и как посыпалась сама по себе земля с берега, и как на твоих глазах упала ветка с дерева. В такие минуты начинаешь чувствовать, что ты опять стал своим в тайге, она перестала тебя дичиться и открывает тайны до этого загадочных шорохов и звуков.
Темно-бурая с белыми крапинками птица размером чуть меньше галки села на елку.
Кедровка. Росин сидел неподвижно, и, не опасаясь его, птица перепорхнула к стволу и забралась в гнездо. «Как обычно, с южной стороны устроила», – отметил Росин и уткнулся в блокнот.
Не успел исписать и трех страниц, а Федор уже вернулся.
– Ты чего забыл? – спросил Росин, заглядывая в лодку. Но в лодке пусто.
– Таган поставить забыл.
– Какой таган?
– На который котелок вешали.
– Да мы же его на обыкновенную палку вешали.
– Таган эту палку зовут.
– Зачем тебе она? Неужели на другом месте нельзя еще срезать? Покажи, что за палка, ради которой стоило два километра туда и обратно ездить.
– Обыкновенная палка, с зарубкой для котелка.
– Ничего не понимаю, – пожал плечами Росин. – Зачем же ты ездил?
– Мы, как с места снимались, забыли таган в землю воткнуть. Ты котелок снял – таган бросил. А у хантов обычай: уходишь – не бросай на землю, воткни рядом с костром, чтобы другим на новый время не тратить и деревца не губить. По этому тагану и место для привала с реки заметить можно. Я, паря, с рождения среди этих людей, и нарушать их обычай мне не пристало…
Говорил Федор всегда ровно, спокойно. В нем сразу угадывался человек, который не может таить зло. От его открытого взгляда, мягкого, спокойного голоса, несуетливых движений исходили умиротворение и спокойствие.
Песок за песком оставались позади лодки. Солнце уже низко. Побаливали от работы руки. Река петляла: то справа солнце, то слева, то сзади…
Высокий желтый яр подковой охватил плес. В вышине, на яру, красными колоннами уходили ввысь стволы могучих сосен, и казалось, за их вершины зацепились пенно-белые облака.
– А ты в Калинине не бывал ли? – неожиданно спросил Федор.
– Бывал. А что?
– Посмотреть охота. Ведь я вроде бы тверской.
– А в Сибирь как же попал?
– Дед сюда в кандалах пришел… Подальше надо от яра. – И Федор повернул лодку. – Тут то осыпь, то сосна. Бывает, грохнется.
Вдруг как гром загремел над берегом. Это тысячекрылая стая гусей тучей поднялась над прибрежной поляной. Бросив в лодку весло, Росин торопливо щелкал фотоаппаратом. Федор что-то кричал, но Росин не слышал его: слишком велик этот шум.
– В тундру, сказываю, летят! Там, поди, лед еще, так они пережидают.
Растянувшись широкой полосой, гуси полетели вверх по реке.
За яром берег был сплошь завален мертвыми деревьями.
– Помнишь, на собрании про Дикий урман сказывали? Вот здесь река на два протока расшибается. Один как раз к урману пошел. – Федор кивнул в сторону захламленного мертвыми деревьями берега.
– Где же там проток? Гора бурелома, и все.
– Сразу не углядишь. Давай поближе подчалим.
Осторожно, чтобы не ткнуться в полузатопленные деревья, Федор подвел лодку к завалу. Между нагромождениями бурелома хорошо было видно что-то вроде грота.
– Сюда протолкаешься и попадешь в проток. Километров триста до урмана. Это по речке. Напрямую, ясно, ближе. Только прямо не пройдешь: болота. А места там богатые. Кедрачи добрые. Валежника – ногу сломишь. Для ваших соболей лучшего места не найти.
– Да, но большинство решило, что Черный материк самое удобное место, – ответил Росин, продолжая с интересом рассматривать необычный грот.
– Оно верно, самое удобное. Ни завалов, ни болот. И соболей туда на катере подвезти можно. А в Дикий урман на нашей лодчонке не во всякую пору пробьешься. У нас по этому протоку ни охотник, ни рыбак не плавает. Редко, кто по молодости, удаль вроде свою показать. И я как-то пробрался… Жаль, вот туда и зимой несподручно. Пешком – далече, на оленях тоже нельзя: мха там для них нету, кормить нечем. А то бы лучшие места для ваших соболей. Все так говорили.
– Как все? А сколько на собрании спорящих было? И надо полагать, большинство за Черный материк высказалось, коли нас туда направили.
– Не о том спорили. Худо вот, по-хантыйски не понимаешь. Ведь о чем спор: можно в Дикий соболей отвезти али нет? Кабы решили, можно, почто бы в Черный материк идти. Разве с Диким урманом сравнишь.
– Неужели спорили только о том, можно ли приехать? Да ведь мы же соболей на самолетах отправим. Прямо на место. Зимой каждое озеро – аэродром. Ведь озера там есть.
– Озер хватает. Вся наша тайга озерами да болотами изъедена… Вон, значит, как: по воздуху соболя прилетят. Хитро. Тогда, паря, только в Дикий урман надо. Почто кое-как делать, когда хорошо можно.
Росин в сердцах оттолкнулся веслом от топляка и направил лодку к берегу.
– Ведь я же просил собрание указать мне лучшие массивы кедрача, и все! Какое им дело, можно туда проехать или нет?
– Как же так, какое? Для нас делается, для промысловиков. А какой нам прок, если ты место поглядишь, а соболей подвезти нельзя? Вот и решили: пускай место будет похуже, зато соболей подвезти можно. А что они по воздуху прилететь могут, никому невдомек. У нас по воздуху только почта летает да доктор иной раз… А чего сердиться, вот она, дорога в урман. Повернем туда.
Росин достал карту.
– Это уже будет край Васюганских болот… Перепад воды метр на сто километров. И там, значит, этот урман?… – в раздумье говорил Росин. – Но ведь я сообщил в управление, что отправляемся в Черный материк. К середине июля должны вернуться. А успеем мы к этому сроку вернуться из Дикого урмана?
– В июле, однако, вернемся… Обязательно надо, пока вода не сбудет. Спадет, там уже не проплывешь… А пешком болота не пустят. Поторопимся… А если письмо отправить надо, так завтра утром отправим. У нас тут своя почта. Верно, не шибко быстрая. Да тебе и не к спеху.
Федор завернул письмо в бересту, очистил от коры длинную палку и заострил с одного конца.
– Ну, вот и все.
Воткнул палку в берег, а в расщеп вверх вставил завернутое в бересту письмо.
– Рыбак какой-нибудь заметит – заберет на почту.
Белая береста ярко выделялась на темно-сером фоне бурелома.
– Ну что ж, теперь можно и в Дикий урман, – сказал Росин. – Федор, а что это за затеска? Вон, на пихте.
– Охотник собаку звал.
Федор вытащил из-за пояса топор и обухом с силой ударил по затеске. Глухо, но мощно, как тяжелый колокол, загудела от удара пихта… Верно: удобно звать собаку – далеко слышно.

Глава 3

Лодка так же легко, как по реке, заскользила и по протоку. Плыли будто по ущелью, только по сторонам не скалы, а высокая кедровая тайга…
Но с каждым поворотом кедрач становился все ниже, и вскоре лодка выплыла на открытую равнину. Впереди простиралось в туманной сини обширное болото, поросшее молодым, только поднявшимся хвощом. Местами торчали редкие, чахлые сосенки. То здесь, то там, вытянув длинные шеи, перелетали утки.
Сколько Росин ни греб, все те же берега, все тот же хвощ, все те же, казалось, сосенки…
Но как ни велико болото, есть край и у него… Опять по сторонам встали деревья. Тут прямо не пробьешься: запетлял проток. Накренились над ним подмытые водой ели.
Все уже полоса чистой воды. Ее сжимали заросли кубышек. Их желтые цветы и круглые ременчатые листья стояли неподвижно. Торчали покрытые зеленой слизью топляки. Густые ветви скупо пропускали солнце.
На куст ивняка вспорхнул рябчик. Чуть пригнув хохлатую головку, посвистел соседу на той стороне речки.
– Началось. – Федор кивком головы указал вперед.
Поперек протока высилась целая баррикада из старых, с опавшей корой деревьев. С торчащих, как рога, сучьев свисали космы выцветших водорослей.
– На берег выбираться надо. Смотри, как накрестило.
– Да и там не лучше, – отозвался Росин.
– Там хоть под ногами твердо. Выгружай, на руках лодку перетаскивать будем.
– Смотри-ка, Федор, дальше еще завал! – удивился Росин.
– Теперь всю дорогу так будет, недели полторы. И еще, однако, хуже. Не забоишься?
– Ну что ты!
– Как знаешь. Погоди уж, не опускай лодку, потащим сразу за другой завал. Остерегайся, на сучья не напорись.
Что-то мелькнуло сбоку. На кривой внизу ствол березы прыгнул горностай. По шероховатой коре он легко взобрался метра на два, и теперь из-за ствола выглядывала любопытная мордочка. Росин опустил лодку и побежал к березке. Горностай с проворством белки взобрался вверх и был уже в кроне дерева. Росин поправил ремешок фотоаппарата и полез на березу. Подобрался к горностаю почти вплотную: протяни руку – и достанешь. Обхватив ногами ствол, Росин освободил руки и навел фотоаппарат на зверька. Горностай настороженно смотрел в объектив и вдруг бросился в лицо. Росин чуть не свалился с дерева, а горностай, проскочив возле уха, уже сидел на конце дальней ветки. Росин опять навел фотоаппарат и сделал несколько снимков.
Около березы под старым гнилым пнем была нора. Где-то там, в глубине, под корнями, гнездо, выстланное перьями птиц, шкурками и шерстью съеденных горностаем мышей и полевок. Может быть, там уже были маленькие горностайчики. Чтобы не тревожить больше зверька, Росин поспешил уйти. Лодку спустили на воду… Несколько гребков веслом – и за поворотом еще завал. А уж за ним проток, казалось, сплошь завален деревьями.
– Так только кажется. Кое-где и там понемногу плыть можно, – подбадривал Федор.
Проталкиваясь между стволами, медленно двигалась лодка.
Вот оба вылезли на дерево, лежавшее поперек протока, и под ним протолкнули лодку.
Но дальше завал – не протолкнешь. И берега крутые.
– Придется, паря, за топоры.
Вместе со щепками летели брызги. Ухало в воду одно бревно, вздрагивало под ударами топоров другое… Лодка постепенно уходила в прорубленное окно, как под мост. Теперь уже рубил только стоящий на носу Росин. Федор сидел на корме и, ухватившись за бревна, держал лодку. Ухнуло в воду очередное бревно, и весь завал над головой неожиданно шевельнулся, осел. Оба инстинктивно сжались… Но завал не обрушился.
С опаской посматривая вверх на толстенные валежины, Федор вытолкнул лодку назад. Не спеша закурил, внимательно осматривая завал. Росин положил топор и, растерянно улыбаясь, смотрел то на Федора, то на завал.
– Дай-ка топор, – попросил Федор. – У меня, поди, навыка-то поболе.
Прежде чем рубить, Федор долго осматривал, даже ощупывал каждое дерево… И все кончилось хорошо. Долбленка выплыла из-под завала с другой стороны.
– Так, паря, прорубились, теперь маленько поплывем.
Проток превратился в кладбище лесных великанов. Вековой кедр, поваленный ветром и временем, перегородил собой речку, падавшие деревья сносило течением и прижимало к его корявому стволу. Весеннее половодье приносило бурелом, и так из года в год рос огромный завал. В иных завалах деревья лежали так плотно, что даже солнце не могло пробиться к воде. Вода под ними казалась черной, и из темной глубины изредка показывались громадные полосатые окуни, караулившие добычу среди обглоданных сучьев.
– Опять прорубаться будем?
– Нешто этот прорубишь! Берегом тащить придется. Давай как-нибудь вылезай.
Росин по завалу выбрался на берег. Придерживаясь одной рукой за ветку ивняка, другой брал у Федора вещи и складывал на землю.
Синица-гаичка прыгала по веткам березки, осматривала наросты лишайника, заглядывала в торцы сломанных сучков, в развилки веток.
– Слышишь, бурундуки заговорили? По всей тайге. К дождю, – сказал Федор, подавая рюкзак.
На берегу, на поваленном дереве, сидел на задних лапках нахохлившийся полосатый бурундучок и время от времени трункал, не обращая внимания на людей. Росин давно уже, к неудовольствию Федора, наводил на бурундука фотоаппарат то с одной, то с другой стороны.
Лодку приходилось то поднимать над головой и протаскивать поверх сучьев, то проталкивать по земле в просвет под завалом, а то просто тащить на спине, обдирая о сучья лицо и руки. Росину к тому же надо было стараться не задевать за сучья фотоаппаратом.
Все на Федоре было уже не один сезон ношено. И эти посеревшие от дождей брюки, и эта линялая, примявшаяся по костям рубаха. Только бродни совсем новые. И он вроде жалел их, старался получше выбирать дорогу.
…За тучами не видно, село ли солнце. Но по сгустившемуся в тайге сумраку чувствовалось: пора готовиться к ночлегу.
Небо изредка освещали молнии. Погромыхивал гром.
– На нас туча накатывается. – Федор покосился на небо и туже натянул брезент на остов шалаша.
Росин сел на валежину. Как обычно, в последнее время по вечерам было немножко грустно. «Вернусь из тайги, напишу отчет и обязательно, хотя бы денька на два, в Москву, к Оле… А потом снова в урманы можно…»
Молнии сверкали все чаще, ярче и ближе – то трещиной, то разветвленным корнем, то сплошной вспышкой. Грохот – даже в ушах звенело. Вдруг в самой толще тучи вспыхнул слепящий зелено-белый огонь. Через мгновение погас, но туча еще горела каким-то жутким, фосфорическим зеленым светом.
Ударили по брезенту упругие струи дождя. С новой силой рвали ночь синеватые вспышки. Деревья, протока, трава высвечивались из кромешной тьмы, видениями незнакомого мира.
Ветер метался в вершинах. То тут, то там раздавался треск ломающихся стволов, шум падающих деревьев.
– С таким ветром дождь недолго будет, – проговорил Федор, удобнее укладываясь в шалаше.
Росин лежал на ворохе травы и слушал, как гибли деревья. Но усталость взяла свое… И вскоре он уже не слышал ни шума ветра, ни треска ломающихся стволов, ни громовых раскатов…
Среди ночи разбудил Федор:
– Гарью что-то пахнет.
Путаясь в брезенте, вслед за Федором Росин выбрался из шалаша. Одна сторона неба была озарена густо-красным заревом.
– Ну и подыхает.
– И тайга горит. На нашей речке, однако, откуда вчера свернули. Вечор там пуще, чем тут, сверкало… И насверкало… Сюда бы огонь не повернул.
– Мы же на реке. Чего бояться?
– Ишь ты, река! Тут на обоих берегах хватишь лиха.
– Да от нас до пожара километров тридцать.
– Меньше, однако. Да хоть бы и так. А верховой пожар в ночь до двухсот верст проходит. От него и зверь уйти не может, хоть загодя чует, белки на лету горят… Однако ветер от нас заворачивает. Иди досыпать.
Федор угрюмо смотрел на колышущееся зарево. Гибла тайга, и он бессилен был помочь ей. Он хорошо знал те места, и для него пожар был личным горем.
…Росину казалось – только положил голову на охапку травы, а Федор уже тормошил:
– Вставай. Светло.
Под мокрым брезентом не хотелось даже шевелиться, но надо вставать.
Утренний туман курился над речкой. Росин укладывал в лодку снятый с остова брезент, Федор нес к ней мешок и ружья.
– Смотри-ка, – прошептал Федор, глазами показывая на ту сторону протока. Там, среди поднявшейся травы, лосиха лизала большеухого рыжего лосенка. Он неуклюже расставил длинные, еще непослушные ноги. Увидев людей, лосиха подтолкнула его мордой и потихоньку, чтобы не отстал, побежала в заросли ивняка. Росин пожалел, что еще мало света, нельзя фотографировать.
Над сонной водой застучали топоры.
– Прибавила, паря, гроза работы. Гляди, по реке сколько свежих деревьев за ночь подвалила.
– Ничего, пробьемся.
Над головой прошумели мощные крылья. Неподалеку, на вершину кедра, сел глухарь. Росин потянулся за ружьем.
– Обожди, рано, – остановил Федор, хотя до кедра было не больше сорока шагов. Неторопливо протолкал лодку к самому кедру.
Глухарь вытягивал шею, ворочал головой и смотрел вниз. Ни тени страха, только любопытство.
– Почто не стреляешь? – удивился Федор, глядя, как Росин, поцелившись, опустил ружье.
– Это не охота. Все равно что домашнего петуха пристрелить. Никакого интереса. Ведь мясо есть пока.
– Да уж можно бы и подзапастись.
– Такого через завалы таскать не согласишься.
Росин замахнулся на глухаря и свистнул.
Ко, ко, ко! – тревожно заклокотал глухарь и переступил на ветке. Ветка закачалась, глухарь потерял равновесие, замахал крыльями, но не удержался и полетел.
– Ну и в дебри ты меня завел. Глухаря не прогонишь, пока сам не свалится.
Вдруг Росин махнул ружьем и, кажется, не успел даже приложить к плечу, а раздались два быстрых выстрела. Федор краем глаза видел: что-то мелькнуло над головой.
– Давай к берегу, – сказал Росин. Быстро выскочил и вскоре принес из ивняка пару маленьких чирков-свистунков.
– Ловко, паря! Мастер стрелять. Я в тумане и усмотреть не успел.
– Вот этих легче таскать. Да они и вкуснее.
Кедрач отступил, и в низине, как засыпанные снегом, показались заросли черемухи. Не сломлена ни одна ветка. Только для себя цветет тут черемуха. Все заливал пьянящий запах, особенный, смешанный с запахом кедров.
Но дальше опять сдвинули берега, и опять в протоке хаос мертвых деревьев.
Руки уже привычными движениями то вынимали из лодки вещи, то снова укладывали.
Только на редких болотах отдых. Уж там ни завала, плыви да плыви, смотри, как перелетают с места на место утки, как бегают по мелкой воде кулички, как солнце дробится в ряби болотных окон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18