Франсуа на мгновение задумался.
– Не знаю, ваше преосвященство. Мне кажется, что искусством, подобным моему, можно заниматься только в спокойствии душевном, а в Париже такого спокойствия редко удается достичь.
Князь-архиепископ усмехнулся:
– Для своего возраста вы проницательны! Борьба за власть смущает душу, как омуты тревожат гладь пруда.
С этим он ушел.
Поскольку бальи Хагельбах был слишком занят политикой, чтобы проявить интерес к новой печатне, «Мастерскую Труа-Кле» посетил бургомистр города. Узнав, что князь-архиепископ приобрел для себя экземпляр, он пожелал купить такой же. Но торговался жестоко, и Франсуа в конце концов уступил: отдал книгу за сорок семь экю вместо пятидесяти, подчеркнув, что делает это в знак уважения к высокому рангу покупателя, и попросив никому об этом не рассказывать.
Франсуа решил печатать свои буквицы в красном цвете, что вынудило его искать устойчивые карминовые чернила. Они же были необходимы и для его миниатюр.
Соборные монахи-переписчики, не слишком обрадованные приобретениями князя-архиепископа, отправили делегацию на улицу Труа-Кле.
– Как будто недостаточно Ментелина! Вы похитили у нас работу двадцати лет! – пожаловался их предводитель, оглядывая все вокруг с таким видом, словно оказался в логове дьявола.
– Нет, отцы мои, – сказал Франсуа, – просто мы делаем за год то, что вы сделали бы за двадцать лет. Но в мире хватит текстов, чтобы обеспечить вас работой на долгие времена.
– Вы уверены, что Враг не приложил к этому свою руку? – спросил монах, подозрительно уставившись на прессы и махнув в их сторону рукой.
– Если бы это было так, – с улыбкой ответил Франсуа, – уже давно печатня наша сгинула бы, ведь мы распространяем слово Божие. Именно поэтому князь-архиепископ удостоил нас своим благословением.
Это служило напоминанием, что в жалобах своих монахи не должны преступать определенных границ. Они удалились, вздыхая.
Наконец новых своих коллег посетил сам Ментелин. Франсуа был польщен, что человек, опередивший их на этом поприще и снискавший заслуженную известность своими изданиями, оказал им такую честь. Однако Арминий Шёффер во время этого недолгого визита не сводил с печатника подозрительного взора: для него это был соперник, явившийся вынюхивать чужие секреты. Франсуа заметил, как он рассердился, когда бывший ученик Генсфлейша словно невзначай вынул литеру из ящика и стал внимательно ее разглядывать. Ведь всем было известно, что литеры «Мастерской Труа-Кле» давали более четкую печать, чем у Ментелина, и меньше изнашивались при многократном использовании набора. Арминия не смягчили даже комплименты, щедро расточаемые Ментелином.
К счастью, тот не задал ни одного вопроса о новой смеси, которую Шёффер-отец рекомендовал применять при отливке литер: было очевидно, что Ментелин не знает, в какой пропорции следует добавлять к свинцу сурьму.
Весной 1468 года Феррандо, гордый как павлин, привез наконец обещанный заказ на тысячу триста папских индульгенций по одному экю за штуку.
Жанна посмотрела, послушала и сказала себе, что счастлива: дело становилось выгодным. Она нашла сыну ремесло. И какое!
Она мечтательно подумала, что для полного счастья ей не хватает внуков.
Сама она была беременна.

23 Розовое снадобье

Давай поженимся, – сказала она. Жак исчез три года назад. Никаких вестей о нем так и не было. Феррандо под присягой засвидетельствовал в городской управе, что барон Жак де л'Эстуаль пропал во время морского путешествия на Восток, когда его корабль захватили алжирские корсары.
Баронесса де л'Эстуаль была объявлена вдовой. Уведомление о ее свадьбе со сьером Жозефом де л'Эстуалем вывесили на дверях церкви Сен-Северен за три недели до церемонии. Венчание произошло в июне 1468 года. Оно стало третьим в жизни Жанны.
Приглашены были только самые близкие ей люди: сын Франсуа, Феррандо, Анжела, Гийоме, Сидони, Сибуле и кормилица. Деодат выделялся своим нарядом из лазурного шелка. Все сошлись во мнении, что он все больше и больше походит на Жака.
– Боже, сделай так, чтобы это была моя последняя свадьба! – взмолилась Жанна.
А в сердце своем сказала: Жак, ты знаешь, что это за тебя я снова выхожу замуж.
Слезы подступили к горлу; она проглотила их вместе с облаткой. Жозеф смотрел на нее; она повернула голову и улыбнулась ему.
Не будь его, мысленно добавила она, я бы превратилась в жалкую развалину.
Во время праздничного застолья в особняке Дюмонслен Анжела обняла Жанну. Неужели она угадала, какие противоречивые чувства испытывает ее невестка?
– Эти мужчины! – сказала Анжела. – Без них свеча тухнет, но все же свеча – это мы!
Вот так и случилось, что именно она рассмешила Жанну, которая впервые за этот день улыбнулась.
Вернувшись в Анжер, Жанна и Жозеф нанесли визит королю и выразили ему свое почтение. Они увидели тех же придворных, что до отъезда, включая Иеромонтана и двух теологов, но к ним присоединился еще один астролог по имени Крестьен Ле Сонье, называемый также Кристиан Базельский, один миниатюрист и один поэт. Жозеф объявил королю, что вскоре закончит посвященный ему сборник максим.
– Я ждал трактат о мудрости, – сказал Рене Анжуйский.
– Сир, вы преувеличиваете мою ученость, – возразил Жозеф. – Вы и так слишком добры, соглашаясь принять максимы безумца! Я распоряжусь напечатать их, чтобы преподнести вашему величеству.
Король улыбнулся.
– Как это – напечатать? – возмутился один из придворных теологов, которого звали Жюст де Бастер. – Неужели вы осмелитесь издать мирские максимы, тогда как печатня предназначена лишь для вещей божественных?
– Откуда вы взяли это предписание, мессир? – спросил Жозеф.
Озадаченный теолог не сумел ответить. В разговор вмешался король:
– В Евангелии нигде не сказано, мессир, что печатня предназначена для вещей божественных. В конце концов, это всего лишь иной способ письма.
– Да, но благодаря ему дурные мысли распространяются гораздо быстрее! – возразил Бастер.
– Я не знаю, какие дурные мысли распространяли печатни, – спокойно произнес Жозеф, – зато мне известно, что добро они распространяют очень быстро. Можно напечатать двадцать Библий за то время, которое необходимо целой армии переписчиков, чтобы справиться лишь с четвертью одной из них.
– В любом случае это вам обойдется в кругленькую сумму! – воскликнул Бастер. – Я уверен, что это ужасно дорого. Следовательно, вы либо очень богаты, либо очень тщеславны.
– Я не богат и не тщеславен, мессир, – ответил Жозеф, не теряя хладнокровия, – но случилось так, что мне принадлежит доля в одной печатне, так что я могу напечатать эти максимы по сходной цене.
Жанна бдительно следила за спором между Жозефом и Бастером: враждебность теолога укрепляла ее в опасениях, что Сорбонна и духовенство в конце концов открыто выступят против печатни.
– У вас есть разрешение университета? – злобно вскричал Бастер.
– Я не знал, что нуждаюсь в разрешении, которого никто не требовал, – сказал Жозеф.
– Где же находится эта печатня?
– В Страсбурге, с согласия и благословения князя-архиепископа города, – терпеливо объяснил Жозеф, не сводя глаз с Бастера.
– Вы считаете справедливым, что у вас есть печатня, тогда как наш прославленный университет ее не имеет? – закричал Бастер.
– Ничто не мешает университету приобрести печатню, если он этого желает, – сказал Жозеф. – У него гораздо больше средств, чем у меня. Ему нужно только найти оборудование и мастеров, которые умеют ими пользоваться.
– Достаточно, мессир Бастер, – заявил король, явно раздраженный нападками теолога. – Ваши страхи представляются мне чрезмерными. Итак, мэтр де л'Эстуаль напечатает свои максимы.
Оба теолога прикусили язык. Тем временем астролог и поэт принялись обхаживать Жозефа: один желал издать свои гороскопы и предсказания, другой – стихи. Кристиан Базельский особенно упирал на то, что владыкам и принцам необходимо познакомиться с расчетами, которые могли бы предупредить их о грозящей им опасности.
Бастер следил за этими переговорами злобным взором. Не было сомнений, что он люто возненавидел Жозефа.
Последствия его вражды не заставили себя ждать. Через два дня двое приставов из городской управы явились в дом де л'Эстуалей, чтобы произвести следствие по жалобе, поданной на сьера Жозефа де л'Эстуаля, путешествующего с сочинениями подстрекательского характера, противными христианской вере и нравственности. Они обыскали весь дом и, обнаружив листочки, на которых Жозеф записывал чернилами свои максимы, конфисковали их с явным удовольствием, как это свойственно служителям неправедной власти.
Жозеф немедленно отправился к Рене Анжуйскому. Рассерженный король вызвал к себе прево с целью урезонить теологов и отобрать бумаги Жозефа. Выяснилось, что конфискованные тексты были переданы доносчику, который, считая себя исполнителем церковной и божественной миссии, отказался возвращать их и заявил, что не зависит от светской власти: действительно, как клирик он подчинялся только университету. В общем, дело грозило затянуться, на что, несомненно, и рассчитывал Бастер.
Жозеф расстроился, но Жанна еще больше – оттого что во время беременности расстраиваться нельзя. Она опасалась, что ребенок родится горбатым: считалось, что дети во чреве страдают от любого недомогания матери. В максимах не было никакого подстрекательства, они свидетельствовали о некотором свободомыслии, не более того. Но Жанна догадывалась, что Бастер намеревается подвергнуть дело о печатне суждению религиозных властей Анжера, а потом Парижа.
Она обдумывала план мести три дня. На третий она и Жозеф должны были ужинать у короля – таким способом Рене Анжуйский хотел продемонстрировать Жозефу свою поддержку. Она была уверена, что будет там и Бастер. Взяв склянку с молоком, пустую склянку и лопату, она пошла в тот уголок сада, где видела раньше змеиное гнездо. Она поставила молоко перед гнездом и, когда гадюка выползла, убила ее ударом лопаты. Ни жаркое с пряностями, ни дорогие вина ничуть не изменили природу нормандской крестьянки. В детстве Жанна часто наблюдала, как добывает яд жена кузнеца Гийометта, слывшая колдуньей: убедившись, что змея мертва, она взяла ее за голову и, нажав на челюсти, выдавила несколько капель в пустую склянку.
Потом она срезала розу, выбрав ту, у которой были самые острые шипы, пропитала стебель ядом и дала ему просохнуть.
Тщательно обернутый в бумагу цветок она принесла на ужин спрятав его под плащом.
Рене Анжуйский встретил их с особой теплотой. Он угостил их недавно доставленным ему аквитанским вином, тогда как Бастеру, который, разумеется, присутствовал, выпить не предложил.
Теолог метал на всех яростные взгляды.
Поэт и астролог, прознав о неприятностях Жозефа, уже не стремились завязать с ним дружеские отношения. Для образованных людей было опасно ссориться с университетом.
Настал час ужина. Жанна знала, где всегда сидит Бастер: вторым справа от короля. Слуги были заняты на кухне. Она незаметно вытряхнула розу из бумаги на сиденье теолога.
Чтобы сильнее уязвить Бастера, король оказал Жанне честь, отведя ей место слева от себя, тогда как справа, то есть между ним и теологом, должна была сидеть более пожилая дама. Рене Анжуйский сел, и все последовали его примеру.
Едва заняв свое место, Бастер слегка вскрикнул. Пожилая дама с удивлением повернулась к нему. Теолог поднес руку к сердцу, открыл рот и взмахнул руками, затем попытался встать, ухватил себя за ягодицы самым неподобающим образом и толкнул локтями соседей. В зале послышался ропот. Бастер пошатнулся и сполз на пол. Слуги оттащили злополучного теолога от стола, положили его на спину и стали ощупывать ему шею. Он был жив, но дышал с трудом. Никто не обратил внимания на розу, которая, уцепившись на мгновение за рясу жертвы, упала и была тут же растоптана сотрапезниками, которые ринулись на помощь умирающему.
Вокруг него образовалась толпа, и Рене Анжуйский приказал позвать цирюльника. Когда тот явился, лицо Бастера уже приобрело пурпурный цвет.
– Сердце не выдержало, – сказал цирюльник.
– А у него было сердце? – пробормотал король.
Не прошло и часа, как Бастер скончался.
Жозеф вопросительно взглянул на Жанну. Она отвела глаза. Это и был ответ.
Защита книгопечатания привела к смерти трех человек. И это еще было немного в сравнении с последующими временами, когда из-за него погибла масса людей, включая несчастного Этьена Доле, сожженного заживо в 1546 году по распоряжению Сорбонны за то, что он был независим в вопросах веры и издал один из диалогов Платона.
Естественно, к ужину приступили очень поздно, лишь после того, как стражники доставили останки Жюста де Бастера к нему домой. Второй теолог тоже сопровождал тело. На сотрапезников короля он смотрел страшным и одновременно испуганным взором.
– Похоже, божественное провидение ревностно оберегает вас, – сказал Рене Анжуйский, пристально глядя на Жанну.
– Слишком много чести, сир, ибо в этом случае мои враги были бы и врагами Господа нашего, – с улыбкой ответила она. – Я же лишь служанка Его.
– О, если бы вы были и моей! – прошептал он с легкой усмешкой. – Я чувствовал бы себя в большей безопасности.

Жанна не испытала никаких угрызений. И сама была этим потрясена.
– Это ты убила его? – спросил Жозеф, когда они вернулись к себе. – Но каким образом?
Когда она объяснила, он сначала застыл в изумлении, а затем расхохотался.
– Я кое-что поняла, – сказала она. – Есть два сорта разбойников, но и те другие и другие – разбойники несомненные. Первые орудуют на улицах и больших дорогах: используя обычное оружие, они вас грабят. Вторые пользуются оружием власти, чтобы разорить или погубить. И в конечном счете первые вызывают у меня больше уважения, поскольку сами рискуют и проявляют смелость. Вторые же – злобные трусы и лицемеры, которые прячутся за щитом власти, чтобы нанести смертельный удар. Это все те, кто ссылается на общественное благо, волю Господа и короля. Как Дени, который замыслил избавиться от Франсуа, ограбить меня и услужить дофину. Как Докье, который потащил меня в суд, обвинив в колдовстве, чтобы завладеть нашими землями. Отныне я знаю: любой человек, прикрывающийся именем Господа и короля, дабы напасть на более слабых, есть существо презренное, и мне не хватит яда всех гадюк Франции, чтобы истребить подобных людей!
Жозеф был ошеломлен такой свирепостью.
– Во имя Неба, Жанна, – пробормотал он, – тебе придется поубивать полстраны…
– Пусть убираются с моей дороги, и с твоей тоже, – сказала она. – Цель Бастера была очевидна: обвинить тебя в чем угодно, лишь бы наложить лапу на печатню и укрепить свое положение.
– Да, сомнений нет, – подтвердил он.
– Это погубило бы Франсуа, Шёффера, тебя, меня… Всех нас! И ради чего? Чтобы отдать развратным кардиналам власть над печатным словом? Но мы знаем, что они не уступают своей пастве в алчности, порочности, продажности, обжорстве и лживости, а о Боге вспоминают в последнюю очередь!
– Жанна, подумать только, ведь именно ты обратила нас в христианство, сначала Жака, потом меня и Анжелу! – сказал он, качая головой.
– Я не обратила вас, а защитила, – возразила она. – Ну, впрочем, и то и другое.
Жозеф без труда добился, чтобы Рене Анжуйский приказал забрать рукопись у Бастера. Он добавил в нее еще одну максиму:

Человек, считающий себя праведным, более склонен творить зло, чем лиходей, ибо тот сознает себя лиходеем и это сдерживает его, тогда как праведный полагает себя вдохновленным добродетелью и с пылом совершает деяния свои.

Книжечка оказалась тонкой: тридцать страниц. Жозеф специально съездил в Страсбург, чтобы Франсуа напечатал ее. Тот настолько воодушевился, что быстро набрал и отпечатал пятьдесят экземпляров, из которых десять отдал Жозефу. Они договорились, что остальной тираж будет распродан в Страсбурге.
Так появилось на свет издательство «Мастерская Труа-Кле».
Жозеф подарил первый экземпляр князю-архиепископу, а второй и третий, по возвращении в Анжер, Жанне и Рене Анжуйскому – с соответствующим посвящением.
– Вы заставили меня сожалеть, что мне не двадцать лет, – сказал ему король на следующий день. – Читая вас, я почувствовал, что рождается некий новый дух, и мне хотелось бы дожить до полного его расцвета. Не могу дать ему определение, но ощущаю некую дистанцию, некое лукавство по отношению ко всем вещам, как если бы вы обладали памятью ваших предков и научились бросать вызов любым авторитетам. Думаю, появление этого нового духа отчасти объясняется тем, что вы всю жизнь провели в городах, тогда как в годы моей юности мы жили от городов в стороне, в замках, где общались только с грубыми военачальниками, льстивыми придворными и забитыми крестьянами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37