Зато я завела, а, следовательно, мы завели. После нескольких свиданий, я, кажется, пожелай он того, отправилась бы с ним даже охотиться на крыс в южном Бронксе. Как и следовало ожидать, я по уши влюбилась. Оказывается, даже изящная мужская шея может полностью изменить вашу жизнь. При виде того, как мужчина шарит в карманах в поисках мелочи, у вас начинает бешено колотиться сердце, а руки становятся холодными как лед. И уж, не дай Бог, он коснется вашего локтя или начнет застегивать пуговицу на манжете: можно подумать, он, сам того не сознавая, спускает с привязи целую свору демонов. Мужчины завладевают нами мгновенно. Гриф был просто неотразим. Больше всего на свете мне хотелось соответствовать ему и его появлению в моей жизни, стать гораздо лучше, чем я до этого считала себя способной.
Кажется, он тоже начал влюбляться в меня, хотя эту тему никогда не затрагивал. Только иногда признавался, как он счастлив со мной, или как ему очень хочется поделиться со мной тем, чем он никогда в жизни ни с кем не делился.
Зная, что рано или поздно ему придется уйти (куда именно он так и не сказал, а я перестала спрашивать), он, казалось, окончательно наплевал на всякую осторожность. Я же до встречи с ним никогда ни на что не плевала, включая и осторожность. Я всегда была вдумчивым читателем всяческих расписаний, каждое утро первым делом аккуратно застилала постель и люто ненавидела грязную посуду в раковине. В сорок лет моя жизнь была комфортабельно ограниченной и строго упорядоченной. Терять голову было совершенно не в моем стиле, и до сих пор люди, способные на это, вызывали у меня лишь презрительную гримасу.
Я осознала, что влюблена и окончательно потеряла голову в тот день, когда учила его играть в сквош. Помахав ракетками примерно с час, мы сидели в баре и пили колу. Он двумя пальцами смахнул со лба пот. Горячая, возбуждающая капелька попала мне на запястье. Я быстро накрыла ее ладонью и втерла в кожу. Он ничего не заметил. И тогда я поняла, что отныне мне предстоит забыть о своих видах на будущее и плыть по течению вслед за ним. Куда бы он меня ни повлек. В тот день, поняв, что готова пожертвовать ради него чем угодно, я потом несколько часов ощущала себя едва ли не святой, послушницей, воплощением любви.
— А почему Майкл разрешил тебе остаться у них?
Он вытащил сигарету из моей пачки. Курить он начал где-то за неделю до этого и ему очень нравился вкус табачного дыма. По его словам, почти так же, как вкус спиртного. Одним словом, идеальный ирландец.
— Не забывай, все-таки это он ушел от Ленны, а не наоборот. Вернувшись с повинной, он только что в ногах у нее не валялся. Пришлось. Поэтому он и предпочел помалкивать насчет меня. Особенно после того, как узнал, кто я такой и почему появился. Слушай, а у тебя случайно нет сливовых косточек?
— Вопрос номер два: почему, во имя всего святого, ты ешь эти штуки?
— Ну, это-то просто! Потому что больше всего на свете Лейна любит сливы. В детстве она время от времени устраивала нам чаепития: музыка Скотта Джоплина, чай понарошку и настоящие сливы. Она съедала сливу, а косточку отправляла в мою тарелку. Все очень логично.
Я провела рукой по его рыжей шевелюре. Пальцы то и дело застревали в густых локонах, и это доставляло мне удовольствие.
— Но это же отвратительно. Похоже на рабство! Моя лучшая подруга почему-то нравится мне все меньше и меньше!
— Джульетта, если тебе нравлюсь я, то должна нравиться и она. Ведь именно она создала меня. Я взяла его за руку.
— Вот этот ее поступок мне нравится гораздо больше. Кстати, как ты насчет того, чтобы переехать ко мне?
Он коснулся губами моих пальцев.
— Я бы и рад, но, видишь ли, я вряд ли пробуду здесь очень долго. Но, конечно, если хочешь, можем пожить вместе до тех пор, пока я… э-ээ… не уйду.
— О чем это ты? — Я резко села на кровати. Он поднес ладонь к моему лицу.
— Вглядись и поймешь.
Это потребовало нескольких секунд, но, поняв в чем дело, я ахнула: под определенным углом я могла видеть сквозь его руку. Она постепенно становилась прозрачной.
— Лейна снова счастлива. Старая история. Когда ей плохо, я становлюсь нужен, и она призывает меня. — Он пожал плечами. — А когда дела налаживаются, я опять ни к чему, и она отправляет меняпрочь. Не сознательно, конечно, но… послушай, ведь мы же с тобой все прекрасно понимаем, и я нечто вроде ее собственного маленького Франкенштейна, с которым она может делать все, что хочет. Даже вообразить, будто я обожаю эти идиотские сливовые косточки.
— Но ведь это несправедливо! Он тяжело вздохнул, тоже сел и принялся натягивать рубашку.
— Несправедливо, но такова уж жизнь, малышка. Сама понимаешь, от нас мало что зависит.
— Нет, зависит. Мы могли бы что-нибудь придумать.
Передо мной маячила его спина. Я вспомнила, что когда увидела его в первый раз, он тоже сидел ко мне спиной, и тогда еще длинные волосы свешивались на воротник куртки.
Я продолжала молчать, и через несколько мгновений он улыбнулся мне через плечо.
— Думаешь, могли бы? И что же именно? В его нежные и любящие глаза я счастлива бы была смотреть до конца жизни.
— Мы могли бы заставить ее чувствовать себя несчастной. Тогда ты снова станешь ей необходим.
— Что ты имеешь в виду?
— Только то, что сказала, Гриф. Ты нужен ей в горе. И мы должны придумать, как сделать ее несчастной на возможно более долгий срок. Например, что-то связанное с Майклом. Или с детьми.
Его пальцы, застегивавшие пуговицы на рубашке, вдруг замерли. Тонкие, артистичные пальцы. Веснушки.
3
В аэропорт мы ехали на машине Вертуна-Болтуна, и всю дорогу я ужасно нервничал, так как он вполне мог в любой момент умереть прямо за рулем. Вертун-Болтун, он же Уайетт Леонард, в свое время бывший звездой самой веселой и необычной детской передачи на телевидении.
"Сначала был Молчун,
за ним пришел Ворчун.
Не забудьте Коротышку,
тоже славный был парнишка.
Но самый клевый хохотун
Все равно Вертун-Болтуууууууун!"
Помните? Помните Колечки Вертуна-Болтуна? Или его волшебный Ковер-Смердолет, на котором, несмотря на все его волшебные достоинства, никто не хотел летать из-за издаваемой им ужасной вони?
Уайетт стал звездой так быстро, потому что был исключительно умен, достаточно безумен и готов на все, только бы как следует рассмешить ребятишек. В жизни не встречал человека, который бы любил детей, как Уайетт Леонард.
Познакомились мы с ним за несколько лет до его прихода в нашу Раковую Труппу. Он был знакомым знакомых Каллен Джеймс и узнал, что у него лейкемия в самом зените славы. Этот удар судьбы Уайетт воспринял удивительно спокойно. Скорее всего, в глубине души он просто никогда не верил, что недуг способен одолеть его. Как-то раз он даже обмолвился, что любовь миллионов ребятишек непременно удержит его над свирепыми волнами, бушующими в море смерти.
Через шесть месяцев после того, как я начал работать с труппой в Нью-Йорке, он появился на репетиции и попросил разрешения посмотреть. Начать готовиться к реальной постановке мы решились только через год, поскольку поначалу наши репетиции были скорее ни чем иным, как своего рода групповой терапией. Одна до предела ожесточенная болезнью молодая женщина, в результате облучения потерявшая волосы, увидев его в зале, указала на свою лысую голову и спросила, не найдется ли у него в передаче роли и для нее. Нашлась. Помните Женщину в Парике с этим ее розовым платьем и совершенно несусветными прическами? Первая звезда, ведущая происхождение из нью-йоркской Раковой Труппы. Люди, занятые в передаче, считали ее просто какой-то полоумной, которая наголо бреет голову. Ни Уайетт, ни она сама так никогда никому и не рассказали правды, а потом она умерла, и Вертун-Болтун сделал такое шоу о смерти, что получил за него «Эмми».
Когда же необходимость постоянно подвергаться разного рода процедурам и подолгу валяться по больницам наконец полностью лишили его энергии и воли к сопротивлению, он забросил телевидение и стал одним из самых активных членов нашей труппы.
Фил был страстным поклонником передачи и просто ушам своим не поверил, услышав, что я лично знаком с Уайеттом. Пришлось их познакомить. Через месяц компания «Ускоренная Перемотка» отправила Вертуна-Болтуна самолетом в Лос-Анджелес, и там он сыграл ту очень известную и очень странную сцену в «Снова полночь», от которой потом зрители буквально катались со смеху… и блевали.
Прочитав утром «Мистера Грифа», я позвонил Уайетту и попросил его временно заменить меня на репетициях пьесы. Узнав о причине моего отъезда, он заявил, что я должен найти себе на замену кого-нибудь другого, поскольку он летит со мной.
— С чего бы это?
— Расскажу в самолете. Во сколько вылет? Поедем на моей машине.
Мне и раньше доводилось оказываться в компании знаменитостей, и всегда было интересно наблюдать, как на них реагируют обычные люди. В случае с кинозвездами, на лицах окружающих обычно преобладали восхищение и вожделение, но, зачастую, они выражали и темные чувства — зависть и голод, неподдельный гнев.
С Уайеттом все обстояло по-другому. Когда он оставил машину на стоянке в аэропорту Кеннеди, служитель не только получил от него автограф на кепке-бейсболке, но еще и быстренько слетал к ближайшему киоску с хот-догами за приятелями. Вскоре нас уже окружала небольшая толпа, из которой то и дело слышались возгласы: «Вертун!» Передача исчезла с экранов уже более года назад, но он до сих пор оставался их веселым героем и другом. Сначала ему пришлось обменяться с пятью присутствующими тайным приветствием — прикоснуться сначала к сердцу, потом к носу, послать воздушный поцелуй, и, наконец, обменяться рукопожатиями. Затем последовала раздача автографов. Какой-то оборванец стал выпрашивать сувенир. Уайетт протянул ему взятую с собой в дорогу книжку в мягкой обложке, и оборванец попросил ее надписать.
— Но ведь я же не автор!
— Да, но зато она ваша!
То же самое повторялось еще несколько раз — и в здании аэропорта, и позже, на борту самолета: приветствия, рукопожатия, искренние выражения любви к старому другу, с которым давно не виделся.
Сразу после взлета к нам подошла стюардесса и поведала, что однажды победила в конкурсе мокрых футболок, причем тогда на ней была футболка Вертуна-Болтуна. Уайетт оценивающе взглянул на ее грудь, потом улыбнулся и голосом Вертуна произнес: «Да уж! И впрямь, моя счастливая футболка!»
Наконец улыбающаяся стюардесса ушла. Я спросил его, зачем он полетел со мной. Самолет все еще набирал высоту, и к тому времени, как он ответил, мы успели пробиться сквозь облачный слой и оказались посреди чистой голубизны неба на высоте не” скольких тысяч футов.
— Мы когда-то были любовниками.
— Вы с Филом?
Он взглянул на меня и коснулся пальцами моей руки.
— Нет, Уэбер, ты не думай, голубым он не был. Просто ему хотелось узнать, на что это похоже. Помнишь, однажды я летал к нему на съемки «Снова полночь»? Мы провели вместе всего пару дней. Ничего такого, просто немного душевного тепла для меня, и прелести новизны для него. Ему, кстати, не очень понравилось, и это меня нисколько не удивило.
Хотя я знал, что Уайетт голубой (он сам мне как-то признался), внешне это никак не проявлялось. У нас в труппе даже как-то вышла довольно некрасивая история, когда одна из женщин влюбилась в него, а он не ответил ей взаимностью. Позже он объяснил мне, что болезнь все равно постепенно практически лишила его пола: когда у тебя рак, и тебе постоянно то что-то втыкают, то что-то вырезают, трудно испытывать желание.
— Ты шокирован, Уэбер?
— Конечно. Но это и очень интересно. Уж, кажется, знаешь своих друзей как облупленных, а потом выясняется, что это не так.
— Наверное, не следовало тебе об этом рассказывать, особенно сейчас.
— Нет, Уайетт, ты правильно сделал. В Калифорнии я как раз и хочу попытаться выяснить, почему Фил покончил с собой. До вчерашнего дня я вообще не верил, что это он. А ты не мог бы рассказать мне поподробнее о том, как вы тогда провели время?
— Ну, ему я казался забавным, а я считал его гением. Этакое общество взаимного восхищения. Сначала мы перекинулись парой слов на съемочной площадке, затем вместе отправились перекусить. Ну, а остальное ты знаешь. В принципе я вовсе не пытался соблазнить его, и это самое странное. Я лишь сказал ему, что я голубой, но это ничего не значит. Он начал задавать вопросы, а я отвечал. Я не сторонник теории, будто в глубине души каждый обычный человек немножко голубой, и его голубизна лишь дожидается подходящего момента, чтобы наконец проявиться и громко заявить о себе миру. Просто некоторые люди голубые, а другие — нет. Фил никогда им не был, он просто любопытствовал — и только. Его интересовало все на свете. Именно поэтому с ним и не было скучно.
— Но, в таком случае, чем же вы занимались эти два дня? Неужели вам не хватило бы и одной ночи?
— Только не Филу. Он хотел узнать как можно больше.
Добиться у детей такого успеха, какого сумел добиться Уайетт, можно только обладая детской искренностью и способностью удивляться. Когда я рассказал ему обо всем, что произошло вчера, включая и удивительные метаморфозы с видеокассетами, на которых было записано мое прошлое и Сашино будущее, он только покачал головой и крякнул. Потом, немного помолчав, спросил, не присылал ли Фил чего-нибудь еще. Я вытащил из сумки «Мистера Грифа» и протянул ему.
— Что это?
— Небольшой рассказ. По Сашиным словам, он должен был лечь в основу его следующего проекта.
— Можно мне его прочитать?
— А ты все рассказал или нет?
Он взглянул на зажатые в руке листки.
— Позволь мне сначала прочесть рассказ. — Он вынул из кармана знаменитые очки Вертуна и нацепил их. Помните, с оправой в виде крутого поросенка-рокера на мотоцикле, у которого вместо колес — стекла? Те самые.
Пока он читал, я смотрел в иллюминатор и вспоминал — сначала Фила, потом свою мать. Уайетт, занятый чтением, несколько раз насмешливо фыркнул. Один раз он оторвался от чтения и сказал:
— Похоже, писал действительно Фил. Я так и слышу, как он рассказывает все это. А мистер Гриф, очевидно, ты.
— С чего ты взял? Потому что я тоже рыжий и зеленоглазый?
— Отчасти. Позволь, я дочитаю. Мертвый Фил. Фил, спящий с Уайеттом. Фил, пишущий «Мистера Грифа». Самолет сильно тряхнуло, и на табло загорелась надпись «ПОЖАЛУЙСТА, ПРИСТЕГНИТЕ РЕМНИ».
— Мне не совсем понятна концовка.
— А что там непонятного?
— В чем ее смысл? — Он вслух прочитал несколько последних фраз: «Тонкие артистичные пальцы. Веснушки. Мы с Грифом были потрясены тем, что я сказала и понимали это. Он снова выключил свет. Я буквально побагровела, и оставалось только надеяться, что в темноте мои щеки не светятся красным. Теперь я, кажется, начинала его ненавидеть. Мне как будто хотелось обвинить его в чем-то, что еще не случилось».
Я взял у Уайетта рукопись и заглянул в конец. Там действительно были напечатаны прочитанные им только что фразы: слова, которых всего несколько часов назад не было.
— Когда я читал его, рассказ заканчивался словом «веснушки». А все остальное, видимо, появилось позже.
— Слушай, а Фил никогда не рассказывал тебе о Спросоне?
— Уайетт, ты меня слушаешь, или нет? Говорю тебе: за сегодняшний день рассказ слегка подрос.
— Я слышал. Так тебе известно о Спросоне?
Я отрицательно покачал головой. К этому времени моя голова была настолько переполнена, что отказывалась соображать.
За неделю до смерти Фил приезжал в Нью-Йорк. Обычно его приезды превращались в какую-то кольцевую гонку — этакий Индианаполис-500 — настоящий вихрь посещений любимых мест и визитов к многочисленным друзьям. Сам город Фил терпеть не мог, зато очень любил многое из того, что тот мог ему предоставить, поэтому его приезды, хотя и были нечастыми, всегда сопровождались неистовой активностью. Он любил собирать друзей: закатывал для них в ресторанах роскошные пиры, где известные своими заслугами или эксцентричностью гости рассказывали захватывающие истории, которые присутствующие слушали, затаив дыхание.
Зато последний его приезд разительно отличался от предыдущих. Фил встретился только с двумя своими знакомыми — Дэнни Джеймсом и Уайеттом Леонардом. Остальные же друзья и поклонники его творчества — букинисты, ученый-палеонтолог из Колумбийского университета, специализирующийся на динозаврах, шеф-повар популярного вегетарианского ресторана «Бенихана» и, наконец, я сам — вообще не знали о его приезде.
Как потом припоминали Уайетт и Дэнни, Фил остановился в отеле «Пьер» и большую часть времени провел в поездках по городу. Несколько раз выезжал он и за город, только вот куда именно, так и осталось неизвестным. Даже когда он позвонил и сообщил о своем приезде, оба были немало удивлены, а когда увидели его, то просто глазам своим не поверили. У Дэнни сложилось впечатление, что он тяжело болен, а Уайетту показалось, что у Фила слегка поехала крыша.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30