И так ли уж случайно мы теперь все больше и больше забываем прекрасное слово «учитель» (применительно к школе)?
«В скором времени во Фленове вместо покривившихся и ветхих построек выросло хорошее здание с просторными классами, богатой учительской и ученической библиотеками и разными учебными пособиями. Рядом со школой я построила общежитие на двадцать человек, с комнатой для дядьки, удобной столовой и светлой кухней, чтобы ученики могли, по очереди дежуря в ней, сами следить за доброкачественностью провизии. На одной линии с общежитием расположилось длинное здание, состоящее из четырех квартир, для управляющего школой, преподавателей и сторожа, прилегающее одной стороной к старому липовому саду, по склону которого была расположена пасека, наблюдательный павильон со стеклянным учебным ульем, весами, для наблюденья ежедневного взятка, и картограммами. Сад, огород и фруктовый питомник…»
«Наконец, школа была готова, и я назначила день для приема учеников. Уже спозаранку во Фленово собралась целая толпа баб и мужиков, тащу за собой вереницы ребятишек, всех возрастов, мальчиков и девочек. Вдоль заборов расположились телеги с семьями в ожидании молебствия… да, времена уже были не те – не только не приходилось уговаривать родителей отдавать детей в школу, но, напротив, не хватало вакансий, чтобы принять всех желающих».
«Через год существования моей двухклассной школы, видя успехи учеников и прилежание, с которым они взялись за сельское хозяйство, я надумала реформировать мою маленькую школу в т.н. низшую сельскохозяйственную первого разряда. Расширенная программа этого типа школы дала бы , возможность выпускать молодых людей, способных вести как свое хозяйство, так и отправлять различные обязанности по сельскому хозяйству в частных имениях… Мою школу переименовали с субсидией в две с половиной тысячи рублей в год от министерства. Со своей стороны я прикладывала около семи тысяч, а были годы, когда расходы по школе достигали пятнадцати тысяч».
«Так же реформирована была и моя маленькая школа для девочек… Приобщив девочек к сельскохозяйственному образованию, я построила для них отдельное большое помещение. На занятия и в столовую они ходили вместе с мальчиками, а ночевали в общежитии под надзором смотрительницы… девочки все оказались очень способными и дельными. Начинали они учиться сельскому хозяйству очень робко, с сомнением. Когда им сказали, что они будут учить химию, то они расплакались, это слово показалось им страшным, а по окончании все вышли прекрасными работницами…»
В этой-то сельскохозяйственной школе было уже на втором году ее существования введено обучение игре на балалайке. Все основательно и по-тенишевски на широкую ногу. Обучать мальчиков игре на балалайке, а в дальнейшем руководить оркестром балалаечников (из тридцати человек) приглашен профессионал В. А. Лидин, балалайки делали в собственных мастерских, но мастер был выписан из Петербурга. Балалайки эти были не просто балалайки, но талашкинские, расписанные художниками. Между прочим, именно из-за балалаек произошла ссора у Марии Клавдиевны с Репиным. Илья Ефимович часто бывал в Талашкине. Сохранились фотографии: княгиня и Репин на пленэре, он рисует (ну или пишет), и она рисует. Репин написал семь портретов Марии Клавдиевны и таким образом заработал не меньше 35 000 рублей княгининых денег. Имело смысл приехать время от времени на недельку в Талашкино. Княгиня попросила Репина расписать несколько балалаек для своего оркестра, и Репин будто бы пообещал. Но потом стал тянуть. Княгиня сердилась. И вот однажды художник будто бы произнес фрпзу: «Если эта восторженная дура думает, что я буду расписывать ее балалайки, то она заблуждается».
Балалайки расписывали Малютин, Головин, Врубель, Сомов и сама Тенишева. Оркестр выступал в Смоленске (благотворительно), а в 1900 году на международной выставке в Париже произвел настоящий фурор. Французы хотели купить уникальные балалайки, но княгиня и слышать не захотела. Жаль, что до наших дней их дошло всего девять штук (из них врубелевская только одна: четыре балалайки хранятся в фондах Исторического музея в Москве, четыре с «Теремке» во Фленове и одна (врубелевская) в фондах смоленского музея).
Талашкинский театр тоже целиком связан со школой.
«Я буквально набросилась на театральные увеселения… и старалась приезжать на это время из Петербурга и даже из-за границы, чтобы занять мой маленький люд… Я нахожу, что в воспитательном смысле это большое подспорье, в особенности деревенский театр, и он послужил мне с пользой в моей школе для сближения с учениками. Мы временно составляли как бы одну семью, сливаясь в одно целое, стараясь сыграть пьесу как можно лучше…
Актерами у нас были ученики, ученицы, учителя и мои домашние. Мы исполняли разных авторов: Гоголя, Островского, Чехова… Между учениками обнаружились очень способные исполнители. Режиссером была я сама. Мы вместе читали роли, я объясняла характер изображаемого лица, требования сценических условностей… все это будило мышление учеников, развивало их…»
Ну, конечно, здание было для театра построено специально и все изукрашено внутри резьбой по дереву и расписано, а занавес был изготовлен по эскизу Сергея Малютина на тему «Баян, играющий на гуслях».
Знаменитые талашкинские мастерские тоже пошли от школы. Руководить мастерскими княгиня пригласила (по совету Врубеля) Сергея Васильевича Малютина. Молодой, но уже обремененный многочисленной семьей (четверо детей), художник буквально бедствовал, когда на него свалилось приглашение Тенишевой. Всей семьей переехали в Талашкино. Можно было теперь отдохнуть от изнурительной борьбы за существование. Благожелательная атмосфера, любимое дело (уже и до Талашкина в Малютине билась жилка «художника-прикладника), материальная обеспеченность – все это дало возможность, с одной стороны, раскрыться удивительному таланту художника и мастера, а с другой стороны – рас-цзесть талашкинским мастерским.
Автор монографии о С. В. Малютине Алина Васильевна Абрамова справедливо пишет: «Три талашкинских года Малютина равны по своему значению целой творческой жизни иного художника. Не создай Малютин после Талашкина ничего больше, и то его имя вошло бы в историю русского искусства».
Почему же – три года? Говорят о ссоре Малютина с Тенишевой, о том, что слишком легко его сманили в Москву преподавать рисование в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, причем симпатии в этих разговорах, конечно, на стороне художника. Княгиня-де навязывала ему свой вкус, проявляла своенравие (если не деспотизм), вмешивалась в творческие дела художника, руководство мастерскими мешало заниматься ему собственной живописью.
Но здесь, мне кажется, надо раз и навсегда решительно заступиться за хозяйку Талашкина.
Приглашение Малютина с семьей в Талашкино дало ему спасительную передышку, как мы уже говорили, от борьбы за существование. Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба художника и как потекла бы его жизнь без этой желанной и спасительной передышки.
«Врубель во время своего пребывания в Талашкине указал мне на художника Малютина, как на человека, вполне подходящего для моего дела и по характеру своего творчества могущего выполнить все мои художественные затеи. Киту пришлось по делам быть в Москве, и я поручила ей отыскать Малютина, переговорить с ним и пригласить к себе в Талашкино на постоянную службу. Она застала его в ужасающей нищете, у него была жена и несколько человек детей. Он охотно отозвался на мое предложение и приехал к нам со всей семьей. Он оказался очень полезным и, по-видимому, сам увлекся моими задачами и целями».
Дягилев, увидевший, как живет Малютин в Талашкине, воскликнул: «В какие благоприятные условия попал Малютин, оставив свое Замоскворечье, не приносившее ему удачи и лишь растравлявшее усталые нервы».
В Талашкине по собственному проекту (на средства княгини, конечно) Малютин построил себе великолепный дом, к сожалению не сохранившийся до наших дней. Об отношении к Малютину, между прочим, говорит и тот факт, что старшую дочку художника, девочку Олю, княгиня взяла к себе в дом, чтобы руководить ее воспитанием. Она поселила ее на половине Екатерины Константиновны, для детских игр и забав приставила к ней двух таких же маленьких девочек (дочек садовника и прачки), а потом и учителя.
«С тех далеких пор Ольга Сергеевна запомнила ярче всего пруды с черными лебедями, чудесную белую с золотом мебель, обшитую шелком, белый рояль, бронзовые канделябры, огромную хрустальную люстру…
Зимой все разъезжались из Талашкина, и девочка оставалась вдвоем с княгиней Святополк-Четвертинской, кончалась пора игр и удовольствий, учитель приходил регулярно заниматься по всем предметам.
Самыми радостными днями были те, когда Четвертинская брала девочку с собой во Фленово, обе они надевали лыжи и шли лесом и полем по нетронутому снегу. Деревья в белом одеянии напоминали те, которые рисовал отец, рассказывая сказки. Хотелось к своим, в нарядный и сказочный дом на большаке, который к тему времени был построен по рисункам и чертежам Сергея Васильевича».
Надо помнить, оценивая разрыв Малютина с Талашкином, что характер у художника был отнюдь не ангельским. Вспомним, в частности, два других, предыдущих эпизода в его биографии.
По окончании училища живописи Малютин начал работать над большой картиной, написание которой дало бы ему звание классного художника. В отведенной ему училищем мастерской он долго и усидчиво работал над этюдами и эскизами к этой картине. Но вот его учитель В. Е. Маковский сделал ему какое-то пустяковое замечание (по поводу шума в мастерской), Малютин вспылил, бросил картину. Не получил звания классного художника и на всю жизнь рассорился с Маковским.
Позже Малютин получил заказ от Исторического музея на большое панно. «Художник находился тогда в расцвете творческих сил. Задумана была, судя по сохранившимся двум маленьким эскизам, грандиозная картина». Но – ссора с дирекцией музея, и годовой труд зачеркнут, картина написана не была. Из-за чего ссора, интересно узнать? Художник испачкал красками пол в зале музея, и ему сделали замечание. Причем в ссоре, как видно, художник вызвал резкое раздражение у дирекции. Об этом говорят два маленьких документа.
«Управление Исторического музея не нашло возможным поручить Вам написать картину „Куликовская битва“ и просит вернуть взятые взаимообразно 300 р.».
Вернуть долг он не мог очень долго. (Заметим, что в Талашкине ему было положено жалование как раз 300 рублей в месяц.) И следующее: «Ввиду распоряжения августейшего председателя музея открыть для публики Владимирскую и Суздальскую залы, управление музея имеет честь покорнейше просить Вас немедленно озаботиться уборкою из Суздальской залы Ваших эскизов и принадлежностей рисования».
За почтительной формой скрывается тут кипящий от раздражения тон. По сравнению с этими записками «прощальная» расписка княгини Тенншевой о том, что она не имеет к художнику никаких «денежных, вещевых, личных и всякого другого рода претензий», по сдержанности тона и по корректности – идиллический документ.
Как бы там ни было, но навсегда уж теперь имя Сергея Малютина неотделимо от Талашкина, как и понятие «Талашкино», как явление русской культуры, неотрывно от имени этого художника.
«Тенишева не просто „скопировала“ Абрамцево: там – мастерские и тут мастерские, там – театр и здесь театр, в Абрамцеве– церковь Васнецова, в Талашкине – не хуже. Нет, корни единых увлечений лежали глубже. Интерес к русской старине являлся тогда естественным процессом развития искусства. Александр Бенуа не зря был постоянным консультантом Тенишевой. К практической деятельности по созданию высокохудожественных предметов быта и меценаты и художники приходили в результате восхищенного увлечения стариной, составления личных коллекций изделий народного творчества…
Тенишева приняла из рук абрамцевских энтузиастов падающее знамя красивой и романтической сказки. Она не смогла бы это знамя удержать, если бы счастливый случай не связал ее с такой яркой и самобытной творческой личностью, как Сергей Васильевич Малютин» (А. Абрамова).
После ухода Малютина княгиня пригласила для руководства мастерскими двух молодых художников – Алексея Прокофьевича Зиновьева и Владимира Владимировича Бекетова, выпускников Строгановского училища, то есть уже чистых прикладников.
Заводя у себя мастерские, Тенишева преследовала три цели. Во-первых, обучать мастерству крестьянских детей, во-вторых, выработать особенный русский стиль.
В-третьих, распространять изделия и тем самым получать доход, вернее, восстанавливать хотя бы часть собственных расходов. В Москве в Столетниковом переулке у княгини Тенишевой был свой магазин «Родник», где и продавались мебель, утварь, керамика, вышивки, декоративные безделушки, украшения – все, что производили мастерские в Талашкине. Филиалы этого магазина успешно торговали в Париже и Лондоне.
Извлечения. Сергей Маковский. «Изделия мастерских кн. М. К. Тенишевой. Статья, вошедшая в книгу „Талашкино“, издание „Содружество“. Петербург, 1905 год.
Между прочим, книга, драгоценность которой сейчас невозможно переоценить, ибо в ней воспроизведены на более чем ста пятидесяти фотографиях множество разнообразнейших изделий талашкинских мастерских, ныне безвозвратно утраченных, а также несколько интерьеров талашкинского дома, зрительный зал театра, внешний вид театра, теремок, резные ворота, внутренний вид мастерских и т.д. …Но займемся небольшими извлечениями из статьи Сергея Маковского.
«Выработался взгляд, что можно строить жилища и обставлять их предметами, не заботясь вовсе о красоте».
«Начали строить дома, лишенные всякой гармонии линий, дома – клетки, дома – сараи, дома – казармы, дома – тюрьмы – серое, каменное уныние века».
«Выродилась внешность книги, еще в тридцатых годах столь приятная и на ощупь и для глаза, с каждым десятилетием ухудшались печать, бумага, переплет, типографские знаки».
«В конце прошлого столетия среди европейских народов созрело снова желание стиля».
«Древние крестьянские изделия дешевы, но сколь красивы!»
«…Никому не приходило в голову, что за те же деньги можно создавать предметы с заботой о красоте и стремиться к благородству стиля, не изменяя принципам технической простоты».
«Наиболее развитые люди почувствовали некрасоту окружающих их предметов».
«Древняя мудрость народа не обманула ожиданий. Забытое волшебство сказок опять превратилось в реальность. В новых формах таинственно осуществилась красота миров, снившихся когда-то русским людям. От старинных городов и церквей, от старинных деревянных изделий и узорных вышивок, от всего своеобразно-красивого, что прожило века в тихих просторах великорусских равнин, как будто отделилось что-то родное, нужное современному творчеству».
«На предметах домашнего обихода появилась затейливая резьба и напомнила об узорах на уютной прадедовской утвари. Фантастические цветы, небывалые папоротники и подсолнечники, как красочные символы народных суеверий, расцвели на глиняных сосудах, на ларцах, полочках и разноцветных тканях. Прихотливые завитки, украшавшие когда-то заглавные листы требников и края крестьянских лубков, запестрели снова на страницах иллюстрированных изданий.
Так воскрес наш национальный орнамент».
«Производство села Абрамцева постепенно уступило первенство производству села Талашкина, где свила себе гнездо другая известная меценатка и даровитая художница княгиня Мария Клавдиевна Тенишева».
«В них чувствуется особая „берендеевская“ красота, что-то донельзя восточнославянское, замысловатое, варварское и уютное».
«Из глубины народного духа протянулись к нам золотые нити художественной грезы. Колдовство искусства обратило сказку в желанную быль. Где-то в нас, очень глубоко, вспыхнуло как зарница сознание невозможного. И мы почуяли самое близкое, самое вечное».
«В России современные вопросы стиля назрели как раз в эпоху, когда мы стали вновь открывать древние сокровища народные и увидели их красоту в истинном свете. И мы полюбили их, забыв о том, что воскрешение национальных мотивов не является целью само по себе, но что эти мотивы – лишь материал, которым надо воспользоваться для создания стиля, отвечающего условиям общеевропейской культуры».
«У художественной промышленности наших дней есть прямая цель – быть красивой и вместе с тем удобной и нужной».
«Мы, русские, во всяком случае, не вправе забывать о непочатых силах народных. Они нужны нам для строительства культурно-национального, особенно нужны искусству».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
«В скором времени во Фленове вместо покривившихся и ветхих построек выросло хорошее здание с просторными классами, богатой учительской и ученической библиотеками и разными учебными пособиями. Рядом со школой я построила общежитие на двадцать человек, с комнатой для дядьки, удобной столовой и светлой кухней, чтобы ученики могли, по очереди дежуря в ней, сами следить за доброкачественностью провизии. На одной линии с общежитием расположилось длинное здание, состоящее из четырех квартир, для управляющего школой, преподавателей и сторожа, прилегающее одной стороной к старому липовому саду, по склону которого была расположена пасека, наблюдательный павильон со стеклянным учебным ульем, весами, для наблюденья ежедневного взятка, и картограммами. Сад, огород и фруктовый питомник…»
«Наконец, школа была готова, и я назначила день для приема учеников. Уже спозаранку во Фленово собралась целая толпа баб и мужиков, тащу за собой вереницы ребятишек, всех возрастов, мальчиков и девочек. Вдоль заборов расположились телеги с семьями в ожидании молебствия… да, времена уже были не те – не только не приходилось уговаривать родителей отдавать детей в школу, но, напротив, не хватало вакансий, чтобы принять всех желающих».
«Через год существования моей двухклассной школы, видя успехи учеников и прилежание, с которым они взялись за сельское хозяйство, я надумала реформировать мою маленькую школу в т.н. низшую сельскохозяйственную первого разряда. Расширенная программа этого типа школы дала бы , возможность выпускать молодых людей, способных вести как свое хозяйство, так и отправлять различные обязанности по сельскому хозяйству в частных имениях… Мою школу переименовали с субсидией в две с половиной тысячи рублей в год от министерства. Со своей стороны я прикладывала около семи тысяч, а были годы, когда расходы по школе достигали пятнадцати тысяч».
«Так же реформирована была и моя маленькая школа для девочек… Приобщив девочек к сельскохозяйственному образованию, я построила для них отдельное большое помещение. На занятия и в столовую они ходили вместе с мальчиками, а ночевали в общежитии под надзором смотрительницы… девочки все оказались очень способными и дельными. Начинали они учиться сельскому хозяйству очень робко, с сомнением. Когда им сказали, что они будут учить химию, то они расплакались, это слово показалось им страшным, а по окончании все вышли прекрасными работницами…»
В этой-то сельскохозяйственной школе было уже на втором году ее существования введено обучение игре на балалайке. Все основательно и по-тенишевски на широкую ногу. Обучать мальчиков игре на балалайке, а в дальнейшем руководить оркестром балалаечников (из тридцати человек) приглашен профессионал В. А. Лидин, балалайки делали в собственных мастерских, но мастер был выписан из Петербурга. Балалайки эти были не просто балалайки, но талашкинские, расписанные художниками. Между прочим, именно из-за балалаек произошла ссора у Марии Клавдиевны с Репиным. Илья Ефимович часто бывал в Талашкине. Сохранились фотографии: княгиня и Репин на пленэре, он рисует (ну или пишет), и она рисует. Репин написал семь портретов Марии Клавдиевны и таким образом заработал не меньше 35 000 рублей княгининых денег. Имело смысл приехать время от времени на недельку в Талашкино. Княгиня попросила Репина расписать несколько балалаек для своего оркестра, и Репин будто бы пообещал. Но потом стал тянуть. Княгиня сердилась. И вот однажды художник будто бы произнес фрпзу: «Если эта восторженная дура думает, что я буду расписывать ее балалайки, то она заблуждается».
Балалайки расписывали Малютин, Головин, Врубель, Сомов и сама Тенишева. Оркестр выступал в Смоленске (благотворительно), а в 1900 году на международной выставке в Париже произвел настоящий фурор. Французы хотели купить уникальные балалайки, но княгиня и слышать не захотела. Жаль, что до наших дней их дошло всего девять штук (из них врубелевская только одна: четыре балалайки хранятся в фондах Исторического музея в Москве, четыре с «Теремке» во Фленове и одна (врубелевская) в фондах смоленского музея).
Талашкинский театр тоже целиком связан со школой.
«Я буквально набросилась на театральные увеселения… и старалась приезжать на это время из Петербурга и даже из-за границы, чтобы занять мой маленький люд… Я нахожу, что в воспитательном смысле это большое подспорье, в особенности деревенский театр, и он послужил мне с пользой в моей школе для сближения с учениками. Мы временно составляли как бы одну семью, сливаясь в одно целое, стараясь сыграть пьесу как можно лучше…
Актерами у нас были ученики, ученицы, учителя и мои домашние. Мы исполняли разных авторов: Гоголя, Островского, Чехова… Между учениками обнаружились очень способные исполнители. Режиссером была я сама. Мы вместе читали роли, я объясняла характер изображаемого лица, требования сценических условностей… все это будило мышление учеников, развивало их…»
Ну, конечно, здание было для театра построено специально и все изукрашено внутри резьбой по дереву и расписано, а занавес был изготовлен по эскизу Сергея Малютина на тему «Баян, играющий на гуслях».
Знаменитые талашкинские мастерские тоже пошли от школы. Руководить мастерскими княгиня пригласила (по совету Врубеля) Сергея Васильевича Малютина. Молодой, но уже обремененный многочисленной семьей (четверо детей), художник буквально бедствовал, когда на него свалилось приглашение Тенишевой. Всей семьей переехали в Талашкино. Можно было теперь отдохнуть от изнурительной борьбы за существование. Благожелательная атмосфера, любимое дело (уже и до Талашкина в Малютине билась жилка «художника-прикладника), материальная обеспеченность – все это дало возможность, с одной стороны, раскрыться удивительному таланту художника и мастера, а с другой стороны – рас-цзесть талашкинским мастерским.
Автор монографии о С. В. Малютине Алина Васильевна Абрамова справедливо пишет: «Три талашкинских года Малютина равны по своему значению целой творческой жизни иного художника. Не создай Малютин после Талашкина ничего больше, и то его имя вошло бы в историю русского искусства».
Почему же – три года? Говорят о ссоре Малютина с Тенишевой, о том, что слишком легко его сманили в Москву преподавать рисование в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, причем симпатии в этих разговорах, конечно, на стороне художника. Княгиня-де навязывала ему свой вкус, проявляла своенравие (если не деспотизм), вмешивалась в творческие дела художника, руководство мастерскими мешало заниматься ему собственной живописью.
Но здесь, мне кажется, надо раз и навсегда решительно заступиться за хозяйку Талашкина.
Приглашение Малютина с семьей в Талашкино дало ему спасительную передышку, как мы уже говорили, от борьбы за существование. Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба художника и как потекла бы его жизнь без этой желанной и спасительной передышки.
«Врубель во время своего пребывания в Талашкине указал мне на художника Малютина, как на человека, вполне подходящего для моего дела и по характеру своего творчества могущего выполнить все мои художественные затеи. Киту пришлось по делам быть в Москве, и я поручила ей отыскать Малютина, переговорить с ним и пригласить к себе в Талашкино на постоянную службу. Она застала его в ужасающей нищете, у него была жена и несколько человек детей. Он охотно отозвался на мое предложение и приехал к нам со всей семьей. Он оказался очень полезным и, по-видимому, сам увлекся моими задачами и целями».
Дягилев, увидевший, как живет Малютин в Талашкине, воскликнул: «В какие благоприятные условия попал Малютин, оставив свое Замоскворечье, не приносившее ему удачи и лишь растравлявшее усталые нервы».
В Талашкине по собственному проекту (на средства княгини, конечно) Малютин построил себе великолепный дом, к сожалению не сохранившийся до наших дней. Об отношении к Малютину, между прочим, говорит и тот факт, что старшую дочку художника, девочку Олю, княгиня взяла к себе в дом, чтобы руководить ее воспитанием. Она поселила ее на половине Екатерины Константиновны, для детских игр и забав приставила к ней двух таких же маленьких девочек (дочек садовника и прачки), а потом и учителя.
«С тех далеких пор Ольга Сергеевна запомнила ярче всего пруды с черными лебедями, чудесную белую с золотом мебель, обшитую шелком, белый рояль, бронзовые канделябры, огромную хрустальную люстру…
Зимой все разъезжались из Талашкина, и девочка оставалась вдвоем с княгиней Святополк-Четвертинской, кончалась пора игр и удовольствий, учитель приходил регулярно заниматься по всем предметам.
Самыми радостными днями были те, когда Четвертинская брала девочку с собой во Фленово, обе они надевали лыжи и шли лесом и полем по нетронутому снегу. Деревья в белом одеянии напоминали те, которые рисовал отец, рассказывая сказки. Хотелось к своим, в нарядный и сказочный дом на большаке, который к тему времени был построен по рисункам и чертежам Сергея Васильевича».
Надо помнить, оценивая разрыв Малютина с Талашкином, что характер у художника был отнюдь не ангельским. Вспомним, в частности, два других, предыдущих эпизода в его биографии.
По окончании училища живописи Малютин начал работать над большой картиной, написание которой дало бы ему звание классного художника. В отведенной ему училищем мастерской он долго и усидчиво работал над этюдами и эскизами к этой картине. Но вот его учитель В. Е. Маковский сделал ему какое-то пустяковое замечание (по поводу шума в мастерской), Малютин вспылил, бросил картину. Не получил звания классного художника и на всю жизнь рассорился с Маковским.
Позже Малютин получил заказ от Исторического музея на большое панно. «Художник находился тогда в расцвете творческих сил. Задумана была, судя по сохранившимся двум маленьким эскизам, грандиозная картина». Но – ссора с дирекцией музея, и годовой труд зачеркнут, картина написана не была. Из-за чего ссора, интересно узнать? Художник испачкал красками пол в зале музея, и ему сделали замечание. Причем в ссоре, как видно, художник вызвал резкое раздражение у дирекции. Об этом говорят два маленьких документа.
«Управление Исторического музея не нашло возможным поручить Вам написать картину „Куликовская битва“ и просит вернуть взятые взаимообразно 300 р.».
Вернуть долг он не мог очень долго. (Заметим, что в Талашкине ему было положено жалование как раз 300 рублей в месяц.) И следующее: «Ввиду распоряжения августейшего председателя музея открыть для публики Владимирскую и Суздальскую залы, управление музея имеет честь покорнейше просить Вас немедленно озаботиться уборкою из Суздальской залы Ваших эскизов и принадлежностей рисования».
За почтительной формой скрывается тут кипящий от раздражения тон. По сравнению с этими записками «прощальная» расписка княгини Тенншевой о том, что она не имеет к художнику никаких «денежных, вещевых, личных и всякого другого рода претензий», по сдержанности тона и по корректности – идиллический документ.
Как бы там ни было, но навсегда уж теперь имя Сергея Малютина неотделимо от Талашкина, как и понятие «Талашкино», как явление русской культуры, неотрывно от имени этого художника.
«Тенишева не просто „скопировала“ Абрамцево: там – мастерские и тут мастерские, там – театр и здесь театр, в Абрамцеве– церковь Васнецова, в Талашкине – не хуже. Нет, корни единых увлечений лежали глубже. Интерес к русской старине являлся тогда естественным процессом развития искусства. Александр Бенуа не зря был постоянным консультантом Тенишевой. К практической деятельности по созданию высокохудожественных предметов быта и меценаты и художники приходили в результате восхищенного увлечения стариной, составления личных коллекций изделий народного творчества…
Тенишева приняла из рук абрамцевских энтузиастов падающее знамя красивой и романтической сказки. Она не смогла бы это знамя удержать, если бы счастливый случай не связал ее с такой яркой и самобытной творческой личностью, как Сергей Васильевич Малютин» (А. Абрамова).
После ухода Малютина княгиня пригласила для руководства мастерскими двух молодых художников – Алексея Прокофьевича Зиновьева и Владимира Владимировича Бекетова, выпускников Строгановского училища, то есть уже чистых прикладников.
Заводя у себя мастерские, Тенишева преследовала три цели. Во-первых, обучать мастерству крестьянских детей, во-вторых, выработать особенный русский стиль.
В-третьих, распространять изделия и тем самым получать доход, вернее, восстанавливать хотя бы часть собственных расходов. В Москве в Столетниковом переулке у княгини Тенишевой был свой магазин «Родник», где и продавались мебель, утварь, керамика, вышивки, декоративные безделушки, украшения – все, что производили мастерские в Талашкине. Филиалы этого магазина успешно торговали в Париже и Лондоне.
Извлечения. Сергей Маковский. «Изделия мастерских кн. М. К. Тенишевой. Статья, вошедшая в книгу „Талашкино“, издание „Содружество“. Петербург, 1905 год.
Между прочим, книга, драгоценность которой сейчас невозможно переоценить, ибо в ней воспроизведены на более чем ста пятидесяти фотографиях множество разнообразнейших изделий талашкинских мастерских, ныне безвозвратно утраченных, а также несколько интерьеров талашкинского дома, зрительный зал театра, внешний вид театра, теремок, резные ворота, внутренний вид мастерских и т.д. …Но займемся небольшими извлечениями из статьи Сергея Маковского.
«Выработался взгляд, что можно строить жилища и обставлять их предметами, не заботясь вовсе о красоте».
«Начали строить дома, лишенные всякой гармонии линий, дома – клетки, дома – сараи, дома – казармы, дома – тюрьмы – серое, каменное уныние века».
«Выродилась внешность книги, еще в тридцатых годах столь приятная и на ощупь и для глаза, с каждым десятилетием ухудшались печать, бумага, переплет, типографские знаки».
«В конце прошлого столетия среди европейских народов созрело снова желание стиля».
«Древние крестьянские изделия дешевы, но сколь красивы!»
«…Никому не приходило в голову, что за те же деньги можно создавать предметы с заботой о красоте и стремиться к благородству стиля, не изменяя принципам технической простоты».
«Наиболее развитые люди почувствовали некрасоту окружающих их предметов».
«Древняя мудрость народа не обманула ожиданий. Забытое волшебство сказок опять превратилось в реальность. В новых формах таинственно осуществилась красота миров, снившихся когда-то русским людям. От старинных городов и церквей, от старинных деревянных изделий и узорных вышивок, от всего своеобразно-красивого, что прожило века в тихих просторах великорусских равнин, как будто отделилось что-то родное, нужное современному творчеству».
«На предметах домашнего обихода появилась затейливая резьба и напомнила об узорах на уютной прадедовской утвари. Фантастические цветы, небывалые папоротники и подсолнечники, как красочные символы народных суеверий, расцвели на глиняных сосудах, на ларцах, полочках и разноцветных тканях. Прихотливые завитки, украшавшие когда-то заглавные листы требников и края крестьянских лубков, запестрели снова на страницах иллюстрированных изданий.
Так воскрес наш национальный орнамент».
«Производство села Абрамцева постепенно уступило первенство производству села Талашкина, где свила себе гнездо другая известная меценатка и даровитая художница княгиня Мария Клавдиевна Тенишева».
«В них чувствуется особая „берендеевская“ красота, что-то донельзя восточнославянское, замысловатое, варварское и уютное».
«Из глубины народного духа протянулись к нам золотые нити художественной грезы. Колдовство искусства обратило сказку в желанную быль. Где-то в нас, очень глубоко, вспыхнуло как зарница сознание невозможного. И мы почуяли самое близкое, самое вечное».
«В России современные вопросы стиля назрели как раз в эпоху, когда мы стали вновь открывать древние сокровища народные и увидели их красоту в истинном свете. И мы полюбили их, забыв о том, что воскрешение национальных мотивов не является целью само по себе, но что эти мотивы – лишь материал, которым надо воспользоваться для создания стиля, отвечающего условиям общеевропейской культуры».
«У художественной промышленности наших дней есть прямая цель – быть красивой и вместе с тем удобной и нужной».
«Мы, русские, во всяком случае, не вправе забывать о непочатых силах народных. Они нужны нам для строительства культурно-национального, особенно нужны искусству».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23