Опять вокруг только белая мгла метели. Все тело, казалось, промерзло насквозь. И лицо и руки уже не чувствовали холода. «Может, потереть снегом?… Стоит ли? Надо быстрее к избушке…»
«Перестают слушаться ноги. Надо пробиваться быстрее… Наконец-то! Вон затемнела избушка… Раз… Два… Три… – считал Росин шаги. – Так, кажется, легче. Деревья?! Значит, это не избушка, пробрел мимо! Уже та сторона поляны…»
Метель слепила глаза, пронизывающий ветер, казалось, леденил сам мозг. «Вроде уже и не холодно, только жутко немеет тело… Надо разобраться, спокойно подумать. Прямо идти некуда – тайга. Значит, назад и немного вправо или влево… Все-таки влево».
Неуверенно, с трудом сделал один шаг, другой и остановился. В шуме ветра послышался новый, замирающий звук… «Вадя!» – опять донеслось по ветру.
– Федор! Федор! – закричал Росин.
Порыв ветра распахнул шкуру и отбросил в сторону. Росин упал в снег и из последних сил удержал ее. Тянул к себе, но не мог поднять против ветра.
– Вадя! Вадя! – опять кричал Федор.
Не в силах подтянуть шкуру, Росин наполз на нее, кое-как завернулся прямо со снегом и, поднявшись на ноги, полез по сугробу. Снег то белый, то темный, а вот и земля начала качаться. «Дойду!.. Дойду!» А земля качалась все сильнее.
– Федор! Федор! – закричал он, вкладывая в этот крик последние силы.
…Малость согревшись в сене, Федор опять открыл дверь. «По времени должен вернуться». И вдруг среди метели увидел Вадима. Он стоял. Качался на ветру и шагу ступить не мог. Ладил только не упасть, устоять супротив ветра.
Как был босиком и раздетый, Федор заковылял к нему по сугробу. Схватил и поволок к двери… Ввалились в избушку. Снег, занесенный ногами, не таял.
Глава 25
Росин лежал на нарах. Его спутанная, клокастая борода торчала вверх, рот полуоткрыт, помороженное лицо в темных, коричневых струпьях.
На стенах, на потолке красноватый свет пламени чувала.
Федор напоил Росина чаем, заваренным сушеной малиной и корой черемухи, плотнее укрыл медвежьей шкурой, а сам снял висевший под потолком пук травы и, выбивая пыль, легонько ударил им о колено. Не торопясь развязал лыковую веревку и зашуршал сухими растениями, выбирая зверобой, богородскую травку, калган. Потом набрал сухих цветов мяты, отрезал корневище синюхи и целую ночь томился у чувала, уваривая в глиняном горшке зелье.
Утром он поднес ко рту Росина деревянную кружку с приготовленным за ночь снадобьем.
– На-ка, выпей.
Росин сделал глоток и отстранил, почти оттолкнул кружку.
– Ты что, отравить хочешь? В рот не возьмешь!
– Пей, пей, от озноба помогает. Росин сделал еще глоток и поморщился.
– Какая-нибудь старуха научила этот яд варить. Ты еще пошепчи что-нибудь для порядка.
– Сроду не верю никаким шептаниям. Да пей! Опрокинь все разом – и дело с концом… Ну вот. На-ка, запей. Тут с медом.
Немало горького зелья выпил Росин. То ли оно помогло, то ли ежедневный чай из багульника, только наконец он поднялся с нар.
– Как твоя нога, Федор?
– Ничего. Еще походим. В кладовщики идти не придется. Совсем, можно сказать, зажила. В лабаз вот хожу…
– Давай я сегодня схожу. Хоть свежим воздухом подышу. Да и посмотрю, что там осталось.
– Мало осталось. Совладаешь ли с бревном? Тебя ведь без ветра качает.
– Справлюсь. Слушай, а может, на два дня всего принести? Чтобы тебе завтра не лазить.
– Нет. Еще не утерпим, съедим все сразу.
Росин вышел из избушки, и закружилась голова от свежего морозного воздуха. Придерживаясь за стену, жадно, взахлеб упивался он чистейшим воздухом, будто после долгой, томительной жажды пил наконец ключевую воду.
На снегу, на гирляндах шишек искрилось солнце. К растущей рядом с лабазом елке прислонено сухое, сучковатое бревно. Росин добрался до него, обхватил обеими руками и попытался привалить к лабазу… Бревно не поддавалось… Росин уперся плечом. Бревно откачнулось от елки и привалилось верхушкой к лабазу. Отдышавшись, Росин потихоньку взобрался по бревну в лабаз. Взял там карася, кусок сушеного мяса и осторожно спустился вниз. Попробовал отвалить бревно назад, к елке, – куда там, даже не пошевельнулось. «А ведь когда-то справлялся с этим одной рукой… Ладно, – подумал Росин, – завтра Федор отставит».
Утро назавтра выдалось серое, хмурое. Федор натянул бродни, завернулся в шкуру и вышел к лабазу за обычным дневным пайком. Как по лестнице, влез по бревну, заглянул в лабаз и… обмер! Мука, грибы, клочья бересты от лукошек – все перемешано и расшвырено! Мяса и рыбы почти не было вовсе… Только тут Федор заметил внизу следы росомахи, забравшейся ночью по неотставленному бревну в лабаз. Теряясь в снегу, во все стороны уходили эти следы…
Ни словом не упрекнул Росина. Он и не хмурился, как Росин. Только лицом стал темнее. Его бродни были полны снега: лез по сугробу, чтобы взять кусок мяса, который росомаха второпях плохо спрятала на нижних сучьях одного из деревьев.
Росин завернулся в только что снятую Федором шкуру.
– Ты это куда?
– Моя вина, мне и исправлять ее.
Он вышел из избушки, подвязал к ногам широкие еловые лапы и, неуклюже ступая, побрел на них по первому росомашьему следу… Чуть отошел от избушки – хрусть! – сломалась под ногой еловая ветка. Тут же сдала и другая. Росин по пояс провалился в сугроб. Секунду постоял в нерешительности и начал пробиваться дальше по следу. А росомаха на своих широких лапах ходила тут, как на лыжах.
– Полно, не дело то! – кричал с порога Федор. – Только на ноги встал, опять завалиться хочешь!
Росин будто не слышал. Карабкался дальше… Но слишком тяжела затея для обессиленного болезнью человека.
– Вадя! Слышь? Давай вертайся.
Росин повернул к избушке.
Увидев у избушки людей, синицы тут же слетелись к кормушке. Тихонько попискивая, они прыгали по ней, оставляя маленькие следы-крестики, заглядывая в щелки, в трещинки.
Федор посмотрел на них, ушел в избушку и вынес оттуда маленький кусочек мяса.
– На, положи им. Тоже ведь живые души.
К полудню Федор опять был у росомашьих следов. На ногах широкие снегоступы – овальные ободы с частой сеткой из лыковых веревок и прутьев.
Вовсе не увязая в снегу, он шел росомашьим следом, которым пытался пройти Росин.
След довел до куста и повернул обратно, к лабазу. Федор нагнулся к кусту, копнул палкой снег, копнул еще и достал из него небольшой кусок мяса.
Долго петлял по урману другой, выбранный Федором след. А когда наконец оборвался и он, Федор откопал из снега лишь маленького, раз укусить, карася.
…Поздно, когда уже совсем стемнело, вернулся Федор в избушку.
– Худо дело. И десятой доли не сыскал.
– Все следы обошел?
– Куда там. Дня три бы ходить, да снег вон пустился. До завтра все заровняет.
Утром Федор надолго пропал в лабазе…
– По скольку же теперь на день? – спросил Росин, когда Федор наконец вернулся.
– По стольку вот до самой весны.
На шершавых, темных ладонях Федора лежало немного ягод, небольшая долька сушеного карася и совсем маленький, как спичечный коробок, кусочек мяса.
– На таком пайке до весны не дожить.
– Известно, не дожить…
– А это зачем? – Росин кивнул на нетолстое бревно, которое Федор приволок в избушку.
– Рожон сладим.
Первый раз видел Росин, как у Федора не ладилась работа. То с одной, то с другой стороны прилаживался он выстругивать рожон, но везде в этот раз было ему неудобно.
«Неужели медленная голодная смерть? – думал Росин. – Ведь даже при самой жесткой экономии не дотянуть до весны… – Он посмотрел на свои помороженные, еще незажившие пальцы. – И за тетиву не возьмешься… А вообще-то сейчас и с ружьем бы бродить не просто… Что же делать? Как нарочно, невыносимо хочется есть». Росин сидел на нарах, обхватив руками ноги.
– Давай порежу.
– Руки бередить?… Сам управлюсь.
Управился Федор только на другой день. На верхушке бревна вырезал три длинных острых зуба. Средний намного длиннее крайних.
– Как, ладно получилось?
– Кажется, хорош. Я ведь рожон только в книжках видел. Ты-то как думаешь, попадет?
– Пришла бы только. На этот вот длинный зуб приманку насадим, прыгнет за ней и угодит лапой меж зубьев. Повиснет – уж не сорвется.
К вечеру трехзубый столб вморозили в яму возле лабаза. На длинный, острый как кинжал зуб насадили крупного карася. «Попадет росомаха, – радовался Росин, – тогда на первое время еды хватит! А там что-нибудь придумаем… А может, пару поймаем?»
– Федор, а может, их две было? Неужели одной столько растащить?
– Она оленя за ночь разгрызет и по урману распрячет. А то готовое не растащить!
Ночью Росин вдруг проснулся и резко приподнялся на локтях. Прислушался… Сел на нары. Чуть пощелкивали дрова в чувале, ровно дышал во сне Федор.
Тресь! – раздалось на улице.
Росин спрыгнул с нар, толкнул дверь и, вглядываясь в темноту, старался рассмотреть рожон.
– Почто бегаешь посреди ночи? Федор приподнялся с нар.
– Шум какой-то был, думал, росомаха попалась.
– Спи. Лесины на морозе колются.
Наутро ни у лабаза, ни у рожона никаких следов. Не появилось их ни на второй день, ни на третий.
– Наверное, она совсем не придет. Запасов у нее хватает… Чего же делать будем, Федор?
Глава 26
Федор нанизал трубчатую косточку на длинную, срезанную с ремня сыромятную полоску.
– Как петля захлестнется, костяшка как раз ему супротив зубов придется, – пояснил он Росину.
– А ты уверен, что заяц попадет в такую грубую петлю? – усомнился Росин.
– Попадет. Надо только на поляне ставить. По чистому ночью он ходко идет, не смотрит.
Забрав петли, Федор ушел в урман… Но вскоре вернулся обратно.
– Нету зайцев. Рысь посбирала. След ее видел. – Федор бросил петлю под нары. – По-другому еду промышлять надо. Слопцы, что ли, порасчистить. Может, кто на рябину приманится.
– А если не приманится?
Не отвечая, Федор запахнул шкуру, взял нож и вышел из избушки.
– Вот это варить будем, – сказал он, вернувшись, и положил на стол желтую, промерзшую кору березы.
– Ты за этим ходил? – удивился Росин. – Это, пожалуй, все равно что пень варить. Вон, возьми у чувала и вари. За ним, по крайней мере, ходить не надо.
– Ели люди. И мы поедим. – Федор изрубил кору на мелкие кусочки, насыпал пригоршнями в горшок, залил водой и поставил на пылающие жаром угли.
– Сейчас бы такой чугунок картошки с огурчиками или грибочками, – вздохнул Росин. – Хоть раз бы поесть по-настоящему.
Федор взял деревянную ложку и помешал в горшке. Избушка наполнилась запахом пареных веников.
– Ну что, может, готово? – спросил Росин.
– Да вроде размякло, попробуй.
– Нет уж, ешь первый… Впрочем, давай!
Росин зачерпнул желтую, распарившуюся пищу, попробовал и тут же чуть не бросил ложку.
– Нет, такую пищу я не переварю.
Федор взял ложку и, не пробуя, принялся есть.
– Ешь, переваришь. В мужицком брюхе долото сгниет.
– От муки из корневищ опухать начали, а от этой каши совсем ноги протянем.
– Это с голодухи пухнуть начали, а не от муки. Не худо бы такой муки поболе…
В углу избушки стоял глиняный горшок с зеленоватым пахучим настоем сосновых веток. Каждый день Федор выпивал кружку и заставлял пить Росина.
– Пей, не вороти нос, цингой еще заболеть не хватало.
И Росин тоже понемногу пил этот смоляной горький настой.
Зато другое противоцинготное лекарство он мог бы принимать хоть килограммами. Да Федор выдавал только по щепотке. Это были вкуснейшие сушеные ягоды черной смородины…
Т-ррр, т-ррр – донеслось из тайги.
Росин приоткрыл дверь. Неподалеку на верхушке дерева сидел большой черный дятел. Он посмотрел по сторонам и опять: р-ррр! – забарабанил клювом по стволу так, что головы от быстрых движений почти не видно.
– Ну вот, Федор, – торжествующе сказал Росин, – значит, весна не за горами – дятел забарабанил!
Снаружи снова донеслась резкая громкая трель.
– Ишь разбарабанился, будто и впрямь весна. Какое же нынче число?
– Да еще только пятнадцатое февраля… Пятнадцатое февраля, – в раздумье повторил Росин.
«В середине февраля у Василь Васильевича персональная выставка. Интересно, как ее примут?»
Росин вспомнил, как однажды в тайге он встретил человека с мольбертом. Уже пожилой, с густыми бровями мужчина писал поваленную ветром ветлу. «Почему она заинтересовала его?» – подумал Росин, подошел и взглянул на картину. На полотне было подчеркнуто то, что в натуре замечалось как-то не сразу. Поврежденное ветром дерево, как руками, подхватывали ветки другого дерева… «Посмотреть бы, что у него нового».
После обеда Федор принялся обстругивать борта лодки изнутри.
Построгал немного, взял камень и поточил нож… Вскоре опять попробовал острие пальцем.
– Что ты все нож пробуешь? Это, Федор, не нож тупой – руки с березовой каши не режут. Давай-ка я построгаю.
Федор отдал нож и, почти не прихрамывая, пошел к нарам.
– Что-то мне вспомнилось, Федор, когда собрание было, на передней скамейке хант сидел без ноги. У него еще палка длинная была с широким наконечником.
– Тауров это.
– Чем он в колхозе занимается?
– Промыслом занимается. Уедет на оленях в урман и скачет там на одной ноге с палкой. Да ловко как получается, только поспевай за ним. Всякую работу делает. Сердится, когда про ногу поминают. Мы уж привыкли, он вроде и не хромой у нас. Я его частенько поминал. Другой раз вздумается: «А ну как не заживет нога?» А его вспомнишь – и вроде веселей.
– А что у него с ногой случилось?
– У нас тут чаще одна беда – медведь покалечил…
…Вчера по-весеннему барабанил дятел, а сегодня как умерла тайга. Ни звука, ни малейшего движения. Снег и деревья в тяжелых белых шапках.
С заиндевевшими усами и бородой, в бурундучьей, невесть как сшитой шапке, Росин брел по тайге, слыша только шорох своих снегоступов.
Вот и слопцы. В который уж раз расчищал их от снега. «Неужели ни один тетерев или глухарь так и не соблазнится этой рябиной?» С каждой вывешенной для приманки грозди Росин осторожно срывал по ягодке. Каждую четную клал в рот и, долго смакуя, жевал, каждую нечетную откладывал в карман, Федору.
Пуф, пуф – разлетался под снегоступами снег. Росин возвращался обратно. В руках наготове лук и стрелы. «Хоть бы вспорхнул кто-нибудь. Хоть бы белка где перескочила… „Хвост тушки белки, – вспомнил Росин какую-то старинную статью, ратующую за употребление в пищу беличьего мяса, – хвост тушки белки должен отрубаться по эстетическим соображениям…“ Вряд ли бы мы сейчас хоть грамм мяса выбросили по эстетическим соображениям!»
Неожиданно, хоть только этого и ждал, из-под снега вылетел тетерев и уселся на сук березы. Росин вскинул лук и, превозмогая боль в помороженных пальцах, натянул тетиву. Не чувствуя за болью меры, натянул сильнее – треск! – и древко лука переломилось…
– Нам все ветер встречь, – проворчал Федор, увидев в руках Росина обломок лука. – Сильно, поди, натянул. Мороз ведь.
Федор положил на стол дневную порцию мяса, рыбы и ягод.
– Как думаешь, кошка бы этим наелась? – спросил Росин, глядя на разложенные на столе крохи.
– Может, и наелась бы, если не с голодухи.
– Ну а как ты думаешь, мы на этом пайке протянем еще хотя бы неделю?
– Не неделю протянем, если вот это есть будем. – Федор поставил на стол большой дымящийся горшок с бурой массой пареной коры.
– Опять за свое. Ноги ты с этой коры протянешь! Надо хотя бы удвоить дневные пайки. Пусть не хватит до весны. Пока съедим все, найдем какой-нибудь выход, добудем что-нибудь.
– Сейчас добыть надо. Паек таким оставим, хотя помаленьку, а на каждый день.
– «На каждый день»! Да я через три дня с голоду сдохну!
– Покуда лабаз не совсем пустой, с голода не помрем.
– Но я больше не могу! Не могу есть крохи, когда хоть раз можно наесться досыта! Я только и думаю о еде! Ни о чем другом не могу думать!
– А я еще о Наталье с Надюшкой думаю. Мне к ним вернуться надо. Потому вот и кору ем.
Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:
– Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! – Еще раз прошелся туда, обратно. – Изверг ты.
Росин сел и, обжигаясь, принялся есть кору.
– Ты хоть подуй.
– Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.
Съели почти все, что было в горшке.
– Добре. А теперь вот этим закусим. – Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.
Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.
– Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.
– А ты почем знаешь – не пымается?
– Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.
– Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров – и спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
«Перестают слушаться ноги. Надо пробиваться быстрее… Наконец-то! Вон затемнела избушка… Раз… Два… Три… – считал Росин шаги. – Так, кажется, легче. Деревья?! Значит, это не избушка, пробрел мимо! Уже та сторона поляны…»
Метель слепила глаза, пронизывающий ветер, казалось, леденил сам мозг. «Вроде уже и не холодно, только жутко немеет тело… Надо разобраться, спокойно подумать. Прямо идти некуда – тайга. Значит, назад и немного вправо или влево… Все-таки влево».
Неуверенно, с трудом сделал один шаг, другой и остановился. В шуме ветра послышался новый, замирающий звук… «Вадя!» – опять донеслось по ветру.
– Федор! Федор! – закричал Росин.
Порыв ветра распахнул шкуру и отбросил в сторону. Росин упал в снег и из последних сил удержал ее. Тянул к себе, но не мог поднять против ветра.
– Вадя! Вадя! – опять кричал Федор.
Не в силах подтянуть шкуру, Росин наполз на нее, кое-как завернулся прямо со снегом и, поднявшись на ноги, полез по сугробу. Снег то белый, то темный, а вот и земля начала качаться. «Дойду!.. Дойду!» А земля качалась все сильнее.
– Федор! Федор! – закричал он, вкладывая в этот крик последние силы.
…Малость согревшись в сене, Федор опять открыл дверь. «По времени должен вернуться». И вдруг среди метели увидел Вадима. Он стоял. Качался на ветру и шагу ступить не мог. Ладил только не упасть, устоять супротив ветра.
Как был босиком и раздетый, Федор заковылял к нему по сугробу. Схватил и поволок к двери… Ввалились в избушку. Снег, занесенный ногами, не таял.
Глава 25
Росин лежал на нарах. Его спутанная, клокастая борода торчала вверх, рот полуоткрыт, помороженное лицо в темных, коричневых струпьях.
На стенах, на потолке красноватый свет пламени чувала.
Федор напоил Росина чаем, заваренным сушеной малиной и корой черемухи, плотнее укрыл медвежьей шкурой, а сам снял висевший под потолком пук травы и, выбивая пыль, легонько ударил им о колено. Не торопясь развязал лыковую веревку и зашуршал сухими растениями, выбирая зверобой, богородскую травку, калган. Потом набрал сухих цветов мяты, отрезал корневище синюхи и целую ночь томился у чувала, уваривая в глиняном горшке зелье.
Утром он поднес ко рту Росина деревянную кружку с приготовленным за ночь снадобьем.
– На-ка, выпей.
Росин сделал глоток и отстранил, почти оттолкнул кружку.
– Ты что, отравить хочешь? В рот не возьмешь!
– Пей, пей, от озноба помогает. Росин сделал еще глоток и поморщился.
– Какая-нибудь старуха научила этот яд варить. Ты еще пошепчи что-нибудь для порядка.
– Сроду не верю никаким шептаниям. Да пей! Опрокинь все разом – и дело с концом… Ну вот. На-ка, запей. Тут с медом.
Немало горького зелья выпил Росин. То ли оно помогло, то ли ежедневный чай из багульника, только наконец он поднялся с нар.
– Как твоя нога, Федор?
– Ничего. Еще походим. В кладовщики идти не придется. Совсем, можно сказать, зажила. В лабаз вот хожу…
– Давай я сегодня схожу. Хоть свежим воздухом подышу. Да и посмотрю, что там осталось.
– Мало осталось. Совладаешь ли с бревном? Тебя ведь без ветра качает.
– Справлюсь. Слушай, а может, на два дня всего принести? Чтобы тебе завтра не лазить.
– Нет. Еще не утерпим, съедим все сразу.
Росин вышел из избушки, и закружилась голова от свежего морозного воздуха. Придерживаясь за стену, жадно, взахлеб упивался он чистейшим воздухом, будто после долгой, томительной жажды пил наконец ключевую воду.
На снегу, на гирляндах шишек искрилось солнце. К растущей рядом с лабазом елке прислонено сухое, сучковатое бревно. Росин добрался до него, обхватил обеими руками и попытался привалить к лабазу… Бревно не поддавалось… Росин уперся плечом. Бревно откачнулось от елки и привалилось верхушкой к лабазу. Отдышавшись, Росин потихоньку взобрался по бревну в лабаз. Взял там карася, кусок сушеного мяса и осторожно спустился вниз. Попробовал отвалить бревно назад, к елке, – куда там, даже не пошевельнулось. «А ведь когда-то справлялся с этим одной рукой… Ладно, – подумал Росин, – завтра Федор отставит».
Утро назавтра выдалось серое, хмурое. Федор натянул бродни, завернулся в шкуру и вышел к лабазу за обычным дневным пайком. Как по лестнице, влез по бревну, заглянул в лабаз и… обмер! Мука, грибы, клочья бересты от лукошек – все перемешано и расшвырено! Мяса и рыбы почти не было вовсе… Только тут Федор заметил внизу следы росомахи, забравшейся ночью по неотставленному бревну в лабаз. Теряясь в снегу, во все стороны уходили эти следы…
Ни словом не упрекнул Росина. Он и не хмурился, как Росин. Только лицом стал темнее. Его бродни были полны снега: лез по сугробу, чтобы взять кусок мяса, который росомаха второпях плохо спрятала на нижних сучьях одного из деревьев.
Росин завернулся в только что снятую Федором шкуру.
– Ты это куда?
– Моя вина, мне и исправлять ее.
Он вышел из избушки, подвязал к ногам широкие еловые лапы и, неуклюже ступая, побрел на них по первому росомашьему следу… Чуть отошел от избушки – хрусть! – сломалась под ногой еловая ветка. Тут же сдала и другая. Росин по пояс провалился в сугроб. Секунду постоял в нерешительности и начал пробиваться дальше по следу. А росомаха на своих широких лапах ходила тут, как на лыжах.
– Полно, не дело то! – кричал с порога Федор. – Только на ноги встал, опять завалиться хочешь!
Росин будто не слышал. Карабкался дальше… Но слишком тяжела затея для обессиленного болезнью человека.
– Вадя! Слышь? Давай вертайся.
Росин повернул к избушке.
Увидев у избушки людей, синицы тут же слетелись к кормушке. Тихонько попискивая, они прыгали по ней, оставляя маленькие следы-крестики, заглядывая в щелки, в трещинки.
Федор посмотрел на них, ушел в избушку и вынес оттуда маленький кусочек мяса.
– На, положи им. Тоже ведь живые души.
К полудню Федор опять был у росомашьих следов. На ногах широкие снегоступы – овальные ободы с частой сеткой из лыковых веревок и прутьев.
Вовсе не увязая в снегу, он шел росомашьим следом, которым пытался пройти Росин.
След довел до куста и повернул обратно, к лабазу. Федор нагнулся к кусту, копнул палкой снег, копнул еще и достал из него небольшой кусок мяса.
Долго петлял по урману другой, выбранный Федором след. А когда наконец оборвался и он, Федор откопал из снега лишь маленького, раз укусить, карася.
…Поздно, когда уже совсем стемнело, вернулся Федор в избушку.
– Худо дело. И десятой доли не сыскал.
– Все следы обошел?
– Куда там. Дня три бы ходить, да снег вон пустился. До завтра все заровняет.
Утром Федор надолго пропал в лабазе…
– По скольку же теперь на день? – спросил Росин, когда Федор наконец вернулся.
– По стольку вот до самой весны.
На шершавых, темных ладонях Федора лежало немного ягод, небольшая долька сушеного карася и совсем маленький, как спичечный коробок, кусочек мяса.
– На таком пайке до весны не дожить.
– Известно, не дожить…
– А это зачем? – Росин кивнул на нетолстое бревно, которое Федор приволок в избушку.
– Рожон сладим.
Первый раз видел Росин, как у Федора не ладилась работа. То с одной, то с другой стороны прилаживался он выстругивать рожон, но везде в этот раз было ему неудобно.
«Неужели медленная голодная смерть? – думал Росин. – Ведь даже при самой жесткой экономии не дотянуть до весны… – Он посмотрел на свои помороженные, еще незажившие пальцы. – И за тетиву не возьмешься… А вообще-то сейчас и с ружьем бы бродить не просто… Что же делать? Как нарочно, невыносимо хочется есть». Росин сидел на нарах, обхватив руками ноги.
– Давай порежу.
– Руки бередить?… Сам управлюсь.
Управился Федор только на другой день. На верхушке бревна вырезал три длинных острых зуба. Средний намного длиннее крайних.
– Как, ладно получилось?
– Кажется, хорош. Я ведь рожон только в книжках видел. Ты-то как думаешь, попадет?
– Пришла бы только. На этот вот длинный зуб приманку насадим, прыгнет за ней и угодит лапой меж зубьев. Повиснет – уж не сорвется.
К вечеру трехзубый столб вморозили в яму возле лабаза. На длинный, острый как кинжал зуб насадили крупного карася. «Попадет росомаха, – радовался Росин, – тогда на первое время еды хватит! А там что-нибудь придумаем… А может, пару поймаем?»
– Федор, а может, их две было? Неужели одной столько растащить?
– Она оленя за ночь разгрызет и по урману распрячет. А то готовое не растащить!
Ночью Росин вдруг проснулся и резко приподнялся на локтях. Прислушался… Сел на нары. Чуть пощелкивали дрова в чувале, ровно дышал во сне Федор.
Тресь! – раздалось на улице.
Росин спрыгнул с нар, толкнул дверь и, вглядываясь в темноту, старался рассмотреть рожон.
– Почто бегаешь посреди ночи? Федор приподнялся с нар.
– Шум какой-то был, думал, росомаха попалась.
– Спи. Лесины на морозе колются.
Наутро ни у лабаза, ни у рожона никаких следов. Не появилось их ни на второй день, ни на третий.
– Наверное, она совсем не придет. Запасов у нее хватает… Чего же делать будем, Федор?
Глава 26
Федор нанизал трубчатую косточку на длинную, срезанную с ремня сыромятную полоску.
– Как петля захлестнется, костяшка как раз ему супротив зубов придется, – пояснил он Росину.
– А ты уверен, что заяц попадет в такую грубую петлю? – усомнился Росин.
– Попадет. Надо только на поляне ставить. По чистому ночью он ходко идет, не смотрит.
Забрав петли, Федор ушел в урман… Но вскоре вернулся обратно.
– Нету зайцев. Рысь посбирала. След ее видел. – Федор бросил петлю под нары. – По-другому еду промышлять надо. Слопцы, что ли, порасчистить. Может, кто на рябину приманится.
– А если не приманится?
Не отвечая, Федор запахнул шкуру, взял нож и вышел из избушки.
– Вот это варить будем, – сказал он, вернувшись, и положил на стол желтую, промерзшую кору березы.
– Ты за этим ходил? – удивился Росин. – Это, пожалуй, все равно что пень варить. Вон, возьми у чувала и вари. За ним, по крайней мере, ходить не надо.
– Ели люди. И мы поедим. – Федор изрубил кору на мелкие кусочки, насыпал пригоршнями в горшок, залил водой и поставил на пылающие жаром угли.
– Сейчас бы такой чугунок картошки с огурчиками или грибочками, – вздохнул Росин. – Хоть раз бы поесть по-настоящему.
Федор взял деревянную ложку и помешал в горшке. Избушка наполнилась запахом пареных веников.
– Ну что, может, готово? – спросил Росин.
– Да вроде размякло, попробуй.
– Нет уж, ешь первый… Впрочем, давай!
Росин зачерпнул желтую, распарившуюся пищу, попробовал и тут же чуть не бросил ложку.
– Нет, такую пищу я не переварю.
Федор взял ложку и, не пробуя, принялся есть.
– Ешь, переваришь. В мужицком брюхе долото сгниет.
– От муки из корневищ опухать начали, а от этой каши совсем ноги протянем.
– Это с голодухи пухнуть начали, а не от муки. Не худо бы такой муки поболе…
В углу избушки стоял глиняный горшок с зеленоватым пахучим настоем сосновых веток. Каждый день Федор выпивал кружку и заставлял пить Росина.
– Пей, не вороти нос, цингой еще заболеть не хватало.
И Росин тоже понемногу пил этот смоляной горький настой.
Зато другое противоцинготное лекарство он мог бы принимать хоть килограммами. Да Федор выдавал только по щепотке. Это были вкуснейшие сушеные ягоды черной смородины…
Т-ррр, т-ррр – донеслось из тайги.
Росин приоткрыл дверь. Неподалеку на верхушке дерева сидел большой черный дятел. Он посмотрел по сторонам и опять: р-ррр! – забарабанил клювом по стволу так, что головы от быстрых движений почти не видно.
– Ну вот, Федор, – торжествующе сказал Росин, – значит, весна не за горами – дятел забарабанил!
Снаружи снова донеслась резкая громкая трель.
– Ишь разбарабанился, будто и впрямь весна. Какое же нынче число?
– Да еще только пятнадцатое февраля… Пятнадцатое февраля, – в раздумье повторил Росин.
«В середине февраля у Василь Васильевича персональная выставка. Интересно, как ее примут?»
Росин вспомнил, как однажды в тайге он встретил человека с мольбертом. Уже пожилой, с густыми бровями мужчина писал поваленную ветром ветлу. «Почему она заинтересовала его?» – подумал Росин, подошел и взглянул на картину. На полотне было подчеркнуто то, что в натуре замечалось как-то не сразу. Поврежденное ветром дерево, как руками, подхватывали ветки другого дерева… «Посмотреть бы, что у него нового».
После обеда Федор принялся обстругивать борта лодки изнутри.
Построгал немного, взял камень и поточил нож… Вскоре опять попробовал острие пальцем.
– Что ты все нож пробуешь? Это, Федор, не нож тупой – руки с березовой каши не режут. Давай-ка я построгаю.
Федор отдал нож и, почти не прихрамывая, пошел к нарам.
– Что-то мне вспомнилось, Федор, когда собрание было, на передней скамейке хант сидел без ноги. У него еще палка длинная была с широким наконечником.
– Тауров это.
– Чем он в колхозе занимается?
– Промыслом занимается. Уедет на оленях в урман и скачет там на одной ноге с палкой. Да ловко как получается, только поспевай за ним. Всякую работу делает. Сердится, когда про ногу поминают. Мы уж привыкли, он вроде и не хромой у нас. Я его частенько поминал. Другой раз вздумается: «А ну как не заживет нога?» А его вспомнишь – и вроде веселей.
– А что у него с ногой случилось?
– У нас тут чаще одна беда – медведь покалечил…
…Вчера по-весеннему барабанил дятел, а сегодня как умерла тайга. Ни звука, ни малейшего движения. Снег и деревья в тяжелых белых шапках.
С заиндевевшими усами и бородой, в бурундучьей, невесть как сшитой шапке, Росин брел по тайге, слыша только шорох своих снегоступов.
Вот и слопцы. В который уж раз расчищал их от снега. «Неужели ни один тетерев или глухарь так и не соблазнится этой рябиной?» С каждой вывешенной для приманки грозди Росин осторожно срывал по ягодке. Каждую четную клал в рот и, долго смакуя, жевал, каждую нечетную откладывал в карман, Федору.
Пуф, пуф – разлетался под снегоступами снег. Росин возвращался обратно. В руках наготове лук и стрелы. «Хоть бы вспорхнул кто-нибудь. Хоть бы белка где перескочила… „Хвост тушки белки, – вспомнил Росин какую-то старинную статью, ратующую за употребление в пищу беличьего мяса, – хвост тушки белки должен отрубаться по эстетическим соображениям…“ Вряд ли бы мы сейчас хоть грамм мяса выбросили по эстетическим соображениям!»
Неожиданно, хоть только этого и ждал, из-под снега вылетел тетерев и уселся на сук березы. Росин вскинул лук и, превозмогая боль в помороженных пальцах, натянул тетиву. Не чувствуя за болью меры, натянул сильнее – треск! – и древко лука переломилось…
– Нам все ветер встречь, – проворчал Федор, увидев в руках Росина обломок лука. – Сильно, поди, натянул. Мороз ведь.
Федор положил на стол дневную порцию мяса, рыбы и ягод.
– Как думаешь, кошка бы этим наелась? – спросил Росин, глядя на разложенные на столе крохи.
– Может, и наелась бы, если не с голодухи.
– Ну а как ты думаешь, мы на этом пайке протянем еще хотя бы неделю?
– Не неделю протянем, если вот это есть будем. – Федор поставил на стол большой дымящийся горшок с бурой массой пареной коры.
– Опять за свое. Ноги ты с этой коры протянешь! Надо хотя бы удвоить дневные пайки. Пусть не хватит до весны. Пока съедим все, найдем какой-нибудь выход, добудем что-нибудь.
– Сейчас добыть надо. Паек таким оставим, хотя помаленьку, а на каждый день.
– «На каждый день»! Да я через три дня с голоду сдохну!
– Покуда лабаз не совсем пустой, с голода не помрем.
– Но я больше не могу! Не могу есть крохи, когда хоть раз можно наесться досыта! Я только и думаю о еде! Ни о чем другом не могу думать!
– А я еще о Наталье с Надюшкой думаю. Мне к ним вернуться надо. Потому вот и кору ем.
Росин прошел туда и обратно по избушке и резко повернулся к Федору:
– Ты думаешь, я меньше тебя вернуться хочу! – Еще раз прошелся туда, обратно. – Изверг ты.
Росин сел и, обжигаясь, принялся есть кору.
– Ты хоть подуй.
– Так вкуснее! Вернее, безвкусней. Горячо и, к счастью, вкуса не разбираешь.
Съели почти все, что было в горшке.
– Добре. А теперь вот этим закусим. – Федор повернулся к лежащим на столе крохотным кусочкам мяса и рыбы.
Росин не ел мясо, а, положив в рот, сосал, как будто так можно было высосать из него гораздо больше калорий, чем если бы просто съесть. Закончив обед, он забрался на нары и принялся «ломать язык», произнося записанные на кусках бересты английские слова… Но учеба, видно, на ум не шла.
– Мы тут крохи собираем, а под носом вон какого карася снегом порошит. Давай съедим карася с рожна! Все равно теперь никто не поймается.
– А ты почем знаешь – не пымается?
– Да кто его теперь учует? Весь запах выморозился.
– Это мы не учуем, а зверь почует, ежели подойдет… Подбрось в огонь дров – и спать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18