Раз увидав, его нельзя было более изгнать. Он являлся по своей воле, внушая мрачные мысли, возбуждая странные соблазны. Он исчезал только среди сцен безумного возбуждения; уединение, стремления души к добродетели вызывали его присутствие.
Виола была изумлена и напугана. Эта безумная, фантастическая исповедь подтверждала ее смутные впечатления, которые в глубине души она никогда не стремилась проанализировать, а, наоборот, немедленно изгоняла их из сознания, как только они появлялись, - впечатления того, что жизнь и свойства Занони не походят на жизнь и свойства простых смертных. Эти впечатления ее любовь осуждала как пустые подозрения, и, смягченные таким образом, они, может быть, способствовали тому, что она еще сильнее привязывалась к нему. Но теперь, после ужасной исповеди Глиндона, наполнившей ее страхом, эти подозрения наполовину ослабили те чары, которыми до этого ее сердце и чувства окутывали ее возлюбленного.
Она встала, испуганная за ребенка, и прижала его к своей груди.
- Несчастная! - вскричал, вздрогнув, Глиндон. - Так это правда, что ты дала жизнь жертве, которую не можешь спасти! Не давай ему пищи, лучше ему умереть, там, по крайней мере, отдых и покой.
Тогда Виола вспомнила ночные бдения Занони около колыбели и боязнь, охватывавшую ее, когда она слышала странные слова, которые он шептал на непонятном языке.
Ребенок глядел на нее ясно и спокойно, и удивительная разумность этого взгляда, казалось, подтверждала ее опасения. Так в тишине стояли мать и тот, кто вызвал ее страхи. Солнце улыбалось им через оконную створку, а у самой колыбели ребенка, хотя они и не замечали этого, расположилась, притаившись, темная ужасная тварь!
Но мало-помалу воспоминания прошлого, лучшие и более приятные, вошли в сознание молодой матери. Лицо ребенка приняло в ее глазах лик отсутствующего отца. Казалось, чрез эти розовые губки слышался его печальный голос.
- Я говорю с тобой через твоего ребенка. В ответ на мою любовь к тебе и ребенку, - шептал этот голос, - ты сомневаешься во мне при первых словах безумца, обвиняющего меня.
Ее сердце затрепетало, она стала как будто выше ростом, и глаза ее зажглись ясным и святым сиянием.
- Уходи, бедная жертва своих иллюзий! - сказала она Глиндону. - Я не поверила бы даже своим собственным чувствам, если бы они обвиняли отца этого маленького существа! И что ты знаешь о Занони? Какое отношение имеют Мейнур и вызываемый им призрак к светлому образу, который ты хочешь присоединить к ним?
- Ты скоро узнаешь это, - мрачно ответил Глиндон, - и сам Призрак, который преследует меня, шепчет мне своими мертвенными устами, что все эти ужасы ожидают тебя и твоих ближних. Я не спрашиваю пока твоего решения; мы еще увидимся, прежде чем я оставлю Венецию.
Сказав это, он исчез.
VI
Увы, Занони, неужели ты думал, что союз между тем, кто пережил века, и дочерью одного дня мог быть продолжителен! Неужели ты не предвидел, что до тех пор, пока испытание не будет пройдено, между твоим знанием и ее любовью не может быть равенства? В то время как ты искал таинственного покровительства для матери и ребенка, ты забыл, что Призрак, который служит тебе, наблюдает за своими дарами, что он господин над жизнями, которые он научил тебя отнять у смерти. Разве ты не знаешь, что боязнь и сомнение, раз посеянные в любящем сердце, вырастают и превращаются в мрачный лес, непроницаемый для звездного света? Ужасные глаза стерегут мать и ребенка!
Целый день душу Виолы терзали тысячи страхов, которые, казалось, исчезали при трезвом рассуждении, но потом снова возвращались, еще более мрачные и мучительные. Она вспомнила, как когда-то сказала Глиндону, что в детстве томилась странным предчувствием, будто ей уготовлена некая сверхъестественная судьба. Она вспомнила, что, когда она рассказывала ему об этом, сидя у моря, дремавшего в объятиях Неаполитанского залива, он тоже говорил о подобном предчувствии, и мистическое сродство, казалось, соединяло их судьбы. Кроме того, она вспомнила, что, сравнивая свои неясные, смутные мысли, оба отметили, что когда они в первый паз увидели Занони, то предчувствия, инстинкт заговорили в их сердцах громче, чем обычно, нашептывая им: "_С ним_ связана тайна неразгаданной жизни".
И теперь, когда Глиндон и Виола встретились снова, их прежние страхи, подтвержденные таким образом, пробудились от заколдованного сна. Она чувствовала, что страх Глиндона против воли овладевал ею, и ее разум и любовь не могли справиться с ним. Но когда ее взор обращался к ребенку, она всегда встречала его твердый и серьезный взгляд, она видела, как его губы шевелились, точно желая что-то сказать ей.
Ребенок не хотел спать. Каждый раз, когда она смотрела на него, эти серьезные глаза, казалось, упрекали и обвиняли ее. Этот взгляд леденил ее душу.
Не в состоянии переносить этот неожиданный кризис всех чувств, которые составляли до сих пор ее жизнь, она приняла решение, естественное для представителя ее страны и веры, - послала за священником, бывшим в Венеции, своим духовником, и со страстными рыданиями и неподдельным ужасом поведала ему охватившие ее сомнения.
Священник был человек достойный и благочестивый, но малообразованный, который даже поэтам приписывал свойства колдунов. Его упреки были живы, потому что его ужас был искренен. Он присоединился к мнению Глиндона, советуя ей бежать, если она чувствует хоть малейшее подозрение, что занятия ее мужа похожи на занятия тех ученых, которых римская церковь во времена инквизиции, спасая их души, сжигала со столь похвальным рвением.
Даже то немногое, что могла сказать Виола, показалось невежественному падре неопровержимым доказательством магии и колдовства; кроме того, ему были известны некоторые слухи, повсюду сопровождавшие Занони, и, следовательно, он был предрасположен толковать все в неблагоприятном смысле. Достойный отец Бартоломео, не колеблясь, отправил бы и Уатта на костер, если бы услышал, что тот говорит о паровой машине.
Виола, столь же малообразованная, как и ее наставник, была потрясена его грубым и сильным красноречием и страшно напугана, ибо Бартоломео с расчетливостью, которую католические священники, какими бы тупыми и занудными они ни были, обычно приобретают благодаря ежедневному опыту познания человеческого сердца, говорил больше об опасностях, угрожающих не столько самой Виоле, сколько ее ребенку.
- Колдуны, - говорил он, - во все времена старались увлекать и соблазнять юные души, души детей.
Затем он рассказал целый ряд басен и легенд на эту тему, которые выдал за исторические факты. Все, что заставило бы улыбнуться англичанку, испугало наивную суеверную неаполитанку. И когда духовник оставил ее после патетических упреков и страшных обвинений в забвении долга перед ребенком, в том случае, если она станет колебаться в своем решении бежать из этого дома, оскверненного самыми темными силами, дьявольской магией, Виола, все еще во власти воспоминаний о Занони, погрузилась в какое-то летаргическое состояние, которое делало ее. разум беспокойным и неуверенным.
Прошли часы, приблизилась ночь, в доме воцарилась тишина. Виола медленно пробуждалась от оцепенения, безразличия и апатии, которые овладели ее душой.
Она чувствовала, что ее фантазии породили в ее сознании полубредовое состояние и что она находится между сном и бодрствованием, когда вдруг одна мысль вытеснила все другие.
Комната, которую в этом доме и во всех других, где они жили, даже на греческих островах, Занони сохранял для одного себя, куда никто не должен был входить и в которую никогда, в счастливое время их любви, она не думала входить, - эта комната теперь привлекала ее внимание.
Может быть, там она найдет разрешение загадки ее мужа, подтверждение или опровержение своих подозрений - эта мысль глубоко запала в ее душу и, казалось, направила в то место против ее воли.
Она тихо оставила спальню и точно во сне прошла через весь дворец. Луна освещала ее, когда она скользила мимо окон в белом пеньюаре, словно странствующее привидение с тонкими, сложенными на груди руками, застывшими, широко открытыми глазами, с выражением тихого благоговения в них.
Мать! Это твой ребенок, который ведет тебя к заветной комнате. Светлые мгновения проходят перед тобой. Ты еще слышишь, как стенные часы зловеще отбивают время, укладывая эти мгновения в могилу. Скользя, ты уже достигла двери - на ней никаких засовов, никакие магические силы не останавливают тебя перед ней. Дочь праха! Вот ты стоишь наедине с ночью в комнате, где духи пространства, бледные и бесчисленные, собирались вокруг провидца.
VII
Она стояла посреди комнаты и осматривала ее. В помещении не было никаких знаков или предметов, по которым инквизиторы старого доброго времени могли бы определить, что здесь обитает адепт черной магии. Не было ни тиглей, ни котлов, ни фолиантов в медных переплетах, ни колец с шифрами, ни черепов, ни перекрещивающихся костей. Тихо струился широкими полосами лунный свет, освещая белые стены пустой комнаты. Несколько пучков завядших цветов, несколько бронзовых ваз античной формы, оставленных на деревянной скамейке, - вот все, что могло указать любопытному взгляду на занятия отсутствующего хозяина. Магия, если только она здесь существовала, жила в самом маге. И так всегда с твоими трудами и чудесами, о Искатель звездной мудрости. Сами слова принадлежат всем людям, однако из этих слов Ты, архитектор Бессмертия, творишь храмы, которые переживут пирамиды, и каждый лист папируса становится крепостью, о которую бушующий поток веков разбивается, как о неприступную твердыню.
Казалось, в этом уединении ощущалось незримое присутствие того, кто творил все эти чудеса, потому что, пробыв в комнате, немного, Виола почувствовала, что в ней происходит какая-то таинственная перемена. Кровь начала обращаться быстрее, и чувство невыразимого блаженства охватило ее. Она почувствовала, как спали оковы с ее конечностей, как пелена за пеленой удалялась с ее глаз. Все беспорядочные мысли, которые проносились в ее сознании, когда она была в трансе, вдруг успокоились и сконцентрировались на одном страстном желании видеть Отсутствующего, быть с ним. Монады, из которых состоит пространство и воздух, казалось, духовно привлекали ее к себе, стремясь стать средой, сквозь которую ее душа, выйдя из своей оболочки, могла бы устремиться к тому духу, к которому ее влекло невысказанное желание. Она почувствовала слабость и, шатаясь, подошла к скамейке с вазами и растениями; наклонясь, она заметила в одной из ваз маленький хрустальный флакон. Невольно она взяла его и открыла; летучая эссенция, содержащаяся в нем, распространила по комнате чудный запах. Виола вдыхала его и смочила себе жидкостью виски. Тогда в одно мгновение слабость, которую она испытывала, превратилась в оживление: ей захотелось подпрыгнуть, вспорхнуть, воспарить, полететь на крыльях, расшириться в пространстве.
Комната исчезла у нее из глаз. Прочь отсюда, вдаль, над землями и морями, через неизмеримые пространства устремляется ее освобожденный дух. И вот в каком-то слое не нашего мира она видит возникшие перед ней образы сынов Тайной науки. Они покоятся на фоне зародившегося мира - грубой, бесцветной, разреженной массы вещества одной из туманностей, которые солнца бесчисленных систем разбрасывают на своем пути вокруг Трона Создателя, чтобы эти туманности сами стали новыми мирами гармонии и славы - планетами и солнцами, которые в свою очередь вечно будут умножать расы сияющих существ и порождать будущие солнца и планеты.
И там, среди невообразимого одиночества нарождающегося мира, которому только неисчислимые тысячелетия могли придать форму, дух Виолы узнал Занони или, лучше сказать, похожее на него бестелесное существо, точно душа Занони, подобно тому как сейчас это произошло с ней, оставила свою телесную оболочку. Ведь подобно тому, как солнце, вращаясь и излучая свет, отбрасывает в самые отдаленные пределы пространства свой смутный образ, так и земное существо в деянии своего наиболее духовного, светлого и долговечного ядра запечатлевает свое отображение на новом, возникающем в космосе мире.
Рядом с призраком Занони стоял другой - призрак Мейнура. В окружавшем их гигантском хаосе боролись и бушевали различные элементы: вода, огонь, мрак и свет; пары и тучи собирались в целые горы, и дыхание жизни с неколебимым величием парило над этой бездной.
Вдруг Виола задрожала, увидав, что человеческие призраки были не одни. Вокруг них виднелись какие-то неопределенные чудовищные формы, какие мог породить только хаос: первые представители расы гигантских рептилий, извиваясь, ползали в первозданной бездне, пытаясь бороться за жизнь, свертываясь кольцами в медленно текущей материи или двигаясь сквозь метеорные испарения. Но два призрака смотрели не на них, а на предмет, занимавший самую отдаленную точку в пространстве. Глазами своей души Виола проследила направление их взглядов и с ужасом, более великим и страшным, чем вызывал хаос и его отвратительные обитатели, увидала как бы образ той самой комнаты, где она была, ее белые стены, луч луны, освещавший пол, открытое окно, в которое виднелись крыши Венеции и спавшее внизу море, и в этой комнате свой собственный призрачный образ. Этот двойной призрак, фантом: она сама в форме фантома, созерцающая фантом своего "я", - все это несло в себе ужас, который не передать никакими словами, который будешь помнить всю жизнь.
Но вскоре она увидела, как ее призрачный образ медленно поднялся, тихо оставил комнату и, пройдя через коридор, опустился на колени у колыбели. О Небо! Она глядит на своего ребенка, на его младенческий лик, исполненный чудесной прелести, но около колыбели сидит закутанное в покрывало привидение, тем более ужасное, что его форма неопределенна. Виоле казалось, что стены комнаты раздвинулись, как театральный занавес... она видит мрачную тюрьму, улицы, наполненные фанатической толпой: гнев и ненависть написаны на всех лицах. Она видит место казни, орудие ее и бренную человеческую плоть она сама, ее дитя, все промелькнуло в этой быстрой фантасмагории. Вдруг призрак Занони обернулся, он, казалось, заметил ее или по крайней мере фантом ее "я". Он бросился к ней, ее душа не могла переносить более. Виола вскрикнула и проснулась.
Она обнаружила, что действительно оставила ужасную комнату, и увидала перед собой колыбель ребенка... все, все, что она видела в трансе, растворилось в воздухе, даже это бесформенное мрачное привидение!
- Дитя мое, дитя мое! Твоя мать спасет тебя!
VIII
ПИСЬМО ВИОЛЫ К ЗАНОНИ
"Итак, вот до чего дошло! Я первая разлучаюсь с тобой! Я изменяю тебе, я навсегда прощаюсь с тобой! Когда твой взгляд остановится на этих строках, я для тебя буду словно мертвая. Для тебя, который был и есть моя жизнь, для тебя я навсегда потеряна. О мой возлюбленный и супруг! О все еще обожаемый и любимый! Если ты когда-нибудь любил меня, если ты еще можешь меня жалеть, то не старайся искать меня; если твое могущество может настичь меня, то пощади меня, пощади нашего ребенка! Занони, я хочу воспитать его, чтобы он любил тебя, чтобы он звал тебя отцом! Занони, его уста будут молиться за тебя! О, пощади нашего ребенка, ибо младенцы - это святые земли и их голос и заступничество может быть услышано на небесах. Сказать ли тебе, почему я рассталась с тобой? Нет. Твой ум проникнет в то, чего моя рука не решается написать, и в то время, как я трепещу твоего могущества и бегу от него с ребенком, для меня все-таки утешение знать, что благодаря ему ты можешь прочесть в моем сердце! Ты знаешь, что тебе пишет любящая мать, а не неверная жена. Грешно ли твое знание, Занони? Грех порождает печаль. О, как мне было сладостно утешать тебя! Но ребенок, младенец, душа, что тянется ко мне в поисках защиты! Волшебник! Чародей! Я отбираю у тебя эту душу! О, прости, прости, если мои слова ранят тебя. Видишь - я становлюсь на колени, чтобы писать дальше.
Почему я не отшатнулась от твоего таинственного знания? Почему все, что есть в твоей жизни особенного, странного, непохожего на жизнь других, только еще более восхищало меня? Потому, что, будь ты волшебник или демон, для меня не было опасности, потому что моя любовь была самой надежной небесной защитой. Мое же невежество во всем, кроме моей любви к тебе, отвергало всякую мысль, недостойную в моих глазах твоего светлого и чудесного образа. Но теперь есть другое существо. Почему так странно смотрит на меня ребенок? Почему его глаза, которые никогда не спят, всегда серьезны и полны упрека? Неужели твои чары уже опутали его? Неужели, жестокий чародей, ты хочешь сделать из него жертву твоего ужасного искусства, которое я не смею назвать? Не своди меня с ума!.. Уничтожь чары!
Слышишь ли шум весел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49