Росло недовольство народа. Поступали безрадостные вести и из французских колоний — там разгорались восстания, вызвавшие резкий рост цен на колониальные продукты, особенно на сахар.
Все это приводило к тому, что доверие к жирондистам падало. 10 августа 1792 года парижане, возглавляемые монтаньярами, поднялись против монархии. Восставшие взяли Тюильрийский дворец, схватили Людовика XVI и заключили его в башню Тампль.
Робеспьер играл довольно заметную роль в подготовке восстания. В своем еженедельнике «Защитник конституции» он заявил о необходимости свергнуть короля.
А когда Робеспьер ознакомился с манифестом герцога Брауншвейгского, разразившегося угрозами в адрес революции и революционного Парижа, последние сомнения окончательно рассеялись. Выступая в Якобинском клубе, Робеспьер требовал низложения Людовика XVI и созыва избранного на основе всеобщего избирательного права Национального конвента.
Главенствующее положение в Исполнительном совете и в Законодательном собрании заняли жирондисты. В Париже возникла коммуна — орган городского самоуправления, в который был избран и Робеспьер.
В конце августа 1792 года начались выборы в Национальный конвент, и население столицы избрало Робеспьера своим депутатом. Такое же доверие парижане оказали и его младшему брату Огюстену. Первое заседание Национального конвента, избранного на основе всеобщего избирательного права, открылось 20 сентября, в день победы французских войск при Вальми. Депутаты составляли три группировки: жирондисты, якобинцы и «болото». С трибуны Конвента в адрес Робеспьера и Марата посыпались различные обвинения, в частности в стремлении к диктатуре. Робеспьер, в свою очередь, доказывал, что жирондисты являются врагами революции. Робеспьер обвинил жирондистов в заговоре против Парижа, в попытке противопоставить страну революционной столице.
Жаркие схватки разгорелись в Конвенте по поводу судьбы свергнутого короля.
Жирондисты всячески старались спасти жизнь Людовику XVI или хотя бы отсрочить казнь. Якобинцы же: Робеспьер, Марат, Сен-Жюст — настаивали на самых суровых мерах. Робеспьер говорил 3 декабря 1792 года: «Людовик некогда был королем, ныне учреждена республика. В этих словах решение той пресловутой проблемы, которая вас занимает. Людовик был свергнут с трона своими злодеяниями. Людовик назвал мятежным французский народ, и, чтобы покарать его, он призвал армии тиранов, своих собратьев. Победа и народ решили, что мятежником был он один; вот почему Людовика нельзя судить, он уже осужден… Я требую, чтобы Конвент отныне объявил Людовика предателем французской нации, преступником против человечества».
По предложению Марата депутаты провели поименное голосование. Большинство голосовало за смертную казнь. 21 января 1793 года на парижской площади Революции Людовик XVI был казнен.
Война приняла затяжной характер. Контрреволюционная коалиция европейских монархий расширялась. В марте 1793 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Вандее, который потом перекинулся в Нормандию и Бретань. Войска республики под натиском превосходящих сил интервентов отступали на всех фронтах. В стране не хватало продовольствия. Недовольство масс возрастало. Начались волнения. 3 апреля 1793 года Робеспьер вновь выступил в Конвенте с обвинением вождя Жиронды и его сподвижников в предательстве и измене революции.
31 мая 1793 года в Париже под руководством монтаньяров вспыхнуло народное восстание. Восставшие арестовали 22 депутата-жирондиста, свергли власть Жиронды и передали ее в руки монтаньяров (якобинцев). Начинается период революционной диктатуры якобинцев.
Одним из политических руководителей восстания 31 мая — 2 июня 1793 года, одним из главных вдохновителей революционной политики пришедших к власти монтаньяров был Робеспьер. Решение аграрного вопроса на основе ликвидации феодального землевладения, принятие демократической конституции 1793 года и другие мероприятия обеспечили якобинскому правительству поддержку самых широких народных масс. Конституция 1793 года закрепляла республиканскую форму правления, всеобщее избирательное право (для мужчин). Важнейшие законопроекты подлежали народному утверждению. Кроме равенства всех перед законом, свободы вероисповедания, слова, провозглашалось право на сопротивление угнетению и даже на восстание в случае, если правительство нарушает права народа. В ней декларировалось право на образование, на труд, на социальное обеспечение, но в основе всего было право собственности.
Однако летом 1793 года положение республики стало чрезвычайно тяжелым.
Французские войска отступали. Чтобы уберечь страну от катастрофы, якобинцы создали новый выборный орган — Комитет общественного спасения, который должен был обеспечить перелом в ходе войны. Руководителемэтого комитета, вождем якобинского революционного правительства стал Максимильен Робеспьер. Его известность в народе к этому времени значительно выросла.
Авторитет его у якобинцев был непререкаем. Влияние Робеспьера на современников шло от огромной убежденности в правоте своего дела. Его прозвали «Неподкупный».
В своем программном докладе «О принципах политической морали», который был прочитан в Конвенте 5 февраля 1794 года, он отмечал: «В создавшемся положении первым правилом вашей политики должно быть управление народом — при помощи разума и врагами народа — при помощи террора».
В конце лета — начале осени 1793 года якобинцы, выступая совместно, разгромили «бешеных» — самое левое течение во французской революции, а весной 1794 года — выделившуюся из рядов левых якобинцев группу эбертистов, отражавших настроения бедноты. Члены этой группы были осуждены Революционным трибуналом и казнены.
Процесс над эбертистами представлял собой новый этап в практике применения революционного террора (до сих пор казнили только врагов революции). Этот же процесс стал первым политическим процессом, в котором при помощи террора устранялись разногласия внутри якобинского блока.
Робеспьер издал указ о том, что все иностранцы, не проживавшие на французской территории до 14 июля 1789 года — другими словами до дня взятия Бастилии, — должны быть арестованы. Он казнил самую знаменитую во Франции иностранку — австрийку Марию-Антуанетту Ей были предъявлены обвинения в тайном сговоре со своим братом, австрийским императором, и в кровосмесительных отношениях со своим сыном. Королева отрицала подобные обвинения, но и ее постигла участь мужа. Она окончила свои дни на гильотине 16 октября 1793 года.
Якобинская республика, которая летом 1793 года, казалось, вот-вот падет под ударами теснивших ее со всех сторон врагов, задыхавшаяся от голода, нехватки оружия, всего самого необходимого, не только отбила яростные атаки интервентов и подавила мятежи, но и, перейдя в наступление, разгромила своих противников. Но воспользоваться плодами приобретенного якобинская диктатура не смогла.
Система твердых цен, политика реквизиций зерна, проводимая властью, вызывали в деревне крайнее недовольство. Распространив максимум на заработную плату рабочих, сохранив в силе антирабочий закон Ле Шапелье, якобинское правительство настроило против себя и рабочих. Из-за недовольства все большей части населения могущество якобинцев таяло.
Революционный трибунал усилил свою карательную деятельность. Процессы против спекулянтов, нарушителей закона о максимуме шли один за другим. Исход процессов в большинстве случаев был неизменен: смерть на эшафоте.
В начале 1794 года Робеспьер арестовал более двадцати членов Конвента, подозреваемых в критическом отношении к ходу революции. Одним из них был Камиль Демулен. Робеспьер некогда стал крестным отцом его сына, но это ничего не меняло. Демулен сказал: «Любовь страны не может возникнуть, когда человек не имеет ни сострадания, ни любви к своим соотечественникам, а только лишь высохшую и увядшую от самовосхваления душу». Он не назвал имен, но всем было понятно, кто имеется в виду. Сен-Жюст парировал: «Человек виновен в преступлении против Республики, когда испытываетсострадание к преступникам. Он виновен, потому что не желает торжества добродетели». Демулен умер, как и его 23-летняя жена, которую казнили за то, что она молила Робеспьера о помиловании мужа.
Закончил свой путь на гильотине еще один из вождей якобинцев — Дантон. Вокруг него сконцентрировались так называемые дантонисты, которые требовали ослабления революционного террора, отмены максимума и т. д. К Дантону Робеспьер подходил пристрастно — он подчеркивал прежде всего его отрицательные черты, считал интриганом. Робеспьер счел, что знаменитый любитель женщин никогда не сможет стать достойным борцом за свободу. Дантон признался друзьям, что не станет сражаться со своим обвинителем, «потому что и так уже пролилось слишком много крови». «Я учредил революционный трибунал, — добавил он. — Теперь я молю Бога и людей, чтобы они простили меня за это».
Покончив со своими главными потенциальными противниками, Робеспьер снова принялся за расправы. Комитет общественного спасения провозгласил, что отныне единственной мерой наказания, выносимой им, будет смертная казнь. Адвокаты, свидетели и предварительные расследования были упразднены. Официальные лица заявили: «Для того чтобы гражданин стал подозреваемым, достаточно, чтобы его обвинили». Новые сотни аристократов взошли на эшафот. В одном Париже погибли 1300 человек. «Если мы остановимся слишком рано, мы погибнем, — провозгласил Робеспьер с трибуны Конвента. — Свобода будет завтра же задушена».
В условиях раскола якобинское правительство пыталось объединить нацию на почве новой государственной республиканской религии. 7 мая 1794 года Робеспьер выступил в Конвенте с большой речью в пользу культа «Верховного существа». На другой день в Париже, в Тюильрийском саду, а затем на Марсовом поле прошли торжества в честь «Верховного существа». Робеспьер, накануне единогласно избранный председателем Конвента, с колосьями ржи в руках взошел на трибуну и от имени революционного правительства произнес речь. От Якобинских клубов провинций и столицы в Конвент поступали приветственные адреса, в которых одобрялся благодетельный культ «Верховного существа». Но это был обман. Бюро полиции Комитета общественного спасения через своих агентов получало иные сведения: культ «Верховного существа» народ встретил враждебно.
Успех Робеспьера в Конвенте и прославление его имени не могли изменить то крайне неблагоприятное для якобинцев соотношение классовых сил в стране, которое сложилось к лету 1794 года.
Угроза изнутри нарастала. Это Робеспьер хорошо чувствовал. Он энергично поддержал внесенный Кутоном законопроект, который предусматривал реорганизацию Революционного трибунала и упрощал судебные процессы в целях быстрейшего наказания врагов революции. И Конвент, несмотря на сопротивление некоторых депутатов, опасавшихся, что закон повернется своим острием против них, принял декрет, предложенный Кутоном.
Террор усилился. Зловещая повозка для осужденных на казнь стала почти ежедневно подвозить к эшафоту на площади Революции все новых и новых «врагов Республики».
Пьер Верньян, бывший президент Революционного парламента, предупреждал: «Берегитесь! Революция, как Сатурн, пожирает своих детей». Теперь его пророчество сбывалось. Сам Верньян оказался в числе двадцати умеренных, представших перед судом на показательном процессе и осужденных на смерть. Один из них заколол себя прямо в зале суда тайно пронесенным кинжалом. Однако его безжизненное тело на следующий день постигла та же участь, что и его несчастных коллег. Все они были обезглавлены.
Среди осужденных была бывшая королевская любовница мадам Дю Барри, обвиненная в соблюдении траура по казненному королю во время своего пребывания в Лондоне; генерал, «окруживший себя офицерами-аристократами и не допускавший в свой штаб ни одного доброго республиканца», хозяин гостиницы, который «подал защитникам страны кислое вино, вредное для здоровья»; заядлый картежник, оскорбивший патриотов во время спора, возникшего из-за карт; человек, который опрометчиво выкрикнул: «Да здравствует король!» — когда суд приговорил его к двенадцати годам заключения за другое преступление.
Толпы зевак наблюдали за казнями, ели, пили, держали пари об очередности, в которой будет обезглавлена каждая новая партия обреченных. По словам английского писателя Уильяма Хэзлитта, «предсмертные крики жертв смешивались с возгласами убийц и смехом улюлюкающих зевак. На эшафот поднимались целые семьи, чья единственная вина состояла в их взаимоотношениях: сестры осуждались на смерть за оплакивание погибших братьев, жены — за траур по мужу, невинные крестьянские девушки — за танцы с прусскими солдатами».
Гильотина на площади Революции работала в таком напряженном режиме, что проживавшие в ближайших окрестностях улицы Сент-Оноре — по иронии судьбы, дом Робеспьера тоже находился там — жаловались, что запах крови вредит их здоровью и понижает стоимость их недвижимости. За пределами Парижа дела обстояли еще хуже. «Казалось, что вся страна превратилась в сплошной очаг мятежа и насилия», — писал Хэзлитт.
В Нанте усердствовал Жан-Батист Каррье. Этот бывший адвокат счел гильотину слишком медленной для размаха своей деятельности. Он погрузил заключенных на баржи, приказал оттащить их на середину Луары и потопить. В реке погибло более двух тысяч человек.
Каррье любил убивать детей. Гильотина в этом случае также оказалась неэффективной — крошечные головки раскраивались пополам. Один палач упал замертво прямо на эшафоте, после того как ему пришлось обезглавить четверо малюток-сестер. Тогда Каррье вывез 500 детей в поле за пределы города, и там их расстреляли, добивая дубинками. Неожиданная эпидемия отчасти лишила Каррье его добычи, унеся жизни трех тысяч заключенных, томившихся в переполненных камерах.
Миллионы французов жили в страхе услышать стук в дверь посреди ночи, означавший арест. Шпионы Робеспьера были повсюду, а его помощники заставляли думать, что кошмар, в котором погрязла Франция, не закончится никогда. «Свобода должна победить любой ценой, — заявлял Луи де Сен-Жюст, прозванный Робеспьеровским Ангелом Смерти. — Мы должны применять железо, чтобы править теми, кем нельзя править при помощи правосудия, — прибавлял он. — Нужно наказывать не только изменников, но также и равнодушных».
Терроризм незаметно из чрезвычайной меры перерос в повседневную практику. Террор превратился в инструмент расправы с неугодными лицами, способ грабежа, личного обогащения и всяческих злоупотреблений. Были случаи, когда комиссары Конвента сажали тысячи людей в тюрьмы, а затем за огромные взятки освобождали их.
Однако все больше и больше делегатов Конвента разделяли запоздалое отвращение Дантона к убийствам, и в конце концов у них хватило мужества открыто выступить против Робеспьера.
С начала июля 1794 года Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения из-за сильных разногласий с его большинством. Но 8 Термидора (26 июля) Робеспьер в переполненном до отказа зале Конвента поднялся на трибуну. Все чувствовали: этим выступлением начинается решающее сражение между якобинцами и их врагами. Робеспьер предупредил депутатов об опасном заговоре, уфожавшем республике. Авторитет Робеспьера был еще велик — его грозную речь, вселившую страх в сердца присутствовавших в зале, встретили громом аплодисментов. Но никакого решения выносить не стали. Робеспьеру предложили назвать депутатов, которым он не доверял. Он отказался.
То, что Робеспьер не назвал имена руководителей заговора, было его врагам как раз на руку. Расплывчатость угроз вождя якобинцев объединяла против него значительное количество депутатов, опасавшихся за свою жизнь, и способствовала созданию против него сильного большинства.
Вечером того же дня Робеспьер прочел свою речь еще и в Якобинском клубе. В конце своего выступления он сказал. «Эта речь, которую вы выслушали, — мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть — заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть. Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить».
На другой день в Конвенте продолжилось заседание. Первым выступил Сен-Жюст, один из организаторов побед революционной армии над интервентами, член Комитета общественного спасения, сторонник Робеспьера. Но ему не дали говорить. Действуя по заранее составленному плану, заговорщики в обстановке криков и шума стали сменять друг друга на трибуне. Тщетно Робеспьер добивался слова.
И тут никому не известный Луше выкрикнул предложение об аресте Робеспьера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Все это приводило к тому, что доверие к жирондистам падало. 10 августа 1792 года парижане, возглавляемые монтаньярами, поднялись против монархии. Восставшие взяли Тюильрийский дворец, схватили Людовика XVI и заключили его в башню Тампль.
Робеспьер играл довольно заметную роль в подготовке восстания. В своем еженедельнике «Защитник конституции» он заявил о необходимости свергнуть короля.
А когда Робеспьер ознакомился с манифестом герцога Брауншвейгского, разразившегося угрозами в адрес революции и революционного Парижа, последние сомнения окончательно рассеялись. Выступая в Якобинском клубе, Робеспьер требовал низложения Людовика XVI и созыва избранного на основе всеобщего избирательного права Национального конвента.
Главенствующее положение в Исполнительном совете и в Законодательном собрании заняли жирондисты. В Париже возникла коммуна — орган городского самоуправления, в который был избран и Робеспьер.
В конце августа 1792 года начались выборы в Национальный конвент, и население столицы избрало Робеспьера своим депутатом. Такое же доверие парижане оказали и его младшему брату Огюстену. Первое заседание Национального конвента, избранного на основе всеобщего избирательного права, открылось 20 сентября, в день победы французских войск при Вальми. Депутаты составляли три группировки: жирондисты, якобинцы и «болото». С трибуны Конвента в адрес Робеспьера и Марата посыпались различные обвинения, в частности в стремлении к диктатуре. Робеспьер, в свою очередь, доказывал, что жирондисты являются врагами революции. Робеспьер обвинил жирондистов в заговоре против Парижа, в попытке противопоставить страну революционной столице.
Жаркие схватки разгорелись в Конвенте по поводу судьбы свергнутого короля.
Жирондисты всячески старались спасти жизнь Людовику XVI или хотя бы отсрочить казнь. Якобинцы же: Робеспьер, Марат, Сен-Жюст — настаивали на самых суровых мерах. Робеспьер говорил 3 декабря 1792 года: «Людовик некогда был королем, ныне учреждена республика. В этих словах решение той пресловутой проблемы, которая вас занимает. Людовик был свергнут с трона своими злодеяниями. Людовик назвал мятежным французский народ, и, чтобы покарать его, он призвал армии тиранов, своих собратьев. Победа и народ решили, что мятежником был он один; вот почему Людовика нельзя судить, он уже осужден… Я требую, чтобы Конвент отныне объявил Людовика предателем французской нации, преступником против человечества».
По предложению Марата депутаты провели поименное голосование. Большинство голосовало за смертную казнь. 21 января 1793 года на парижской площади Революции Людовик XVI был казнен.
Война приняла затяжной характер. Контрреволюционная коалиция европейских монархий расширялась. В марте 1793 года вспыхнул контрреволюционный мятеж в Вандее, который потом перекинулся в Нормандию и Бретань. Войска республики под натиском превосходящих сил интервентов отступали на всех фронтах. В стране не хватало продовольствия. Недовольство масс возрастало. Начались волнения. 3 апреля 1793 года Робеспьер вновь выступил в Конвенте с обвинением вождя Жиронды и его сподвижников в предательстве и измене революции.
31 мая 1793 года в Париже под руководством монтаньяров вспыхнуло народное восстание. Восставшие арестовали 22 депутата-жирондиста, свергли власть Жиронды и передали ее в руки монтаньяров (якобинцев). Начинается период революционной диктатуры якобинцев.
Одним из политических руководителей восстания 31 мая — 2 июня 1793 года, одним из главных вдохновителей революционной политики пришедших к власти монтаньяров был Робеспьер. Решение аграрного вопроса на основе ликвидации феодального землевладения, принятие демократической конституции 1793 года и другие мероприятия обеспечили якобинскому правительству поддержку самых широких народных масс. Конституция 1793 года закрепляла республиканскую форму правления, всеобщее избирательное право (для мужчин). Важнейшие законопроекты подлежали народному утверждению. Кроме равенства всех перед законом, свободы вероисповедания, слова, провозглашалось право на сопротивление угнетению и даже на восстание в случае, если правительство нарушает права народа. В ней декларировалось право на образование, на труд, на социальное обеспечение, но в основе всего было право собственности.
Однако летом 1793 года положение республики стало чрезвычайно тяжелым.
Французские войска отступали. Чтобы уберечь страну от катастрофы, якобинцы создали новый выборный орган — Комитет общественного спасения, который должен был обеспечить перелом в ходе войны. Руководителемэтого комитета, вождем якобинского революционного правительства стал Максимильен Робеспьер. Его известность в народе к этому времени значительно выросла.
Авторитет его у якобинцев был непререкаем. Влияние Робеспьера на современников шло от огромной убежденности в правоте своего дела. Его прозвали «Неподкупный».
В своем программном докладе «О принципах политической морали», который был прочитан в Конвенте 5 февраля 1794 года, он отмечал: «В создавшемся положении первым правилом вашей политики должно быть управление народом — при помощи разума и врагами народа — при помощи террора».
В конце лета — начале осени 1793 года якобинцы, выступая совместно, разгромили «бешеных» — самое левое течение во французской революции, а весной 1794 года — выделившуюся из рядов левых якобинцев группу эбертистов, отражавших настроения бедноты. Члены этой группы были осуждены Революционным трибуналом и казнены.
Процесс над эбертистами представлял собой новый этап в практике применения революционного террора (до сих пор казнили только врагов революции). Этот же процесс стал первым политическим процессом, в котором при помощи террора устранялись разногласия внутри якобинского блока.
Робеспьер издал указ о том, что все иностранцы, не проживавшие на французской территории до 14 июля 1789 года — другими словами до дня взятия Бастилии, — должны быть арестованы. Он казнил самую знаменитую во Франции иностранку — австрийку Марию-Антуанетту Ей были предъявлены обвинения в тайном сговоре со своим братом, австрийским императором, и в кровосмесительных отношениях со своим сыном. Королева отрицала подобные обвинения, но и ее постигла участь мужа. Она окончила свои дни на гильотине 16 октября 1793 года.
Якобинская республика, которая летом 1793 года, казалось, вот-вот падет под ударами теснивших ее со всех сторон врагов, задыхавшаяся от голода, нехватки оружия, всего самого необходимого, не только отбила яростные атаки интервентов и подавила мятежи, но и, перейдя в наступление, разгромила своих противников. Но воспользоваться плодами приобретенного якобинская диктатура не смогла.
Система твердых цен, политика реквизиций зерна, проводимая властью, вызывали в деревне крайнее недовольство. Распространив максимум на заработную плату рабочих, сохранив в силе антирабочий закон Ле Шапелье, якобинское правительство настроило против себя и рабочих. Из-за недовольства все большей части населения могущество якобинцев таяло.
Революционный трибунал усилил свою карательную деятельность. Процессы против спекулянтов, нарушителей закона о максимуме шли один за другим. Исход процессов в большинстве случаев был неизменен: смерть на эшафоте.
В начале 1794 года Робеспьер арестовал более двадцати членов Конвента, подозреваемых в критическом отношении к ходу революции. Одним из них был Камиль Демулен. Робеспьер некогда стал крестным отцом его сына, но это ничего не меняло. Демулен сказал: «Любовь страны не может возникнуть, когда человек не имеет ни сострадания, ни любви к своим соотечественникам, а только лишь высохшую и увядшую от самовосхваления душу». Он не назвал имен, но всем было понятно, кто имеется в виду. Сен-Жюст парировал: «Человек виновен в преступлении против Республики, когда испытываетсострадание к преступникам. Он виновен, потому что не желает торжества добродетели». Демулен умер, как и его 23-летняя жена, которую казнили за то, что она молила Робеспьера о помиловании мужа.
Закончил свой путь на гильотине еще один из вождей якобинцев — Дантон. Вокруг него сконцентрировались так называемые дантонисты, которые требовали ослабления революционного террора, отмены максимума и т. д. К Дантону Робеспьер подходил пристрастно — он подчеркивал прежде всего его отрицательные черты, считал интриганом. Робеспьер счел, что знаменитый любитель женщин никогда не сможет стать достойным борцом за свободу. Дантон признался друзьям, что не станет сражаться со своим обвинителем, «потому что и так уже пролилось слишком много крови». «Я учредил революционный трибунал, — добавил он. — Теперь я молю Бога и людей, чтобы они простили меня за это».
Покончив со своими главными потенциальными противниками, Робеспьер снова принялся за расправы. Комитет общественного спасения провозгласил, что отныне единственной мерой наказания, выносимой им, будет смертная казнь. Адвокаты, свидетели и предварительные расследования были упразднены. Официальные лица заявили: «Для того чтобы гражданин стал подозреваемым, достаточно, чтобы его обвинили». Новые сотни аристократов взошли на эшафот. В одном Париже погибли 1300 человек. «Если мы остановимся слишком рано, мы погибнем, — провозгласил Робеспьер с трибуны Конвента. — Свобода будет завтра же задушена».
В условиях раскола якобинское правительство пыталось объединить нацию на почве новой государственной республиканской религии. 7 мая 1794 года Робеспьер выступил в Конвенте с большой речью в пользу культа «Верховного существа». На другой день в Париже, в Тюильрийском саду, а затем на Марсовом поле прошли торжества в честь «Верховного существа». Робеспьер, накануне единогласно избранный председателем Конвента, с колосьями ржи в руках взошел на трибуну и от имени революционного правительства произнес речь. От Якобинских клубов провинций и столицы в Конвент поступали приветственные адреса, в которых одобрялся благодетельный культ «Верховного существа». Но это был обман. Бюро полиции Комитета общественного спасения через своих агентов получало иные сведения: культ «Верховного существа» народ встретил враждебно.
Успех Робеспьера в Конвенте и прославление его имени не могли изменить то крайне неблагоприятное для якобинцев соотношение классовых сил в стране, которое сложилось к лету 1794 года.
Угроза изнутри нарастала. Это Робеспьер хорошо чувствовал. Он энергично поддержал внесенный Кутоном законопроект, который предусматривал реорганизацию Революционного трибунала и упрощал судебные процессы в целях быстрейшего наказания врагов революции. И Конвент, несмотря на сопротивление некоторых депутатов, опасавшихся, что закон повернется своим острием против них, принял декрет, предложенный Кутоном.
Террор усилился. Зловещая повозка для осужденных на казнь стала почти ежедневно подвозить к эшафоту на площади Революции все новых и новых «врагов Республики».
Пьер Верньян, бывший президент Революционного парламента, предупреждал: «Берегитесь! Революция, как Сатурн, пожирает своих детей». Теперь его пророчество сбывалось. Сам Верньян оказался в числе двадцати умеренных, представших перед судом на показательном процессе и осужденных на смерть. Один из них заколол себя прямо в зале суда тайно пронесенным кинжалом. Однако его безжизненное тело на следующий день постигла та же участь, что и его несчастных коллег. Все они были обезглавлены.
Среди осужденных была бывшая королевская любовница мадам Дю Барри, обвиненная в соблюдении траура по казненному королю во время своего пребывания в Лондоне; генерал, «окруживший себя офицерами-аристократами и не допускавший в свой штаб ни одного доброго республиканца», хозяин гостиницы, который «подал защитникам страны кислое вино, вредное для здоровья»; заядлый картежник, оскорбивший патриотов во время спора, возникшего из-за карт; человек, который опрометчиво выкрикнул: «Да здравствует король!» — когда суд приговорил его к двенадцати годам заключения за другое преступление.
Толпы зевак наблюдали за казнями, ели, пили, держали пари об очередности, в которой будет обезглавлена каждая новая партия обреченных. По словам английского писателя Уильяма Хэзлитта, «предсмертные крики жертв смешивались с возгласами убийц и смехом улюлюкающих зевак. На эшафот поднимались целые семьи, чья единственная вина состояла в их взаимоотношениях: сестры осуждались на смерть за оплакивание погибших братьев, жены — за траур по мужу, невинные крестьянские девушки — за танцы с прусскими солдатами».
Гильотина на площади Революции работала в таком напряженном режиме, что проживавшие в ближайших окрестностях улицы Сент-Оноре — по иронии судьбы, дом Робеспьера тоже находился там — жаловались, что запах крови вредит их здоровью и понижает стоимость их недвижимости. За пределами Парижа дела обстояли еще хуже. «Казалось, что вся страна превратилась в сплошной очаг мятежа и насилия», — писал Хэзлитт.
В Нанте усердствовал Жан-Батист Каррье. Этот бывший адвокат счел гильотину слишком медленной для размаха своей деятельности. Он погрузил заключенных на баржи, приказал оттащить их на середину Луары и потопить. В реке погибло более двух тысяч человек.
Каррье любил убивать детей. Гильотина в этом случае также оказалась неэффективной — крошечные головки раскраивались пополам. Один палач упал замертво прямо на эшафоте, после того как ему пришлось обезглавить четверо малюток-сестер. Тогда Каррье вывез 500 детей в поле за пределы города, и там их расстреляли, добивая дубинками. Неожиданная эпидемия отчасти лишила Каррье его добычи, унеся жизни трех тысяч заключенных, томившихся в переполненных камерах.
Миллионы французов жили в страхе услышать стук в дверь посреди ночи, означавший арест. Шпионы Робеспьера были повсюду, а его помощники заставляли думать, что кошмар, в котором погрязла Франция, не закончится никогда. «Свобода должна победить любой ценой, — заявлял Луи де Сен-Жюст, прозванный Робеспьеровским Ангелом Смерти. — Мы должны применять железо, чтобы править теми, кем нельзя править при помощи правосудия, — прибавлял он. — Нужно наказывать не только изменников, но также и равнодушных».
Терроризм незаметно из чрезвычайной меры перерос в повседневную практику. Террор превратился в инструмент расправы с неугодными лицами, способ грабежа, личного обогащения и всяческих злоупотреблений. Были случаи, когда комиссары Конвента сажали тысячи людей в тюрьмы, а затем за огромные взятки освобождали их.
Однако все больше и больше делегатов Конвента разделяли запоздалое отвращение Дантона к убийствам, и в конце концов у них хватило мужества открыто выступить против Робеспьера.
С начала июля 1794 года Робеспьер перестал посещать заседания Комитета общественного спасения из-за сильных разногласий с его большинством. Но 8 Термидора (26 июля) Робеспьер в переполненном до отказа зале Конвента поднялся на трибуну. Все чувствовали: этим выступлением начинается решающее сражение между якобинцами и их врагами. Робеспьер предупредил депутатов об опасном заговоре, уфожавшем республике. Авторитет Робеспьера был еще велик — его грозную речь, вселившую страх в сердца присутствовавших в зале, встретили громом аплодисментов. Но никакого решения выносить не стали. Робеспьеру предложили назвать депутатов, которым он не доверял. Он отказался.
То, что Робеспьер не назвал имена руководителей заговора, было его врагам как раз на руку. Расплывчатость угроз вождя якобинцев объединяла против него значительное количество депутатов, опасавшихся за свою жизнь, и способствовала созданию против него сильного большинства.
Вечером того же дня Робеспьер прочел свою речь еще и в Якобинском клубе. В конце своего выступления он сказал. «Эта речь, которую вы выслушали, — мое предсмертное завещание; сегодня я видел смерть — заговор злодеев так силен, что я не надеюсь ее избегнуть. Я умру без сожаления; у вас останется память обо мне; она будет вам дорога, и вы ее сумеете защитить».
На другой день в Конвенте продолжилось заседание. Первым выступил Сен-Жюст, один из организаторов побед революционной армии над интервентами, член Комитета общественного спасения, сторонник Робеспьера. Но ему не дали говорить. Действуя по заранее составленному плану, заговорщики в обстановке криков и шума стали сменять друг друга на трибуне. Тщетно Робеспьер добивался слова.
И тут никому не известный Луше выкрикнул предложение об аресте Робеспьера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122