А к двум часам дня, когда начался
митинг на площади Свободной России, вообще посветлело, словно бы вернулось ведро, об окончании которого так сожалел вчерашний милицейский сержант.
Должен признаться, что я недооценил гражданского энтузиазма демократически настроенных жителей города К. Людей было, конечно, не столько, как на митингах Антонюка, и вовсе уж не пятнадцать тысяч, как 7 ноября на площади Победы. Но человек триста-четыреста набралось, вся
площадка вокруг трибуны была заполнена. И, как я вчера и вычислил, все жались к правой части трибуны, не желая подставляться ветру, тянувшему из прорана.
Появление губернатора Хомутова в окружении целой свиты приближенных встретили аплодисментами. По команде Эдуарда Чемоданова, руководившего, как я и предполагал, съемками, оператор снял проход губернатора по аллейке от
подъезда бывшего обкома к трибуне, потом сделал несколько планов толпы, приветствующей своего избранника или кумира, не знаю уж, как лучше сказать. В кадр случайно попал и я, пришлось поулыбаться и поаплодировать, хотя мне было не до улыбок и тем более не до аплодисментов.
Все мои ребята были еще вчера поздним вечером соответствующим образом проинструктированы. С Мухой и Боцманом было вообще просто, я позвонил в пансионат "Европа", мы встретились и немного покатались по городу на их
"хонде", которую я для них купил, проверив, естественно, на предмет "жучков". Встретиться с Артистом было, понятное дело, сложнее. Но мы все же пересеклись в пригородной электричке и сумели спокойно поговорить.
Вид Артиста, когда он появился на митинге, мне, честно сказать, не очень понравился. Я и сам со своим фингалом, прикрытым черной вязаной шапочкой и темными очками, и близко не напоминал Бельмондо, как и любого другого киногероя. Но Артист... Хорошо поддатенький молодой мужичонка, одетый прилично, хоть и далеко не в "фирму", улыбчивый, благожелательный, цеплючий, как репейник. Когда я говорю "поддатенький", я вовсе не имею в виду "пьяный". Тех, кто под эту категорию попадал, отсеивали люди майора Кривошеева еще на подходах к площади. Нет, Артист был совсем не пьяный. Ну, принял на грудь граммов несколько, торжественный день, почему нет? Поговорить хочется, пообщаться. Вот он и общался. Сначала прилип к оператору и попросил его снять на память для всемирной истории. Даже прокричал довольно натурально: "Да здравствует демократическая Россия!" Потом прилип к
Эдуарду Чемоданову и объяснился ему в любви к демократии. Потом каким-то образом оказался возле меня и Егорова, угостился у Егорова огоньком (хотя с Чечни не курил) и начал объяснять, почему все должны голосовать за демократов, при этом объяснения были частью из расхожих газет и телепередач,
а частью плодом собственного воображения Артиста. Именно эта часть меня тревожила больше всего. Там были такие завихрения мысли, что любой нормальный человек с ходу бы насторожился. Но Егоров сразу принял Артиста именно за того человека, за которого тот себя выдавал, и почти не слушал его
текстов, отделываясь ничего не значащими междометиями.
Я все время с начала митинга находился рядом с Егоровым по его приказу. Сначала я выразил резкий протест и заявил, что не нуждаюсь в опеке. Но он показал мне маленькую коробочку рации, величиной в полторы сигаретные пачки, и объяснил, что могут поступить новые указания от руководителя операции. Он
был, как всегда, собран, точен в движениях, в жизни не подумал бы, что вчера он выпил почти полную бутылку виски "Джонни Уокер" без закуски.
Ну, у нас в Затопине многие могли бы это сделать. Но пить перед ответственной операцией, в которой тебе отводится одна из главных ролей! А что она отводится именно Егорову, у меня не было и малейших сомнений. Гена Козлов и трое других ребят работали в толпе, не проявляя никакой активности до тех пор, пока она от них не понадобится, а я Егорову нужен был все время рядом, чтобы не искать меня потом в толпе. Ему же нужно было не только пристрелить меня, но и вложить в мою хладеющую длань переброшенный ему ребятами ствол. 0,7 литра виски "Джонни Уокер" не могут не сказаться на человеке, и в душе я очень рассчитывал на то, что он потеряет в решающий момент те десятые доли секунды, которые решат исход дела. А я был уверен, что решать этот исход будут именно десятые доли
секунды.
Миня, который без нашего блока был свободен, как горный орел, сделает свое дело (если какими-то своими способами ему не помешает смотритель маяка), остальные чистильщики тоже сделают свое дело, а вот насчет Саши Егорова я чуть-чуть сомневался. И это была единственная надежда. Ну, и на
Артиста, естественно.
Митинг шел своим чередом. Выступали какие-то валуи, несли обычную в этих случаях чушь, лозунгами провоцируя то на "ура", то на аплодисменты. Наконец слово было предоставлено губернатору. Окончание его речи означало
для всех моих ребят сигнал: "Внимание! Готовность -- ноль". И, вероятно, не только для моих. По мере продвижения неприхотливой и довольно стандартной речи губернатора, основная мысль которого сводилась к тому, что хватит
болтать о демократии, а нужно претворять ее в конкретные дела, ребята Егорова подтягивались поближе, а Миня, похожий в своей курточке на подростка, уже был в первом ряду. Я перехватил недоумевающий взгляд Боцмана и еле заметно качнул головой. Есть приказ, и никаких отступлений от него. Ни
малейших.
Хоть этому мне не приходилось ребят учить. Слава Богу, научились в Чечне. Правда, чего это стоило -- лучше не вспоминать.
К концу речи Хомутова, когда вот-вот должны были прозвучать заключительные лозунги, вдруг оживился Артист.
-- Ты русский? -- спросил он Егорова с тем воодушевлением, с каким поддатый человек готовится начать длинный и содержательный разговор.
-- Ну, русский, русский, -- попытался отмахнуться Егоров.
-- И я русский, -- заявил Сенька, хотя во всех анкетах писал себя евреем и по отцу, и по матери.
У меня в Чечне в штабе даже возникли из-за этого небольшие проблемы, когда я хотел забрать его в свою спецгруппу. Мне даже пришлось привести на полигон полковника Дементьева, который командовал у нас спецназом, и
попросить Семена немного пострелять из двух "АКМов" на бегу по пересеченной местности. И если сейчас Артист утверждал, что он русский, для этого у него были, надо полагать, основания.
-- Да, русский, -- повторил Сенька. -- Так вот и скажи мне, как русский русскому: можем мы мириться с притеснением наших братьев в Прибалтике?
Речь губернатора уже шла к концу. И Егорову было не до общеполитических дискуссий.
-- Не можем, -- сквозь зубы сказал он и незаметно врезал Артисту по печени. Ну, этот прием со школьником прошел бы, но не с Артистом. Он усилием мышц блокировал удар и завопил:
-- Так почему же об этом никто не говорит?! Никто ни слова не сказал?! Выступи и скажи, мужик! Тебе миллионы спасибо скажут! Я бы сам сказал, но язык у меня не с той стороны подвешен! Давай, скажи!
И начал потихоньку оттирать Егорова не столько к трибунам, сколько от меня.
-- Отцепись, не мешай слушать! -- попробовал огрызнуться Егоров.
-- Да чего там слушать, мы это уже миллион раз слушали, -- завопил Артист. -- Ты про дело скажи, про дело!
А сам все оттирал его к трибуне, подальше от меня.
И тут терпение Егорова лопнуло. Он врезал Артисту по почкам так, что нормальный человек валялся бы, корчась от боли, минут двадцать. Артист и такой удар умел блокировать, но это выглядело бы подозрительным, поэтому Артист схватился за бок и спросил:
-- Драться хочешь? Я к нему с открытой душой, а он... Ну, сука! Я тебе как русский человек русскому человеку!
И заехал Егорову в ухо со всего размаха. Это при том, что Артист умел убить человека всего одним движением пальца.
К дерущимся кинулись дежурившие на площади милиционеры. Но Егоров остановил их:
-- Все в порядке, ребята. Маленькие идеологические разногласия. Мы их уже уладили. -- И обратился к Артисту за подтверждением: -- Точно?
А поскольку тому никак не улыбалось покинуть площадь в самый решающий момент, он радостно подтвердил:
-- Ребята, все о'кей. Это немцы на симпозиумах спорят. А мы, русские, привыкли решать проблемы по-простому, по-нашенски. Извини, друг, немного погорячился. Со всяким бывает, верно? Очень уж тема для меня больная. Как подумаю -- спать не могу. Не веришь? Жену спроси. Пойдем, сейчас и спросишь,
они на том конце площади в кафе-мороженое! Пошли-пошли, заодно и познакомишься! И врежем по соточке. Одному мне она не даст, а с другом --как можно не разрешить?
-- В другой раз, -- попытался отказаться Егоров, но тут Артист напер с таким добродушием и доброжелательством, что я даже слегка посочувствовал Егорову: отвяжись от такого. Егоров, конечно, не просек ситуации: если после двух таких ударов его противник все еще стоит на ногах и даже что-то болтает, уже одно это может навести на серьезные размышления. Егорова не
навело, из чего я с чувством глубокого и полного удовлетворения заключил, что его мысли заняты совсем другим. И даже знал чем.
Я подал незаметный сигнал Артисту, чтобы он оставил Егорова в покое --все же не Смоктуновский, может и переиграть. А если Егоров хоть что-нибудь заподозрит -- кранты. Артист переключил внимание на остальных слушателей, какой-то половиной мозга не выпуская из зоны внимания меня и Егорова.
-- Да здравствует свобода!
-- Да здравствует демократическая Россия!
Это были последние слова в выступлении губернатора.
"Готовность -- ноль".
Единственное, что меня сдерживало, -- жесткий приказ Столярова. Я видел, как отошел к перильцам и закурил губернатор. Я видел, как на мгновение отвернулся Миня, стоявший в первом ряду -- как раз метрах в восьми против того места, где курил Хомутов. Я прекрасно представлял, что он в это
время под своей курточкой делает -- взводит курок "беретты". И в то самое мгновение, когда Миня вновь повернулся к трибуне и я готов был увидеть в его руках "длинную девятку" или хотя бы "макарку", какой-то человек в сером плаще и в приплюснутой кепке каким-то неуловимым движением оказался на
постаменте рядом с губернатором, при этом фигура его полностью прикрывала губернатора. Я даже как-то сразу не врубился, что это смотритель маяка Столяров, я лишь отметил растерянность, мелькнувшую на лице Мини, который не успел еще извлечь свой ствол на свет Божий. Каким-то боковым зрением я отметил, как грамотно вытянулись от Мини к Егорову его ребята, готовые мгновенно передать ему горячий ствол, но так и оставшиеся в недоуменном ожидании.
А Столяров между тем стоял на внешнем выступе постамента, облокотившись о балюстраду, в позе человека, который благодушно осматривает окрестности. Он даже закурил и перемолвился двумя-тремя словами с губернатором. Из их взаимного обращения друг к другу явствовало, что они незнакомы и разговор этот случайный и ничего не означающий.
Миня так и не извлек ствол из-под куртки. Он быстро что-то сказал в рацию, Егоров коротко ответил. Я не услышал слов, но по интонации понял, что это было что-то вроде команды: "Жди". Потом Егоров отошел в сторону от толпы и довольно долго разговаривал по рации, пряча ее под курткой от посторонних
взоров. Не знаю, чем закончились его переговоры, но через некоторое время Миня, Гена Козлов и другие чистильщики как-то незаметно испарились с площади, где уже догорал костер политического пожарища.
Столяров сошел с трибуны и замешался в толпе, как только Миня был отозван со своего боевого поста командой по рации -- и ничуть не раньше. Я ничего не спрашивал, но Егоров сам сказал, закончив переговоры: "Операция отменяется". При этом вид у него был такой, что мне захотелось выложить
перед ним все запасы виски, джина и прочей алкогольной продукции, которой был набит мой бар. Я бы ему и предложил, но опасался, что под горячую руку он пошлет меня куда подальше. Поэтому я деликатно смолчал.
"Операция отменяется". Это было главное. А все остальное не имело значения.
"Отменяется". Твою мать. А это значило, что мы выиграли.
Выиграли, твою мать! У вас, сук, выиграли! Несмотря на ваших боевых пловцов и космические антенны. Несмотря на то, что за вашими плечами стояло подразвалившееся, но еще мощное государство под названием "Россия". Мы выиграли этот бой для России. Для нашей России. Вряд ли когда-нибудь нам это
припомнят, а тем более отметят в наградных листах, но мы это сделали. Сделали, твою мать. И тут ты хоть лопни.
Губернатор в сопровождении свиты вернулся в резиденцию. По моей команде Боцман с Мухой заняли около него свои места. Потом я незаметно кивнул Артисту -- в знак того, что все кончилось. Но он еще некоторое время развлекал публику страстными публицистическими речами о бедственном
положении русских в Прибалтике. Впрочем, по мере убывания числа слушателей страстность Семена угасала и он, наконец, махнув рукой, покинул площадь.
-- Приказания? -- обратился я к Егорову.
Он посмотрел на меня, как на клопа, и рявкнул:
-- Пошел ты...
И я пошел. Не совсем туда, куда он меня послал. У меня был другой адрес.
На краю площади я разыскал свой "пассат" и двинулся к маяку.
VII
Столяров сидел на краю каменной скамьи возле самого мола, в заплесневелые камни которого билась прозрачная балтийская вода. Рядом с ним на скамье стояла наполовину опорожненная бутылка "Драй-джина". Тут же валялась пачка "Мальборо". У причала маяка стояла белоснежная крейсерская яхта под норвежским флагом, матросы таскали по трапу коробки с компьютерами и какие-то шмотки.
-- Отбываю, -- сообщил Столяров.
-- На яхте? -- поразился я. -- А как же ваша водофобия?
-- На яхте безопасней, чем самолетом. Что до водофобии... Ну, поблюю. Я уже приказал ведро приготовить. Даже два. -- Он кивнул: -- Садись... Всю жизнь терпеть не мог джина, но вот привык. Все лучше, чем виски или бренди. Про водку и не говорю, ее мой организм просто не переносит... Не предлагаю
выпить, потому что знаю: не пьешь. Не пьешь, не куришь. Зачем тогда жить?
Я промолчал.
-- Жена есть? -- продолжал Столяров, хорошо приложившись к бутылке и закурив.
-- Есть.
-- Дети?
-- Дочь.
-- Любишь их?
-- Люблю.
-- Вот это правильно. Люби их -- больше работы, больше родины. Я мало своих любил. Да, мало. Я любил работу. Я любил родину. А все это - пустые слова, если они не наполнены внутренним содержанием. А содержание - это твоя семья. И нет больше ничего. К сожалению, я понял это слишком поздно. Не
повтори мою ошибку, парень.
-- Постараюсь, -- пообещал я.
-- Постарайся, постарайся, -- повторил Столяров и снова крепко приложился к бутылке. -- Ты уже знаешь, что операцией руководил лично Профессор?
-- Откуда я мог знать?
-- Плохо вас учат. Просто ни к черту. Его НП был в доме напротив, на восьмом этаже.
-- Как я мог это увидеть? По отблеску стекол стереотрубы? Так она была наверняка защищена блендами.
-- А просчитать, откуда наиболее удобно руководить операцией?
-- Я не думал, что сам Профессор будет руководить операцией.
-- Только это тебя и оправдывает, -- заметил Столяров. -- Хотя мог бы и знать. Я же сказал тебе, что Профессор не улетел из города. Ладно, все в порядке. Мы сделали это дело. У тебя есть вопросы?
-- Только один. А если бы Миня вас подстрелил?
-- Этого не могло быть. Я накануне предупредил Профессора. Он внял. Да и как было не внять!
-- О чем? -- спросил я.
-- О некоторых последствиях любых несчастных случаев со мной.
-- Поэтому вы приказали не блокировать Миню?
-- В том числе.
Из мощного цоколя маяка вышел худосочный молодой человек, сделал знак Столярову отойти в сторону, но тот лишь рукой махнул:
-- Говори, тут все свои. Что у тебя?
-- На связи Франкфурт. Заубер. С ним два ваших к компаньона. Спрашивают, что делать с пакетом акций местного порта. До них дошли какие-то слухи, что на выборах победит Антонюк.
-- Выбрасывайте их на рынок. По любой цене. Немедленно, пока не стали известны результаты выборов. И сразу покупайте акции таллинского порта. Они сейчас пойдут в гору.
Молодой человек ушел.
-- Значит, порт и Россия не получат иностранных инвестиций? - уточнил я.
-- Значит, не получат, -- подтвердил Столяров.
-- Выходит, мы работали против интересов России?
-- А чем мы, по-твоему, занимались? -- спросил Столяров.
-- Защищали невинных людей от несправедливости.
-- Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.
-- Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, --напомнил я.
-- Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором-коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей? Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.
Столяров приложился к бутылке джина, потом как-то особенно, с удовольствием закурил и заключил:
-- Это и есть демократия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
митинг на площади Свободной России, вообще посветлело, словно бы вернулось ведро, об окончании которого так сожалел вчерашний милицейский сержант.
Должен признаться, что я недооценил гражданского энтузиазма демократически настроенных жителей города К. Людей было, конечно, не столько, как на митингах Антонюка, и вовсе уж не пятнадцать тысяч, как 7 ноября на площади Победы. Но человек триста-четыреста набралось, вся
площадка вокруг трибуны была заполнена. И, как я вчера и вычислил, все жались к правой части трибуны, не желая подставляться ветру, тянувшему из прорана.
Появление губернатора Хомутова в окружении целой свиты приближенных встретили аплодисментами. По команде Эдуарда Чемоданова, руководившего, как я и предполагал, съемками, оператор снял проход губернатора по аллейке от
подъезда бывшего обкома к трибуне, потом сделал несколько планов толпы, приветствующей своего избранника или кумира, не знаю уж, как лучше сказать. В кадр случайно попал и я, пришлось поулыбаться и поаплодировать, хотя мне было не до улыбок и тем более не до аплодисментов.
Все мои ребята были еще вчера поздним вечером соответствующим образом проинструктированы. С Мухой и Боцманом было вообще просто, я позвонил в пансионат "Европа", мы встретились и немного покатались по городу на их
"хонде", которую я для них купил, проверив, естественно, на предмет "жучков". Встретиться с Артистом было, понятное дело, сложнее. Но мы все же пересеклись в пригородной электричке и сумели спокойно поговорить.
Вид Артиста, когда он появился на митинге, мне, честно сказать, не очень понравился. Я и сам со своим фингалом, прикрытым черной вязаной шапочкой и темными очками, и близко не напоминал Бельмондо, как и любого другого киногероя. Но Артист... Хорошо поддатенький молодой мужичонка, одетый прилично, хоть и далеко не в "фирму", улыбчивый, благожелательный, цеплючий, как репейник. Когда я говорю "поддатенький", я вовсе не имею в виду "пьяный". Тех, кто под эту категорию попадал, отсеивали люди майора Кривошеева еще на подходах к площади. Нет, Артист был совсем не пьяный. Ну, принял на грудь граммов несколько, торжественный день, почему нет? Поговорить хочется, пообщаться. Вот он и общался. Сначала прилип к оператору и попросил его снять на память для всемирной истории. Даже прокричал довольно натурально: "Да здравствует демократическая Россия!" Потом прилип к
Эдуарду Чемоданову и объяснился ему в любви к демократии. Потом каким-то образом оказался возле меня и Егорова, угостился у Егорова огоньком (хотя с Чечни не курил) и начал объяснять, почему все должны голосовать за демократов, при этом объяснения были частью из расхожих газет и телепередач,
а частью плодом собственного воображения Артиста. Именно эта часть меня тревожила больше всего. Там были такие завихрения мысли, что любой нормальный человек с ходу бы насторожился. Но Егоров сразу принял Артиста именно за того человека, за которого тот себя выдавал, и почти не слушал его
текстов, отделываясь ничего не значащими междометиями.
Я все время с начала митинга находился рядом с Егоровым по его приказу. Сначала я выразил резкий протест и заявил, что не нуждаюсь в опеке. Но он показал мне маленькую коробочку рации, величиной в полторы сигаретные пачки, и объяснил, что могут поступить новые указания от руководителя операции. Он
был, как всегда, собран, точен в движениях, в жизни не подумал бы, что вчера он выпил почти полную бутылку виски "Джонни Уокер" без закуски.
Ну, у нас в Затопине многие могли бы это сделать. Но пить перед ответственной операцией, в которой тебе отводится одна из главных ролей! А что она отводится именно Егорову, у меня не было и малейших сомнений. Гена Козлов и трое других ребят работали в толпе, не проявляя никакой активности до тех пор, пока она от них не понадобится, а я Егорову нужен был все время рядом, чтобы не искать меня потом в толпе. Ему же нужно было не только пристрелить меня, но и вложить в мою хладеющую длань переброшенный ему ребятами ствол. 0,7 литра виски "Джонни Уокер" не могут не сказаться на человеке, и в душе я очень рассчитывал на то, что он потеряет в решающий момент те десятые доли секунды, которые решат исход дела. А я был уверен, что решать этот исход будут именно десятые доли
секунды.
Миня, который без нашего блока был свободен, как горный орел, сделает свое дело (если какими-то своими способами ему не помешает смотритель маяка), остальные чистильщики тоже сделают свое дело, а вот насчет Саши Егорова я чуть-чуть сомневался. И это была единственная надежда. Ну, и на
Артиста, естественно.
Митинг шел своим чередом. Выступали какие-то валуи, несли обычную в этих случаях чушь, лозунгами провоцируя то на "ура", то на аплодисменты. Наконец слово было предоставлено губернатору. Окончание его речи означало
для всех моих ребят сигнал: "Внимание! Готовность -- ноль". И, вероятно, не только для моих. По мере продвижения неприхотливой и довольно стандартной речи губернатора, основная мысль которого сводилась к тому, что хватит
болтать о демократии, а нужно претворять ее в конкретные дела, ребята Егорова подтягивались поближе, а Миня, похожий в своей курточке на подростка, уже был в первом ряду. Я перехватил недоумевающий взгляд Боцмана и еле заметно качнул головой. Есть приказ, и никаких отступлений от него. Ни
малейших.
Хоть этому мне не приходилось ребят учить. Слава Богу, научились в Чечне. Правда, чего это стоило -- лучше не вспоминать.
К концу речи Хомутова, когда вот-вот должны были прозвучать заключительные лозунги, вдруг оживился Артист.
-- Ты русский? -- спросил он Егорова с тем воодушевлением, с каким поддатый человек готовится начать длинный и содержательный разговор.
-- Ну, русский, русский, -- попытался отмахнуться Егоров.
-- И я русский, -- заявил Сенька, хотя во всех анкетах писал себя евреем и по отцу, и по матери.
У меня в Чечне в штабе даже возникли из-за этого небольшие проблемы, когда я хотел забрать его в свою спецгруппу. Мне даже пришлось привести на полигон полковника Дементьева, который командовал у нас спецназом, и
попросить Семена немного пострелять из двух "АКМов" на бегу по пересеченной местности. И если сейчас Артист утверждал, что он русский, для этого у него были, надо полагать, основания.
-- Да, русский, -- повторил Сенька. -- Так вот и скажи мне, как русский русскому: можем мы мириться с притеснением наших братьев в Прибалтике?
Речь губернатора уже шла к концу. И Егорову было не до общеполитических дискуссий.
-- Не можем, -- сквозь зубы сказал он и незаметно врезал Артисту по печени. Ну, этот прием со школьником прошел бы, но не с Артистом. Он усилием мышц блокировал удар и завопил:
-- Так почему же об этом никто не говорит?! Никто ни слова не сказал?! Выступи и скажи, мужик! Тебе миллионы спасибо скажут! Я бы сам сказал, но язык у меня не с той стороны подвешен! Давай, скажи!
И начал потихоньку оттирать Егорова не столько к трибунам, сколько от меня.
-- Отцепись, не мешай слушать! -- попробовал огрызнуться Егоров.
-- Да чего там слушать, мы это уже миллион раз слушали, -- завопил Артист. -- Ты про дело скажи, про дело!
А сам все оттирал его к трибуне, подальше от меня.
И тут терпение Егорова лопнуло. Он врезал Артисту по почкам так, что нормальный человек валялся бы, корчась от боли, минут двадцать. Артист и такой удар умел блокировать, но это выглядело бы подозрительным, поэтому Артист схватился за бок и спросил:
-- Драться хочешь? Я к нему с открытой душой, а он... Ну, сука! Я тебе как русский человек русскому человеку!
И заехал Егорову в ухо со всего размаха. Это при том, что Артист умел убить человека всего одним движением пальца.
К дерущимся кинулись дежурившие на площади милиционеры. Но Егоров остановил их:
-- Все в порядке, ребята. Маленькие идеологические разногласия. Мы их уже уладили. -- И обратился к Артисту за подтверждением: -- Точно?
А поскольку тому никак не улыбалось покинуть площадь в самый решающий момент, он радостно подтвердил:
-- Ребята, все о'кей. Это немцы на симпозиумах спорят. А мы, русские, привыкли решать проблемы по-простому, по-нашенски. Извини, друг, немного погорячился. Со всяким бывает, верно? Очень уж тема для меня больная. Как подумаю -- спать не могу. Не веришь? Жену спроси. Пойдем, сейчас и спросишь,
они на том конце площади в кафе-мороженое! Пошли-пошли, заодно и познакомишься! И врежем по соточке. Одному мне она не даст, а с другом --как можно не разрешить?
-- В другой раз, -- попытался отказаться Егоров, но тут Артист напер с таким добродушием и доброжелательством, что я даже слегка посочувствовал Егорову: отвяжись от такого. Егоров, конечно, не просек ситуации: если после двух таких ударов его противник все еще стоит на ногах и даже что-то болтает, уже одно это может навести на серьезные размышления. Егорова не
навело, из чего я с чувством глубокого и полного удовлетворения заключил, что его мысли заняты совсем другим. И даже знал чем.
Я подал незаметный сигнал Артисту, чтобы он оставил Егорова в покое --все же не Смоктуновский, может и переиграть. А если Егоров хоть что-нибудь заподозрит -- кранты. Артист переключил внимание на остальных слушателей, какой-то половиной мозга не выпуская из зоны внимания меня и Егорова.
-- Да здравствует свобода!
-- Да здравствует демократическая Россия!
Это были последние слова в выступлении губернатора.
"Готовность -- ноль".
Единственное, что меня сдерживало, -- жесткий приказ Столярова. Я видел, как отошел к перильцам и закурил губернатор. Я видел, как на мгновение отвернулся Миня, стоявший в первом ряду -- как раз метрах в восьми против того места, где курил Хомутов. Я прекрасно представлял, что он в это
время под своей курточкой делает -- взводит курок "беретты". И в то самое мгновение, когда Миня вновь повернулся к трибуне и я готов был увидеть в его руках "длинную девятку" или хотя бы "макарку", какой-то человек в сером плаще и в приплюснутой кепке каким-то неуловимым движением оказался на
постаменте рядом с губернатором, при этом фигура его полностью прикрывала губернатора. Я даже как-то сразу не врубился, что это смотритель маяка Столяров, я лишь отметил растерянность, мелькнувшую на лице Мини, который не успел еще извлечь свой ствол на свет Божий. Каким-то боковым зрением я отметил, как грамотно вытянулись от Мини к Егорову его ребята, готовые мгновенно передать ему горячий ствол, но так и оставшиеся в недоуменном ожидании.
А Столяров между тем стоял на внешнем выступе постамента, облокотившись о балюстраду, в позе человека, который благодушно осматривает окрестности. Он даже закурил и перемолвился двумя-тремя словами с губернатором. Из их взаимного обращения друг к другу явствовало, что они незнакомы и разговор этот случайный и ничего не означающий.
Миня так и не извлек ствол из-под куртки. Он быстро что-то сказал в рацию, Егоров коротко ответил. Я не услышал слов, но по интонации понял, что это было что-то вроде команды: "Жди". Потом Егоров отошел в сторону от толпы и довольно долго разговаривал по рации, пряча ее под курткой от посторонних
взоров. Не знаю, чем закончились его переговоры, но через некоторое время Миня, Гена Козлов и другие чистильщики как-то незаметно испарились с площади, где уже догорал костер политического пожарища.
Столяров сошел с трибуны и замешался в толпе, как только Миня был отозван со своего боевого поста командой по рации -- и ничуть не раньше. Я ничего не спрашивал, но Егоров сам сказал, закончив переговоры: "Операция отменяется". При этом вид у него был такой, что мне захотелось выложить
перед ним все запасы виски, джина и прочей алкогольной продукции, которой был набит мой бар. Я бы ему и предложил, но опасался, что под горячую руку он пошлет меня куда подальше. Поэтому я деликатно смолчал.
"Операция отменяется". Это было главное. А все остальное не имело значения.
"Отменяется". Твою мать. А это значило, что мы выиграли.
Выиграли, твою мать! У вас, сук, выиграли! Несмотря на ваших боевых пловцов и космические антенны. Несмотря на то, что за вашими плечами стояло подразвалившееся, но еще мощное государство под названием "Россия". Мы выиграли этот бой для России. Для нашей России. Вряд ли когда-нибудь нам это
припомнят, а тем более отметят в наградных листах, но мы это сделали. Сделали, твою мать. И тут ты хоть лопни.
Губернатор в сопровождении свиты вернулся в резиденцию. По моей команде Боцман с Мухой заняли около него свои места. Потом я незаметно кивнул Артисту -- в знак того, что все кончилось. Но он еще некоторое время развлекал публику страстными публицистическими речами о бедственном
положении русских в Прибалтике. Впрочем, по мере убывания числа слушателей страстность Семена угасала и он, наконец, махнув рукой, покинул площадь.
-- Приказания? -- обратился я к Егорову.
Он посмотрел на меня, как на клопа, и рявкнул:
-- Пошел ты...
И я пошел. Не совсем туда, куда он меня послал. У меня был другой адрес.
На краю площади я разыскал свой "пассат" и двинулся к маяку.
VII
Столяров сидел на краю каменной скамьи возле самого мола, в заплесневелые камни которого билась прозрачная балтийская вода. Рядом с ним на скамье стояла наполовину опорожненная бутылка "Драй-джина". Тут же валялась пачка "Мальборо". У причала маяка стояла белоснежная крейсерская яхта под норвежским флагом, матросы таскали по трапу коробки с компьютерами и какие-то шмотки.
-- Отбываю, -- сообщил Столяров.
-- На яхте? -- поразился я. -- А как же ваша водофобия?
-- На яхте безопасней, чем самолетом. Что до водофобии... Ну, поблюю. Я уже приказал ведро приготовить. Даже два. -- Он кивнул: -- Садись... Всю жизнь терпеть не мог джина, но вот привык. Все лучше, чем виски или бренди. Про водку и не говорю, ее мой организм просто не переносит... Не предлагаю
выпить, потому что знаю: не пьешь. Не пьешь, не куришь. Зачем тогда жить?
Я промолчал.
-- Жена есть? -- продолжал Столяров, хорошо приложившись к бутылке и закурив.
-- Есть.
-- Дети?
-- Дочь.
-- Любишь их?
-- Люблю.
-- Вот это правильно. Люби их -- больше работы, больше родины. Я мало своих любил. Да, мало. Я любил работу. Я любил родину. А все это - пустые слова, если они не наполнены внутренним содержанием. А содержание - это твоя семья. И нет больше ничего. К сожалению, я понял это слишком поздно. Не
повтори мою ошибку, парень.
-- Постараюсь, -- пообещал я.
-- Постарайся, постарайся, -- повторил Столяров и снова крепко приложился к бутылке. -- Ты уже знаешь, что операцией руководил лично Профессор?
-- Откуда я мог знать?
-- Плохо вас учат. Просто ни к черту. Его НП был в доме напротив, на восьмом этаже.
-- Как я мог это увидеть? По отблеску стекол стереотрубы? Так она была наверняка защищена блендами.
-- А просчитать, откуда наиболее удобно руководить операцией?
-- Я не думал, что сам Профессор будет руководить операцией.
-- Только это тебя и оправдывает, -- заметил Столяров. -- Хотя мог бы и знать. Я же сказал тебе, что Профессор не улетел из города. Ладно, все в порядке. Мы сделали это дело. У тебя есть вопросы?
-- Только один. А если бы Миня вас подстрелил?
-- Этого не могло быть. Я накануне предупредил Профессора. Он внял. Да и как было не внять!
-- О чем? -- спросил я.
-- О некоторых последствиях любых несчастных случаев со мной.
-- Поэтому вы приказали не блокировать Миню?
-- В том числе.
Из мощного цоколя маяка вышел худосочный молодой человек, сделал знак Столярову отойти в сторону, но тот лишь рукой махнул:
-- Говори, тут все свои. Что у тебя?
-- На связи Франкфурт. Заубер. С ним два ваших к компаньона. Спрашивают, что делать с пакетом акций местного порта. До них дошли какие-то слухи, что на выборах победит Антонюк.
-- Выбрасывайте их на рынок. По любой цене. Немедленно, пока не стали известны результаты выборов. И сразу покупайте акции таллинского порта. Они сейчас пойдут в гору.
Молодой человек ушел.
-- Значит, порт и Россия не получат иностранных инвестиций? - уточнил я.
-- Значит, не получат, -- подтвердил Столяров.
-- Выходит, мы работали против интересов России?
-- А чем мы, по-твоему, занимались? -- спросил Столяров.
-- Защищали невинных людей от несправедливости.
-- Нет, дружок. Мы защищали российскую демократию. Не больше, но и не меньше.
-- Завтра на выборах победит коммунистический кандидат Антонюк, --напомнил я.
-- Значит, четыре года жители города К. будут жить с губернатором-коммунистом. А вдруг это им понравится? Почему ты берешь на себя право решать за других людей? Они выберут коммуниста, им нравится коммунист, вот и пусть с ним живут. Тебе он не нравится? Допускаю. Но ты в меньшинстве. Поэтому сиди и помалкивай.
Столяров приложился к бутылке джина, потом как-то особенно, с удовольствием закурил и заключил:
-- Это и есть демократия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39