Экономия оказалась значительной: Жанна выигрывала на этом двадцать экю в год. Сибуле превратился в успешного управителя, помогая Итье правильно распоряжаться землями и торговать. Хотя в августе и сентябре лавки не работали, потери выглядели незначительными.
– Вернетесь ли вы в Ла-Дульсад? – спросил он, отдавая ей деньги, полученные от Итье, и выручку лавки.
– Не знаю, – ответила она. – А почему вы спрашиваете?
– Итье сказал мне, что один из нотариусов Буржа хотел бы купить усадьбу в приданое своей дочери. И, между нами говоря, сам Итье был бы не прочь поселиться там с семьей. Нужно ли вам столько домов? Их содержание стоит немало, а дохода они не приносят. Вы уже и в Париж заглядываете только изредка.
При мысли о продаже Ла-Дульсада у нее защемило сердце. Но именно там волки загрызли Дени. И несмотря на другие, более счастливые воспоминания, это место всегда будет отмечено печатью смерти.
– Я отдам предпочтение Итье. Пусть предложит цену.
Затем она отправилась к Гийоме, который встретил ее как сестру. Она впервые поцеловала его.
– Хозяйка, вы хорошо сделали, что уехали. Это было невыносимо. Я трясся за жену, ведь она беременна.
За два месяца эпидемия унесла жизнь трех тысяч восьмисот человек. С точки зрения арифметики это было не слишком много для города с населением в почти сто тысяч душ, однако уцелевшие до сих пор содрогались от ужаса. Все говорили одно и то же: мы вернулись из страны мертвых. Не было перекрестка, где не горела бы свеча святому Рохусу.
Жанна навестила потом и Сидони, и птичницу: обе закричали от радости, обняли ее и угостили.
Есть ли у нее какие-нибудь вести о муже? Она покачала головой. Она старалась не думать об этом. У Жака не было даже могилы, куда можно было бы прийти помолиться. Вот почему, придя на кладбище Сен-Северен к могиле Бартелеми де Бовуа, она прочла не одну, а две молитвы.
Она обнаружила, что кладбище теперь буквально загромождено памятниками: появилось множество новых стел и свежесрубленных крестов.
Феррандо приехал с кучей подарков и вручил их Жанне с Жозефом: сапоги для верховой езды из рыжей кожи, узорчатые бархатные ткани, флаконы с душистой водой и разные ценные безделушки. Анжела отдыхала в родовой усадьбе на одном из Борромейских островов с четырехмесячной дочкой Севериной, которая чувствовала себя превосходно.
Анжела обучила Феррандо французскому, изъяснялся он свободно и даже не без изящества, но произносил слова так, словно пел их: «Парриижские таамооженники – отъяавленные негоодяи».
Он привез идею, что и было целью его путешествия.
– Печатня, – сказал он просто, и глаза у него заблестели.
Уже пятнадцать лет назад один немец или голландец, никто не знал точно, придумал новый способ книгопечатания: не вырезая буквы в зеркальном отображении на деревянной доске, но укладывая заранее отлитые из свинца литеры в специальную форму. Жозеф слышал об этом еще в коллеже, Жанна – никогда. Оба ни разу не видели книг, отпечатанных таким образом. Это было похоже на выдумку. Оба знали лишь маленькие книжки, отпечатанные на старый манер, наподобие «Лэ», подаренного Жанне Жаком. Жозефу рассказывали о Библии на латыни объемом в тысячу двести страниц, отпечатанную будто бы в Страсбурге или в Бамберге, точно никто не знал; она стоила сто экю! Немыслимые деньги, только принц или кардинал мог позволить себе подобную прихоть.
Жозеф разлил по бокалам желтое луарское вино, и они уселись перед огнем.
– Печатня, – вновь заговорил Феррандо, – это будущее. Отныне можно выпускать сотни одинаковых книг, очень дешевых. Надо только иметь оборудование. Но оно очень редкое и работать на нем нелегко. Существует всего два или три комплекта.
Он описал основные принадлежности печатни: ящик с буквами, или наборная касса, раздвижные формы, куда укладывают рядами литеры, прессы, которые прижимают бумагу к буквам, предварительно намазанным чернилами. Все дело в чернилах.
– Они должны быть достаточно жидкими, чтобы покрыть всю поверхность каждой литеры, не должны сохнуть слишком быстро или слишком медленно, не должны выгорать на солнце. Главное – тайна чернил! – воскликнул Феррандо. – Но ее хорошо оберегают.
– Как это затрагивает нас? – спросил Жозеф.
– В октябре я должен был встретиться в Париже с человеком, который напечатал Библию на латыни, Иоганном Фустом, чтобы выкупить у него материалы и секреты ремесла. Он приехал до меня, в августе. Потом его дочь Дина написала мне, что он умер от чумы Иоганн Фуст, напечатавший одно из знаменитых изданий Библии, действительно умер от чумы в Париже в 1466 году. Причины его пребывания в Париже неизвестны. (Прим. автора.)

.
– Где же находятся материалы? – спросил Жозеф.
– Именно это я и хотел бы узнать, – сказал Феррандо.
– Ты не заходил туда, где жил Фуст?
– Я не знаю его парижского адреса.
– Судя по твоему описанию, оборудование это довольно тяжелое и громоздкое, – сказала Жанна. – Если Фуст привез его с собой, оно с большой долей вероятности находится там, где он остановился. Сколько это стоит?
– Мы договорились, что я сделаю первый взнос в тысячу ливров, – ответил Феррандо.
– Тысяча ливров! – вскричал Жозеф, подпрыгнув в кресле. – Но это же громадная сумма! Почти семьсот двадцать пять экю!
За такие деньги в Париже можно было снять десять домов на двадцать лет или купить три.
– Это примерно половина суммы, которую Фуст предложил одному ремесленнику по имени Генсфлейш Иоганн Генсфлейш – настоящее имя Гутенберга, который, вопреки легенде, не был единственным изобретателем печатного станка с наборной формой. (Прим. автора.)

, чтобы тот изготовил оборудование: тысяча девятьсот гульденов, то есть тысяча триста восемьдесят два экю.
– Но почему же так дорого? – удивилась Жанна.
– Я уже сказал: это редкость.
– В таком случае почему Фуст решил продать его?
– Потому что ни у него, ни у Генсфлейша нет достаточных средств и связей, чтобы получать заказы. Они не смогли наладить дело.
– А как бы ты распорядился этим оборудованием? – спросил Жозеф.
Очаровательная улыбка, так украшавшая Феррандо, осветила его лицо.
– Для начала я бы привлек моего дядю кардинала Бонвизи. Мы могли бы получить с его помощью привилегию на печатание индульгенций, за счет которых его святейшество папа Павел II наполняет свою казну. При цене в пол-ливра за индульгенцию две тысячи таких листочков позволят нам вернуть большую часть затраченных средств.
– А индульгенции часто продаются? – спросил Жозеф.
– На Пасху и на Рождество, – сказал Феррандо, протягивая ему стакан, чтобы он налил еще вина.
Жанна с трудом сдержала улыбку: это напомнило ей дело с пирожками, но размах был совсем иным.
– Однако, – продолжал Феррандо, – есть много других текстов, и можно печатать не только индульгенции, но, например, Ветхий и Новый Завет, которые с папского благословения почел бы долгом купить любой зажиточный христианин ради спасения своей души. Если издать в достаточном количестве Библию, которая стоит сегодня сто экю или больше, можно будет с выгодой продавать ее за двадцать, ведь затраты на печать составят всего несколько ливров.
Жанна убедилась, что за ангельскими манерами Феррандо Сассоферрато скрывается смелый коммерческий ум.
– Тут есть один плюс, о котором вы, возможно, уже догадались, – сказал Феррандо, – но всегда лучше все проговаривать до конца: печатня, способная выпускать тексты в сотнях экземпляров, дает большую власть, чем деньги. Власть почти королевскую.
Жанна и Жозеф слушали, пораженные.
Да, это и в самом деле власть. Бесконечно более заманчивая, чем деньги.
Перед Жанной вдруг открылось самое обольстительное из искушений. Быть сильнее любых властителей! Благодаря чернилам и свинцу!
– Вы же понимаете, не деньги меня привлекают, – сказал Феррандо, – не одна лишь возможность заработать – будь то тысяча или десять тысяч экю. Мы все равно не сможем есть в два раза больше, и жизнь нашу это не продлит. Нет, главное – власть! Она всему придает особый вкус.
Итальянское красноречие заполняло комнату. Как и умы Жанны и Жозефа. Они целиком одобрили план, о котором почти ничего не знали.
Ужин был накрыт, и кормилица спустилась вниз с Деодатом. Феррандо раскрыл ему объятия и осыпал цветистыми похвалами на итальянском.
За перловым супом последовало жаркое из говядины с чесноком и гвоздикой.
– Одного не понимаю, – заметила Жанна. – Почему Фуст приехал на встречу загодя, раньше тебя?
– Ах! – вскричал Феррандо. – Узнаю женскую мудрость! Ибо в этом вся проблема. Думаю, он хотел выручить побольше, столкнув меня с еще одним покупателем.
– Ты догадываешься, кто это?
– Да. Сорбонна. Жозеф отложил ложку.
– Он был жестоко наказан за свое двуличие, – сказал Феррандо.
– Неужели ты хочешь вступить в соперничество с Сорбонной? Религиозная власть, опирающаяся на королевскую мощь, представляет серьезную опасность, – сказал Жозеф.
– Я, скорее, хотел бы услужить Сорбонне, – возразил Феррандо с улыбкой. – Я не верю, чтобы в Париже нашелся хоть один ремесленник, способный использовать оборудование Фуста. Таких мастеров всего трое или четверо, включая Генсфлейша. Я знаю имена Петера Шёффера, Альбрехта Пфистера, Мартина Брехтера, который работал с Генсфлейшем, и Конрада Хумери.
– Но ведь этому можно научиться, – сказал Жозеф.
– Вполне вероятно. Однако на это уйдет несколько лет. И при условии, что будет раскрыта тайна чернил.
– Из какого города тебе написала дочь Фуста? – спросила Жанна.
– Из Парижа.
– Значит, она была в Париже. Возможно, она все еще здесь?
– Не знаю.
– Когда и где видел ты Фуста в последний раз?
– В Майнце, в июле. Он создавал новую гарнитуру шрифтов и, по его словам, был настолько поглощен этим делом, что освободиться мог только в конце сентября. Именно поэтому мы назначили встречу на октябрь. Тем временем я получил ваше письмо из Анжера с известием, что в Париже свирепствует чума. Я надеялся, что к концу октября эпидемия кончится, и считал, что Фуста, конечно, тоже предупредили. Я уже хотел написать ему и отложить нашу встречу до конца эпидемии, но в начале сентября получил письмо от его дочери, где она сообщала, что он умер.
– Все это очень странно, – заявил Жозеф.
– А почему вы избрали местом встречи Париж? Ты мог бы повидаться с Фустом в Майнце, разве нет? – спросила Жанна.
– Именно он предложил встретиться в Париже. Он говорил, что здесь есть двое или трое граверов, чьим талантом он восторгается.
На какое-то время все трое задумались. Слуга подал засахаренные вишни в сиропе и легкое светлое вино.
– Все это очень хорошо, – сказала Жанна. – Но пока у нас нет ничего. Мы не знаем, где находятся приспособления Фуста, и не умеем ими пользоваться.
– Надо найти их, – сказал Феррандо. – А когда найдем, я берусь отыскать мастера, который сумеет с ними работать.
– Помимо индульгенций и Библии можно напечатать и много другого, – мечтательно сказал Жозеф, перед тем как отправиться спать.

Жанна знала по опыту, что проблема решается лучше не тогда, когда наваливаешься на нее, – напротив, стоит дать ей время отлежаться в одном из уголков разума. Она представила себе оборудование Фуста: один или даже два пресса, рамки для свинцовых букв, несомненно, очень тяжелые, наборная касса, множество инструментов, флаконы с чернилами… Такое не заметить нельзя. Тем более что эти материалы нельзя держать открытыми. Буквы могут рассыпаться при перевозке, флаконы с бесценными чернилами – разбиться. Фуст наверняка поместил свое добро в ящики. Она отправилась к Сибуле.
– Если бы я захотела выяснить, – спросила она, – какого числа повозка, нагруженная тяжелыми ящиками, прибыла из германии и по какому адресу остановилась, что мне следовало бы сделать? Он усмехнулся:
– Вам стоило бы запастись золотыми монетами, хозяйка, и отправиться к стражам ворот Сент-Антуан, Тампль и, возможно, Сен-Мартен. Там вы узнали бы дату прибытия, но не адрес. Хотите, я возьмусь за дело?
– Да. Скажете мне, сколько пришлось заплатить. А как быть с адресом?
– Если это повозка из Германии, она скорее всего принадлежит немцу, однако мы не знаем ни имени возчика, ни его корпорации. Он ехал из какого города в Германии?
– Думаю, из Майнца,
– Это далеко?
– Порядочно. По меньшей мере, дня два пути.
– Тогда она, наверно, задержалась в Париже хотя бы на день, и если повезет, то на постоялом дворе «Золотое колесо», недалеко отсюда. Может, кое-что мы там разузнаем. У возчика был седок?
– Да, немец по имени Иоганн Фуст.
– Иоганн Фуст, – повторил он, чтобы лучше запомнить. – \ он потом уехал обратно?
– Он умер от чумы либо в середине, либо в конце августа.
– А вот это уже интересно! – воскликнул Сибуле. – В таком случае хозяин постоялого двора обязан был сообщить о случившемся приставам. Впрочем, судьбу груза это никак не проясняет.
– Фуст приехал вместе с дочерью Диной, – добавила Жанна.
– Она тоже умерла?
– Понятия не имею. Если и умерла, то после него.
– Что это был за груз?
– Тяжелые, даже очень тяжелые вещи. Могла она увезти их?
– Сомневаюсь, что, когда свирепствовала чума, она сумела найти людей для перевозки груза. Вы же помните, не оставалось ни одной повозки – все, кто мог, покинули Париж. Дайте мне время, и я все выясню, хозяйка.
Она вернулась на улицу Бьевр озадаченная. Чем больше она размышляла, тем запутаннее казалась ей эта история. Она доверяла суждениям Феррандо и не сомневалась, что печатня окажется делом очень прибыльным, но слишком много вопросов оставалось без ответа. С кем хотел Фуст повидаться в Париже? И почему именно в Париже, где он никого не знал?
Через три дня к ней зашел Сибуле. Он раздобыл нужные сведения. Пятого августа две повозки, прибывшие из Германии, проследовали через ворота Сент-Антуан с грузом, оцененным в пятьдесят экю и предназначенным для Сорбонны. Владелец, Иоганн Фуст, которого сопровождала дочь, Тина Шёффер, заплатил таможенную пошлину в два ливра, хотя товары для университета были освобождены от подобного рода сборов.
– А мне это обошлось в один ливр, – сказал Сибуле.
Жанна хотела развязать кошель, но он остановил ее:
– Это еще не все. Ваш Фуст, как я и предполагал, остановился на постоялом дворе «Золотое колесо». Вместе с дочерью. И возчиком. Именно там он и умер. Когда его состояние стало безнадежным, дочь расплатилась и уехала вместе с возчиком с такой поспешностью, словно за ними гнался дьявол. Они пробыли в городе неделю. Уехала она двенадцатого августа.
Феррандо и Жозеф слушали открыв рот и ждали продолжения – если, конечно, таковое существовало.
– Не только вы ищете эти ящики, – сказал Сибуле. – Едва кончилась эпидемия, как на постоялый двор «Золотое колесо» явились двое господ, одетых в черное, несомненно клириков, и потребовали, чтобы хозяин отдал им груз, привезенный Иоганном Фустом. Тот ответил, что груза у него нет. Они угрожали позвать стражников и бросить хозяина в тюрьму по обвинению в воровстве. К счастью для него, трое свидетелей, работавших на постоялом дворе, подтвердили, что дочь Фуста забрала ящики и уехала, когда поняла, что ее отец обречен. Хозяин пригрозил, что сам позовет стражников и предъявит людям в черном обвинение в клевете. Это были клирики из Сорбонны. Они завопили, что прево во всем их поддерживает и что им необходимо осмотреть подвал. Никаких ящиков там не оказалось. Они ушли взбешенные. Хозяин был взбешен не меньше.
Сибуле обвел слушателей лукавым взглядом.
– Это мой знакомый. Он у меня часто заказывает пироги и пышки. Он знает, что я с университетом ничего общего не имею. Где находятся пресловутые ящики, ему неизвестно. Но он дал мне маленький кошель, который нашел в комнате Фуста после того, как могильщики забрали тело. Не знаю, были ли там деньги. Добро покойников быстро пропадает. Однако в нем оказалось несколько каких-то бумаг, и хозяин припрятал его. Господам из университета он ни слова не сказал, потому что разозлился на них. Кошель обошелся мне еще в два ливра.
Он вынул его из кармана и протянул Жанне. Плоский мешочек из старой потертой кожи.
Она развязала тесемки, достала несколько разрозненных листков, испещренных записями на языке, в котором угадала немецкий, и отдала их Феррандо. Тот вручил Сибуле семь ливров, пылко поблагодарив его за труды и за добытые сведения.
Сибуле сполна отработал свой день. Тепло распрощавшись с Жанной и мужчинами, он ушел.
Феррандо стал изучать листочки. Их оказалось семь: с обеих сторон они были исписаны торопливым почерком, фразы часто обрывались, вместо слов появлялись сокращения – понять ничего было невозможно. Когда Жанна и Жозеф ушли спать, Феррандо все еще сидел над этими листками. И похоже, собирался провести так всю ночь.

Когда на следующее утро они спустились к завтраку, Феррандо уже был на ногах и, несомненно, поджидал их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37