– О, сколько раз Келли приходилось слышать все эти россказни! – А вчера вечером я очень уж расстроился. Думал, раздобуду денег, чтобы рассчитаться с ней, а дело не выгорело, вот я и…
– И ты напился, – гневно, с омерзением произнесла она, – и до такой степени напился, что, наверно, не припомнишь и половины того, что наделал прошлой ночью. Ты вполне мог убить барона и не запомнить этого, как раньше часто не помнил, что избивал меня.
Она хотела встать из-за стола, но рука его взметнулась, длинные костлявые пальцы с неожиданной силой ухватили ее за плечо. Рефлекторно, повинуясь давней, вновь ожившей в ней привычке, Келли подняла другую руку, загораживая лицо от ожидаемой пощечины. Но он, быстро глянув на охранника, тут же отпустил ее руку и отодвинулся.
– Нет, неправда! – убежденно повторил он. – Вчера так не было! Кое-что я действительно помню как бы в тумане, но барона я не убивал. Такое бы я запомнил.
Если б сказано это было не так тихо, Келли была бы уверена, что говорится это для охранника.
– Уж, конечно, ты не напивался, – с небрежной издевкой бросила она. – Потому и споткнулся, когда бежал!
Он наклонился, приблизив к ней сердитое лицо.
– Да это все бидоны эти чертовы! – В глазах его внезапно заиграл свирепый блеск. – Я ведь что придумал, Лиззи-дочка, чтобы отомстить ей за то, что землю мою украла, я чудную штуку придумал! Представь себе только – все ее драгоценные вина начинают пахнуть керосином! – Он осклабился, потом горестно покачал головой из стороны в сторону. – Если б мне тогда пролезть в погреба, всего и дел-то было, что облить эти ее дубовые бочонки и покропить керосином пробки – и тогда все, все как есть, было бы загублено!
Он не хотел поджигать винодельню. Келли поняла это, план его был куда как коварнее – испортить все вино, хранившееся у Ратледжей в погребах, пустив насмарку урожай и труды многих десятилетий.
– Да как ты посмел! – сухими губами вымолвила она.
При виде такой ее реакции он смущенно насупился и приподнял плечо, как бы обороняясь.
– Она отбирает у меня виноградник и оставляет ни с чем. Вот я и хотел, чтобы она поняла на собственной шкуре, каково это.
Стены словно сомкнулись над ней, духота стала невыносимой. Ей было трудно дышать. Надо выйти. Схватив сумочку, Келли встала и направилась к двери.
– Я ухожу, – обратилась она к охраннику.
– Куда ты? – окликнул ее отец.
– За адвокатом.
– Скажи ему, что я невиновен. Это все из-за вина. Я только за этим пробрался туда. Ты должна мне поверить!
Но как могла она поверить ему? Как?
16
Позднее сентябрьское солнце заливало террасу бассейна, согревая послеполуденный воздух. Четко и размеренно загребая воду, Гил Ратледж проплыл вдоль дорожки бассейна, коснулся борта и подтянулся; его ежедневная дистанция – двадцать таких заплывов – была преодолена. Вытерев мокрое лицо, он кинул быстрый взгляд на сына.
Клей стоял возле кромки бассейна, нервно посасывая большой палец – привычка, которую он оставил с приходом зрелости, когда открыл для себя секс. «Нервы, а другими словами – страх», – подумал Гил. Выказывать страх не должен был позволять себе ни тот, ни другой.
– Там на столе графин с мартини. Почему бы тебе не налить бокал-другой? – сказал он Клею и вылез из бассейна.
Растираясь полотенцем, он украдкой наблюдал за Клеем и с удовольствием отметил, что руки его не дрожат. Сын не пролил ни капли, и когда он протянул бокал отцу, жидкость не плеснула в нем. Вся эта гадкая история, расшатав ему нервы, окончательно не лишила его присутствия духа. Это хорошо.
В сложившейся ситуации тост был бы неуместен. Гил не качнул бокалом в сторону Клея, прежде чем пригубить его. Сев, он раскинулся в шезлонге, чувствуя удовлетворение и даже некоторую гордость оттого, что загорелое тело его крепко и упруго, без малейших признаков дряблости. Он в лучшей форме, чем большинство мужчин вдвое моложе его. Он знал это доподлинно.
– Есть новости? – поседевшая бровь шевельнулась в сторону Клея.
– Я их не слышал. – Клей сел на краешек кресла и оперся о подлокотники, держа обеими руками бокал с мартини. – Полицейские больше не приходили, не допрашивали тебя?
– Нет. Зачем? – хладнокровно ответил Гил и лениво сделал еще один глоток мартини.
Клей провел рукой по светлым волосам и пожал плечами.
– Ведь мы не можем добавить ничего к тому, что уже рассказали, – продолжал Гил, сделав небрежный жест рукой с бокалом. – В то время, когда предположительно был убит Эмиль, мы с тобой находились вместе. Нас видели десятки людей. Вдобавок полиция уже задержала того, кто им нужен.
– Но в дневных «Новостях» они показали Дауэрти, наотрез отрицающего свою вину.
– В Сан-Квентине таких невиновных пруд пруди.
– Ты прав. – Клей улыбнулся, про себя восхитившись невозмутимостью отца, его спокойной уверенностью. Уверенность эта передавалась ему, и он мог теперь перевести дух.
– Я подумал, что было бы нелишне завтра нанести визит опечаленной вдове и выразить ей наше сочувствие. – Гил лениво подставил лицо солнечным лучам. – По моим источникам, Натали должна быть единственной наследницей Эмиля. Какая неудача для Кэтрин, что она не успела получить от Эмиля никаких письменных документов. Натали могут убедить выбрать для совместного предприятия другого партнера.
– Мне кажется, это более чем вероятно. – Про себя Клей прикидывал, как долго занимался отец всеми этими расчетами. Но между ними существовал молчаливый уговор: никаких вопросов. Так оно лучше.
– Вот это я и подумал. – На этот раз Гил поднял бокал как бы в безмолвном приветствии и, отпив большой глоток, шумно вздохнул.
Но мысли Клея вертелись вокруг предыдущего замечания отца. Рывком он встал с кресла и подошел к облицованной кромке бассейна.
– Ты говоришь, она единственная наследница. – Он оглянулся, ожидая от отца подтверждения.
– При условии, что в последние месяцы он ничего не изменил в завещании. А в чем дело? Что ты задумал?
– Развод. Барбару можно было бы убедить, что это наилучший выход. – Он задумчиво потягивал мартини.
– Речь идет об общественной собственности. Тебе это дорого обойдется, Клей. – Он встал, всем своим видом и движениями выражая неодобрение.
Клей лишь улыбнулся.
– Я с радостью отдал бы половину всего имущества – лишь бы заполучить Шато-Нуар. В конце концов, Натали же нужен кто-то в помощь – управлять имением!
Секунду Гил глядел на него изумленным взглядом, потом откинул голову и от души расхохотался.
– Ей-богу, мне нравится твой образ мыслей! – Подойдя, он похлопал Клея по плечу. – Мы действуем в одной упряжке, сынок! И действуем сплоченно!
Осклабившись, они чокнулись и залпом выпили остаток мартини. Оба без слов знали: пока они заодно, им ничто не страшно.
Взятый напрокат автомобиль, прыгая по выбоинам, въехал на заросший травой двор. Возле стоявшего у фасада «Бьюика» Келли затормозила. Как ни удивительно, но в действительности дом выглядел даже хуже, чем она это воображала.
Краска, потрескавшаяся и облупившаяся еще десять лет назад, когда она уезжала, теперь совсем слезла, обнажив серые гниющие доски. Крыша покосилась и, наверное, протекала. Окна покрывала пыль и копоть. Одно стекло треснуло, но выбитых стекол не было.
В мощных сорняках, подступивших к самому дому, валялись какие-то сломанные механические детали, старые автомобильные покрышки, разнообразный мусор. Перед крыльцом если и оставались следы цветочных грядок, когда-то разбитых ею и обложенных камушками, их не было видно за сорняками.
На первый взгляд виноградник выглядел не лучше – одичавшие виноградные джунгли. Вглядевшись пристальнее, Келли заметила места, где ветки подрезали, чтобы создать иллюзию правильных рядов.
Она выключила двигатель, внимательно разглядывая стоявший возле крыльца зелено-белый «Бьюик»; металл автомобиля ярко блестел на солнце. Машина эта была удивительно неуместна здесь, в этом заросшем травой дворе, перед запущенным домом – такая вся чистенькая, блестящая, свежеокрашенная и отполированная.
Но так было испокон веков – ее отец чрезвычайно заботился о машине. Как и его всегда чистое накрахмаленное белье, машина должна была быть без единого пятнышка. Содержать машину в чистоте было ее обязанностью. Хуже всего был старый синий «Шевроле», на котором отец ездил, когда она стала старшеклассницей, – на синей поверхности хорошо видны были каждая пылинка и каждое пятнышко грязи. Келли помнились часы, которые она проводила, усердно драя машину, спеша уничтожить мокрые разводы, пока грязь не запеклась под горячим солнцем.
Усталая почти до изнеможения, она влезла на бампер и потянулась вверх, чтобы протереть замшевой тряпкой крышу. Трикотажная майка ее взмокла на груди. Она облепила ее, подчеркивая детскую пухлость торса. Прямые волосы ее были стянуты в конский хвост эластичной лентой, но несколько выбившихся прядей тоже были мокрыми от пота и прилипли к лицу и шее, очки съехали на кончик носа.
Затянутая сеткой дверь хлопнула, и звук этот на секунду заставил ее похолодеть – все в ней словно сжалось. Утренний зной и усталость были позабыты, и она торопливо принялась протирать быстро сохнущие лужицы воды на капоте, то и дело украдкой косясь на дверь.
Морщась от яркого света, отец остановился на верхней ступеньке крыльца и вскинул руку, загораживаясь от солнца. Мучнистая бледность лица ясно говорила о том, что накануне вечером он перебрал виски. В руке у него был стакан, наполовину заполненный светло-бурой жидкостью. Она знала, что пьет он не чай со льдом, – он опять пил виски.
– Еще не вымыла машину? – раздраженно осведомился он.
– Уже заканчиваю.
Она спрыгнула на землю, чувствуя себя при этом так, словно двор усеяли вдруг яичные скорлупки.
– Погляди только! – Сойдя с крыльца, он ткнул пальцем в капот. – Все в разводах! Какого черта, не видишь ты, что ли? Так я куплю тебе новые очки, чтоб видела!
– Прости! – Она торопливо провела куском замши по месту, которое он указал.
– Ты только и делаешь, что извиняешься! – съязвил он. – Попросил о простой услуге: вымыть мне машину. Но для такой жирной лентяйки, как ты, и это целая проблема.
– Я все сделаю как надо, – пообещала она.
– Это ты верно сказала, черт тебя побери! Потому что я буду здесь стоять и следить, пока ты все не сделаешь как надо, слышишь ты или нет? Может быть, ты не только слепа, но и туговата на ухо?
– Слышу. – Она съежилась под градом оскорблений, слезы щипали глаза.
– Так-то оно лучше, – угрожающе процедил он и тут же опять вспылил: – Ради Бога, не считай ворон! Ты же оставляешь следы от пальцев и захватала мне весь металл! Ну-ка сотри! – приказал он, и она со всех ног кинулась выполнять, что он велел. – Не поеду же я в город на такой грязнущей машине! Что подумают люди?
Она застыла от негодования.
– Что подумают? А ты не беспокоился о том, что могут они подумать, когда на четвереньках выползал из бара вчера вечером? Или раньше, на празднике Четвертого июля, когда распевал во все горло «Боже, храни Америку», размахивая в такт бутылкой, как самый последний пропойца…
Тут она вскрикнула, ибо тыльной стороной руки он двинул ее по щеке.
– Не учи меня жить, девчонка! – Он ударил ее еще раз. Сильнее.
Потеряв равновесие от последнего удара, она упала на капот машины, стукнувшись бедром о переднее крыло так, что даже спина заныла. Увидев, что он опять надвигается на нее, она бросила в лицо ему влажную тряпку – инстинктивный жест, когда пытаешься защититься хоть каким-то оружием.
Это на минуту остановило его. Пока, чертыхаясь, он стряхивал с себя увесистую тряпку, она быстро отскочила в сторону, подальше от его карающей руки. Но о стакане с виски в этой руке она не подумала. Он швырнул в нее стакан. Она увернулась, но недостаточно ловко, и стакан угодил ей прямо в лоб.
Ужас ее оказался сильнее, чем боль, и она бросилась бежать, надеясь укрыться в винограднике, не обращая внимания ни на крики, ни на жгучую саднящую боль в бедре и от удара по лицу. Слыша топот позади и понимая, что он преследует ее, она нырнула под прикрытие виноградных лоз и стала пробираться под кустами, пригнувшись к земле, с каждым вздохом тихонько постанывая. Но она не замедлила бег, пока не уперлась в изгородь.
За изгородью были заросли толокнянки с пурпурно-красными ветвями. Она пролезла под проволоку и оттуда – в заросли. Только тут, ощутив себя в безопасности, она остановилась, задыхаясь, обливаясь потом, с бешено колотящимся где-то в горле сердцем. Бедро болело, голова раскалывалась. Она опасливо коснулась лица. Скула уже начала припухать, а на лбу была шишка размером с небольшое гусиное яйцо. Но кожа на лице была цела. Ей повезло. Повезло. При этой мысли она заплакала тихо и горестно.
– Вылезай, слышишь! – неожиданно гаркнул отец, и она застыла в новом приступе страха. – Оторви свою задницу от земли и пойди домой машину!
Проходили секунды, а она все не двигалась, не покидала укрытия.
– Никчемное ты создание, вот что! – снова гаркнул он. – Жирная лентяйка и неряха, и больше ничего? Неудивительно, что мама умерла. Не выдержала, когда убедилась, что дочь ее просто кусок жира и бестолочь. Умерла, потому что ее с души воротило глядеть на тебя, ты, неряха несчастная!
Она зажала уши, чтобы не слышать эти исполненные ненависти слова. Слова, ранившие сильнее, чем его кулаки.
Отзвук этих слов все еще раздавался в ее ушах, когда Келли медленно вылезла из машины и оглянулась, недоумевая, что она тут делает. Ей следовало бы лучше позаботиться о ночлеге, прежде чем туристы забронируют все номера. Но она знала, зачем она здесь – чтобы встретиться с последними из теней прошлого. Ей надо было это сделать. Слишком долго она избегала их, пытаясь забыть их существование.
По твердой каменистой почве трудно было идти на каблуках, но осторожно, стараясь не оступиться, она пробралась к переднему крыльцу. Так же осторожно, стараясь не наступать на прогнившие ступени, она поднялась на крыльцо и дернула дверь. Замок был по-прежнему неисправен. Когда она толкнула дверь, замок поддался.
Войдя, Келли постояла в душной гостиной, где ее охватили знакомые запахи пролитого виски, невыветрившаяся вонь от какой-то засохшей кислятины и невыброшенных окурков. Яркие послеполуденные лучи безуспешно пытались пробиться через грязные оконные стекла и осветить комнату, но ухитрялись создать в ней лишь тусклый сумрак. Журнальный столик возле отцовского кресла был еле виден за грязными стаканами и до краев переполненной пепельницей рядом с фотографией матери в рамочке. На полу возле кресла валялась пустая бутылка из-под виски. Возможно, под креслом лежала не одна такая бутылка.
Она глянула на диван, на котором умерла мать. Его прикрывало все то же старое индейское одеяло, полоски на одеяле выцвели и были сальными от грязи. Взгляд Келли случайно упал на тряпичный с кистями ковер на полу. Мгновенно в памяти возникла картина: она, катающаяся по этому ковру вместе с отцом, и как она невольно взвизгивает, когда пальцы отца щекочут ее, а сам он при этом хохочет так же заразительно, как и она.
Воспоминание это ее сильно озадачило. До сей поры она как-то не связывала понятие «смех» с понятиями детства, отца и этого дома.
Все еще хмурясь, она пошла на кухню. Раковина была полна грязных тарелок, как и рабочий столик возле нее. Растрескавшийся и пожелтевший от времени линолеум отклеился и обнажил потертые доски. Но плита была все та же – плита с духовкой, некогда распространявшей соблазнительнейшие ароматы – ароматы пирогов, печенья и коронных маминых сластей – вкуснейших шоколадных пряников.
Еще одна остановка. Ее комната. А потом она уйдет.
Со времени ее отъезда здесь все оставалось нетронутым. Толстая пелена пыли покрывала каждый предмет в комнате – дешевый комод соснового дерева, который она сама покрасила в белый цвет, железную кровать с цветастым одеялом, старенькое радио на прикроватной тумбочке. Келли включила радио. Оттуда раздались звуки музыки и треск атмосферных помех. Келли улыбнулась, удивленная, что радио еще работает, и выключила его.
Прислоненная к ее подушке на кровати лежала ее кукла Бэбс. Когда Келли взяла ее в руки, кукла заплакала: «Уа-а-уа-а!» Келли вытерла с ее лица слой пыли, наклонила куклу так, чтобы она открыла глаза, потом тронула подол голубого платья, сшитого для нее матерью на руках.
Бэбс была главным подарком Санта-Клауса в день, когда Келли исполнилось семь лет. В том году на Рождество у них была елка. Отец принес ее в дом в Сочельник, и весь вечер они втроем – отец, мама и Келли – низали бусы из кукурузных зерен, клеили мучным клейстером бумажные цепи и украшали елку звездами, леденцами и снежинками, не забыв и об огромной звезде из фольги на верхушке. Когда отец стащил несколько кукурузин и съел их, мама рассмеялась и шлепнула его по руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44