Но я не дал ей выбора. Вместо этого я поставил ее у руля, а сам выбрал шкоты.— Так держать. Видишь белый столб прямо по курсу? Правь все время на него.Я подхватил с палубы ее сумку и поднял стаксель. Я был так счастлив, что, казалось, мог пройти по воде.Нос «Сикоракс» рассек волну у отмели, и нас окатили первые брызги. Итак, мы втроем выходили в открытое море. Часть четвертая Анжелу мучила морская болезнь. Днем и ночью ее колотил озноб, и на нее было жалко смотреть. Я уговаривал ее перейти в кубрик, на свежий воздух, но она только отстранялась от меня. Совершенно беспомощная, Анжела лежала на подветренной койке, закутавшись в одеяла и придвинув поближе цинковое ведро.Котенок чувствовал себя прекрасно.Для него этот мир, постоянно убегающий от ветра и содрогающийся от ударов волн, был самым лучшим из всех возможных. Он спал на коленях у Анжелы, радуя ее своей доверчивостью. А днем носился по яхте, выделывая такие акробатические номера, что я все время боялся, как бы его не смыло за борт. Но этот маленький чертенок прекрасно знал, как надо избегать волн. Как-то раз он вскочил на галс грота и повис на парусе, растопырив лапы, а прямо под ним бушевал океан, сотрясая шлюпку на крыше кубрика. С тех пор котенок полюбил грот, и теперь, когда он быстро карабкался по парусу, я всерьез беспокоился, как бы он не разорвал его своими коготками. Он запутывался в усах гафеля и висел там, словно черный паук на большой белой стене. Потом Анжел каким-то образом выпутывался и спускался вниз. Другим его любимым местом был стол, и стоило только открыть карту, как он тут же прыгал на нее и сворачивался клубочком у циркуля. А когда я пытался сбросить его, он шипел на меня, и я прокладывал курс от одной его шерстинки до другой.Для управления «Сикоракс» мы использовали все имеющиеся у нас средства. Небо по-прежнему закрывали облака, ночи были темные. Последнее, что мне удалось разглядеть, — это огоньки на ирландском побережье, а дальше мы пошли вслепую. Я никак не мог заставить работать этот хваленый радиопеленгатор Беннистера. Когда я нажимал на кнопку, загорался маленький красный индикатор, и все. А затем ничего. Наконец мое терпение иссякло, и я выбросил его за борт, понося при этом все современные штучки. «Мейфлауэр» достиг берегов Америки без единой силиконовой цепочки, и я смогу.И вот мы, как и «Мейфлауэр», мчались на северо-запад под парусами. Анжела устроилась на подветренной койке, и, стало быть, ей не угрожала опасность свалиться во сне, а я спал соответственно с наветренной стороны и, выкроив для сна часок-другой, привязывал себя к стене, чтобы не проснуться на полу. Однажды я приготовил суп, но Анжела с отвращением оттолкнула его. У меня никогда не было морской болезни, но я хорошо знал, что это такое. В первый день ей казалось, что она умирает, правда, потом это ощущение пропало. Вот так спасительные полоски пластыря!Зато «Сикоракс» все было нипочем! Она словно говорила мне, что за последние несколько месяцев ей пришлось пережить немало чепухи, но теперь, слава Богу, она делает то, что у нее получается лучше всего. Поначалу, правда, как всегда, возникало много проблем. Шкотовый угол кливера начал протираться, и я временно заменил его штормовым кливером и целый вечер штопал жесткую парусину. Уплотнитель, проложенный вокруг трубы, вылез. Это была моя вина, и два часа я под дождем забивал его обратно. Через два дня замолчало коротковолновое радио, и ни уговоры, ни постукивания, ни ругательства не могли его оживить. Я забеспокоился, потому что без радио невозможно проверить точность показаний хронометра. Мы плыли как Бог на душу положит, основываясь на интуиции и траверсных таблицах, пока не разошлась облачность и не выглянуло солнце. Тогда я смог с облегчением вздохнуть, надеясь, что хронометр показывает правильное время. В трюмы набиралась вода, и время от времени я откачивал ее, но это было в порядке вещей. Прокладки вокруг трубы вскоре уплотнились.Но основной проблемой была моя усталость. Помощника из Анжелы не вышло, поэтому мне приходилось стоять у руля круглые сутки. Я так и не починил автоматическое управление, которое все еще лежало под тендером. В принципе «Сикоракс» замечательно держала курс, плывя с приспущенным парусом и зафиксированным рулем, но для этого направление ветра должно быть постоянным, и мне все равно приходилось часто вставать и уточнять его по компасу. Самая большая неприятность случилась на восьмой день, когда сорвало кронштейн на крепежной планке паруса. Я проснулся и к своему ужасу услышал, как полощется стаксель. Яхту шатало, как пьяную, и я еле добрался до палубы.Я вымок до нитки, пока поворачивал «Сикоракс» по ветру, укреплял кливер и заводил шкоты грота. Затем, зацепив страховочный фал, я отправился на поиски потерявшегося шкота. У меня ушло десять минут на то, чтобы разыскать его и вернуться в кубрик. Затем я зацепил шкот на планке кливера и выровнял курс. На вантах горели ночные ходовые огни, а за ними, пугающие, как призраки, вставали волны, накатывающиеся на нашу яхту. Я откачал из трюма воду и, валясь с ног от усталости, забрался в каюту.Анжела проснулась и простонала:— Что случилось?— Отскочила планка, не о чем беспокоиться.— Почему у тебя нет нормальных лебедок, как у Тони?Я подумал, что появление интереса к окружающему — первый признак воскрешения.— Потому что эти блестящие современные штучки не будут смотреться на «Сикоракс», а кроме того, они стоят по сто фунтов каждая. — Я почувствовал боль в спине, пока стаскивал с себя тяжелый непромокаемый костюм. — Хочешь поесть?— О Боже, нет. — Она опять застонала, когда яхта ударилась о волну. — Где мы?— К западу от Ирландии и к востоку от Канады.— Мы тонем?— Пока что нет. Но ветер явно чего-то от нас хочет.Через час я снова проснулся, потому что яхту бросало и крутило. Я опять облачился в непромокаемый костюм, вышел на палубу и увидел, что дело дрянь. Я спустил грот и поднял штормовой трисель, спустил кливер и поднял бизань. Яхту качало так, словно ее пытались опрокинуть в это свистящее море. Я спустил трисель и переоснастил его как бизань-стаксель. Это сразу придало «Сикоракс» равновесие, необходимое в такой сумасшедший шторм. Мы уже далеко забрались на север, ночи стали светлее и короче, и мне было ясно видно, как ветер и ливень словно покрывают верхушки волн кремом, а ямы между ними заполняют бурлящей пеной. Дважды бушприт «Сикоракс» зарывался в воду, и гора воды, смешанной с дождем, обрушивалась на палубу, докатываясь до самого кубрика. Мне даже негде было укрыться — только перевернутый тендер в какой-то степени защищал меня от разъяренной стихии. Мне приходилось часто откачивать воду из трюмов.Такая погода сохранялась весь остаток ночи, следующий день и следующую ночь. Утром мне удалось поспать часок, а когда я проснулся, погода была такая же сумасшедшая. Я откачал из трюмов воду и опять поспал. Затем выпил бензедрин. К середине второй ночи ветер стал понемногу стихать и удары волн уже не были такими сильными. Я зафиксировал руль, оставил паруса приспущенными и забрался на койку. Анжела плакала от отчаяния, но у меня не было сил успокоить ее. Я хотел одного — забыться во сне.Я проспал пять часов, вернее, продремал. Выбравшись из сырой койки, я увидел, что шторм кончился. Я с отвращением натянул промокший свитер и вышел на палубу. Передо мной расстилалась бесконечная водяная пустыня, прорезаемая маленькими сердитыми волнишками, отголосками ушедшего шторма. Я спустил бизань-стаксель, отвязал гик и гафель, поднял грот и кливер, а затем распустил бизань. Потом я отправился в трюм и откачивал воду до тех пор, пока боль в спине не стала совсем уж нестерпимой. У меня болел каждый мускул, каждая клеточка. Это и называется хождением под парусами. Ветер стих до четырех баллов. Среди утренних облаков уже проглядывало чистое небо, и день обещал быть солнечным. На западе поверхность воды серебрилась, и я сел, привалившись к кубрику, не имея сил двинуться дальше. Поглаживая кубрик, я похваливал «Сикоракс» и благодарил ее за то, что она сделала. Котенок, услышав мой голос, замяукал, напоминая, что его не кормили уже несколько часов. Я открыл люк и спустился в промокшую каюту. Котенок терся о мои ноги. Я больше не называл его Анжелом, так как каждый раз на это имя откликалась Анжела. Я открыл банку кошачьих консервов и с трудом удержался, чтобы самому их не съесть. Потом я подмел пол в каюте, вытер то, что выплеснулось из цинкового ведра, и попытался убедить себя, что это как раз и есть та жизнь, о которой я так долго мечтал длинными больничными ночами.Через час на горизонте показался русский крейсер-торпедоносец класса «Аврора» в сопровождении двух эсминцев, которые подозрительно направили свои бинокли на «Сикоракс». Я, как полагается, просигналил английским флагом. В ответ на эсминце поднялся красный флаг с серпом и молотом. После обмена любезностями я включил высокочастотный передатчик.— Русское судно, ответьте яхте «Сикоракс». Слышите меня?— Доброе утро, малыш. Прием.Радист, наверное, ожидал моего выхода в эфир, так как ответил сразу же. Его голос был таким жизнерадостным, будто он только что позавтракал ветчиной с яйцами или что там еще едят на завтрак русские.— Вы можете уточнить мне координаты и время? Прием.Мы переговаривались на аварийной волне, которую вряд ли кто еще слушал.— Я не знаю, работают ли наши американские приборы спутниковой связи, — усмехнулся он. — Ждите.Я улыбнулся его словам, и на моем лице треснула солевая корка. Через минуту он дал мне координаты и время с точностью до секунды. Пожелав мне удачи, три серых судна проследовали в южном направлении по океану, покрытому рябью.Мы шли хорошо. Уже прошли оконечность плато Рокэлл, хотя и севернее, чем я предполагал. Если Беннистер продвигался на своей яхте почти с такой же скоростью, то он уже должен был обогнуть Сен-Пьер. Погрешность хронометра не превышала секунды, и это успокоило меня.— С кем ты разговаривал? — Анжела перевернулась на своей койке.— С русским эсминцем. Он дал наши координаты.— Русские помогли тебе? — с недоумением спросила она.— А почему бы, черт возьми, им не помочь? — Я тихонько столкнул котенка с плато Рокэлл и поставил на карте крест карандашом. — Может, выпьешь кофе?— Да, пожалуйста.Явно начиналось возрождение. Я приготовил кофе и поджарил омлет. Но Анжела сказала, что не в состоянии есть яйца, хотя через пять минут попробовала съесть немного из моей тарелки. Затем схватила ее и съела все до конца.— Еще?— Пожалуйста. — Я сделал еще. Возрождение шло полным ходом. Она нашла сигареты и закурила. Когда мы загружали «Сикоракс», Анжела спрятала двадцать блоков сигарет в форпике и туда же сунула второй спальный мешок и комплект непромокаемой одежды. — Это на случай, если я решу прийти сюда, — объяснила она. Сейчас она сидела в кубрике, курила и смотрела из-под опущенных ресниц на дымку над горизонтом. Она оторвала полоску пластыря за ухом. — Хватит дурацких экспериментов. — И с этими словами она выкинула пластырь за борт.Выглядела она ужасно: бледная как мел, волосы спутаны, глаза красные.— Доброе утро, моя красавица, — сказал я.— Надеюсь, на этой чертовой яхте нет зеркала? — Она мрачно осмотрелась вокруг и ничего не увидела, кроме серых волн. Позади нас висели облака, черные, как наши грехи, а впереди небо было серым, словно промокашка. Она нахмурилась. — Ник, и тебе действительно нравится такая жизнь?— Да, очень.Котенок делал свои дела в желоб для стока воды с наветренной стороны, как будто знал, что море все смоет. Затем он осторожно забрался на колени Анжелы и там немедленно приступил к ритуалу утреннего умывания.— Ты не можешь звать его Анжел, — сказал Анжела.— Почему?— Потому что мне это не нравится. Давай назовем его Прикси?— На моем судне не может быть кошки с таким именем.— Хорошо, — она почесала кошке шейку, — тогда Вики.— Почему Вики?— В честь Креста Виктории, конечно.— Это нескромно.— А кто узнает, если ты никому не расскажешь?— Я буду знать.Недовольная моим упрямством, Анжела проворчала:— Ее будут звать Вики, и точка. Я правда выгляжу ужасно?— Ужасно — не то слово. Отвратительно.— Спасибо, Ник.— А сейчас, — сурово сказал я, — ты спустишься вниз, разденешься, помоешься, оботрешься насухо, наденешь все чистое, причешешься, а потом поднимешься сюда с песней на устах.— Ай-ай, сэр.— Когда вернешься, откроешь передний люк, проветришь каюту и встанешь за руль, курс 289, а я посплю.— Как, совсем сама? — забеспокоилась она.— Возьми себе в компанию кошку.— Вики.— Можешь взять для компании Вики, — согласился я.С тех пор кошку стали звать Вики. * * * К ночи небо опять затянуло тучами, и, когда поздно вечером меня разбудил звук волн, бьющих по корпусу, я сразу понял, что надвигается новый шторм.Анжеле опять стало плохо, но уже не так, как раньше. Она начинала привыкать к качке. Я заверил ее, что запор не может продолжаться в течение всего нашего плавания по Северной Атлантике, и в награду получил кислый взгляд.Но в течение следующих двух дней ее щеки стали приобретать розовый цвет и она начала нормально есть. Готовил, правда, я, так как на яхте этот процесс иногда вызывает чувство тошноты.Мы двигались довольно быстро. Другие яхты нам не встречались, только, пыхтя, прошел на запад траулер да еще один военный корабль на север. Зато небо сплошь исчертили самолеты, осуществляющие грузовые перевозки между крупными городами. Пассажиры, будь они там, увидели бы из окна только морщинистое однообразное море, а мы, подгоняемые ветром, смотрели, как кит выпускает свой фонтанчик. Анжела испугалась, как ребенок.— Никогда не думала, что увижу такое, — в изумлении повторяла она.Но в основном она говорила о своем муже, и я заметил, как отчаянно она ищет оправдания для своего присутствия на «Сикоракс».— Он скорее поверит, если увидит меня? — вопрошала она. — Он поймет, что это серьезно, если я пошла на такое ради него, правда ведь?— Конечно, — обычно отвечал я.Я обращался с ней, как с хрустальной вазой. Лично я предполагал, что Беннистер будет зол, как лев, обнаружив, что его молодая жена проплыла через Атлантику с другим мужчиной, но такая правда Анжеле была ни к чему.— Не могу поверить, что он действительно в опасности, — сказала она как-то вечером.— Такое уж у нее свойство, — заметил я. — На Фолклендах опасность тоже казалась нереальной. Впрочем, война всегда нереальна. Все мы прошли специальную подготовку, но о военных действиях никто из нас всерьез и не думал. Господи, какая это была бессмыслица! Лучше не вспоминать. От меня требовалось вести подсчет выпущенных пуль. Вот чему нас учили. Считать патроны и знать, когда надо сменить магазин. А я все посмеивался! Все это казалось нереальным. Я продолжал жать на курок, и вдруг выяснилось, что у меня больше нет патронов, а этот тип с пулеметом уже обходил мой бункер слева, и все, что мне... — Я пожал плечами. — Прости. Я что-то разговорился.Анжела сидела рядом со мной в кубрике.— ...И все, что тебе...— Может, принесешь банку маринованного лука?— Это случилось, когда тебя ранили? — не отставала она.— Да.— И что произошло?Я изобразил удар штыком:— Ничего интересного.Она нахмурилась:— И тогда в тебя выстрелили?— Не сразу. Я был похож на мокрую курицу и не мог повернуть назад, потому что это было уже бессмысленно. Вот я и шел вперед. Кричал, помню, как ненормальный маньяк, хотя, честное слово, совершенно не помню, что именно. Глупо, конечно, но иногда мне хочется знать, что же я кричал тогда.Анжела опять нахмурилась.— А почему ты боишься рассказать это перед камерой?— Не знаю... — Я помолчал. — Если честно, то, может, потому, что я все послал к черту. Я оказался не там, где нужно, я был страшно испуган и думал, что вот-вот на нас нападут эти чертовы аргентинцы. Я ударился в панику, вот и все.— Но в приказе говорится по-другому.— Просто было темно, и никто толком не видел, что происходит.Она неправильно поняла меня:— А сейчас ты жалеешь об этом?— О Господи, нет, конечно!— Нет?— За королеву и Отечество, любовь моя.Не понимая, она уставилась на меня:— Ты говоришь правду?Конечно, я говорил правду, но у меня не было времени распространяться на этот счет, так как солнце село и настало время полюбоваться наступившим вечером. Я взял другой секстант Беннистера со встроенным электронным секундомером и продолжил траекторию звезды до закатного горизонта.На следующий день ветер совсем стих. Днем еще хоть как-то грело, а к вечеру мы уже натянули свитера, замотали шеи шарфами, а сверху надели непромокаемые костюмы. Ночью, отметив наше местонахождение, я позвал Анжелу на палубу, чтобы показать ей переливающееся северное сияние, охватившее все огромное северное небо. Она смотрела как завороженная.— Я думала, северное сияние бывает только зимой.— Круглый год. Иногда его видно и из Лондона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37