Правда, я выстроила стену – чтобы противостоять тем, кто обожает причинять боль таким, как мы. Мы не способны грустно плясать под дудку общества – в ногу с отчаявшимися и запуганными обывателями разных классов. Мы – белые вороны, козлы отпущения, волки, парии. Да уж, на всю голову ебанутые заглюченные психи.
Ну да, вы, небось, решили, что Джейми страшная и странная. Впрочем, многие так и считают, не отрицаю. Но я не испугалась. Это не выпендреж – меня и впрямь словно позвал к ней голос крови, как будто она – кровная родня, которой я не знала и знать не могла. Вот она передо мной, моя сестренка, большая одинокая беспомощная эксцентричная веселая любящая сестренка, и я ее никогда не оставлю, потому что я ей нужна. Ей нужен защитник, тот, кто не убьет ее невинность, не заставит глаза от слез закрыться, не погасит это пламя. Никто не понимает, какая она нервная. Нет, не в плохом смысле – просто она не была, не могла быть, не может быть уравновешенной. И от этого сочетания ужасной силы и пугающей слабости она ранима, она та, кто она есть. Я горжусь Джейми и всегда буду гордиться.
Кстати, это полная чушь, что она лжет. Джейми не умеет лгать, она прозрачна, как стекло. Джейми – Овен, если вы разбираетесь в астрологии. Если она попробует соврать, по ней сразу видно: она каменеет и не может смотреть в глаза – фигово она врет. Так что стоит повторить вопрос – и правда всплывает. Поэтому меня так бесит, когда ее обзывают грязной лгуньей. У нее, конечно, была и есть куча недостатков, но лгать? Нет. Она моя настоящая сестра.
Конечно, я ей ничего такого не сказала, когда она нависала надо мной, трясясь от смеха и мечтая разбавить густую кровь кофеином. Я вообще редко говорю о чувствах, хотя, как вы уже заметили, я по чувствам спец. Как выяснилось, о них проще писать. Я годами вела дневники. Джейми часто смеялась надо мной в дороге, когда мы мерзли в каком-нибудь отвратном полупансионе, а я си-Дела и строчила в желтом свете голой двадцативаттной лампочки. Но что-то подначивало меня: записывай, записывай – сначала на бумаге, потом на диске. Помню, как-то Джейми составила себе гороскоп, где в конце говорилось: «Тяжелый рок довлеет над вашей судьбой». Я тоже это ощущала. Все было слишком хорошо, такое не длится вечно. Ну вот, опять я забегаю вперед.
Мы пошли в город – каких-то пять минут прогулялись, а все роняли челюсти и пялились на Джейми. Или, может, на нас, потому что… господи боже мой, только представьте эту шизанутую парочку… Мы обсуждали, почему не встретились раньше – чистая случайность. Просто разные клубы, разный круг общения, разный стиль жизнь. Отыскав кафешку, мы выпили кофе, и я спросила, с чем она собирается выступать. Одним глазом я смотрела на часы (у меня слишком развито чувство ответственности), так что ее ответ сначала не поняла. Что-то вроде: «Понятия не имею».
Я нажала «паузу». Перемотала. Нажала «играть».
– То есть, – ровно переспросила я, – как это «понятия не имею»? У тебя же должен быть какой-то план номера, анекдоты и все такое. Ну, ты же юморист? Что ты на сцене делать будешь?
Она вздохнула, наклонилась и подтянула чулки, державшиеся, как я заметила, под коленками на красных и черных кружевных подвязках. Пожевала щеку и искоса глянула на меня. И тут ее прорвало:
– Ну, понимаешь, я же выступала всего раз, да и то случайно. Я помогала Грэму в баре, в «Погребке», ну, знаешь, на входе там и по залу, а юморист не явился. Тогда он говорит, Грэм то есть говорит, мол, лезь на сцену, расскажи им историю о знакомой стриптизерше и ее питоне, который страдал недержанием. Понимаешь, я ему вечером эту байку рассказала, и Грэм решил, что это смешно. Попросил меня выступить, сказал, что эти «юмористы», которых он нанимал, и бабу-то не могут завести, не говоря про зал. Ну, в общем, когда этот тип не появился, вышла я. Было здорово, мне понравилось. Как с высокого трамплина в бассейн – только лучше, вода в нос не попадает. И я рассказала про другое – ну, о себе и моих знакомых. В общем, все смеялись, бутылками никто не закидывал, вот я и решила, почему бы нет? Нужно что-то делать с жизнью – этот блядский отдел соцобес-печения у меня уже в печенках, и эти их списки, и правильные работы – может, у меня вот такое получится. А сегодня Грэму позвонил этот тип, Спайк, сказал, что меня тогда видел, и попросил мой телефон – ему, видишь ли, очень грустно, что в программе так мало женщин. Он отчаялся и позвонил мне, а я согласилась. Но я не рассказываю анекдоты, это ничего?
Я обалдела. Но она смотрела так печально, что я только сказала – да, хорошо, но сердце мое ушло в пятки: я представила, как она будет выступать перед толпой злобных ужратых отморозков, я же, блядь, знаю, что вот такие уроды сегодня и будут в зале. Хотя, может, они свалят в бар, рассуждала я, – все-таки Джейми выступает каких-то пятнадцать минут, что может за это время случиться?
5
Хочется сказать, что умиротворение и счастье воцарились в мире, когда мы, загибаясь от смеха, выползли на улицу. Очень хочется, но вы угадали, да – это было бы ложью. Я оставила Джейми в конторе с книжкой, которую она извлекла из своей волшебной сумки, и потащилась в зал.
Там творился сущий кошмар. Все орали друг на друга. «Цыплячьи живодеры» свалили в праведном гневе, прихватив не только свое барахло, но и значительную часть чужого. «Лимонные поросята» пострадали больше всего и едва не рыдали – насколько могут рыдать суперкрутые короли индипопа. Музыканты – господи боже.
Когда я наконец со всем разобралась, до концерта оставалось всего ничего. Публика подтянулась и запаслась алкоголем. Вскоре возникло небольшое затруднение: художник по свету обдолбался в ноль. К счастью, его заменили электриком – гениальный ход, ибо указанный электрик давно порывался и вообще, как выяснилось, талантливый и симпатичный малый… «Лимонные поросята» выступили без особых проблем: вышли, сыграли и ушли со сцены – скукотища – затянув всего на десять минут. Для них неплохо.
Радикальный фокусник Сай оказался и впрямь радикальным – он не умел показывать фокусы. Впрочем, такую некомпетентность и злость одураченная аудитория посчитала частью представления. Большая часть публики все еще торчала в баре, так что остальные, пробившись к самой сцене, посмеялись от души. Особенно когда Сай чуть не вышиб себе мозги дубинкой в жизнерадостную полоску. Сай остался вполне доволен. Заявил, что зрители были в восторге – хотя при таком таланте неудивительно. В общем, вы поняли. Но, по-моему, зря его мамаша кричала, топала и свистела всякий раз, когда он все же умудрялся порадовать публику.
Затем, под вопли четырех своих девчонок и бубнеж шести алкашей, на сцену, тряся дредами, поднялись «Ученые». Что тут сказать? Наверное, я безнадежно отстала от моды, но пели они дерьмово.
Три раза выйдя на бис (о чем никто не просил), «Ученые» наконец свалили, и мы выпустили женский хор. Мы уже кардинально отставали от графика, зато хотя бы зрители приползли из бара, и зал был набит битком, а поклонники и партнеры женского хора – публика весьма пристойная. Я воспользовалась затишьем и слиняла проведать Джейми.
Я тихо открыла дверь – вдруг она отдыхает, – и вошла. Джейми смотрела в окно на городские огни и курила… Я не знала, что она курит, о чем и сообщила. Джейми повернулась ко мне и улыбнулась:
– Да, но только если нервничаю. Могу в любой момент бросить, честно, в отличие от большинства, я без них проживу… Ну как там?
– Нормально. Выступает хор. Слышишь? Надрывают йодлем свои горлышки, храни их господь… Ты следующая. Ровно пятнадцать минут, боюсь, мы и так уже выбились из графика.
– Ничего страшного… я все равно не знаю, о чем говорить. В голове совершенно пусто…
Теперь я знаю: у нее всегда так, будто страх сцены отключает ей мозги начисто. Но потом все нормально – доктор Сцена ее никогда не подводил. А в первый раз я была в шоке. Неужто она из тех, кто искрит шутками в барах, а на сцене теряется намертво? Поверх грима у нее выступила испарина; Джейми столь осязаемо перепугалась, что я сама занервничала. Я тупо уставилась на нее, затем встряхнула головой:
– Не волнуйся, дорогая, все будет… замечательно… Она посмотрела на меня, глаза в глаза.
– Я не знаю, о чем говорить, – в оцепенении повторила она и вновь развернулась к окну, дрожащей рукой сжав сигарету.
Я была в ужасе. Времени собраться и сделать рывок – кот наплакал, а в таком состоянии? Я очень сомневалась, что ей удастся.
Я сказала, что еще за ней вернусь, и понеслась вниз через две ступеньки. Женский хор радостно убивал песню «Уважение» «Уважение» («Respect») – песня американского певца и композитора Отиса Реддинга (1941 – 1967), в 1967 году спетая американской соул-певицей Аретой Франклин (р. 1942) и с тех пор ставшая неувядающим хитом.
– кстати, одну из моих любимых. Зрители плясали и аплодировали. Я чувствовала себя как угорь на сковородке. Когда они, все четырнадцать человек, сошли со сцены, я кинулась за Джейми. Та выглядела еще хуже. Сцена была готова; зрители в смутном предвкушении толкались ближе к сцене.
– Иди, детка, – кивнула я.
Она посмотрела на меня, как ребенок перед поркой, и вышла.
И случилось чудо. На сцену ступил абсолютно другой человек. Я поняла, почему Джейми говорила о прыжке с трамплина. Казалось, она провела на подмостках всю жизнь, миг – и вот она расслаблена и спокойна. Джейми типа продрейфовала к микрофону – так, будто ничто в мире ее не волнует. И не подумаешь, что у нее вообще нервы есть. Кислотно-розовые губы слегка улыбнулись, Джейми поболтала с занудами в зале, а затем ринулась в байку про стриптизершу – так, будто рассказывала ее с рождения.
Верно, Джейми не рассказывала анекдоты. Она разговаривала, как будто перед ней друзья, как будто все они вместе, они партнеры, не просто зрители и актер. Честно сказать, это было и не актерство. Она была собой, без масок и прикрас. И тривиальная история становилась комичной и трагической, сладостно-горькой, яростной. Джейми как-то заставляла нас понять, каково это – выходить к пьяным, ухмыляющимся, дрочащим мужикам и вечер за вечером перед ними раздеваться. И что мужчины в душе совсем не такие – просто им стыдно показать друзьям свою неловкость и смущение. Что некоторые ненавидят и презирают стриптизерш – из страха, перерастающего в омерзение. Как они хотят выебать стриптизершу, считая тех грязными коровами, которые готовы в постели на любое унижение; не то что их правильные барышни, строящие из себя девственниц, даже если носят «экзотическое» белье и перетрахались с половиной бара. Это же – «порядочные» девушки, те, на которых женятся. А стриптизерши – отбросы, с которыми можно перепихнуться и забыть, похваставшись друзьям, как она дала засадить ей в жопу.
Джейми заставила нас увидеть стриптизерш. Тех, которые искренне презирают мужиков – потому что у мужиков встает на циничный, откровенно коммерческий трюк. Ради денег эти стриптизерши берутся за работу, при одной мысли о которой у меня в венах кровь стынет. И других, которые ловят грустный кайф, дразня мужчин, считая, что это дает власть, не желая понимать, как мужчины относятся к ним на самом деле, не осознавая, что стриптиз – своего рода изнасилование, путь саморазрушения, где детские комплексы звучат скрипучим, болезненным рефреном.
А затем Джейми заставила нас смеяться – почти против воли – над абсурдностью сочетания дешевого шика и реальной жизни. Рассказала, как одна ее лондонская знакомая поехала в стрип-бар на велосипеде, привязав к рулю выстиранный костюм, чтобы высох, – огненно-красные стринги с блестками, лифчик, подвязки и чулки в сетку. Мы до колик хохотали над стриптизершами, которые выдумывали нелепые наряды, чтобы внести хоть какое-то разнообразие. Одна индианка напялила самодельную замшевую микро-мини и купленный в театральной лавочке черный шерстяной парик с косичкой, а к соскам клеем для ресниц прилепила два куска овчины… А еще был несчастный старый питон, страдавший недержанием, уже давно не в расцвете сил, он мечтал лежать весь вечер и тихо переваривать крысу, а не летать над головами зрителей по воле не в меру ретивой танцовщицы. И разве он виноват, что потерял самообладание?
Они ее полюбили? Пали ниц и стали боготворить? Вообще-то нет. Только некоторые – их лица выделялись в толпе; они жаждали единения с тем, кто выглядел сильным. Но остальные наглухо закрылись от этой непонятной сучки с ее грязным языком и пронзительным взглядом. Немало мужчин были чертовски мрачны после этих пятнадцати минут, немало женщин – оскорблены и полны праведного гнева. Но прочие – они аплодировали как сумасшедшие, и Джейми сошла со сцены, сияя.
Я похлопала ее, как хорошую лошадь, только что победившую на скачках. Я тоже сияла. Мне не хватало слов, я так ею гордилась! Я знала: у нее талант, она будет полировать его и оттачивать, пока он не разовьется в нечто исключительное. А еще я знала, что хочу помочь ей, хочу вывести на эту дорогу. У нас все получится. Потому что она не просто забавная – она говорит правду. Будто стоишь на улице под дождем, и надвигается летняя гроза, ослепительная и неистовая. Ей просто нужен тот, кто в нее поверит. Ей нужна я. А мне – она; она умела говорить вслух, громко и бесстрашно, о том, что мое переполненное сердце умело только чувствовать. Она станет моим гласом, а я – ее щитом. Так и было. Пока в один страшный миг все не рухнуло.
6
Не буду останавливаться па взаимных упреках, подколах и свернутых носах – неизбежных последствиях любого концерта в мире. Скажу только, что в три часа ночи мы с Джейми завалились в ресторанчик-карри и принялись набивать желудки куриным шашлыком и пешаварскими хлебцами – до тех пор, пока не лишились способности проглотить хоть каплю роскошного яично-желтого мангового ласси. Когда мы наконец со стоном отвалились от стола посреди ресторанного гама, я зажгла сигарету и предложила другую Джейми. Та отказалась:
– Ну правда, я курю, только сели нервничаю. Л так мне сигареты не правятся.
Я протянула руку, взяла из вазочки горсть анисового драже и стала задумчиво жевать. Джейми наблюдала за тусней, обкусывая с губ остатки помады. Странно, с ней мне не требовалось заполнять паузы болтовней, как с другими, и, естественно, я сказала:
– Забавно, с тобой я не чувствую, что нужно все время о чем-то говорить.
– Э – прости, что?
– Я говорю, с тобой я не должна трепаться, можно просто сидеть и молчать, понимаешь? Просто сидеть.
– Конечно, если хочешь.
– Нет, я не об этом, просто мы не должны говорить, но можем, если охота, а если нет, можем не говорить…
– Лил, ты о чем думаешь?
Она посмотрела па меня, слегка щурясь. Я хотела предложить ей надеть очки, по вместо этого, как выяснилось, произнесла:
– Я знаю, мы только познакомились, и, конечно, вдруг я чистокровный псих или маньяк-убийца, но, собственно, как думаешь – мы не можем вместе жить?
Невероятно. Полная дикость. ДИ-КОСТЬ. Почувствовав, что краснею и покрываюсь испариной, я сглотнула – конфеты попали не в то горло, и я зашлась в приступе кашля. Хотя бы отвлеклась.
Когда я оклемалась, Джейми налила мне воды и сказала:
– Господи, Лил, я испугалась, ты коньки отбросишь. Ты жива? Хотя жаль, я бы прием Хаймлиха Прием Хаймлиха (Геймлиха) – один из компонентов первой помощи при удушье, вызванном попаданием инородного тела и дыхательные пути.
попробовала – а то я тренировалась только на плюшевом мишке.
– Какое бессердечие! Я же могла умереть! – пролепетала я.
– Очень просто, годы практики. Ты бы видела мою мать. А на тему переезда – почему нет? – Лицо ее слегка опало, бледные губы сжались, точно роза зимой. – Да, Энди свалил, так что можешь занять чердак. Мы все думали, кто к нам подселится. Только предупреждаю: это трущобы. Вдруг ты там не приживешься? – Она улыбнулась, распахнула глаза. Лицо растянулось в широкой улыбке, и Джейми радостно сощурилась. Я улыбнулась ей. Мы засмеялись.
Я переехала в субботу. Мама устроила настоящие проводы с погребальными обрядами, словно я уезжала в Сибирь, прямо Тайную Вечерю (жареная баранина с двойным овощным гарниром, два сорта картошки, мятное желе и хлебный пудинг со сливками – блюдо для Особых Случаев), и слезы лились у нее из глаз, как из сорванного водопроводного крана, всю дорогу до Рэйвенсбери, где я разделю кров с демонами. Ну, по крайней мере, как считала она, господи боже. Впрочем, она была недалека от истины. Помойка еще та. Мне как воздуха не хватало «Доместоса». Родители пришли в ужас. Я попыталась разрядить обстановку и поиграть в «у молодежи богемный период» на пару с «хорошая уборка, и все поправимо». Хотя, сказать по правде, такое дерьмо не выжечь и напалмом.
Сам дом оказался вполне мил – если забыть о фисташково-мандариновой окраске. Типичное брэдфордское поздневикторианское каменное строение в конце ряда таких же домов – только с открытым задним двором, где кто-то снес стену, чтобы ставить машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Ну да, вы, небось, решили, что Джейми страшная и странная. Впрочем, многие так и считают, не отрицаю. Но я не испугалась. Это не выпендреж – меня и впрямь словно позвал к ней голос крови, как будто она – кровная родня, которой я не знала и знать не могла. Вот она передо мной, моя сестренка, большая одинокая беспомощная эксцентричная веселая любящая сестренка, и я ее никогда не оставлю, потому что я ей нужна. Ей нужен защитник, тот, кто не убьет ее невинность, не заставит глаза от слез закрыться, не погасит это пламя. Никто не понимает, какая она нервная. Нет, не в плохом смысле – просто она не была, не могла быть, не может быть уравновешенной. И от этого сочетания ужасной силы и пугающей слабости она ранима, она та, кто она есть. Я горжусь Джейми и всегда буду гордиться.
Кстати, это полная чушь, что она лжет. Джейми не умеет лгать, она прозрачна, как стекло. Джейми – Овен, если вы разбираетесь в астрологии. Если она попробует соврать, по ней сразу видно: она каменеет и не может смотреть в глаза – фигово она врет. Так что стоит повторить вопрос – и правда всплывает. Поэтому меня так бесит, когда ее обзывают грязной лгуньей. У нее, конечно, была и есть куча недостатков, но лгать? Нет. Она моя настоящая сестра.
Конечно, я ей ничего такого не сказала, когда она нависала надо мной, трясясь от смеха и мечтая разбавить густую кровь кофеином. Я вообще редко говорю о чувствах, хотя, как вы уже заметили, я по чувствам спец. Как выяснилось, о них проще писать. Я годами вела дневники. Джейми часто смеялась надо мной в дороге, когда мы мерзли в каком-нибудь отвратном полупансионе, а я си-Дела и строчила в желтом свете голой двадцативаттной лампочки. Но что-то подначивало меня: записывай, записывай – сначала на бумаге, потом на диске. Помню, как-то Джейми составила себе гороскоп, где в конце говорилось: «Тяжелый рок довлеет над вашей судьбой». Я тоже это ощущала. Все было слишком хорошо, такое не длится вечно. Ну вот, опять я забегаю вперед.
Мы пошли в город – каких-то пять минут прогулялись, а все роняли челюсти и пялились на Джейми. Или, может, на нас, потому что… господи боже мой, только представьте эту шизанутую парочку… Мы обсуждали, почему не встретились раньше – чистая случайность. Просто разные клубы, разный круг общения, разный стиль жизнь. Отыскав кафешку, мы выпили кофе, и я спросила, с чем она собирается выступать. Одним глазом я смотрела на часы (у меня слишком развито чувство ответственности), так что ее ответ сначала не поняла. Что-то вроде: «Понятия не имею».
Я нажала «паузу». Перемотала. Нажала «играть».
– То есть, – ровно переспросила я, – как это «понятия не имею»? У тебя же должен быть какой-то план номера, анекдоты и все такое. Ну, ты же юморист? Что ты на сцене делать будешь?
Она вздохнула, наклонилась и подтянула чулки, державшиеся, как я заметила, под коленками на красных и черных кружевных подвязках. Пожевала щеку и искоса глянула на меня. И тут ее прорвало:
– Ну, понимаешь, я же выступала всего раз, да и то случайно. Я помогала Грэму в баре, в «Погребке», ну, знаешь, на входе там и по залу, а юморист не явился. Тогда он говорит, Грэм то есть говорит, мол, лезь на сцену, расскажи им историю о знакомой стриптизерше и ее питоне, который страдал недержанием. Понимаешь, я ему вечером эту байку рассказала, и Грэм решил, что это смешно. Попросил меня выступить, сказал, что эти «юмористы», которых он нанимал, и бабу-то не могут завести, не говоря про зал. Ну, в общем, когда этот тип не появился, вышла я. Было здорово, мне понравилось. Как с высокого трамплина в бассейн – только лучше, вода в нос не попадает. И я рассказала про другое – ну, о себе и моих знакомых. В общем, все смеялись, бутылками никто не закидывал, вот я и решила, почему бы нет? Нужно что-то делать с жизнью – этот блядский отдел соцобес-печения у меня уже в печенках, и эти их списки, и правильные работы – может, у меня вот такое получится. А сегодня Грэму позвонил этот тип, Спайк, сказал, что меня тогда видел, и попросил мой телефон – ему, видишь ли, очень грустно, что в программе так мало женщин. Он отчаялся и позвонил мне, а я согласилась. Но я не рассказываю анекдоты, это ничего?
Я обалдела. Но она смотрела так печально, что я только сказала – да, хорошо, но сердце мое ушло в пятки: я представила, как она будет выступать перед толпой злобных ужратых отморозков, я же, блядь, знаю, что вот такие уроды сегодня и будут в зале. Хотя, может, они свалят в бар, рассуждала я, – все-таки Джейми выступает каких-то пятнадцать минут, что может за это время случиться?
5
Хочется сказать, что умиротворение и счастье воцарились в мире, когда мы, загибаясь от смеха, выползли на улицу. Очень хочется, но вы угадали, да – это было бы ложью. Я оставила Джейми в конторе с книжкой, которую она извлекла из своей волшебной сумки, и потащилась в зал.
Там творился сущий кошмар. Все орали друг на друга. «Цыплячьи живодеры» свалили в праведном гневе, прихватив не только свое барахло, но и значительную часть чужого. «Лимонные поросята» пострадали больше всего и едва не рыдали – насколько могут рыдать суперкрутые короли индипопа. Музыканты – господи боже.
Когда я наконец со всем разобралась, до концерта оставалось всего ничего. Публика подтянулась и запаслась алкоголем. Вскоре возникло небольшое затруднение: художник по свету обдолбался в ноль. К счастью, его заменили электриком – гениальный ход, ибо указанный электрик давно порывался и вообще, как выяснилось, талантливый и симпатичный малый… «Лимонные поросята» выступили без особых проблем: вышли, сыграли и ушли со сцены – скукотища – затянув всего на десять минут. Для них неплохо.
Радикальный фокусник Сай оказался и впрямь радикальным – он не умел показывать фокусы. Впрочем, такую некомпетентность и злость одураченная аудитория посчитала частью представления. Большая часть публики все еще торчала в баре, так что остальные, пробившись к самой сцене, посмеялись от души. Особенно когда Сай чуть не вышиб себе мозги дубинкой в жизнерадостную полоску. Сай остался вполне доволен. Заявил, что зрители были в восторге – хотя при таком таланте неудивительно. В общем, вы поняли. Но, по-моему, зря его мамаша кричала, топала и свистела всякий раз, когда он все же умудрялся порадовать публику.
Затем, под вопли четырех своих девчонок и бубнеж шести алкашей, на сцену, тряся дредами, поднялись «Ученые». Что тут сказать? Наверное, я безнадежно отстала от моды, но пели они дерьмово.
Три раза выйдя на бис (о чем никто не просил), «Ученые» наконец свалили, и мы выпустили женский хор. Мы уже кардинально отставали от графика, зато хотя бы зрители приползли из бара, и зал был набит битком, а поклонники и партнеры женского хора – публика весьма пристойная. Я воспользовалась затишьем и слиняла проведать Джейми.
Я тихо открыла дверь – вдруг она отдыхает, – и вошла. Джейми смотрела в окно на городские огни и курила… Я не знала, что она курит, о чем и сообщила. Джейми повернулась ко мне и улыбнулась:
– Да, но только если нервничаю. Могу в любой момент бросить, честно, в отличие от большинства, я без них проживу… Ну как там?
– Нормально. Выступает хор. Слышишь? Надрывают йодлем свои горлышки, храни их господь… Ты следующая. Ровно пятнадцать минут, боюсь, мы и так уже выбились из графика.
– Ничего страшного… я все равно не знаю, о чем говорить. В голове совершенно пусто…
Теперь я знаю: у нее всегда так, будто страх сцены отключает ей мозги начисто. Но потом все нормально – доктор Сцена ее никогда не подводил. А в первый раз я была в шоке. Неужто она из тех, кто искрит шутками в барах, а на сцене теряется намертво? Поверх грима у нее выступила испарина; Джейми столь осязаемо перепугалась, что я сама занервничала. Я тупо уставилась на нее, затем встряхнула головой:
– Не волнуйся, дорогая, все будет… замечательно… Она посмотрела на меня, глаза в глаза.
– Я не знаю, о чем говорить, – в оцепенении повторила она и вновь развернулась к окну, дрожащей рукой сжав сигарету.
Я была в ужасе. Времени собраться и сделать рывок – кот наплакал, а в таком состоянии? Я очень сомневалась, что ей удастся.
Я сказала, что еще за ней вернусь, и понеслась вниз через две ступеньки. Женский хор радостно убивал песню «Уважение» «Уважение» («Respect») – песня американского певца и композитора Отиса Реддинга (1941 – 1967), в 1967 году спетая американской соул-певицей Аретой Франклин (р. 1942) и с тех пор ставшая неувядающим хитом.
– кстати, одну из моих любимых. Зрители плясали и аплодировали. Я чувствовала себя как угорь на сковородке. Когда они, все четырнадцать человек, сошли со сцены, я кинулась за Джейми. Та выглядела еще хуже. Сцена была готова; зрители в смутном предвкушении толкались ближе к сцене.
– Иди, детка, – кивнула я.
Она посмотрела на меня, как ребенок перед поркой, и вышла.
И случилось чудо. На сцену ступил абсолютно другой человек. Я поняла, почему Джейми говорила о прыжке с трамплина. Казалось, она провела на подмостках всю жизнь, миг – и вот она расслаблена и спокойна. Джейми типа продрейфовала к микрофону – так, будто ничто в мире ее не волнует. И не подумаешь, что у нее вообще нервы есть. Кислотно-розовые губы слегка улыбнулись, Джейми поболтала с занудами в зале, а затем ринулась в байку про стриптизершу – так, будто рассказывала ее с рождения.
Верно, Джейми не рассказывала анекдоты. Она разговаривала, как будто перед ней друзья, как будто все они вместе, они партнеры, не просто зрители и актер. Честно сказать, это было и не актерство. Она была собой, без масок и прикрас. И тривиальная история становилась комичной и трагической, сладостно-горькой, яростной. Джейми как-то заставляла нас понять, каково это – выходить к пьяным, ухмыляющимся, дрочащим мужикам и вечер за вечером перед ними раздеваться. И что мужчины в душе совсем не такие – просто им стыдно показать друзьям свою неловкость и смущение. Что некоторые ненавидят и презирают стриптизерш – из страха, перерастающего в омерзение. Как они хотят выебать стриптизершу, считая тех грязными коровами, которые готовы в постели на любое унижение; не то что их правильные барышни, строящие из себя девственниц, даже если носят «экзотическое» белье и перетрахались с половиной бара. Это же – «порядочные» девушки, те, на которых женятся. А стриптизерши – отбросы, с которыми можно перепихнуться и забыть, похваставшись друзьям, как она дала засадить ей в жопу.
Джейми заставила нас увидеть стриптизерш. Тех, которые искренне презирают мужиков – потому что у мужиков встает на циничный, откровенно коммерческий трюк. Ради денег эти стриптизерши берутся за работу, при одной мысли о которой у меня в венах кровь стынет. И других, которые ловят грустный кайф, дразня мужчин, считая, что это дает власть, не желая понимать, как мужчины относятся к ним на самом деле, не осознавая, что стриптиз – своего рода изнасилование, путь саморазрушения, где детские комплексы звучат скрипучим, болезненным рефреном.
А затем Джейми заставила нас смеяться – почти против воли – над абсурдностью сочетания дешевого шика и реальной жизни. Рассказала, как одна ее лондонская знакомая поехала в стрип-бар на велосипеде, привязав к рулю выстиранный костюм, чтобы высох, – огненно-красные стринги с блестками, лифчик, подвязки и чулки в сетку. Мы до колик хохотали над стриптизершами, которые выдумывали нелепые наряды, чтобы внести хоть какое-то разнообразие. Одна индианка напялила самодельную замшевую микро-мини и купленный в театральной лавочке черный шерстяной парик с косичкой, а к соскам клеем для ресниц прилепила два куска овчины… А еще был несчастный старый питон, страдавший недержанием, уже давно не в расцвете сил, он мечтал лежать весь вечер и тихо переваривать крысу, а не летать над головами зрителей по воле не в меру ретивой танцовщицы. И разве он виноват, что потерял самообладание?
Они ее полюбили? Пали ниц и стали боготворить? Вообще-то нет. Только некоторые – их лица выделялись в толпе; они жаждали единения с тем, кто выглядел сильным. Но остальные наглухо закрылись от этой непонятной сучки с ее грязным языком и пронзительным взглядом. Немало мужчин были чертовски мрачны после этих пятнадцати минут, немало женщин – оскорблены и полны праведного гнева. Но прочие – они аплодировали как сумасшедшие, и Джейми сошла со сцены, сияя.
Я похлопала ее, как хорошую лошадь, только что победившую на скачках. Я тоже сияла. Мне не хватало слов, я так ею гордилась! Я знала: у нее талант, она будет полировать его и оттачивать, пока он не разовьется в нечто исключительное. А еще я знала, что хочу помочь ей, хочу вывести на эту дорогу. У нас все получится. Потому что она не просто забавная – она говорит правду. Будто стоишь на улице под дождем, и надвигается летняя гроза, ослепительная и неистовая. Ей просто нужен тот, кто в нее поверит. Ей нужна я. А мне – она; она умела говорить вслух, громко и бесстрашно, о том, что мое переполненное сердце умело только чувствовать. Она станет моим гласом, а я – ее щитом. Так и было. Пока в один страшный миг все не рухнуло.
6
Не буду останавливаться па взаимных упреках, подколах и свернутых носах – неизбежных последствиях любого концерта в мире. Скажу только, что в три часа ночи мы с Джейми завалились в ресторанчик-карри и принялись набивать желудки куриным шашлыком и пешаварскими хлебцами – до тех пор, пока не лишились способности проглотить хоть каплю роскошного яично-желтого мангового ласси. Когда мы наконец со стоном отвалились от стола посреди ресторанного гама, я зажгла сигарету и предложила другую Джейми. Та отказалась:
– Ну правда, я курю, только сели нервничаю. Л так мне сигареты не правятся.
Я протянула руку, взяла из вазочки горсть анисового драже и стала задумчиво жевать. Джейми наблюдала за тусней, обкусывая с губ остатки помады. Странно, с ней мне не требовалось заполнять паузы болтовней, как с другими, и, естественно, я сказала:
– Забавно, с тобой я не чувствую, что нужно все время о чем-то говорить.
– Э – прости, что?
– Я говорю, с тобой я не должна трепаться, можно просто сидеть и молчать, понимаешь? Просто сидеть.
– Конечно, если хочешь.
– Нет, я не об этом, просто мы не должны говорить, но можем, если охота, а если нет, можем не говорить…
– Лил, ты о чем думаешь?
Она посмотрела па меня, слегка щурясь. Я хотела предложить ей надеть очки, по вместо этого, как выяснилось, произнесла:
– Я знаю, мы только познакомились, и, конечно, вдруг я чистокровный псих или маньяк-убийца, но, собственно, как думаешь – мы не можем вместе жить?
Невероятно. Полная дикость. ДИ-КОСТЬ. Почувствовав, что краснею и покрываюсь испариной, я сглотнула – конфеты попали не в то горло, и я зашлась в приступе кашля. Хотя бы отвлеклась.
Когда я оклемалась, Джейми налила мне воды и сказала:
– Господи, Лил, я испугалась, ты коньки отбросишь. Ты жива? Хотя жаль, я бы прием Хаймлиха Прием Хаймлиха (Геймлиха) – один из компонентов первой помощи при удушье, вызванном попаданием инородного тела и дыхательные пути.
попробовала – а то я тренировалась только на плюшевом мишке.
– Какое бессердечие! Я же могла умереть! – пролепетала я.
– Очень просто, годы практики. Ты бы видела мою мать. А на тему переезда – почему нет? – Лицо ее слегка опало, бледные губы сжались, точно роза зимой. – Да, Энди свалил, так что можешь занять чердак. Мы все думали, кто к нам подселится. Только предупреждаю: это трущобы. Вдруг ты там не приживешься? – Она улыбнулась, распахнула глаза. Лицо растянулось в широкой улыбке, и Джейми радостно сощурилась. Я улыбнулась ей. Мы засмеялись.
Я переехала в субботу. Мама устроила настоящие проводы с погребальными обрядами, словно я уезжала в Сибирь, прямо Тайную Вечерю (жареная баранина с двойным овощным гарниром, два сорта картошки, мятное желе и хлебный пудинг со сливками – блюдо для Особых Случаев), и слезы лились у нее из глаз, как из сорванного водопроводного крана, всю дорогу до Рэйвенсбери, где я разделю кров с демонами. Ну, по крайней мере, как считала она, господи боже. Впрочем, она была недалека от истины. Помойка еще та. Мне как воздуха не хватало «Доместоса». Родители пришли в ужас. Я попыталась разрядить обстановку и поиграть в «у молодежи богемный период» на пару с «хорошая уборка, и все поправимо». Хотя, сказать по правде, такое дерьмо не выжечь и напалмом.
Сам дом оказался вполне мил – если забыть о фисташково-мандариновой окраске. Типичное брэдфордское поздневикторианское каменное строение в конце ряда таких же домов – только с открытым задним двором, где кто-то снес стену, чтобы ставить машину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24