Сам он в своих фантазиях обычно попросту строит глазки официанткам на высоких каблуках или продавщицам с пухлыми губками. Дальше все предопределено. Они отправляются к ней на квартиру, где тут же с большим жаром и любопытством приступают к делу.
Проходит несколько мгновений, прежде чем он осознает, что она снова начинает говорить.
— …я выхожу из метро, он следует за мной. Это ощущение его присутствия прямо за спиной невероятно возбуждает. Я твердо знаю, что должно случиться и уверена, что пойду на это, и плевать на все.
Она продолжала рассказывать, приводя мельчайшие подробности их интимных отношений. Она и мистер Белые Кроссовки никогда не разговаривали, ни разу. Когда возбуждение доходит до предела, они замедляют движения настолько, что кажется, будто все происходит под водой.
Единственными когда-либо произнесенными вслух словами был возглас: «Не надо!» В воображении это вырывается у нее каждый раз, а в действительности случилось только однажды, и от этого она испытывает мгновенный укол совести. Но чувство вины быстро проходит, поскольку сейчас, рассказывая о своих фантазиях, она испытывает попросту слишком редкие и необычные ощущения, где не может быть места чувству вины. Когда она закончила, между ними пролегло молчание, густое, как мех. Она едва слышно пробормотала, что это, пожалуй, не такая уж оригинальная фантазия.
— Не смей так говорить! Не унижай себя! Какая разница, если это тебя возбуждает? Какая разница, оригинально это или нет? Пари готов держать, что у людей три четверти сексуальных фантазий связано с тем, что либо ими кто-то овладевает, либо они сами кем-то овладевают. Как его зовут?
— Кого, мужчину? Понятия не имею. Мы же не разговариваем. Он мне не говорил.
— А как бы тебе хотелось, чтобы его звали?
— Вот уж никогда не задумывалась. Занятный вопрос.
Он отправился на кухню налить себе вина. Вернувшись же, обнаружил, что ночник у нее на тумбочке зажжен, а она сидит обхватив руками колени.
— Питер Коупленд. — Она улыбнулась ему и немного смущенно пожала плечами.
— Питер Коупленд? Прямо как выпускника Йеля. Она пожала плечами.
— Может быть, не знаю. Просто такое у него должно быть имя.
— О'кей. А у вас с ним все всегда происходит одинаково? Ты больше ничего про него не придумывала?
Она отхлебнула вина и задумалась. Теперь, когда наличие Питера Коупленда перестало быть тайной и он обрел имя, она, говоря о нем, больше не испытывала чувства неловкости.
— Обычно одно и то же — метро, что на нем надето, как он идет за мной. Этого вполне достаточно.
Последняя фраза больно ужалила его. Ведь у него самого было столько разных фантазий с такими разными, но вполне предсказуемыми лицами и антуражами, «Этого вполне достаточно». Он вдруг понял, что завидует ей и этому ее Питеру Коупленду, их полной поглощенности друг другом и их безмолвной чувственной лихорадке.
На следующий день, по дороге на работу, он вдруг остановился прямо посреди улицы, и на лице его расплылась глупая самодовольная улыбка. Зайдя в цветочный магазин, он купил десять тюльпанов — ее любимые цветы — и попросил доставить их к ним домой. На карточке он написал: «Надеюсь, тебе нравятся тюльпаны. Лично я их просто обожаю. Спасибо за комету, которой ты украсила вчерашнее небо. Питер».
И в постели в эту ночь он делал все совершенно по-другому. В темноте он стал совершенно другим человеком. Она не могла его видеть, поэтому он мог быть кем угодно. Ему хотелось быть Питером Коуп-лендом, только он не знал, как.
Обычно они разговаривали, но в эти полчаса обладания друг другом, он не произнес ни слова. С самого начала она все поняла и с жаром приняла его ласки. Но стоило им начать подплывать к чему-то знакомому, обретенному за проведенные вместе годы, как он тут же изменял направление их движения. Через некоторое время инициативой завладела она и была то сильной, то пассивной в те моменты, когда он меньше всего этого ожидал.
Это оказалось намного лучше, чем можно бы было себе представить, и он снова испытал чувство ревности к Питеру Коупленду. Ни один посторонний мужчина, каким бы расчудесным он ни был, не заслуживал того, что она сейчас предлагала. Все, что давал своим воображаемым любовницам он сам, всегда было сугубо анонимным и быстро забывалось.
В конце, когда она снова произнесла: «Не надо!», он с замиранием сердца подумал, что она говорит это и ему, и кому-то еще. А мгновение спустя, страстно пожелал, чтобы эти слова предназначались только ему.
На следующий день он купил книгу, которую, как он знал, ей хотелось прочитать. На титульном листе он написал: «Надеюсь, тебе это понравится. Питер». Она обнаружила книгу под подушкой. Усевшись в кровати, она положила ее на колени, прикрыла ладонями и замерла. Что же он делает? Нравится ей это или нет?
Наэлектризованность их чувств и желание отправиться сразу в стольких новых направлениях и приводило их в трепет, и немного пугало. Оба задавались вопросом, для кого они это делают — для себя или для кого-то еще?
Всю прошедшую неделю их ночи были долгими изнурительными экспериментами. Он не мог спросить, что ей больше нравится, поскольку все должно было происходить в молчании и общение ограничивалось лишь прикосновениями и движениями. Каждый вечер к восьми часам они начинали возбуждаться и поглядывать на часы. Все, чем они привыкли заниматься, стало неважным и было забыто. Теперь они поспешно натягивали свои новые вторые кожи, и то, что оставалось от дня, поспешно пряталось, потому что было с ними незнакомо.
В четверг она отправилась по магазинам и решила купить ему подарок. В магазине продавец расстелил перед ней на стеклянном прилавке несколько прекрасных кашемировых свитеров: сиреневый, темно-серый, черный. Она никак не могла решить, какой из них выбрать. Только выйдя из магазина, она поняла, что выбрала тот, который гораздо больше пошел бы Питеру Коупленду, а не ее мужу. Это удивило ее, но она не стала возвращать покупку. Она просто ничего ему не скажет.
* * *
На работе он вдруг понял, что трижды написал в открытом перед ним блокноте имя Питер Коупленд. И даже не заметил, как это произошло. Каждый раз имя было выведено другим почерком, будто он старался подделать, а не придумать подпись другого человека.
— Что у нас на обед?
— Твое любимое блюдо — чили.
Он терпеть не мог чили.
На самом деле никакого чили и в помине не было — просто ее маленькая шутка — зато присланные им тюльпаны стояли в новой черно-желтой вазе на столе между ними. Будто в комнате был кто-то еще. Он хотел рассказать ей о том, как писал имя Коупленда, но в данный момент яркие цветы были и без того достаточным свидетельством присутствия того, другого.
Он снова взглянул на них и понял, что смотрит вовсе не на те цветы, которые купил. Те были розовыми, а эти — темно-красными. Куда же она дела его букет.
— Похоже, снова сезон тюльпанов, а? Она улыбнулась и кивнула.
— Вчера я тоже видел, правда, розовые, но просто великолепные. Так и чувствовал, что нужно их было купить для тебя. Похоже, кто-то меня опередил, да?
Ее улыбка оставалась прежней. Практически ничем не отличалась от той, что была у нее на лице какую-то секунду назад. Или все же она стала чуть более жалостливой?
Перед тем как улечься в постель, он всегда любил бриться — давняя привычка. Стоя перед зеркалом в ванной комнате и соскребая остатки снежной пены, он внезапно ткнул бритвой в зеркало.
— Я слышал, чем вы там занимаетесь. Не думай, будто я ничего не знаю, ублюдок!
— Ты со мной говоришь? — окликнула она его из спальни.
— Нет, с Питером Коуплендом. На это она ничего ответила, и он улыбнулся своей собственной странной улыбкой.
* * *
Ее пальцы легко касались его лица, когда он вдруг понял, как разорвать порочный круг. Оттолкнув ее ладонь, он взял инициативу в свои руки и принялся ласкать ее, но чересчур сильно, что причиняло ей боль. К его удивлению, она вздрогнула и изогнулась, но продолжала молчать. Теперь их постоянно окружало молчание. В какой-то момент они оба безмолвно согласились с этим. Но почему она не протестует? Почему не просит его остановиться? Может, ей нравится? Нет, это невозможно. Она миллион раз говорила, что не понимает, как это людям может нравиться причинять друг другу в постели боль. Или Питеру Коупленду было позволено все? Может, все еще хуже, и та боль, которую он ей сейчас причиняет, доставляет ей наслаждение? Но это же просто безумие! Это означало бы, что он вообще ничего не знает о своей жене. При этой мысли дыхание его участилось. Какие части ее тела и души были ему знакомы? Что еще она скрывала от него долгие годы?
Он начал нашептывать ей на ухо всякие грубости и непристойности. Они оба всегда терпеть этого не могли. Их интимные, обращенные друг к другу слова, всегда были забавными и ласковыми, полными любви.
— Не надо! — Она заговорила в первый раз. Она смотрела прямо на него, и на лице ее читалась неприкрытая тревога.
— Почему? Буду делать, что хочу.
Он продолжал говорить, причинять ей боль, говорить, разрушать все. Он рассказал ей, где работает, сколько успел заработать, чем увлекается. Он рассказал ей, какой окончил колледж, где прошло его детство, какими предпочитает яйца на завтрак.
Скоро она уже плакала и оставалась совершенно неподвижной. Он как раз объяснял ей, что носит белые кроссовки из-за болезни ног…
* * *
Сама Саша не стала рассказывать, до какой степени этот небольшой рассказ Фила основывался на его личном опыте (и даже почему он вообще его написал), а я не спрашивал. Зато она попыталась выяснить, откуда я о нем узнал, и я соврал, сказав, что Фил упоминал о нем Дэнни Джеймсу в Нью-Йорке. По ее словам, описанное в «Без четверти ты», представляло собой только часть проблемы и причины их расставания. После того, как было отснято уже больше половины «Полночь убивает», Фил стал каким-то болезненно неуравновешенным, и жизнь с ним превратилась в муку.
Он всегда был довольно добродушным человеком, крайне редко дававшим понять, что у него плохое настроение — даже когда это действительно было так. Его отец не любил капризных детей, поэтому миссис Стрейхорн приучила Фила и Джекки либо тщательно скрывать свое плохое настроение, либо прятать его за плотно закрытыми дверями их комнат. Фил не слишком любил отца, но все же согласился на подобный способ скрывать свою боль. За те годы, что мы прожили вместе, учась в колледже, я почти не видел его в дурном расположении духа. Если такое и случалось, он уходил из комнаты и не возвращался до тех пор, пока его настроение не поднималось или мучавшая его проблема не находила своего разрешения. Я просто не мог себе представить своего друга таким эгоистичным и неуравновешенным, каким упорно продолжала представлять его Саша. Но в конце концов мне на ум пришли слова Спросони: «Не так уж и важно, сколько раз Фил убил себя, снимая ту сцену, которую я велела ему не снимать — он убивал только себя тогдашнего. А все остальные Стрейхорны за тридцать лет по-прежнему жили не тужили».
Может быть, этот ставший столь шизоидным и неприятным человек просто начал дробиться до того, как совершил свой последний акт? Был ли человек, столь странно обращавшийся с Сашей, тем же человеком, который покончил с собой? И тем же, кто послужил причиной гибели Мэтью Портланда? Тем же, кто был на моих видеокассетах, тем же, кто разговаривал с Дэнни Джеймсом в Нью-Йорке, тем же, кто возил Спросоню в Браун-Миллз, тем же…?
7
Охо-хо… Ну и чему — вернее, кому — вы поверите: ангелу или мертвому человеку? На сей раз, Спросоня превзошла саму себя. И явно воспользовалась своим преимуществом. Она же главная свидетельница обвинения, всегда появляющаяся на сцене в нужный момент, чтобы направить жюри (Уэбера) в нужном направлении.
А какие же действия позволено предпринимать в свою защиту мне? Да никаких, кроме демонстрации ему и Саше двух дурацких видеозаписей, где мне не дали сказать практически ничего, ну разве что сделать нескольких туманных намеков. Такое впечатление, будто я стал участником какой-то паршивой телевизионной игры, этакий «Фарс для Знаменитостей». Отгадайте-ка, что говорит привидение!
Лгал ли я тебе раньше? Да, лгал. Лгал насчет того, откуда взялся Рок-н-ролл. И кто на самом деле побежал за копами, когда мы нашли мертвую девушку Но сейчас я не лгу.
Почти все, что она говорит ~ правда, ну или чуть-чуть неправда. Проверь ее на детекторе лжи, и она бы проскочила. Но ведь правду не измеришь в процентах. Правда на восемьдесят процентов. На девяносто девять. Она — или правда, или нет.
Вот официальная версия Спросони: Филипп Стрейхорн, делая свои глупые маленькие фильмы ужасов, так увлекся, бедняга, что по ходу дела продал душу дьяволу. В обмен на что? На власть, ребята! А еще на что? На власть, способную заставить зрителей, выходя из кино, начинать убивать друг друга; власть, позволяющую продавать миллионы билетов и делать кучу денег, и, наконец, власть, дающую возможность использовать самые настоящие темные силы!
Эге-гей! А ну-ка, подать мне сюда настоящие темные силы! Подать их, пока они с пылу с жару!
А нельзя ли нам, вместо этого, возглавить кавалерийский полк или небесный хор? Поскольку на данной поворотной точке нашего повествования является ангел, чтобы предупредить Фила больше не делать глупостей, так как он очень огорчает Бога. Глупый Стрейхорн, весь такой гордый, плюет на предупреждение и продолжает снимать свою совершенно дурацкую «Полночь убивает». В результате, из прошлого в настоящее врываются остервеневшие малютки Филы и все, кто оказывается в пределах досягаемости, либо гибнут, либо заболевают раком.
В фильме была всего одна стоящая сцена, и именно ее они — или она? — предложит уничтожить. Я отказался. После этого начались всякие нехорошие события. Явилось ли это результатом моего отказа? Скажу честно — не знаю.
Но я вынужден был сказать Уэберу, что это так. Потому что меня заставили. Скажи ему это, скажи ему то. Заставь его поверить, что…
Даже странно, что здесь позволено лгать. Я запросто могу лгать Уэберу, вам, любому живущему человеку.
Но я больше не собираюсь лгать. Я хочу, чтобы вы знали столько, сколько мне будет позволено рассказать. Почему? Потому что нам предстоит долгий путь и я хочу, чтобы вы знали о том, какое отчаяние и гнев я испытывал, наблюдая за Спросоней (со всей их шайкой) и их махинациями.
Кроме того, вы, как и я сам, никак не можете повлиять на происходящее с Уэбером, Сашей и Уайеттом. Присаживайтесь здесь, рядом со мной. Придержал местечко специально для вас. Будем сидеть на самых дорогих местах и вместе смотреть игру. Даже если мы будем орать во всю глотку, на поле нас будет едва слышно. Только на нас все равно не обратят внимания, поскольку все слишком увлечены игрой.
Чуть позже, во время перерыва между таймами я расскажу вам о том, что произошло в Браун-Миллз. Или о сцене, которую они требовали вырезать. На сей раз, я расскажу вам правду. Можете относиться к ней, как хотите.
Одной из приятных особенностей Лос-Анджелеса является то, что он расположен на берегу океана. Нужно просто выехать на бульвар Санта-Моника и ехать до тех пор, пока не увидишь воду. Ехать примерно с полчаса и это очень приятная поездка, особенно если верх машины опущен и рядом сидят симпатичные тебе люди.
Саша и Уайетт заспорили, кому сидеть на неудобном, тесном заднем сиденье «ягуара». В конце концов я предложил им бросить жребий. Они оба загорелись и стали играть в «камень — ножницы — бумага» до тех пор, пока Уайетт не выиграл три раза из пяти и не плюхнулся назад. Сегодня на нем были шорты-бермуды цвета хаки и такая же рубашка-сафари, отчего казалось, будто он собирается не на пляж, а охотиться на львов.
— Понимаете, я никогда по-настоящему не купаюсь. Просто разуваюсь и брожу босиком по мелководью.
У Саши с собой была сумка, набитая бутербродами, прохладительными напитками, лосьоном для загара, тарелочкой-фрисби, книгой… «Люблю, когда есть, из чего выбирать». На ней был модный темно-синий купальник, выгодно подчеркивавший все достоинства прекрасной фигуры. Столь приятно открытый вид напомнил мне о времени, проведенном нами в Церматте: как щедра она была в постели, сколько удовольствия доставила нам эта поездка.
Кроме того, на голове у нее красовалась бейсбольная кепка с рекламной надписью «Полночь убивает», которая, учитывая происходящее, казалась немного не к месту. Впрочем, может быть и хорошо, раз она была способна носить ее и, вроде бы, не обращать внимания на то, что с этим названием связано. Значит, в ее жизни все еще оставались уголки, не затронутые тенями, отбрасываемыми на нее Филом и его фильмами.
Настало время заняться чем-нибудь легкомысленным и малозначительным. Когда накануне вечером я предложил утром съездить на пляж, Саша лишь пожала плечами, но нам с Уайеттом все же удалось увлечь ее этой идеей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
Проходит несколько мгновений, прежде чем он осознает, что она снова начинает говорить.
— …я выхожу из метро, он следует за мной. Это ощущение его присутствия прямо за спиной невероятно возбуждает. Я твердо знаю, что должно случиться и уверена, что пойду на это, и плевать на все.
Она продолжала рассказывать, приводя мельчайшие подробности их интимных отношений. Она и мистер Белые Кроссовки никогда не разговаривали, ни разу. Когда возбуждение доходит до предела, они замедляют движения настолько, что кажется, будто все происходит под водой.
Единственными когда-либо произнесенными вслух словами был возглас: «Не надо!» В воображении это вырывается у нее каждый раз, а в действительности случилось только однажды, и от этого она испытывает мгновенный укол совести. Но чувство вины быстро проходит, поскольку сейчас, рассказывая о своих фантазиях, она испытывает попросту слишком редкие и необычные ощущения, где не может быть места чувству вины. Когда она закончила, между ними пролегло молчание, густое, как мех. Она едва слышно пробормотала, что это, пожалуй, не такая уж оригинальная фантазия.
— Не смей так говорить! Не унижай себя! Какая разница, если это тебя возбуждает? Какая разница, оригинально это или нет? Пари готов держать, что у людей три четверти сексуальных фантазий связано с тем, что либо ими кто-то овладевает, либо они сами кем-то овладевают. Как его зовут?
— Кого, мужчину? Понятия не имею. Мы же не разговариваем. Он мне не говорил.
— А как бы тебе хотелось, чтобы его звали?
— Вот уж никогда не задумывалась. Занятный вопрос.
Он отправился на кухню налить себе вина. Вернувшись же, обнаружил, что ночник у нее на тумбочке зажжен, а она сидит обхватив руками колени.
— Питер Коупленд. — Она улыбнулась ему и немного смущенно пожала плечами.
— Питер Коупленд? Прямо как выпускника Йеля. Она пожала плечами.
— Может быть, не знаю. Просто такое у него должно быть имя.
— О'кей. А у вас с ним все всегда происходит одинаково? Ты больше ничего про него не придумывала?
Она отхлебнула вина и задумалась. Теперь, когда наличие Питера Коупленда перестало быть тайной и он обрел имя, она, говоря о нем, больше не испытывала чувства неловкости.
— Обычно одно и то же — метро, что на нем надето, как он идет за мной. Этого вполне достаточно.
Последняя фраза больно ужалила его. Ведь у него самого было столько разных фантазий с такими разными, но вполне предсказуемыми лицами и антуражами, «Этого вполне достаточно». Он вдруг понял, что завидует ей и этому ее Питеру Коупленду, их полной поглощенности друг другом и их безмолвной чувственной лихорадке.
На следующий день, по дороге на работу, он вдруг остановился прямо посреди улицы, и на лице его расплылась глупая самодовольная улыбка. Зайдя в цветочный магазин, он купил десять тюльпанов — ее любимые цветы — и попросил доставить их к ним домой. На карточке он написал: «Надеюсь, тебе нравятся тюльпаны. Лично я их просто обожаю. Спасибо за комету, которой ты украсила вчерашнее небо. Питер».
И в постели в эту ночь он делал все совершенно по-другому. В темноте он стал совершенно другим человеком. Она не могла его видеть, поэтому он мог быть кем угодно. Ему хотелось быть Питером Коуп-лендом, только он не знал, как.
Обычно они разговаривали, но в эти полчаса обладания друг другом, он не произнес ни слова. С самого начала она все поняла и с жаром приняла его ласки. Но стоило им начать подплывать к чему-то знакомому, обретенному за проведенные вместе годы, как он тут же изменял направление их движения. Через некоторое время инициативой завладела она и была то сильной, то пассивной в те моменты, когда он меньше всего этого ожидал.
Это оказалось намного лучше, чем можно бы было себе представить, и он снова испытал чувство ревности к Питеру Коупленду. Ни один посторонний мужчина, каким бы расчудесным он ни был, не заслуживал того, что она сейчас предлагала. Все, что давал своим воображаемым любовницам он сам, всегда было сугубо анонимным и быстро забывалось.
В конце, когда она снова произнесла: «Не надо!», он с замиранием сердца подумал, что она говорит это и ему, и кому-то еще. А мгновение спустя, страстно пожелал, чтобы эти слова предназначались только ему.
На следующий день он купил книгу, которую, как он знал, ей хотелось прочитать. На титульном листе он написал: «Надеюсь, тебе это понравится. Питер». Она обнаружила книгу под подушкой. Усевшись в кровати, она положила ее на колени, прикрыла ладонями и замерла. Что же он делает? Нравится ей это или нет?
Наэлектризованность их чувств и желание отправиться сразу в стольких новых направлениях и приводило их в трепет, и немного пугало. Оба задавались вопросом, для кого они это делают — для себя или для кого-то еще?
Всю прошедшую неделю их ночи были долгими изнурительными экспериментами. Он не мог спросить, что ей больше нравится, поскольку все должно было происходить в молчании и общение ограничивалось лишь прикосновениями и движениями. Каждый вечер к восьми часам они начинали возбуждаться и поглядывать на часы. Все, чем они привыкли заниматься, стало неважным и было забыто. Теперь они поспешно натягивали свои новые вторые кожи, и то, что оставалось от дня, поспешно пряталось, потому что было с ними незнакомо.
В четверг она отправилась по магазинам и решила купить ему подарок. В магазине продавец расстелил перед ней на стеклянном прилавке несколько прекрасных кашемировых свитеров: сиреневый, темно-серый, черный. Она никак не могла решить, какой из них выбрать. Только выйдя из магазина, она поняла, что выбрала тот, который гораздо больше пошел бы Питеру Коупленду, а не ее мужу. Это удивило ее, но она не стала возвращать покупку. Она просто ничего ему не скажет.
* * *
На работе он вдруг понял, что трижды написал в открытом перед ним блокноте имя Питер Коупленд. И даже не заметил, как это произошло. Каждый раз имя было выведено другим почерком, будто он старался подделать, а не придумать подпись другого человека.
— Что у нас на обед?
— Твое любимое блюдо — чили.
Он терпеть не мог чили.
На самом деле никакого чили и в помине не было — просто ее маленькая шутка — зато присланные им тюльпаны стояли в новой черно-желтой вазе на столе между ними. Будто в комнате был кто-то еще. Он хотел рассказать ей о том, как писал имя Коупленда, но в данный момент яркие цветы были и без того достаточным свидетельством присутствия того, другого.
Он снова взглянул на них и понял, что смотрит вовсе не на те цветы, которые купил. Те были розовыми, а эти — темно-красными. Куда же она дела его букет.
— Похоже, снова сезон тюльпанов, а? Она улыбнулась и кивнула.
— Вчера я тоже видел, правда, розовые, но просто великолепные. Так и чувствовал, что нужно их было купить для тебя. Похоже, кто-то меня опередил, да?
Ее улыбка оставалась прежней. Практически ничем не отличалась от той, что была у нее на лице какую-то секунду назад. Или все же она стала чуть более жалостливой?
Перед тем как улечься в постель, он всегда любил бриться — давняя привычка. Стоя перед зеркалом в ванной комнате и соскребая остатки снежной пены, он внезапно ткнул бритвой в зеркало.
— Я слышал, чем вы там занимаетесь. Не думай, будто я ничего не знаю, ублюдок!
— Ты со мной говоришь? — окликнула она его из спальни.
— Нет, с Питером Коуплендом. На это она ничего ответила, и он улыбнулся своей собственной странной улыбкой.
* * *
Ее пальцы легко касались его лица, когда он вдруг понял, как разорвать порочный круг. Оттолкнув ее ладонь, он взял инициативу в свои руки и принялся ласкать ее, но чересчур сильно, что причиняло ей боль. К его удивлению, она вздрогнула и изогнулась, но продолжала молчать. Теперь их постоянно окружало молчание. В какой-то момент они оба безмолвно согласились с этим. Но почему она не протестует? Почему не просит его остановиться? Может, ей нравится? Нет, это невозможно. Она миллион раз говорила, что не понимает, как это людям может нравиться причинять друг другу в постели боль. Или Питеру Коупленду было позволено все? Может, все еще хуже, и та боль, которую он ей сейчас причиняет, доставляет ей наслаждение? Но это же просто безумие! Это означало бы, что он вообще ничего не знает о своей жене. При этой мысли дыхание его участилось. Какие части ее тела и души были ему знакомы? Что еще она скрывала от него долгие годы?
Он начал нашептывать ей на ухо всякие грубости и непристойности. Они оба всегда терпеть этого не могли. Их интимные, обращенные друг к другу слова, всегда были забавными и ласковыми, полными любви.
— Не надо! — Она заговорила в первый раз. Она смотрела прямо на него, и на лице ее читалась неприкрытая тревога.
— Почему? Буду делать, что хочу.
Он продолжал говорить, причинять ей боль, говорить, разрушать все. Он рассказал ей, где работает, сколько успел заработать, чем увлекается. Он рассказал ей, какой окончил колледж, где прошло его детство, какими предпочитает яйца на завтрак.
Скоро она уже плакала и оставалась совершенно неподвижной. Он как раз объяснял ей, что носит белые кроссовки из-за болезни ног…
* * *
Сама Саша не стала рассказывать, до какой степени этот небольшой рассказ Фила основывался на его личном опыте (и даже почему он вообще его написал), а я не спрашивал. Зато она попыталась выяснить, откуда я о нем узнал, и я соврал, сказав, что Фил упоминал о нем Дэнни Джеймсу в Нью-Йорке. По ее словам, описанное в «Без четверти ты», представляло собой только часть проблемы и причины их расставания. После того, как было отснято уже больше половины «Полночь убивает», Фил стал каким-то болезненно неуравновешенным, и жизнь с ним превратилась в муку.
Он всегда был довольно добродушным человеком, крайне редко дававшим понять, что у него плохое настроение — даже когда это действительно было так. Его отец не любил капризных детей, поэтому миссис Стрейхорн приучила Фила и Джекки либо тщательно скрывать свое плохое настроение, либо прятать его за плотно закрытыми дверями их комнат. Фил не слишком любил отца, но все же согласился на подобный способ скрывать свою боль. За те годы, что мы прожили вместе, учась в колледже, я почти не видел его в дурном расположении духа. Если такое и случалось, он уходил из комнаты и не возвращался до тех пор, пока его настроение не поднималось или мучавшая его проблема не находила своего разрешения. Я просто не мог себе представить своего друга таким эгоистичным и неуравновешенным, каким упорно продолжала представлять его Саша. Но в конце концов мне на ум пришли слова Спросони: «Не так уж и важно, сколько раз Фил убил себя, снимая ту сцену, которую я велела ему не снимать — он убивал только себя тогдашнего. А все остальные Стрейхорны за тридцать лет по-прежнему жили не тужили».
Может быть, этот ставший столь шизоидным и неприятным человек просто начал дробиться до того, как совершил свой последний акт? Был ли человек, столь странно обращавшийся с Сашей, тем же человеком, который покончил с собой? И тем же, кто послужил причиной гибели Мэтью Портланда? Тем же, кто был на моих видеокассетах, тем же, кто разговаривал с Дэнни Джеймсом в Нью-Йорке, тем же, кто возил Спросоню в Браун-Миллз, тем же…?
7
Охо-хо… Ну и чему — вернее, кому — вы поверите: ангелу или мертвому человеку? На сей раз, Спросоня превзошла саму себя. И явно воспользовалась своим преимуществом. Она же главная свидетельница обвинения, всегда появляющаяся на сцене в нужный момент, чтобы направить жюри (Уэбера) в нужном направлении.
А какие же действия позволено предпринимать в свою защиту мне? Да никаких, кроме демонстрации ему и Саше двух дурацких видеозаписей, где мне не дали сказать практически ничего, ну разве что сделать нескольких туманных намеков. Такое впечатление, будто я стал участником какой-то паршивой телевизионной игры, этакий «Фарс для Знаменитостей». Отгадайте-ка, что говорит привидение!
Лгал ли я тебе раньше? Да, лгал. Лгал насчет того, откуда взялся Рок-н-ролл. И кто на самом деле побежал за копами, когда мы нашли мертвую девушку Но сейчас я не лгу.
Почти все, что она говорит ~ правда, ну или чуть-чуть неправда. Проверь ее на детекторе лжи, и она бы проскочила. Но ведь правду не измеришь в процентах. Правда на восемьдесят процентов. На девяносто девять. Она — или правда, или нет.
Вот официальная версия Спросони: Филипп Стрейхорн, делая свои глупые маленькие фильмы ужасов, так увлекся, бедняга, что по ходу дела продал душу дьяволу. В обмен на что? На власть, ребята! А еще на что? На власть, способную заставить зрителей, выходя из кино, начинать убивать друг друга; власть, позволяющую продавать миллионы билетов и делать кучу денег, и, наконец, власть, дающую возможность использовать самые настоящие темные силы!
Эге-гей! А ну-ка, подать мне сюда настоящие темные силы! Подать их, пока они с пылу с жару!
А нельзя ли нам, вместо этого, возглавить кавалерийский полк или небесный хор? Поскольку на данной поворотной точке нашего повествования является ангел, чтобы предупредить Фила больше не делать глупостей, так как он очень огорчает Бога. Глупый Стрейхорн, весь такой гордый, плюет на предупреждение и продолжает снимать свою совершенно дурацкую «Полночь убивает». В результате, из прошлого в настоящее врываются остервеневшие малютки Филы и все, кто оказывается в пределах досягаемости, либо гибнут, либо заболевают раком.
В фильме была всего одна стоящая сцена, и именно ее они — или она? — предложит уничтожить. Я отказался. После этого начались всякие нехорошие события. Явилось ли это результатом моего отказа? Скажу честно — не знаю.
Но я вынужден был сказать Уэберу, что это так. Потому что меня заставили. Скажи ему это, скажи ему то. Заставь его поверить, что…
Даже странно, что здесь позволено лгать. Я запросто могу лгать Уэберу, вам, любому живущему человеку.
Но я больше не собираюсь лгать. Я хочу, чтобы вы знали столько, сколько мне будет позволено рассказать. Почему? Потому что нам предстоит долгий путь и я хочу, чтобы вы знали о том, какое отчаяние и гнев я испытывал, наблюдая за Спросоней (со всей их шайкой) и их махинациями.
Кроме того, вы, как и я сам, никак не можете повлиять на происходящее с Уэбером, Сашей и Уайеттом. Присаживайтесь здесь, рядом со мной. Придержал местечко специально для вас. Будем сидеть на самых дорогих местах и вместе смотреть игру. Даже если мы будем орать во всю глотку, на поле нас будет едва слышно. Только на нас все равно не обратят внимания, поскольку все слишком увлечены игрой.
Чуть позже, во время перерыва между таймами я расскажу вам о том, что произошло в Браун-Миллз. Или о сцене, которую они требовали вырезать. На сей раз, я расскажу вам правду. Можете относиться к ней, как хотите.
Одной из приятных особенностей Лос-Анджелеса является то, что он расположен на берегу океана. Нужно просто выехать на бульвар Санта-Моника и ехать до тех пор, пока не увидишь воду. Ехать примерно с полчаса и это очень приятная поездка, особенно если верх машины опущен и рядом сидят симпатичные тебе люди.
Саша и Уайетт заспорили, кому сидеть на неудобном, тесном заднем сиденье «ягуара». В конце концов я предложил им бросить жребий. Они оба загорелись и стали играть в «камень — ножницы — бумага» до тех пор, пока Уайетт не выиграл три раза из пяти и не плюхнулся назад. Сегодня на нем были шорты-бермуды цвета хаки и такая же рубашка-сафари, отчего казалось, будто он собирается не на пляж, а охотиться на львов.
— Понимаете, я никогда по-настоящему не купаюсь. Просто разуваюсь и брожу босиком по мелководью.
У Саши с собой была сумка, набитая бутербродами, прохладительными напитками, лосьоном для загара, тарелочкой-фрисби, книгой… «Люблю, когда есть, из чего выбирать». На ней был модный темно-синий купальник, выгодно подчеркивавший все достоинства прекрасной фигуры. Столь приятно открытый вид напомнил мне о времени, проведенном нами в Церматте: как щедра она была в постели, сколько удовольствия доставила нам эта поездка.
Кроме того, на голове у нее красовалась бейсбольная кепка с рекламной надписью «Полночь убивает», которая, учитывая происходящее, казалась немного не к месту. Впрочем, может быть и хорошо, раз она была способна носить ее и, вроде бы, не обращать внимания на то, что с этим названием связано. Значит, в ее жизни все еще оставались уголки, не затронутые тенями, отбрасываемыми на нее Филом и его фильмами.
Настало время заняться чем-нибудь легкомысленным и малозначительным. Когда накануне вечером я предложил утром съездить на пляж, Саша лишь пожала плечами, но нам с Уайеттом все же удалось увлечь ее этой идеей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30