В качалке полулежал Блюмберг. В той же позе, что и раньше, -- в позе облезлого дворового пса, одолеваемого мухами и блохами. Но что-то заставило Макса насторожиться. И лишь стряхнув сонную одурь парой крепких затяжек "Мальборо", Макс понял, в чем дело: Блюмберг был совершенно трезв. Да,
трезв. Это при том, что усыпанный пустыми бутылками "Кавказа" пол вокруг качалки вызывал мысль о мощной артподготовке, которая была только что проведена артиллерийским дивизионом.
Макс и Николо давно заметили за шефом эту особенность.
Блюмберг никогда не напивался. Независимо от того, пил ли он свой любимый "Кавказ" или рейнские вина на приемах, сначала он становился слегка расслабленным и добродушным. Но чем больше алкоголя он в себя вливал, тем меньше от этого
добродушия оставалось. Пока не наступал наконец момент, которого Макс и Николо панически боялись: Аарон Блюмберг был готов на любой подвиг. От серьезных случаев Господь пока хранил, но до драк дело доходило не раз, причем Блюмберга не только не смущало численное или физическое превосходство противника -- оно его словно бы возбуждало.
При этом у Блюмберга появлялись не просто злость и кураж разогретого выпивкой человека. Нет, он словно бы перерождался: ничего не оставалось от траченного жизнью еврея, которому с похмелья можно дать шестьдесят лет, а после хорошей парикмахерской сорок. Он превращался в полную свою противоположность, совершенно в другого человека. Будто менял свое обличье. Вместо разболтанного, слегка фатоватого, неряшливого, немолодого и не очень здорового человека с засыпанными перхотью плечами вдруг появлялся хладнокровный зрелый боец, владеющий всеми видами боевых искусств, умеющий стрелять из всего, из чего можно и нельзя, умеющий превратить в оружие любой случайно попавшийся под руку предмет. Боец, не делающий ни единой ошибки, потому что ставка его была не на драку с непонятным исходом, а совсем на
другое: или ты победил, или ты погиб. Третьего нет, третьего просто не существует в природе.
От памятной стычки с водителями тяжелых грузовиков, которым, конечно же, не стоило высказывать своих соображений о машине Блюмберга, в сознании Макса осталось лишь одно смазанное воспоминание -- как от фотоснимка, сделанного в движении со слишком большой выдержкой. Сначала на площадке перед придорожным кафе были они трое в окружении двух десятков дальнобойщиков, при этом грузный Макс и щуплый Николо прикрывали спинами шефа. Потом их почему-то оказалось всего трое, а дальнобойщики валялись
возле огромных колес своих грузовиков, а один висел на кабине. Потом вдруг выяснилось, что Макс и Николо молотятся головами обо все выступы кабины, безуспешно пытаясь хоть как-то закрепиться, а за рулем сидит Блюмберг и на скорости километров сто двадцать ведет "вольво" с вагоном-рефрижератором сначала по самой кромке глинистого оврага, потом по жутко крутому откосу, потом под колесами раздался треск бревен старого, давно никем не используемого мостика, и "вольво" одного из злосчастных дальнобойщиков оказывается на другой стороне реки в полной недосягаемости и от двух других грузовиков, снаряженных в погоню, и -- главное -- от трех патрульных машин полиции, вызванной хозяином кафе в самом начале драки.
Нужно отдать должное Аарону Блюмбергу: он нечасто доводил себя до такой кондиции. Но его молодым компаньонам пришлось провести немало часов в наблюдениях за ним и в обсуждении особенностей его характера.
Как и всем молодым немцам (или даже как всем молодым людям вообще), Максу Штирману и Николо Вейнцелю было в высшей степени наплевать на особенности характера и образ жизни их старшего компаньона. Он давал хорошо (и даже очень хорошо) зарабатывать им, они давали так же хорошо зарабатывать ему. Этими служебными по существу и внешне доброжелательными отношениями все могло бы и закончиться, если бы Макс и Николо не понимали, что они в гораздо большей степени зависят от Блюмберга, чем он от них. Блюмберг мог найти других программистов, они другого такого шефа -- нет. И потому их разговоры о Блюмберге были столь же глубокомысленны и внутренне напряженны, как разговоры о судьбах русской культуры на московских кухнях.
Но едва они всерьез задумались и заговорили о шефе, как тут же выяснилось, что весь Блюмберг -- одна сплошная загадка. Один большой Fragezeichen -- вопросительный знак.
Где он родился, когда, в какой семье? Почему, будучи гражданином Израиля и обладая несомненно семитскими именем и фамилией, он пишет в официальных документах о своем русском происхождении? Откуда он свободно знает пять европейских языков, не считая русского, польского и болгарского?
Где и как он учился искусству биржевого маркетинга? Откуда у него такие связи, что при необходимости он в полчаса может мобилизовать до нескольких десятков миллионов долларов? Откуда в нем хладнокровие "зеленого берета"?
Да и вообще, доннер-веттер, кто он такой, этот, как он себя и других называет, хрен мамин? И почему, кстати, мамин, а не папин?
Не было ответов на эти вопросы. Как и на многие другие. Не было этой фамилии ни в базе данных Пентагона и Лэнгли, ни в компьютерах израильской армии и "Моссада", ни даже в бывшем КГБ, код которого поддался стараниям Макса и Николо с наибольшим трудом не потому, что он был слишком сложным, а
потому, что они долго вообще не могли разобраться во всех этих дикарских аббревиатурах: ФСК, ФСБ, МВД, ФАПСИ, ФСНП. Последнее было выяснить трудней всего, а делом оказалось пустым. Под этими буквами скрывалась Федеральная
служба налоговой полиции России, к которой Блюмберг при всем своем желании не мог иметь никакого отношения. И не имел.
В конце концов Макс и Николо смирились. Шеф по-прежнему вызывал у них жгучее любопытство, но они ограничивались раздумьями, наблюдениями и обсуждениями. И хватит, хватит.
Немцы -- благоразумный народ. И проявляется это уже с младых ногтей.
И теперь, очень ранним утром 5 мая 1992 года, увидев шефа совершенно трезвым. Макс удивился не тому, что тот трезв, а совсем другому -- тому, насколько он трезв. Блюмберг был в таком состоянии, в каком Макс шефа никогда не видел. Он лишь догадывался, что тот может быть и в такой
собранности -- собранности бойца, которому предстоит решающая схватка. При этом он все так же наперекосяк полулежал в качалке, покачивал ногой, иногда трогал рукой отросшую за ночь седоватую щетину и осуждающе покачивал
головой, как бы укоряя себя за то, что ему лень пойти в ванную и побриться. Но и при этом было ясно: шеф в любое мгновение может прыгнуть с мансардной крыши без всякого вреда для себя или выкинуть что-нибудь такое, что можно видеть только в крутых американских боевиках.
-- Очухался? -- поинтересовался Блюмберг, заметив взгляд Макса. --Хватит, поночевали. Буди Николу.
Но сколько Макс ни тряс компаньона, тот лишь мотал головой, мычал, но глаз упорно открывать не желал. Блюмберг решил проблему просто. Он принес из кухни двухлитровый ковш холодной воды и вылил на голову несостоявшегося светила Берлинского университета. Тот раскрыл глаза и сказал:
-- Гутен морген.
При помощи Макса и Николо Блюмберг выяснил, что активные поиски несанкционированных входов в базы компьютерных данных малых аэропортов и пристаней начались около трех часов утра и активно продолжались до пяти.
Непонятно, какой вывод сделал Блюмберг из этого ничего не означающего, по убеждению Макса и Николо, факта, но он приказал переписать данные на дискету, зашифровать и отправить дискету на хранение в сейф Национального банка, в котором агентство Блюмберга арендовало ячейку. С поручением послали Макса. Когда он вернулся, то обнаружил, что во всей мансарде нет ни одного свежего клочка бумаги, все порезано в специальной машине, а обрезки вынесены к мусорному фургону турок, самолично Николо погружены и сопровождены до
мусоросжигающего завода.
Но последний приказ, отданный Блюмбергом, заставил не только Макса, но и более доверчивого Николо Вейнцеля подумать о том, не подействовал ли таинственный "Кавказ" на умственные способности их шефа. Блюмберг приказал вынуть из всех машин жесткие диски, уничтожить их, отключить все порты компьютеров от питания и сетей, все обесточить и придать помещению такой вид, будто сюда не заглядывали уже лет пять. И при всем внешнем спокойствии и даже благодушии вид у Блюмберга был такой, что даже у незнакомого человека язык не повернулся бы ему возразить.
Когда все было приведено в соответствующий вид, Блюмберг приказал сотрудникам съездить домой и привести себя в приличный вид, а сам спустился в свою квартиру. Через полтора часа он встретил обоих у въезда в подземный гараж.
На Блюмберге был артистический серый сюртук от Сен-Лорана, серый цилиндр и серые замшевые перчатки в руках. Туфли напоминали гамаши начала века, они не завязывались на шнурки, а застегивались сбоку на кнопки. Чуть набриолиненные волосы облегали лысину мудреца благородно-серым венцом, в
лице была молодящая испанская смуглинка, а контактные линзы превратили тусклые глаза флегматичного финна в яркие, излучающие любопытство и тонкий вкус к жизни глаза испанца чуть-чуть в летах, но еще ого-го.
Это и сказал Макс, первым увидев шефа:
-- Ого-го! Такое впечатление, что вы собрались на дипломатический раут!
-- Примерно туда я и собрался, -- кивнул Блюмберг. -- А ты меня отвезешь. Я, конечно, и сам могу на твоей тачке доехать...
-- Нет!!! -- завопил Макс. -- Только не это! Отвезу! И
привезу. И буду целый день возить. И еще на чай дам, только не трогайте мою тачку!
-- Я почему-то так и думал, что ты согласишься, -- проговорил Блюмберг. -- Тебе, Николо. Сегодня в полдень в "Президент-отеле" Кельна начинаются пленарные заседания так называемого Балтийского клуба. Найми съемочную группу, сиди с ними в зале, пусть снимают все подряд. Все, понял? Без
единой купюры! Предупреди режиссера: никакого монтажа, кассеты мне нужны в первозданном виде. Иначе ни шиша не заплачу.
-- Это на него подействует, -- согласился Николо, садясь за руль своего фиалкового "альфа-ромео" в тайной надежде, что шеф не передумает и не покусится на него.
Но Блюмберг и не думал об этом. Он рассеянно постучал сложенными перчатками по атласным полям цилиндра, как бы вспоминая, не забыл ли чего, и удовлетворенно кивнул:
-- Кажется, все в порядке. Поехали.
-- Куда? -- полюбопытствовал Макс.
-- В Кельн. А там сначала -- в Балтийский клуб. Потом, может быть, в российское консульство. Но скорее всего -- в Кельнский собор. Если быть точным, его следовало бы назвать Домским. Так он и называется. Но я как-то привык, что Домский собор -- это в Риге, а в Кельне -- Кельнский.
-- Вы собираетесь слушать в соборе мессу?
-- Нет. Во-первых, сегодня будни и никаких месс не служат. А во-вторых... Видишь ли, я намерен встретиться там с одним человеком и объявить войну России.
Макс едва не врезался в мусорные мешки -- те самые, мимо которых никогда равнодушно не проезжал Блюмберг.
-- Как? -- переспросил он. -- Объявить войну России? Я вас правильно понял?
-- Ну, не объявить, ладно. Но предупредить, что в случае чего объявлю. Ты бы поаккуратней рулил, а? А то мне в порванном сюртуке на прием являться как-то не совсем...
-- Объявить войну России, -- изумленно повторил Макс. -- Да кто вы, мать-перемать, такой?!
Блюмберг усмехнулся, причем усмехнулся, как машинально отметил Макс, не своей обычной полуухмылкой, а усмешкой родовитого графа или князя, к которому обратились с комичным вопросом.
-- Кто я такой? Это сейчас неважно, сынок. Важно совсем другое: что она из себя представляет, эта Россия...
IV
Как и было указано в пресс-релизе, разосланном во все информационные агентства и крупнейшие газеты Европы, пленарные заседания Балтийского делового клуба начались 5 мая 1992 года в конференц-зале "Президент-отеля", весьма помпезного и суперсовременного сооружения, для которого жители Кельна после горячих дискуссий отвели место не в центре города, как в большинстве европейских столиц, а на окраине, в зоне парков. Решение оказалось удачным во всех отношениях. И не перла в глаза суперсовременность, к которой не сразу привыкают коренные жители города, и город шагал в ногу со временем, и модерновые крылья "Президент-отеля" как-то сгладились окружающим парком, усмирили свою агрессивность. Да и место было удобное для заседаний и конференций: тихо, спокойно, никаких уличных демонстраций и пикетов. Про ВИП
и других состоятельных постояльцев и говорить нечего: за новым отелем сразу же укрепилась репутация одного из самых удобных и спокойных отелей Германии. Хоть и далеко не самого дешевого. Очень недешевого. Очень.
Поэтому, вероятно, участники Балтийского делового клуба жили кто где --в городских пансионатах и небольших отельчиках, в консульствах, а на заседания их доставляли микроавтобусы и автомобили знакомых или других сотрудников консульств. Только два члена Балтийского клуба жили в самом
"Президент-отеле" -- вице-премьер России Шишковец и адмирал Кууляйнен, президент клуба. Апартаменты отеля полагались ему по статусу.
Открытие Балтийского клуба, на котором были оглашены приветственные телеграммы президента России и канцлера Германии, было отмечено строкой-двумя в вечерних новостях и на страницах утренних газет. И в тот же день всех журналистов как корова языком слизнула. Лишь одна съемочная группа Кельнского телевидения трудилась с необычной старательностью, записывая все выступления подряд. Это сообщало заседаниям клуба хоть какую-то значительность, заставляло выступавших говорить убедительней, доказательней. Каждый понимал: говорит для истории. Непонятно, правда, для какой, но все равно -- не в пустоту равнодушного зала, а на пленку, для вечности.
Никто, конечно, и знать не мог, что эту пленку просматривает всего один человек -- президент Коммерческого аналитического центра господин Блюмберг. Да и просматривает в основном на скорости, лишь изредка останавливая мелькание видеоряда, чтобы прослушать заинтересовавшую его фразу.
Уже после первого дня заседаний это занятие можно было с чистой совестью прекратить, потому что картина прорисовывалась предельно ясная --даже и не для такого опытного аналитика, каким был Блюмберг.
Разыгрывалась "балтийская карта". Предоставив независимость прибалтийским республикам, Москва неожиданно для себя обнаружила, что осталась практически без выхода в Балтику. Ленинградский порт и порт города К. -- вот и все, что сохранилось от некогда прорубленного Петром Первым окна в Европу. Две маленькие форточки. Основной поток грузооборота приняли на себя гораздо более выгодно расположенные и технически лучше оснащенные порты
Таллина, Риги, Вентспилса, Лиепаи. Москва использовала ежегодный съезд Балтийского клуба, чтобы предъявить свои претензии конкурентам. Она хотела иметь свою долю в мощном балтийском товаропотоке, который давал жизнь всей Северной Европе еще со средних веков. Но аргументы ее были ничтожны. Их практически не было. Все они были на уровне детсадовских разборок: вот мы вам независимость дали, а вы.
Западные партнеры, перевозчики из Германии и Скандинавии, заняли нейтральную позицию: мы не занимаемся политикой, мы занимаемся бизнесом. Мы будем работать с теми партнерами, условия которых нас больше устроят. А тут и Польша попыталась всунуться со своим малым каботажем, чем вообще перемешала все карты и превратила Балтийский клуб в нечто вроде международной туристической ярмарки.
Ощутив, вероятно, бесперспективность замысла, вице-премьер Шишковец уехал в Гейдельберг, где училась его дочь, а российскую делегацию возглавил министр морского транспорта. Кроме него в российскую делегацию входили еще четыре эксперта и две переводчицы. Всех их Блюмберг хорошо знал: рассматривал в разных ракурсах и на пленке, и в зале из ложи прессы, где он первые три дня появлялся в своем сером костюме, цилиндре и в перчатках, вызывая удивленно-настороженные взгляды участников Балтийского клуба. Глава российской делегации и переводчицы Блюмберга не интересовали, трое экспертов тоже, а вот четвертый
интересовал -- и очень. Настолько, что Блюмберг приказал отснять телекамерой целую пленку о нем и дважды внимательно ее просмотрел, ни разу не ускорив изображения.
На пленке был высокий, сутуловатый человек лет шестидесяти, с плоским голым черепом, с крупным носом с горбинкой, с властным хмурым лицом. При этом чувствовалось, что властность его не показная, а сидящая где-то в самой глубине его натуры. Внешне же он выглядел скромно одетым пожилым человеком среднего достатка, предупредительным, внимательным к собеседнику, немногословным и благодарным слушателем.
И все-таки эту властность было не скрыть. Она проявлялась в любой мелочи: в нетерпеливом взгляде, который он бросал на кого-либо из членов делегации, когда человек медлил с ответом или слишком долго искал нужные ему документы, в полном выпадении из зоны его внимания водителя и консульских охранников, которые сопровождали делегацию, -- они для него просто не существовали как физические объекты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39