Там же работали и следователи страховой компании Ллойда. Но расследование не дало практически никаких результатов. Не удалось документально подтвердить ничего. Тем более что правительство Эстонии не благоволило к работе следователей и создавало им всевозможные препятствия, мотивируя это тем, что расследованием обстоятельств трагедии официально занимается Генеральная прокуратура республики.
Для этого были очень серьезные причины. Если бы выяснилось, что взрыв автопарома "Регата" -- дело рук России, это поставило бы правительство Эстонии в чрезвычайно сложное положение. Исходом могла быть только отставка всего кабинета министров и серьезнейший политический кризис. Ибо что можно было сделать? Устроить международный скандал? Что бы он дал? Российское правительство заявило бы, что ничего не знает об этой акции, а выводы следователей есть просто провокация. А эстонское правительство использует эту провокацию, чтобы оправдать дискриминацию русского населения Прибалтики. При существовавшем накале страстей это вполне могло бы привести к серьезным беспорядкам на национальной основе. И в перспективе, вполне реальной, --гражданская война.
Да, отчаяние -- именно в этом состоянии находился Блюмберг. Он не хотел верить, что взрыв "Регаты" -- дело рук российских спецслужб. Не было ни одного доказательства этого. Но не было и против. Однако Блюмберг слишком хорошо знал своих бывших коллег по КГБ и нравы, царившие в этой некогда
всесильной конторе. Ничего не изменилось. Вся жизнь оказалась выброшенной псу под хвост. Все оказалось напрасным -- и все жертвы, и все лишения. Одних большевиков сменили другие, но продолжалась та же грызня за власть, только более явная. Россия становилась маленьким, урезанным Советским Союзом. Ну, разве что ядерным оружием перестала бряцать, да и то -- надолго ли?
Блюмберг недолго предавался отчаянию. Он не был религиозным человеком, но одно знал твердо: отчаяние -- грех. Жизнь дана человеку для того, чтобы он выполнил свое предназначение. Каково это предназначение -- человек
определяет сам. Он может ошибиться, но уклониться от своей доли - это недостойно человека. Пусть он не может многого сделать, пусть даже он не сможет сделать ничего, но он должен хотя бы попытаться сделать все, что может.
И Блюмберг начал готовить свой отъезд в портовый город К.
Месяца через три после этого решения и примерно года через полтора после того, как Коммерческий аналитический центр Аарона Блюмберга прекратил свою деятельность, а сотрудники его исчезли в неизвестном направлении, в одной из комнат солидного офиса компании "Фрахт интернейшнл", арендующей пол-этажа в одном из самых престижных зданий в деловой части Франкфурта-на-Майне, собрались три человека, которые официально числились экономическими экспертами компании, но по странному обычаю, заведенному в
этой молодой, но весьма преуспевающей фирме, не были подотчетны ни генеральному директору компании господину Зауберу, ни его заместителям.
Более того, господину Зауберу было предписано беспрекословно выполнять все указания, которые будут поступать от этих экспертов. Герр Заубер был опытным человеком, он понимал, что его назначение на этот высокий и весьма высокооплачиваемый пост вызвано стремлением истинных хозяев фирмы остаться в тени. Он ничего против этого не имел. В его возрасте (а ему было чуть за шестьдесят) при всех его знаниях и безупречной репутации трудно было найти
работу, которая оплачивалась бы столь высоко и позволяла бы ему занимать видное место в деловой элите не только Франкфурта, но и всей Германии. Он негласно провел тщательную аудиторскую проверку всех активов фирмы и не
обнаружил ничего противозаконного. Пребывая на своем посту, он очень тщательно отслеживал все операции компании, прекрасно понимая, что при любом нарушении закона первым пойдет под суд, но все дела велись вполне законно.
Некоторые из операций вызывали сомнения герра Заубера своей не то чтобы рискованностью, но неопределенностью результата, но спустя некоторое время он с удивлением отмечал, что был не прав. Да, истинные хозяева компании лучше него разбирались в конъюнктуре современного рынка. Герр Заубер принял это как данность, тем более что финансовая деятельность фирмы никак не отражалась на его жалованье, она отражалась лишь на премиальных. А они всегда были достаточно высоки. Даже крупномасштабная скупка акций
российского порта города К., которую компания провела по приказу старшего из экспертов, господина Герберта Штеймана, нелепая по сути своей --кто же играет на повышение, когда акции валятся? -- к изумлению герра Заубера обернулась колоссальной прибылью. Крушение таллинского парома "Регата" круто изменило всю ситуацию, акции порта города К. скакнули в сотни раз. Тут бы самое время выбросить их на рынок и получить
разницу, но герру Зауберу было предписано ничего не делать. Он лишь пожал плечами, но подчинился. И только покачивал головой, следя по сводкам, как медленно, но верно падает котировка акций порта К. Но хозяева компании знали, что делают. Во всяком случае, ему хотелось в это верить.
Впрочем, герра Заубера все это не касалось. Его советов не спрашивали, а сам он был достаточно опытным человеком, чтобы давать их людям, которые в них не нуждаются.
Экспертов, собравшихся в тот день в офисе фирмы "Фрахт интернейшнл", было трое. Двоим из них было лет по тридцать, третий постарше, немного за пятьдесят. Их имена были Георг Блейкман, Марио Камински, а старшего звали Герберт Штейман. На самом деле это были Макс Штирман, Николо Вейнцель, за
минувшие годы приобретшие лоск бизнесменов крупного полета, и сам Аарон Блюмберг, полысевший, поседевший, но не растративший внутренней энергии, присущей его характеру. Разговор он начал без всяких предисловий:
-- Если вы ничему не научились за время нашей совместной работы, кроме как нажимать кнопки на своем сраном железе, то бесполезно и начинать. Но я так думаю, что кое-чему все-таки научились. И сможете вести дело без меня. Изредка я буду давать вам советы. И, возможно, попрошу вашей помощи. А
теперь наши пути расходятся.
-- Куда вы направляетесь, шеф? -- поинтересовался Макс Штирман, который теперь именовался Георгом Блейкманом.
-- В Россию. В город К. Но это я говорю только вам. Во-первых, потому что именно оттуда я, возможно, буду связываться с вами. А во-вторых, потому что вы, как мне кажется, научились держать язык за зубами.
-- Это опасно, шеф, -- заметил Штирман.
-- Все в нашей жизни опасно. Макс. Сама жизнь -- это источник угрозы. Но даже зайцу не удается отсидеться в кустах. А человек все же не заяц.
-- Мы с вами очень хорошо зарабатываем, шеф. Мы могли бы спокойно продолжать.
-- Вот и продолжайте. Сами. Наливай своего сраного джина, сынок, выпьем на прощанье. Как в России говорят: стремянную. Даже не буду пытаться объяснить вам, что это значит. Все равно не поймете. На дорожку, в общем.
Разговор происходил в той комнате офиса "Фрахт интернейшнл", куда не имел права заходить даже генеральный директор компании, а связь с ней осуществлялась по интеркому, и звонить имел право лишь сам господин Заубер или его заместитель. Вспыхнувшая на пульте лампочка свидетельствовала о том, что на линии господин Заубер.
-- Слушаю, -- бросил в микрофон Блюмберг.
-- Прошу извинить, но я только что получил информацию из России, --прозвучал в динамике голос Заубера. -- Она касается города К. На конец октября или начало ноября этого года назначены выборы нового губернатора. Аналитики предсказывают победу депутата от коммунистической партии. Биржи отреагировали на это падением курса акций порта и пароходства. Падение пока незначительное, но эта тенденция будет усугубляться. Не считаете ли вы, что нам следует освободиться от пакета акций, которым мы владеем? Промедление может грозить нам большими потерями. Гораздо большими, чем сейчас.
-- Нет, не считаю, -- ответил Блюмберг. -- Сколько сейчас у нас акций порта?
-- Около двенадцати процентов.
-- Прикупите еще. Процентов до шестнадцати. Небольшими партиями и через независимых брокеров. Никто не должен знать, что акции скупаем мы.
-- Я все понял, господин Штейман. Будет исполнено.
Блюмберг отключил интерком.
-- Заубер прав, -- заметил Николо Вейнцель. -- Мы прогорим на этих акциях, если не сбросим их немедленно.
-- Я покупаю ваши доли. По сегодняшнему биржевому курсу, -- заявил Блюмберг. -- Идет?
Вейнцель подумал и сказал:
-- Нет. Мы всегда рисковали вместе. Не будем нарушать традицию. Да и не верю я, что вы можете просчитаться в русских делах.
-- Согласен, -- кивнул Макс. -- Но если бы вы хоть чуть-чуть объяснили нам свою позицию, нам спокойней было бы спать. Речь все-таки идет о десятках миллионов долларов.
-- Так и быть, объясню, -- отозвался Блюмберг. -- Порт К. находится на семьсот миль ближе к Центральной Европе, чем санкт-петербургский, и на сотни миль ближе Таллина и Риги. Это -- первый фактор, который еще скажется. Пусть не сразу. К порту сходятся все северо-западные железные дороги России -- это
второй фактор. Промышленность России оживает, товарооборот возрастает это перспективы развития. Как только Россия реконструирует порт, он станет главным в балтийском товарообороте. И никакие Таллины не составят ему
конкуренцию. Прибалтам нечего возить. Они могут возить только российские грузы. Они пойдут на огромные уступки, чтобы получать фрахты. Иначе просто загнутся. Все это, конечно, не завтрашний день. Но мы ведь не в покер играем, верно? Большие деньги никогда не бывают быстрыми. А тут речь идет об очень больших деньгах.
-- А эти выборы губернатора, на которых победят коммунисты? - напомнил Вейнцель. -- Они могут кардинально изменить конъюнктуру.
-- На этот счет не могу вам ничего сказать, -- ответил Блюмберг. - У меня есть кое-какие предположения. Но это только предположения. Чтобы проверить их, я и еду туда. И хватит о делах. Налил, Никола? Прозит, коллеги!
Блюмберг сделал глоток джина и поморщился:
-- И как вы его пьете?
Николо Вейнцель раскрыл вмонтированный в стену офиса холодильник и достал оттуда бутылку, обернутую плотным пергаментом. Не говоря ни слова, развернул пергамент и поставил на стол перед Блюмбергом самую настоящую
бутылку "Кавказа" -- с обычной пластмассовой пробкой и с криво наклеенной этикеткой. Ну, разве что она была вымыта до блеска и не липла к рукам.
-- Нет, -- сказал Блюмберг. -- Не верю. Не может быть. Нет.
-- Я берег ее для какого-нибудь торжественного момента, -- объяснил Николо, довольный произведенным эффектом. -- Похоже, этот момент наступил. Я знаю, шеф, что ваши запасы этого вина давно закончились. Надеюсь, эта бутылка доставит вам удовольствие. Ее привез по моей просьбе один наш
партнер, турок, он часто бывает на Кавказе. Он сказал, что потратил немало времени, чтобы найти там это вино.
Блюмберг обнял тощего Николо и похлопал его по спине.
-- Вот теперь я понимаю, что такое настоящее уважение к партнеру. Спасибо, Никола, ты меня растрогал. А меня непросто растрогать. Совсем непросто.
-- Скажите, шеф, почему вы пьете это... вино? -- поинтересовался Макс Штирман. Он хотел сказать "дерьмо", но решил не портить торжественности момента.
-- Скажу. Однажды с моим учителем мы провели... ну, скажу так: блестящую операцию... в одной из европейских столиц. Это была операция, которая позже вошла во все специализированные учебники. По ходу дела я спас жизнь моему учителю. Не скажу, что от отваги или особого умения. Скорей -
по дурости и везению. Но что было -- то было. За эту операцию наш начальник получил чин генерал-лейтенанта и орден Ленина, а нас премировал. Выдали по половине месячного оклада жалованья. Ну, зарплаты, если тебе это понятнее. Так вот, мы получили эту премию, поехали в один магазин в Москве и купили у
грузчиков две бутылки "Кавказа". И тут же, во дворе этого магазина, выпили их из горла. Мы были молоды, счастливы и любили друг друга, как братья. Скажем так: как младший и старший брат, потому что он был старше меня на десять лет. Нам было до феньки, что нас обошли званиями и наградами, с нас хватало сознания, что мы сделали для своей страны большое и нужное дело. Так нам тогда казалось. И этого было вполне достаточно. Только не спрашивайте меня, почему мы купили это вино у грузчиков и почему пили во дворе, а не в ресторане. Я мог бы это объяснить, но на это потребуется года три, и вряд ли
вы все до конца поймете. Это, уверяю вас, посложней устройства ваших компьютеров. Лучшие умы России и даже всего мира бились над этими вопросами. И к чему пришли? "Умом Россию не понять". И только. Но я сейчас говорю о другом. Вкус этого "Кавказа" с того дня -- это вкус родины, молодости и настоящей мужской дружбы.
Блюмберг сковырнул пластмассовую пробку, понюхал вино и вылил его в раковину, а пустую бутылку небрежно бросил в корзину для мусора.
-- Что это значит, шеф? -- ошеломленно спросил Николо.
-- Это значит, сынок, что ничто не стоит на месте. Уже нет той родины, за которую я без малейших раздумий готов был отдать жизнь. И нет той дружбы. И молодости нет тоже. А раз так, то не хрена и травить себя такими воспоминаниями. Тем более что вино, между нами, полное дерьмо. И со временем
не становится лучше. Все, друзья мои, я исчез.
И он исчез.
Во второй половине того дня, когда неизвестными злоумышленниками был взорван лимузин Кэпа, к Пастухову, наблюдавшему со стороны за предвыборным митингом Антонюка, подошел немолодой человек в обычном сером плаще и в поношенной кепке, вежливо поинтересовался, который час. Услышав ответ, поблагодарил и скрылся в толпе. И только через несколько минут, случайно сунув руку в карман куртки, Пастухов обнаружил там маленькую записку.
В ней значилось:
"Сегодня, 18.30, порт, маяк. У начала мола вас встретят. Записку уничтожьте".
Подписи не было.
Пастухов зашел в платный туалет, кстати оказавшийся по соседству, и дважды перечитал записку. Потом порвал ее на мелкие кусочки и спустил в унитаз.
В начале седьмого он подъехал на своем "пассате" к зданию пароходства, оставил машину на стоянке и пешком, никого ни о чем не расспрашивая, а ориентируясь только на огни маяка, подошел к началу мола. Из потрепанных "Жигулей" 13-й или даже 11-й модели, приткнувшихся к молу, вышел тот самый человек, что спрашивал про время, и коротко кивнул:
-- Садитесь. Поедем.
-- Куда? -- спросил Пастухов.
-- Ко мне в гости.
Машина продребезжала по каменистой дороге, проложенной по середине мола и остановилась у маяка.
IV
Этот человек озадачил меня с самого начала. Остановив "жигуленка" у подножия маяка, который вблизи оказался недосягаемо высоким и таинственным из-за равномерного мелькания проблесковых огней, он коротко посигналил и
кивнул мне: "Вылезайте, приехали". Из какой-то двери в мощном каменном цоколе маяка появился худосочный молодой человек. В руках у него было что-то вроде маленького миноискателя. Он провел им вдоль моего тела и кивнул:
-- Есть. Три.
-- Спасибо. Можешь идти.
Молодой человек исчез.
-- Вы напичканы радиозакладками, как еврейская щука-фиш луком и вареными яйцами. Вы это знаете?
Я об этом догадывался. Но не стал ни подтверждать, ни отрицать. Если я действительно начинен "жучками", не было никакого резона обнаруживать, что мне это известно. Поэтому я промолчал, делая вид, что с интересом осматриваю маяк и подступающую к нему черную балтийскую воду, по которой стлался туман, как по утреннему лугу у нас в Затопино.
-- Зовите меня Александром Ивановичем. Моя фамилия Столяров. Я смотритель этого маяка, -- представился этот человек. -- Вы можете, конечно, не реагировать на мои слова, но это не имеет никакого значения. Все чипы в районе маяка блокированы. Не буду объяснять как, я и сам в этом не очень
разбираюсь, но важен сам факт. Так что мы можем говорить совершенно свободно. Для этого, собственно, я вас сюда и привез. Мне было интересно, придете ли вы на эту встречу. Вы пришли. Из этого я делаю вывод, что у вас есть много вопросов и мало возможностей получить на них ответы. Поэтому вы
не упускаете даже такого рискованного варианта, как встреча с совершенно неизвестным вам человеком. Я думаю, что наш разговор будет обоюдополезным. Потому что у меня тоже есть масса невыясненных вопросов. И вы сможете на многие из них ответить.
-- Вы уверены, что я захочу это сделать? -- спросил я.
-- Да, -- кивнул этот человек, который назвался смотрителем маяка Столяровым. -- Чуть позже я объясню почему. А пока -- одно предупреждение. Вчера в половине второго ночи вы покинули гостиницу "Висла" через черный ход и таким же незаметным образом вернулись в нее в начале пятого утра. Вы были в этой же одежде, что и сейчас?
-- Нет, -- сказал я. -- Я был в обычных барахольных шмотках.
-- Разумно. Очень разумно, -- покивал Столяров. -- Вам было известно о чипах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39