Сыны Звездного Луча только тогда внимают человеку, когда никакая земная страсть не омрачает ясный взгляд его ума. Но я могу помочь тебе, слушай!
Занони даже на этом расстоянии ясно слышал в своем сердце голос Виолы, звавшей в бреду своего возлюбленного.
- О! Виола, я не могу тебя спасти! - вскричал он с отчаянием. - Моя любовь к тебе отняла у меня мое могущество.
- Нет, не отняла! Я могу дать тебе средство для ее спасения.
- Для обоих, для матери и ребенка?
- Для обоих.
Занони вздрогнул, страшная душевная борьба потрясла его человеческую природу, и время пересилило его сопротивляющийся дух.
- Я согласен! Мать и ребенок! Спасай того и другого!
Виола была во власти самых ужасных страданий, какие только может испытывать женщина, жизнь, казалось, готова была оставить ее, среди криков и стонов она призывала Занони, своего возлюбленного.
Доктор глядел на часы; они точно и безжалостно отмечали время.
- Крики затихают, - проговорил он, - еще десять минут, и все будет кончено.
Глупец! В эту самую минуту больной становится лучше. Дыхание делается ровнее, бред затихает. Виоле кажется, что она с Занони, что ее голова отдыхает на его груди, что его взгляд смягчает ее страдания, что его рука уменьшает жар в ее голове; она слышит его голос, и страдания бегут от нее. Доктор глядит на часы, стрелка передвинулась, минуты канули в вечность, но душа, которую он приговорил покинуть мир, все еще живет в нем.
Виола уснула, жар уменьшился, конвульсии утихли, щеки порозовели, кризис прошел. Супруг, твоя супруга жива! Возлюбленный, ты не одинок в своей вселенной! Время идет. Еще минута... одна минута... О радость! О счастье!.. Отец! Поцелуй твоего ребенка!
II
Ребенка положили на руки к отцу. Отец молча наклонился над этим нежным сокровищем, и слезы, человеческие слезы хлынули потоками из его глаз. И сквозь эти слезы Занони увидел, как маленькое создание улыбалось ему.
О! С какими радостными слезами встречаем мы появление нового создания в нашем горестном мире! С какими слезами отчаяния провожаем мы его, когда оно возвращается к ангелам! Как бескорыстна радость! Но как эгоистично горе!
Тогда в молчаливой комнате раздался слабый и нежный голос - голос молодой матери.
- Я здесь, около тебя! - прошептал Занони.
Мать улыбнулась и сжала ему руку, она чувствовала себя умиротворенной.
Виола поправилась с быстротой, изумившей доктора.
Новорожденный процветал, точно любил уже этот мир, в который он снизошел.
С этого времени Занони, казалось, жил жизнью ребенка, и в этой жизни души отца и матери соединялись как бы новыми узами.
Никогда не было более прекрасного ребенка; кормилица удивилась, что, появившись на свет, он не заплакал, а улыбнулся свету, точно чему-то знакомому. Никогда он не плакал, как другие дети. Казалось, что даже во время сна он слушал какой-то счастливый голос, раздававшийся в его сердце. В его глазах уже светился ум, хотя он еще не имел слов для своего выражения. Казалось, он уже знал своих родителей и протягивал ручонки, когда Занони наклонялся над его колыбелью, от которой редко отходил, и глядел на него ясными, полными счастья глазами. Ночью Занони снова сидел там в полудремоте, и Виола часто слышала, как он шептал над ним неясные слова на неизвестном ей языке; иногда, слыша его, она боялась и чувствовала, как к ней возвращались смутные суеверия ее юности. У колыбели новорожденного мать боится всего на свете, даже богов, чтобы они не причинили вреда ее ребенку.
Но Занони, погруженный в свои возвышенные планы, оживленные его любовью, забыл все, даже то, что он потерял в этой слепой любви.
Но мрачное и бесформенное существо, хотя Занони не вызывал и не видел его, часто подкрадывалось к нему, кружило вокруг него и нередко сидело у колыбели ребенка, глядя на него полными ненависти глазами.
III
ЗАНОНИ К МЕЙНУРУ
"Мейнур! Человечество с его печалями и радостями стало моим уделом. День за днем я кую себе свои цепи. Я живу жизнью других, и в них я потерял более половины моего могущества. Не будучи в состоянии возвысить их, я чувствую, что они увлекают меня к земле силою человеческой привязанности. Лишенный общения с созданиями, видимыми только для чистого разума, я опутан сетями Врага, стерегущего Порог духовного мира. Поверишь ли ты, когда я скажу тебе, что принял его дары и готов к расплате? Пройдут века, прежде чем создания света будут вновь повиноваться тому, кто подчинился Призраку и...
Но в этой надежде, Мейнур, я снова торжествую, я имею над этой юной жизнью высшую власть! Молча и нечувствительно моя душа говорит с его душой и уже теперь приготовляет ее. Ты знаешь, что для чистого и непорочного духа ребенка испытание не страшно и не опасно. Я постоянно питаю его священным светом, и, еще не узнав дара, он уже приобретет способности, которыми владею я сам; ребенок, в свою очередь, медленно и незаметно передаст свои свойства матери, и, счастливый при виде Молодости, что будет вечно осиять два существа, которые теперь наполняют всю мою душу, неужели я буду в состоянии сожалеть о призрачном, эфирном мире, который все более ускользает от меня?
Но ты, видения которого по-прежнему ясны и чисты, погрузи твой взгляд в пространства, закрытые теперь для меня, и дай мне совет, предупреди меня. Я знаю, что дары Призрака, чья природа враждебна нашей, столь же обманчивы и опасны, как и сам Призрак. Вот почему, когда на пороге тайнознания, которое прежде называли магией, люди встречали враждебные существа, они верили, что эти призраки - демоны или дьяволы, и воображали себе, что с помощью вымышленных фантастических договоров они могут продать им свою душу, будто человек может предложить в обмен на вечность то, чем он владеет только при жизни. Демоны, навеки скрытые от людей, живут в своих мрачных и непроницаемых сферах, в них нет ничего божественного. В каждом человеке живет Божественное существо, и только оно может судить его душу после его смерти и назначить ему новое поприще, новую судьбу, новое местопребывание. Если бы человек мог запродать свою душу дьяволу, то тогда он сам себя мог бы судить и высокомерно требовать в свое распоряжение и присваивать вечность! Но эти низшие создания, которые не что иное, как видоизменения материи, одаренные сверхчеловеческой злобой, могут боязливым, слепым и суеверным людям показаться демонами. И от самого мрачного и могущественного из этих созданий я принял дар - тайну, которая удалила смерть от дорогих мне существ. Могу ли я надеяться, что у меня останется достаточно могущества, чтобы победить Призрак, если он захочет обратить во вред мне свои дары? Отвечай мне, Мейнур, так как в окружающем меня мраке я вижу только глаза моего новорожденного и слышу только тихое биение моего сердца. Отвечай мне, ты, мудрость которого не знает любви!"
МЕЙНУР К ЗАНОНИ
"Падший ум! Я вижу перед тобою зло, смерть и горе! Отказаться от Адон-Аи ради этого ужаса, от небесных звезд ради этих ужасных глаз! Ты сделался наконец жертвой этой Лярвы страшного порога, которую, будучи еще учеником, ты заставил бежать побежденную и пораженную молнией твоего величественного взгляда. Когда при первых шагах посвящения ученик, которого я принял от тебя, упал без сознания, поверженный этим Призраком тьмы, я понял, что его душа не создана для познания нездешних миров, так как страх есть самое земное изо всего, что привязывает человека к земле; пока он боится, он не может возвыситься. Но ты! Разве ты не видишь, что любить значит бояться, что твоя власть над Призраком уже кончилась? Он пугает тебя, он властвует над тобой и обманет тебя. Не теряй ни минуты, приезжай ко мне. Если между нами может существовать достаточно симпатии, то моими глазами ты, может быть, увидишь опасности, которые, пока неразличимые и едва видимые во мраке, опутывают тебя и собираются вокруг тебя и тех, кого погубила твоя безумная любовь. Приезжай, оторвись от всех связей с твоим любимым человечеством, они только туманят твой взор.
Оставь свои опасения, надежды, желания и страсти. Приезжай! Один Ум может быть царем и провидцем, сияющим сквозь свою бренную оболочку, чистый, недоступный для впечатлений, очищенный, возвышенный Ум".
IV
В первый раз со времени их союза Занони и Виола расставались. Занони отправлялся в Рим по важным делам.
- Я еду всего на несколько дней, - сказал он, и его отъезд был так быстр, что Виола не имела времени выразить ни удивления, ни печали. Но первая разлука всегда тяжелее, чем последующие: она заставляет сердце чувствовать, какой пустой покажется жизнь, когда настанет последняя, неизбежная разлука.
Но у Виолы был новый спутник, она испытывала чудную и новую радость, которая обновляет юность и ослепляет глаза женщины. Как возлюбленная и жена, она опиралась на другого, она получала от другого свое счастье, ее существо, словно планета, получало свет от своего солнца. Но теперь, в свою очередь, как мать, она подымается от зависимости к власти, теперь другое существо может опираться на нее - в пространстве появилась планета, для которой она сама стала солнцем.
Несколько дней - но они будут сладкими благодаря печали. Несколько дней - но каждый их час кажется эпохой для младенца, над которым склонились недремлющие глаза и сердце. Любой его жест примечается, и кажется матери, будто каждая его улыбка прибавляет радости в мир, в который он пришел, чтобы благословить его.
Занони уехал; затих последний всплеск весла, и радужное пятно гондолы уже скрылось за поворотом венецианского канала...
Ребенок спит в колыбельке у ног матери, и она обдумывает сквозь слезы, какие сказки волшебной страны, что распростерлась вдаль и вширь со своими тысячами чудес в этой крошечной кроватке, она должна будет рассказать отцу. Улыбайся же и плачь, юная мать! Уже закрывается для тебя самая прекрасная страница безумной книги, и невидимая рука переворачивает ее.
У моста Риальто прогуливались двое венецианцев - республиканец и демократ, - смотревшие на французскую революцию как на землетрясение, которое должно было развалить их на ладан дышавшую и порочную конституцию и даровать равенство в правах венецианцам.
- Да, Котальто, - говорил один из них, - мой парижский корреспондент обещал мне устранить все препятствия. Мы должны будем выступить, когда французские легионы будут достаточно близки, чтобы услыхать наши пушки. Он должен быть здесь на этой неделе.
Едва он успел вымолвить эти слова, как из узкой улицы по левую сторону вышел человек, закутанный в плащ, и, остановившись перед разговаривавшими, внимательно осмотрел их и шепотом произнес: "Привет".
- И братство! - отвечал тот, который говорил раньше.
- Вы, значит, храбрый Дондоло, с которым мне поручил комитет вести переписку? А этот гражданин?..
- Это Котальто, о котором я часто упоминал в письмах.
- Мой привет и братство, Котальто! Я имею многое сообщить вам обоим. Я вас увижу сегодня вечером, Дондоло. На улице за нами могут следить.
- Я не осмеливаюсь позвать вас в свой дом, где даже стены могут стать ушами тирана. Но место, назначенное здесь, вполне безопасно. - И он сунул адрес в руку незнакомца. - Сегодня вечером, в девять часов, а пока у меня есть другие дела.
Незнакомец остановился и даже изменился в лице.
- В вашем последнем письме говорилось о богатом и таинственном иностранце, - вкрадчивым и взволнованным голосом сказал он, - о Занони. Он все еще в Венеции?
- Я слышал, что он уехал сегодня утром, но его жена еще здесь.
- Его жена, отлично!
- Что вы знаете о нем? Разве вы думаете, что он может сделаться нашим? Его богатства были бы...
- Его дом, его адрес, скорее... - перебил незнакомец.
- Дворец...
- Благодарю, до свиданья в девять часов.
Незнакомец снова исчез, свернув на улицу, из которой появился. Он проходил мимо дома, где остановился накануне по своем приезде в Венецию, когда стоявшая у дверей женщина тронула его за руку.
- Сударь, - сказала она по-французски, - я ждала вашего возвращения. Вы понимаете меня? Я перенесу все, я рискну всем, чтобы только вернуться во Францию вместе с вами, чтобы разделить участь моего мужа.
- Гражданка, я обещал вашему мужу сделать все, чтобы исполнить ваше желание, даже если мне придется пойти на риск. Но подумайте о том, что ваш муж принадлежит к партии, за которой Робеспьер наблюдает, он не может бежать. Вся Франция превращена в тюрьму для подозрительных людей. Возвратясь, вы только подвергнете себя опасности. Откровенно говоря, гражданка, участь, которую вы хотите разделить, может привести к гильотине. Вы получили письмо вашего мужа и знаете, что я говорю по его поручению.
- Я хочу возвратиться вместе с вами, - сказала женщина со слабой улыбкой на бледном лице.
- Как! Вы оставили мужа в безоблачный период Революции, чтобы возвратиться к нему среди ее грома и бурь? - сказал незнакомец с удивлением и некоторым упреком.
- Я уехала потому, что дни моего отца были сочтены; потому, что у него не было другого спасения, кроме бегства в другую страну; потому, что он был стар и беден и, кроме меня, у него никого не было; потому, что мой муж не был тогда в опасности, а мой старый отец был! Теперь он умер, и мой муж в опасности. Обязанности дочери окончились, обязанности жены снова призывают меня.
- Пусть будет по-вашему, гражданка. Я выезжаю на третью ночь, считая сегодняшнюю. Вы еще можете изменить решение.
- Никогда!
Мрачная улыбка промелькнула на лице незнакомца.
- О, Гильотина, - вскричал он, - сколько добродетелей ты выявляешь!
И он продолжал путь, говоря сам с собой, затем крикнул гондолу и вскоре плыл уже по тесным водам Большого канала.
V
Виола сидела у открытого окна. Внизу сверкала широкая гладь канала, отражая холодные, но яркие лучи зимнего солнца. И не один галантный кавалер заглядывался на это прелестное личико, проплывая мимо в гондоле.
Наконец одно из этих темных суденышек остановилось посреди канала, и сидевший в нем устремил взгляд на дворец. Он сделал знак, и гребцы причалили к берегу. Иностранец вышел из гондолы и поднялся по широкой лестнице во дворец.
Слуга вошел в комнату и протянул Виоле карточку с текстом на английском языке: "Виола, я должен Вас видеть! Кларенс Глиндон".
О да, Виола была очень рада его видеть, рассказать ему о своем счастии, о Занони, показать ему своего ребенка! Бедный Кларенс! Она не вспоминала о нем до сих пор, как забыла и всю свою прошлую жизнь, свои мечты, надежды, волнения, обманчивую сцену, шумную толпу и аплодисменты.
Он вошел. Виола вздрогнула при виде его - так изменилось его мрачное чело, его решительные черты, на которых было запечатлено страдание. Его наружность не напоминала более того блестящего и легкомысленного художника и ее поклонника, которого она знала. Его костюм был прост и небрежен. Испуганный, отчаянный и свирепый вид сменил изящную серьезность, характерную прежде для молодого любителя искусства, мечтателя, стремившегося к таинственному знанию.
- Это вы! - сказала она наконец. - Бедный Кларенс, как вы изменились!
- Изменился! - отрывисто сказал он, садясь рядом с нею. - А кому я обязан этой переменой, как не колдунам и демонам, которые овладели вашим существованием так же, как и моим? Виола, выслушайте меня! Несколько недель тому назад я узнал, что вы в Венеции. Под разными предлогами и подвергаясь бесчисленным опасностям, я явился сюда, рискуя свободой, а может быть, и жизнью, если мое имя узнают в Венеции, чтобы предупредить и спасти вас. Я изменился, говорите вы. Изменился внешне, но что значит эта перемена в сравнении с внутренними мучениями? Примите мой совет, пока еще есть время.
Низкий, замогильный голос Глиндона испугал Виолу еще более, чем его слова. Бледный, худой, расстроенный, он казался выходцем с того света, явившимся поразить ее ужасом.
- Как! - сказала она наконец слабым голосом. - Что за дикие, страшные слова я слышу? Разве вы можете...
- Слушайте, - перебил Глиндон, кладя на ее руку свою холодную как лед, - слушайте! Вы слышали старинные рассказы о людях, соединившихся с дьяволами, чтобы приобрести сверхъестественные познания. Эти рассказы не басни, такие люди существуют. Их радость состоит в увеличении числа таких же несчастных, как они. Если их ученики не выдерживают испытания, то демоны овладевают ими, даже в этой жизни, как овладели мною; если они его выдерживают, то горе, вечное горе им! Есть другая жизнь, в которой никакие заклинания не могут ни отогнать духа зла, ни усладить их муки. Я приехал из страны, где кровь льется потоками, где смерть стережет лучших людей, где царствует гильотина, но все эти опасности, которые могут угрожать человеку, ничто в сравнении с этим ужасом, который превосходит смерть.
Тогда Глиндон в кратких и резких выражениях рассказал, так же как Аделе, все подробности своего посвящения. Он описал, в словах, которые заставили похолодеть кровь Виолы, появление бесформенного Призрака, глаза которого иссушали мозг того, кто его видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49