Татьяна вздрагивает, оборачивается и, никого не увидев, начинает мед-
ленно вставать с колен.
Татьяна (делает несколько осторожных шагов в сторону галереи). Кто
здесь?
Андрей Николаевич (выбираясь из кустов). Не бойся, Таня, это я... Хо-
тел проверить, крепко ли они держатся, дернул... В общем, перестарал-
ся... (Поднимает фотографию.) Татьяна (быстро идет к нему). Не ушибся?..
не поцарапался?.. голова не кружится?..
Андрей Николаевич (поднимается по ступенькам). Нет-нет, все в поряд-
ке. (Передает ей фотографию Кости.) Короткая пауза.
Андрей Николаевич. Похоронили?
Татьяна. Да.
Андрей Николаевич. Где?
Татьяна. В церковной ограде.
Андрей Николаевич. Он был посвящен?.. пострижен?
Татьяна. Нет... Он хотел, но не успел...
Андрей Николаевич. Н-да...
Татьяна. В конце концов какая разница?.. Он очень много сделал для
церкви.
Пауза.
Андрей Николаевич проходит на веранду, видит разложенные на столе бу-
маги, останавливается, бегло просматривает, не трогая руками.
Андрей Николаевич. Я видел много смертей. В Курске при немцах, на
фронте, в лагере... Там умирали больше от скверной пищи: острые отравле-
ния, прободные язвы... В нашей команде был врач-француз, он заставлял
нас каждое утро выпивать по кружке воды - и мы все выжили.
Татьяна (стоя в дверях). Я хочу попросить тебя об одной вещи...
Андрей Николаевич (поворачивается к ней). Я слушаю.
Татьяна. Не давай Антону машину... Хотя бы некоторое время, хорошо?
Андрей Николаевич (настороженно). Почему?
Татьяна (нерешительно). Я боюсь. Эти его поездки в город, всегда вне-
запные, всегда срочные, эти возвращения под утро... Приезжает, глаза
опухшие, мутные, блуждают, руки дрожат, язык еле ворочается...
Андрей Николаевич. Он работает в казино при гостинице...
Татьяна (не обращая внимания на его слова). Эти странные телефонные
звонки...
Кстати, что у нас с телефоном?..
Андрей Николаевич. Счет не оплачен за Германию.
Татьяна. А фонд "Тайны века"?.. Ты ведь на них работаешь!.. Неужели
они не могут оплатить?..
Андрей Николаевич (морщится). Наверное, они считают, что для меня это
мелочи.
Татьяна. Так вот скажи им, что они ошибаются.
Андрей Николаевич. Да-да, я скажу...
Татьяна. Ведь забудешь.
Андрей Николаевич. Я не забуду, но в то же время это будет не совсем
удобно; я пока не нашел в этом архиве ничего интересного, ни одного до-
кумента, за который можно было бы зацепиться, ни одной записи...
Пауза.
Татьяна. Я как-то не удержалась, сняла трубку и послушала, о чем они
говорят...
Андрей Николаевич (смотрит на нее). И что?
Татьяна. Мне показалось, что речь идет о каком-то долге, но они гово-
рили на таком жутком сленге, что я так и не поняла, кто должен, кому,
сколько...
Андрей Николаевич (глядя в сторону). Он вращается в таких кругах, где
эти разговоры вполне естественны.
Татьяна. Я подозреваю, что в этих кругах естественны не только разго-
воры.
Андрей Николаевич. Правильно подозреваешь.
Татьяна. Но ведь надо что-то делать, Андрей!.. Нельзя смотреть на все
это сквозь пальцы!
Андрей Николаевич. Боюсь, что уже поздно...
Татьяна. То есть как - поздно?
Андрей Николаевич. Он уже сделал свой выбор, и я не знаю, что предло-
жить ему взамен... Книги? Глупо, они не читают книг. Вы были последним
читающим поколением в этой стране... Бульварщина не в счет. А что еще?
Татьяна. В наше время человек уходил в армию, и там ему худо-бедно
вправляли мозги.
Андрей Николаевич. А это уж совсем, прости меня, чушь собачья! Тем
более сейчас, когда против диверсантов, террористов, обученных и, глав-
ное, обстрелянных, выставляют мальчишек... И эти недоросли покорно идут,
совершенно не представляя себе, что это такое и чем это может для них
кончиться.
Татьяна. Я не об этом.
Андрей Николаевич. Бедные матери... Протестуют, организуют комитеты,
едут, разыскивают и получают наглухо заваренные ящики с мутным пластико-
вым окошечком в крышке.
Татьяна. Неужели все бессмысленно?.. Неужели все, что нам остается,
это покорно ждать неизвестно чего?
Андрей Николаевич (задумчиво). Делай что должно, и пусть будет что
будет - так, кажется?
Татьяна (возбужденно). Нет-нет, ни за что... (Ходит по веранде.) Это
если ты совсем один, сам по себе, ни за кого не отвечаешь - тогда, пожа-
луйста: хоть на необитаемый остров, на Луну, на Венеру...
Андрей Николаевич. Я поговорю с ним.
Татьяна. Сделай это, я тебя умоляю... Расскажи ему свою жизнь, поста-
райся увлечь его чем-нибудь, я не знаю...
Андрей Николаевич. Я постараюсь.
Пауза.
Татьяна (cмотрит на небо поверх цветущих яблонь). Вот и тучка набежа-
ла.
Андрей Николаевич. К вечеру обещали дождь, а они в последнее время
редко ошибаются.
Пауза.
Андрей Николаевич. Многие вещи невозможно объяснить на словах... Кто
я для него?
Старик. А ему двадцать лет, до тридцати еще так далеко, а сорок и да-
лее просто теряются в дурной бесконечности... Все это прекрасно знают, и
при этом каждый почему-то считает себя исключением - почему?.. Ты гово-
ришь: отнять машину? Нет ничего проще, отгоню на станцию техобслужива-
ния, и дело с концом. А дальше что?.. Сейчас он хоть среди ночи, хоть
под утро, но все-таки возвращается, а тогда он может просто исчезнуть в
городе... У него наверняка есть girl-friend, и, может быть, даже не од-
на...
Татьяна. И ты так спокойно говоришь об этом...
Андрей Николаевич (усмехается). Давай без ханжества. Антон живет в
грубом и жестоком мире. Может быть, в этом есть и моя вина, может быть,
я был недостаточно внимателен к нему...
Татьяна хочет что-то возразить, но Андрей Николаевич делает предупре-
дительный жест и продолжает говорить.
Андрей Николаевич. Молчи, я все знаю, и ты не скажешь мне ничего но-
вого!.. Да, иногда мне следовало быть жестче, тверже, решительнее, но я
боялся подавить человека... Это ведь так просто: нельзя и все - ша!.. А
что получается? Робкое забитое существо, раб, да-да, именно так! Он
только с виду похож на человека, а внутри он весь сморщенный, скрюченный
в три погибели - тело выросло, а душа так и не родилась, зачахла в утро-
бе...
Татьяна. Ну зачем ты так говоришь, зачем?..
Андрей Николаевич (продолжает). А все эти секты: свидетели Иеговы,
кришнаиты, адвентисты, мунисты - кого только нет!.. Почему? Они же так
хотели свободы, проклинали коммунистов, Сталина, Советскую власть - ну
так живите! Кто вам теперь мешает?..
Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?
Андрей Николаевич. Гениальный Достоевский: и будут искать, кому пок-
лониться, кому отдать свой хлеб, чтобы вновь, изголодавшись, получить
его из этих же самых рук!.. Но кто сейчас читает Достоевского?..
Татьяна. Антон читал.
Андрей Николаевич. Что? "Подростка"?.. Или, может быть, "Игрока"?.. У
Достоевского много соблазнов. Он весь - сплошной соблазн, и к черту все
десять заповедей!..
Татьяна (сдерживаясь). Андрей, прекрати, я прошу тебя!
Андрей Николаевич (громко смеется). Все дозволено, все!.. Бог умер -
человек может вздохнуть свободно и творить все, что ему вздумается!.. А
как же загробная жизнь? Карма? А это все имеется! (Хохочет.) Астральное
тело, эдакая туманность, которая иногда через дисплей общается с
родственниками, друзьями и преданными соратниками!.. (Хохочет громко,
заразительно, но в смехе его порой проскакивают злые, жесткие нотки.
Резко обрывает смех и после короткой паузы почти спокойно продолжает.)
Жаловались: не дают сказать, запрещают, не пускают... Я как-то сказал
одному такому: я разрешаю - говори... В ресторане Союза, тихо, шепотом,
в самое ухо: я разрешаю - говори!..
Татьяна. Кому?
Андрей Николаевич (отмахиваясь). Неважно. Не помню... Какая разни-
ца?.. Ты все равно не знаешь... Двести сорок тысяч только партийных
взносов... Из Парижа прикатил на такси... Менял машину на каждой грани-
це: ему, понимаешь, Европу захотелось увидеть поближе, из окна дорожной
коляски!.. Русский путешественник!
Гоголь! Карамзин!.. Потом говорил: осуществилась мечта - я ехал и
ощущал прикосновение к историческим корням отечественной словесности!
(Саркастически хохочет.) Татьяна. Я, кажется, знаю, о ком ты говоришь...
Андрей Николаевич. Ну, разумеется... Он еще пьесу написал про де-
тей-узников фашистских концлагерей, о том, как они рвались домой из аме-
риканской зоны оккупации: обходительный дядя Сэм в форме майора уговари-
вает мальчика уехать в Америку, а мальчик ни в какую - хочу домой, и ка-
тись ты, майор, к такой-то матери!.. Ха-ха-ха!
Татьяна. Я вспомнила: один мой знакомый работал тогда завлитом в
детском театре, и когда к нему попала эта пьеса, он ужаснулся... Пытался
как-то воспрепятствовать, но ему говорили, что все так и было, а он
просто мальчишка, ничего не знает. И тогда он попросил меня дать пьесу
тебе на рецензию...
Андрей Николаевич. На рецензию?.. Не помню.
Татьяна. А я очень хорошо помню: я привезла тебе экземпляр, ты про-
чел, сказал, что все это чистейшей воды конъюнктура, то есть попросту
вранье, но давать какой бы то ни было письменный отзыв отказался - это,
мол, все равно ничего не изменит. Странно, что ты это забыл...
Андрей Николаевич. Да-да, припоминаю... Впрочем, сейчас это уже все
равно. Он умер два года назад.
Татьяна. Тогда, конечно, все равно.
Андрей Николаевич (набивая трубку). Последний роман так и не дописал.
Не успел.
Роман о писателе, который пишет роман о писателе, пишушем роман о се-
бе самом...
Капуста. Сплошная фальшь, ни одной искренней живой строчки... И ведь
напечатали.
Посмертно. Дань памяти и уважения к заслугам. Каким? Перед кем?.. А
ведь не дурак был, вовсе не дурак, знал свое место, свое настоящее место
там, где не берут в расчет премии, звания, правительственные награды...
Страшно мучался, пил в одиночку, в своем особняке на берегу Ладоги, где
стены первого этажа были инкрустированы перламутром. Я ему как-то ска-
зал: тебе, говорю, одной только вещи надо бояться... Забеспокоился, за-
суетился: какой, Андрюша? какой еще такой вещи мне надо бояться?! Рево-
люции, говорю... Посмеялись. (Невесело усмехаясь, раскуривает трубку,
выходит на галерею.) Умирал хорошо, спокойно, без истерик, как римлянин.
По крайней мере, внешне... Знал от чего, знал когда... Примерно,
плюс-минус две недели. Хотя, казалось бы, что такое две недели?
Пауза.
Андрей Николаевич. Как-то на встрече со студентами филфака один начи-
танный молодой человек спросил его: а вот как так получилось, что на
протяжении своей жизни вы так часто менялись? (Полуобернувшись в сторону
веранды.) И знаешь, что он ответил?
Татьяна (медленно). Поживите с мое, юноша, и я посмотрю, как вы изме-
нитесь.
Андрей Николаевич (легкое удивление). Верно. Но откуда...
Татьяна (перебивает). Я была на этой встрече. И было это не в универ-
ситете, а в нашей библиотеке... Встреча с читателями. И вопрос этот за-
дал мой бывший муж Виктор Чирвинский...
Андрей Николаевич. Как интересно. Я не знал... Впрочем, теперь это
уже не важно.
Татьяна (невесело усмехается). А тогда было важно, и еще как важно.
Ночами сидели на кухнях, пили кофе, обсуждали, спорили до хрипоты - о
чем?.. Господи, если бы мы тогда знали!..
Андрей Николаевич. Что - знали?..
Татьяна. Что все так изменится... Библиотека работает три дня в неде-
лю, половину сотрудников сократили, за последние три года два пожара,
четыре кражи, одно наводнение... А читатели?.. Голодные, в обносках,
глаза сумасшедшие... А чем занимаются? Один ищет снежного человека, дру-
гой доказывает, что земной шар представляет собой две сферы и что все
извержения вулканов, землетрясения, дрейф островов происходят оттого,
что внутренняя сфера в своем вращении отстает от земной коры, задевает
ее, и вот в местах этих столкновений происходят всякие стихийные
бедствия...
Андрей Николаевич. Н-да, скверная физика, но какая смелая поэзия!
Татьяна. Кандидаты наук, доктора, академики нашей новой отечественной
Академии...
Андрей Николаевич. Русская наука!.. (Смеется.) Татьяна. Ты смеешься,
а мне их жалко.
Андрей Николаевич (жестко). А мне нет... Я понимаю, они ни в чем не
виноваты, они честно делали свое дело, а главное: они были послушны! Им
было сказано: не лезьте в наши дела, играйте в свои игрушки - и мы вас
прокормим! Но пришли новые люди и сказали: ничего не знаем! ни о чем та-
ком мы с вами не договаривались!..
Кто не спрятался - я не виноват! (Смеется.) Татьяна. Зачем ты так го-
воришь, Андрей? Ты ведь так не думаешь...
Андрей Николаевич. Я по-разному думаю: сегодня так, завтра как-нибудь
иначе...
Ведь на любое явление можно смотреть с разных точек зрения - не так
ли?
Татьяна. Ты у меня спрашиваешь?
Андрей Николаевич. У тебя?.. Нет, я так, сам с собой... (Докуривает
трубку, выбивает золу о столбик галереи. Смотрит в сад.) Ты говоришь:
расскажи Антону свою жизнь! Представляю эту сцену: картинка из хрестома-
тии... Скажи-ка, дядя, ведь недаром... Да, были люди в наше время!..
Смешно. И потом в моей жизни нет ничего замечательного, ничего такого,
что могло бы составить предмет для подражания. Как я при немцах в Курске
на вокзале зажигалками торговал? Как в плен попал? Как Шуру с мамой
встретил в лагере для перемещенных лиц?..
Беременную от американского сержанта-освободителя?.. Они ведь с нами
особенно не цацкались... Шура никогда ничего не рассказывала, но я-то
немножко представляю, как это все могло случиться... И не пожалуешься:
кому? на кого?.. Мы же вас освободили, от смерти спасли, так что из-
вольте кушать, что дают!
Татьяна (тихо). Саша мне рассказывала, как это все было.
Андрей Николаевич (несколько опешив). Тебе?! Когда?.. Зачем?
Татьяна (смотрит на него). Мы женщины, Андрей, две женщины в одном
доме...
Андрей Николаевич. Я понимаю... Подруг у нее не было никогда. По
возвращении мы получили две смежные комнатки в коммуналке, где в первое
время она боялась даже выйти в туалет... Боялась, что Максима во дворе
просто затравят. Попробовали. Но Макс вырос в таких диких трущобах, что
в двенадцать лет не боялся уже ни черта:
ни кулака, ни ножа, ни кастета - так что от него быстро отстали. А
потом я напечатал свой первый роман, который начал писать еще там... И
сразу гонорар, премия, пресса, фильм!.. И тогда мы купили этот дом...
Собственный дом.
Американская мечта.
Пауза.
Андрей Николаевич (смотрит в сад). Там, на окраине Буэнос-Айреса, ра-
ботая автомехаником, я мечтал о доме на берегу Ладоги... Я не верил в
то, что мы когда-нибудь сможем вернуться, я ведь здесь видел такое... В
детстве. Голод на Украине... Не хочу вспоминать... Рассказывал тамошним
соотчичам - не верили...
Плакали, пили виски и - не верили. А ты говоришь: расскажи Антону
свою жизнь!
Смешно, ей-богу!.. (Смеется.) У него своя американская мечта, у нас у
всех это в крови...
Татьяна. Что?
Андрей Николаевич (взволнованно, меряя галерею широкими шагами). Меч-
тательность, Таня! Нас ведь на этом и поймали! И опять ловят, причем
весьма успешно - уверяю тебя!.. Вплоть до того, что я иногда ловлю себя
на мысли, что готов подписаться под самыми радикальными пунктами самых
крайних партий, точнее, одной, самой популярной, с этим припадочным кло-
уном во главе... Вольфович - Вульфович - Wolf
- волк-оборотень - человек-миф!.. Гениальный имидж!.. Свет? Музыка?
Готовы?..
Занавес!.. Маэстро, туш!.. Марш!.. Левой!.. Левой!.. Левой!.. Даже я
клюнул, Таня, как же - опять пайку дадут, опять путевки, дачки, тачки!..
Ха-ха-ха!..
(Холодный, издевательский хохот.) И это я, Таня, я, видевший фашизм в
натуре, во всех видах, в полный рост... Так что клюнуть-то я клюнул, но
тут же и выплюнул - не подсекли... Но каков зверь, Таня! Особенно в гла-
зах простого народа...
Впрочем, что народ?.. Политический фантом. Мираж. Миф...
Садится в кресло, набивает трубку, раскуривает.
Татьяна (смотрит на него из глубины веранды). Мы начали говорить об
Антоне...
Андрей Николаевич (слегка покачиваясь в кресле). Об Антоне... Об Ан-
тоне...
Подросток. Тинейджер. Лет пять назад надо было начинать, отправить за
границу - людей посмотреть, себя показать. Ему было бы проще - не
безъязыкий.
Татьяна. Нечего было показывать.
Андрей Николаевич. Не скажи!.. В таком возрасте да еще с такими дан-
ными человек представляется в собственных глазах всемогущим!.. А это го-
раздо важнее чужого мнения. Как там у Пруткова? Мужчина долго остается
под впечатлением, производимым им на женщину! (Смеется.) Татьяна. Даже
когда работаешь в ночном баре при гостинице?
Андрей Николаевич. Я до тридцати четырех лет зарабатывал на жизнь ре-
монтом автомобилей.
Татьяна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9