаний.
– Но букмекеры принимают ставки уже сейчас. Нет, Савва, это война ипподромного тотализатора, устроенного по системе «пари мютюэль», против букмекерства как явления.
– А нам-то что до этого? – не желая вдаваться в тонкости, лениво спросил Каратаев.
– Понимаешь, Август Максимилианович, если мы сыграем только в машинку Экберга и при этом на самых элементарных пулах, тупо поставив на всех по очереди известных нам победителей, то засветимся, как две рождественские елки. Нас мигом срисуют, и в следующий раз на нас станут показывать пальцами все шалопаи. И это при том, что выиграем мы не больше двадцати процентов от возможного. А то и меньше. Нет, тут надо действовать тонко, завуалированно и не игнорировать солидных букмекеров. Тащи бумагу и карандаш.
В назначенный день по случаю приближающегося Рождества ипподром Мариендорф был празднично украшен цветными флагами, гирляндами, перевязанными лентами валиками еловых лап, живописно свисавших с бортиков лож. И до отказа наполнен народом. Над трибуной натянули новые тенты из широких полос яркой ткани красного, желтого и черного цветов. Длинные дополнительные навесы установили по обе стороны трибуны вдоль ограждения, где располагались бесплатные стоячие места для публики. Трепещущие на слабом ветру края тентов спускались вниз цветными полукружиями, так что издали, на фоне полутора десятков национальных флагов империи, все это походило на средневековое рыцарское ристалище.
Было пасмурно, но тепло. В павильонах позади трибуны работали сразу несколько выездных рестораций. Играл духовой оркестр. В центральной ложе расположилась парочка прусских принцев – ценителей лошадей и заядлых игроков. Их окружала целая толпа друзей. Приехали гости из соседних королевств и герцогств, в связи с чем количество полиции вокруг ипподрома удвоили.
– Видишь того красавчика в ложе? – шепнул Каратаев Нижегородскому. – Это Чарльз Эдвард, чистокровный англичанин. Лет двенадцать назад его привезли из Англии пятнадцатилетним пацаном, чтобы усадить здесь на пустующий трон крохотного Кобургского герцогства. Он даже по-немецки не говорил, а теперь прусский принц крови. Его называют «седьмым сыном» кайзера. Между прочим, этот типчик первым из немецких принцев перейдет на сторону Гитлера и останется ярым нацистом до конца своих дней. А рядом с ним, – продолжал вполголоса рассказывать Савва, – Вилли Маленький – шестой сын Вильгельма И. Лихой наездник и сам часто участвует в скачках. С папашей у них по этому поводу постоянные ссоры. А вон тот с огромными усами, знаешь, кто это?..
– Не знаю, потом расскажешь, – отмахнулся Нижегородский. – Мы сюда не принцев разглядывать приехали. Пора.
Пока под звуки танцевальной музыки по беговым дорожкам водили заявленных к продаже лошадей, Каратаев с Нижегородским прошли в кассовый зал. Вадим поставил по триста марок на дубль (пару победителей в двух первых забегах) и на две терции (три первые места в тех же забегах), игнорировав простые пулы на победителя.
– Теперь нужно действовать четко и слаженно, – в который раз наставлял он товарища. – После первого забега дуй в кассу, а лучше уже будь там поблизости и сразу получай выигрыш. Судя по количеству народа, мы сорвем тыщ двадцать на первом же пуле. Потом бегом тащи деньги вон туда. Я купил билет в ложу и предварительно договорился с Гаусманом – одним из самых известных букмекеров. Так что не подведи.
– Договорился о чем?
– О кварте – четверном экспрессе в третьем забеге. Состав участников самый темный: я не зря выбрал именно эту семерку лошадей. Как раз в ней Самсона меняют на Гамилькара. Когда я рассказал о своем предложении, Гаусман посмотрел на меня, словно перед ним круглый идиот, и обещал принять ставку пятьдесят к одному!
– Может, не надо так круто?
– Надо, Савва. Как раз в этой комбинации никто ничего не заподозрит. Можно подкупить одного, ну максимум двоих жокеев, но не четверых сразу. Да и в этом случае им еще нужно суметь распределиться в точной последовательности перед финишем. А это почти невозможно.
Объявили первых участников, и после удара колокола первые семь колесниц устремились вперед. Каратаев не стал смотреть. Кивнув напарнику, он протиснулся сквозь толпу и пошел к кассам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
Каратаев прибрал на столе, сел и задумался. Нижегородский конечно не прав: для первого раза деньги он выиграл вполне приличные. И хоть в пересчете на доллары его 7650 марок составляли 1822 бакса, а в английской валюте и вовсе смешную сумму – 374 фунта стерлингов, эти деньги позволяли одному человеку худо-бедно просуществовать лет восемь в комнатушке типа этой, или снять года на два приличную квартиру. И все же для начала крупной биржевой операции необходима сумма другого порядка. Значит, придется еще несколько раз засветиться в казино или на ипподромах. А вдвоем, да еще с таким знатоком игры, как описал себя Нижегородский (если, конечно, он не врет), сделать это будет гораздо сподручнее.
Каратаев так и не определился окончательно, сколько Денег ему необходимо для удовлетворения своих потребностей. Он вовсе не собирался становиться миллиардером и нуворишем. Просто хотел жить в большом хорошем доме, быть экономически и во всех остальных отношениях совершенно независимым, заниматься любимым делом и стать известным, уважаемым человеком вовсе не благодаря богатству. Как там у Достоевского: корысть – это сотня франков на обед и любовницу, а миллион – это уже идея. Это свобода, возможность посвятить себя не зарабатыванию на жизнь, а творчеству. Ведь смысл человеческой жизни – это творчество.
А впрочем, большие деньги открывают новые возможности и соблазны, которые, пока ты этих денег не имеешь, кажутся тебе неинтересными, чуждыми твоей природе. Ты даже смеешься над ними, но стоит ощутить в себе неведомое ранее финансовое могущество, как скромные мечты о трудолюбивом творчестве поблекнут, уступая место тому, что когда-то считалось тобой глупой прихотью богатеев.
На следующий день, когда мутное солнце уже опускалось в серую пелену над крышами Шенеберга, Каратаев прогуливался по набережной Шпрее, неподалеку от дома. Без четверти пять он вернулся на Фридрихштрассе и остановился напротив своего подъезда. Через несколько минут со стороны центра подъехал крытый экипаж. Савва скользнул по нему взглядом и хотел уже было отвернуться, но дверца кареты отворилась и послышался свист.
– Каратаев! Давай сюда!
Это был Нижегородский. Чисто выбритый, в новеньком котелке из черного фетра, белом кашне и вчерашнем, но вычищенном и отглаженном пальто. Он протянул руку, обтянутую темно-серой замшей.
– Здесь не принято снимать перчатку, когда здороваешься.
– Слушай, прекрати называть меня старым именем и вообще перестань говорить по-русски, – пробурчал Савва, забираясь в экипаж. – Я Август Максимилиан Флейтер. Запомни, наконец.
– Трогай, – Нижегородский стукнул кулаком в переднюю стенку кареты.
– Куда ты меня везешь?
– В новую жизнь, Августейший Максимилиан Флейтерович. Деньги с тобой?
– Ну взял две тысячи. А ты, я вижу, уже все спустил.
– Как видишь, даже на новое пальто не хватило На жалкие пятьсот марок на Курфюрстендамм не оденешься. К тому же были и другие расходы.
Сейчас Савва дал бы Нижегородскому не более тридцати. Тот был коротко подстрижен, благоухал одеколоном и имел, оказывается, достаточно аристократическую внешность. Нос с небольшой горбинкой и приплюснутыми ноздрями, тонкие, бледные, плотно сжатые губы с полоской усиков сверху, немного впалые щеки и несколько выступающий вперед подбородок. Кожа лица еще сохраняла летний загар, делая светло-голубые глаза еще более светлыми, а едва заметный шрам на верхней губе придавал сходство с каким-то известным киноартистом. «Наверное, тот еще ловелас», – подумал Каратаев.
Они переехали по мосту на другую сторону Шпрее.
– Так куда мы едем?
– Смотреть квартиру. Тут недалеко, в лесопарковой зоне на юго-западе. Район Далем. Или ты вечно собрался жить в своей комнатушке?
– Погоди, – возмутился Каратаев, – а ты чего, собственно говоря, раскомандовался? Я просил тебя о квартире? Может быть, ты возомнил себя моим покровителем или, того лучше, боссом? Я согласен тебе помочь, но не более того. Давай уж сразу расставим все точки над «i».
– Давай сначала посмотрим хату, а уж потом расставим точки, – как можно мягче сказал Нижегородский. – Вот увидишь, тебе понравится. Я что, зря зафрахтовал этот роскошный экипаж?
– Ладно, что за квартира? – смилостивился Каратаев. – Ты хочешь, чтобы мы поселились вместе?
– Я же не склоняю тебя к сожительству, – с наигранной обидой в голосе произнес Вадим. – А квартирка, судя по описанию, очень уютная. Две вместительные комнаты, соединенные с большой общей гостиной, столовая, кухня, ванная, помещеньице для прислуги. А вокруг! Парки, тишина. Между прочим, это престижный район. Наймем старушку-экономку, этакую миссис Хадсон. Кстати, есть телефон.
– Ну, не знаю…
– Если вас интересует цена, сэр, то готов лично оплачивать наши апартаменты из своего скромного трудового заработка. Ты только мне результаты забегов вовремя давай.
Нижегородский не соврал. Трехэтажный особняк был окружен высокими деревьями. Савва представил, как осенью эти благородные дубы и вязы должны устелить еще зеленую траву вокруг золотым ковром, расшив его красно-оранжевым узором. Неподалеку монотонно звонил колокол лютеранской церкви.
Квартира на третьем этаже вполне соответствовала строгому и одновременно парадному экстерьеру здания начала Второй империи. В большой гостиной не хватало только камина. Если к двум ее окнам встать лицом, то в стене по левую руку находились двери двух достаточно просторных спален, а по правую – вход в столовую, из которой, в свою очередь, одна дверь вела на кухню, а две другие в комнату для прислуги и в прихожую. Стена напротив окон была прорезана высокой двустворчатой дверью и увешана несколькими картинами в вычурных рамах. За дверью располагалась прихожая, далее ванная и туалет и, наконец, глухая персональная лестница до самого цоколя, не связанная с квартирами нижних этажей.
Хозяйка, пожилая вдова, уезжавшая на лечение за границу, попросила не портить мебель и не трогать картин. Но главным ее условием было дальнейшее пребывание здесь ее экономки (почти подруги) с ежемесячной оплатой в шестьдесят марок, так что вопрос о «миссис Хадсон» решился сам собой.
– Старая грымза будет за нами шпионить и обо всем ей докладывать, – шепнул Савве на ухо Нижегородский и тут же, обращаясь уже к хозяйке, подытожил все ранее сказанное и увиденное: – Итак, фрау Горслебен, завтра к десяти я приеду с нотариусом, мы все подпишем, и вы можете спокойно отправляться на Лазурный Берег.
– Я еду в Давос, – сухо прогнусавила вдова, – и мне нужна оплата за год вперед.
– Полгода, фрау Горслебен. Вторая половина сразу после Рождества.
– Но…
– Вы просите триста? Ведь так? Так вот, второе полугодие мы оплатим из расчета по триста пятьдесят!
Когда они оказались на улице, Каратаев набросился на своего чересчур активного современника:
– Тысяча восемьсот марок за полгода! Ты должен был сначала посоветоваться со мной!
– Двадцать четвертого числа мы купим весь этот дом, – распахивая перед Саввой дверцу экипажа, заверил его Нижегородский. – Все три этажа! Что ты считаешь без конца свои паршивые деньги? Успокойся и поехали к тебе. Нужно поменять мятые бумажки на приличные купюры или звонкую монету, а то вдова обидится. А потом прощайся со своей Гретхен и готовься к переезду.
– С какой еще Гретхен? – не понял Каратаев.
– С той розовощекой девицей, что называет тебя «герр Макс».
Через день они действительно переехали в тихий Далем. Вещей у них практически не было, и этот факт неприятно удивил подозрительную фрау Парсеваль, их кухарку и экономку.
Они поделили комнаты, впервые цивилизованно поужинали, сидя друг напротив друга по дальним сторонам большого стола, и наутро каждый занялся своими делами.
Нижегородский, выпросив еще триста марок, умотал куда-то на весь день. Савва заперся у себя, включил компьютер и стал просматривать ближайшие газеты, те, что еще только выйдут в последние дни года.
Вернувшись вечером, Вадим рассказывал:
– Представляешь, какая незадача, у них тут почти никто не играет в покер! Я потусовался в паре мест, кстати, и в «Фортуне» тоже. Нет, кое-кто, конечно, поигрывает, но большинство предпочитает тратить попусту время за всякими скатами и преферансами, корча из себя игроков.
– Покер, Вадим Алексеевич, вернется в Европу с американской армией в конце Первой мировой войны, – поучительно заметил Каратаев. Накануне он навел справки об этой игре с помощью своей компьютерной энциклопедии. – Так что придется подождать лет семь-восемь.
– Да ну?
– Точно. А если очень хочется, поезжай в Америку. Совсем скоро, кстати, туда отправляется новенький, с иголочки, «Титаник». Рекомендую. В первом классе соберется шикарная публика. Один граф Астор чего стоит. Я где-то читал, что его красная вечерняя жилетка оценивается в пятнадцать тысяч долларов. Вот где можно набить карман, если ты действительно знаток блефа, стритов и флэшей.
– Саввушка, а тебе не будет без меня одиноко?
Как-то вечером они сидели в гостиной и молчали. Погода, как и предсказал накануне Каратаев, испортилась. За окном в кронах деревьев старого парка выл ветер, а по голой земле белесыми струями мела поземка.
Нижегородский безо всякого интереса просматривал книги из хозяйской библиотеки, одну за другой вяло отбрасывая их в сторону. Каратаев прихлебывал из стакана горячий чай и украдкой посматривал на товарища.
– Послушай, Вадим, – сказал он нерешительно, когда очередная книжка была отшвырнута на угол дивана. – В ту нашу первую встречу ты сказал про жену и детей… Ну, помнишь…
– Ну сказал, и что?
– Да нет… так. Меня это, конечно, не касается…
– Что, совесть мучает?
– Ну…
– Расслабься. Мои жены меня бросили. Обе. Сначала первая, потом вторая. А что касается детей, – Нижегородский рассеянно посмотрел в пол, – есть у меня сын. Ему восемь, и к моим женам он не имеет отношения.
– Как это? Впрочем, понял, – спохватился Каратаев. – А почему они тебя бросили?
Нижегородский вытянул ноги, положил раскинутые руки на спинку дивана и наморщил лоб.
– Сам не пойму. Первая – лет шесть назад. Меня тогда привезли с гор на носилках. Свалился в пропасть и повредил позвоночник. Так вот, она приходила в больницу и все сокрушалась: встану ли я на ноги и когда. Мне это надоело, и я подговорил санитара-практиканта. Он нацепил очки, повесил на шею фонендоскоп и в коридоре, приватно так, шепнул ей на ухо, что, мол, плохи мои дела. Скорбные вопросы с ее стороны моментально прекратились. Она просто перестала приходить, а когда я вернулся домой, ее и след простыл. В церкви мы не венчались и родственники Рубинштейна в нашу честь не голосили, так что все просто.
– А вторая?
– Вторая… Вторая в общем-то как бы и не ушла насовсем. Она сказала: отдашь долги, позвони. Я тогда влип в нехорошую историю. Потерял, понимаешь, бдительность и сел играть не за тот стол.
Вадим принялся раскуривать сигару, но Каратаев терпеливо ждал.
– Нас было шестеро, – продолжил Вадим, – я и пятеро тех, которые играли против меня одной командой. Вокруг плотной стеной стояла толпа, и миловидная девочка позади моего кресла семафорила мои карты сидящим за столом. То сережку в ухе потрогает, то челку поправит, то пуговку на кофточке потеребит. Первая сверху – у меня двойка, вторая – тройка, ну а если пятая – то, наверное, колер стрит. Это был шестой член их команды, Саввушка, о чем я догадался слишком поздно. Так что мою Реинкарнацию сюда кое-кто мог бы расценить как бегство от карточного долга.
В пятницу Нижегородский отправился в Мариендорф, как он заявил, на рекогносцировку. Вечером он приволок огромную корзину закусок и вина и попросил фрау Парсеваль сварганить праздничный ужин. Он наплел что-то про свои именины, и той ничего не оставалось, как немного подсуетиться. После Каратаев включил компаньону свой компьютер, и тот лично изучал опубликованные результаты будущих воскресных бегов.
Уже ночью, перетащив остатки закусок из столовой в гостиную и заперев двери, они при зажженных свечах пили вино и намечали план действий.
– Гамилькара нет в афишах, – говорил Нижегородский. – А по газетам он принимает участие в бегах и выигрывает в третьем забеге. Как тебе это нравится?
– Значит, объявят замену в день состязаний.
– Но букмекеры принимают ставки уже сейчас. Нет, Савва, это война ипподромного тотализатора, устроенного по системе «пари мютюэль», против букмекерства как явления.
– А нам-то что до этого? – не желая вдаваться в тонкости, лениво спросил Каратаев.
– Понимаешь, Август Максимилианович, если мы сыграем только в машинку Экберга и при этом на самых элементарных пулах, тупо поставив на всех по очереди известных нам победителей, то засветимся, как две рождественские елки. Нас мигом срисуют, и в следующий раз на нас станут показывать пальцами все шалопаи. И это при том, что выиграем мы не больше двадцати процентов от возможного. А то и меньше. Нет, тут надо действовать тонко, завуалированно и не игнорировать солидных букмекеров. Тащи бумагу и карандаш.
В назначенный день по случаю приближающегося Рождества ипподром Мариендорф был празднично украшен цветными флагами, гирляндами, перевязанными лентами валиками еловых лап, живописно свисавших с бортиков лож. И до отказа наполнен народом. Над трибуной натянули новые тенты из широких полос яркой ткани красного, желтого и черного цветов. Длинные дополнительные навесы установили по обе стороны трибуны вдоль ограждения, где располагались бесплатные стоячие места для публики. Трепещущие на слабом ветру края тентов спускались вниз цветными полукружиями, так что издали, на фоне полутора десятков национальных флагов империи, все это походило на средневековое рыцарское ристалище.
Было пасмурно, но тепло. В павильонах позади трибуны работали сразу несколько выездных рестораций. Играл духовой оркестр. В центральной ложе расположилась парочка прусских принцев – ценителей лошадей и заядлых игроков. Их окружала целая толпа друзей. Приехали гости из соседних королевств и герцогств, в связи с чем количество полиции вокруг ипподрома удвоили.
– Видишь того красавчика в ложе? – шепнул Каратаев Нижегородскому. – Это Чарльз Эдвард, чистокровный англичанин. Лет двенадцать назад его привезли из Англии пятнадцатилетним пацаном, чтобы усадить здесь на пустующий трон крохотного Кобургского герцогства. Он даже по-немецки не говорил, а теперь прусский принц крови. Его называют «седьмым сыном» кайзера. Между прочим, этот типчик первым из немецких принцев перейдет на сторону Гитлера и останется ярым нацистом до конца своих дней. А рядом с ним, – продолжал вполголоса рассказывать Савва, – Вилли Маленький – шестой сын Вильгельма И. Лихой наездник и сам часто участвует в скачках. С папашей у них по этому поводу постоянные ссоры. А вон тот с огромными усами, знаешь, кто это?..
– Не знаю, потом расскажешь, – отмахнулся Нижегородский. – Мы сюда не принцев разглядывать приехали. Пора.
Пока под звуки танцевальной музыки по беговым дорожкам водили заявленных к продаже лошадей, Каратаев с Нижегородским прошли в кассовый зал. Вадим поставил по триста марок на дубль (пару победителей в двух первых забегах) и на две терции (три первые места в тех же забегах), игнорировав простые пулы на победителя.
– Теперь нужно действовать четко и слаженно, – в который раз наставлял он товарища. – После первого забега дуй в кассу, а лучше уже будь там поблизости и сразу получай выигрыш. Судя по количеству народа, мы сорвем тыщ двадцать на первом же пуле. Потом бегом тащи деньги вон туда. Я купил билет в ложу и предварительно договорился с Гаусманом – одним из самых известных букмекеров. Так что не подведи.
– Договорился о чем?
– О кварте – четверном экспрессе в третьем забеге. Состав участников самый темный: я не зря выбрал именно эту семерку лошадей. Как раз в ней Самсона меняют на Гамилькара. Когда я рассказал о своем предложении, Гаусман посмотрел на меня, словно перед ним круглый идиот, и обещал принять ставку пятьдесят к одному!
– Может, не надо так круто?
– Надо, Савва. Как раз в этой комбинации никто ничего не заподозрит. Можно подкупить одного, ну максимум двоих жокеев, но не четверых сразу. Да и в этом случае им еще нужно суметь распределиться в точной последовательности перед финишем. А это почти невозможно.
Объявили первых участников, и после удара колокола первые семь колесниц устремились вперед. Каратаев не стал смотреть. Кивнув напарнику, он протиснулся сквозь толпу и пошел к кассам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58