Половина свойств растительного мира неизвестна человечеству, и оно находится по отношению к ним в абсолютном невежестве, подобно тем гипотетическим дикарям, о которых я вам сейчас говорил.
В нас есть свойства, сродные с определенными растениями и на которые последние могут оказывать воздействие. Волшебный корень древних - это не сказка.
Вообще характер Мейнура сильно отличался от характера Занони. Он менее очаровывал Глиндона, но зато более подавлял и производил впечатление. Разговор Занони выдавал его глубокий интерес ко всему человечеству, чувство, сходное с энтузиазмом к искусству и красоте. Слухи, ходившие про его жизнь, еще более увеличивали ее таинственный характер, приписывали ему щедрость и благотворительность; во всем этом было что-то человеческое и симпатичное, смягчавшее строгость уважения, которое он внушал, и, может быть, заставлявшее сомневаться в том, что он действительно обладает высшими тайнами. Мейнур, напротив того, казался совершенно равнодушным к внешнему миру. Если он не делал зла, то казался точно так же равнодушен к добру. Его поступки не облегчали страданий нищеты, его слова не сострадали несчастью. Он думал, жил и действовал скорее как спокойная и холодная отвлеченность, чем как человек, еще сохранивший какую-нибудь симпатию к человечеству.
Заметив полное равнодушие, с которым он говорил об изменениях на поверхности земли, свидетелем которых он был, Глиндон осмелился заметить ему однажды про эту разницу.
- Это правда, - холодно отвечал Мейнур. - Моя жизнь есть созерцание, жизнь Занони - наслаждение. Когда я срываю растение, я думаю только о пользе, которую из него можно извлечь, Занони же останавливается, чтобы полюбоваться его красотой.
- И вы думаете, что из двух существований ваше совершеннее и возвышеннее?
- Нет, его существование есть существование молодости, мое - зрелых лет. Мы прорабатываем различные качества, каждый из нас имеет власть, которая недоступна другому. Те, которые учатся у него, живут лучше; те, которые учатся у меня, знают больше.
- Я действительно слышал, что его неаполитанские друзья вели более чистую и благородную жизнь после встречи с ним, но тем не менее это были странные друзья для мудреца. И, кроме того, то ужасное могущество, которым он располагает по своему желанию и которое он продемонстрировал на судьбах князя N и графа Угелли, плохо вяжется с образом того, кто спокойно ищет добра.
- Да, - сказал Мейнур с ледяной улыбкой, - и в этом заключается ошибка философов, желающих вмешиваться в жизнь человечества. Нельзя служить одним, не задевая других, нельзя защищать добрых, не объявив войну злым. Если желаешь исправлять порочных, то надо жить с ними, чтобы узнать их пороки. Таковы мнения Парацельса, великого, хотя и часто ошибавшегося человека. Но я непричастен к подобной глупости, я живу только ради знания.
Другой раз Глиндон спросил Мейнура относительно таинственного братства, на которое намекал Занони.
- Я полагаю, что не ошибаюсь, - сказал он, - думая, что вы оба члены братства Розенкрейцеров?
- Неужели вы думаете, - отвечал Мейнур, - что не было никакого мистического общества, стремившегося к тем же целям и теми же средствами, прежде чем арабы, в 1378 году, передали одному немецкому путешественнику тайны, которые послужили основанием общества Розенкрейцеров?
Однако я допускаю, что Розенкрейцеры составляли секту, происходившую от великой и более древней школы. Они были умнее алхимиков, но их учителя умнее их.
- А сколько существует в настоящее время членов этого первоначального общества?
- Занони и я.
- Только двое! И вы думаете научить всех побеждать смерть?
- Ваш предок обладал этой тайной; он умер потому, что не хотел пережить единственное существо, которое любил. Мы не владеем искусством избавлять человека от смерти независимо от его собственной воли или от воли неба. Эти стены могут раздавить меня на месте. Мы можем только раскрывать тайны природы, знать, почему окостеневают части организма, почему застаивается кровь, и противопоставлять действию времени средства, предохраняющие от болезней. Это не магия, это правильно понятая медицина. В нашем обществе самым лучшим и благороднейшим даром считается наука, возвышающая ум, а потом уже та, которая сохраняет тело. Но только искусство, которое добывает из соков организма животную силу и приостанавливает процесс распада, и даже знание высшей тайны, которую я только укажу здесь и согласно которой теплород, как вы его называете, считающийся, по мудрой доктрине Гераклита, источником жизни, может сделаться постоянным ее обновителем, - этого всего еще недостаточно для безопасности. Наша цель состоит в том, чтобы обезоруживать и отвращать людскую ненависть, обращать мечи наших врагов против них самих и проходить если не бестелесными, то по крайней мере невидимыми для глаз, на которые мы можем набросить пелену мрака, загипнотизировав их. Некоторые наблюдатели приписывают это свойство агату. Я же могу вон в той долине найти растение, которое может загипнотизировать лучше, чем агат. Одним словом, знай, что из самых скромных и простых произведений природы извлекаются самые величайшие субстанции.
- Но, - сказал Глиндон, - если вы обладаете этими великими тайнами, то почему вы так боитесь их распространения? Разве различие между истинной и ложной наукой не заключается в том, что первая передает миру способ своих открытий, тогда как последняя сообщает только чудесные результаты, причины которых отказывается объяснить?
- Хорошо сказано, с точки зрения школьных мыслителей, но подумай еще. Предположи, что мы передадим наше знание всему миру, порочным и добродетельным, - неужели мы сделаем доброе дело? Представь себе тирана, развратника, злодея, одаренных этим ужасным могуществом, - разве это не будут воплощенные дьяволы? Допустим, что те же привилегии будут даны и добрым, но в каком положении будет тогда общество? В титанической борьбе, которая тогда возгорится, добрые будут всегда в оборонительном положении, а злые вечно будут нападать. В настоящем состоянии земли зло преобладает, и оно останется победителем. По этим-то причинам мы не только торжественно обязываемся передавать наше знание только тем, кто не станет злоупотреблять им, но, кроме того, наши испытания состоят в борьбе, которая очищает страсти и возвышает желания. И в этом отношении природа руководит нами и помогает нам, так как она ставит ужасных стражей и непреодолимые преграды между честолюбием порока и небесами божественного знания.
Таков был характер разговоров Мейнура с его учеником, разговоров, которые, обращаясь, по-видимому, к разуму, только возбуждали его воображение. Именно на отрицании каких бы то ни было феноменов, которые природа, правильно познанная, не могла бы сотворить, и зиждилась сама возможность существования тех неведомых нам сил, которые, по убеждению Мейнура, она могла бы раскрыть для человека.
Таким образом проходили дни и недели, и душа Глиндона мало-помалу привыкала к этой жизни уединения и созерцания, забывая тщеславие и химеры внешнего мира.
Однажды он довольно поздно гулял, наблюдая звезды. Никогда еще он так сильно не чувствовал, как велика власть неба и земли над человеком и как наш ум зависит от влияния природы. Словно пациент, на котором представитель месмеризма мало-помалу сосредоточивает энергию, он почувствовал в своем сердце все увеличивающуюся силу космического магнетизма, который есть жизнь вселенной. Странное чувство сознания величия, скрытого в тленной оболочке, возбуждало в нем неопределенные и втшышенные стремления, как смутное еще узнание прошлой и более святой жизни. Непреодолимое желание заставило его пойти к Мейнуру. Он хотел потребовать немедленного посвящения в высшие миры; он чувствовал себя готовым дышать божественным воздухом. Он вошел в замок и прошел через мрачную галерею, которая вела в комнаты Мейнура.
III
Мейнур занимал две комнаты, соединявшиеся между собою, и третью, где была его спальня. Все они заключались в четырехугольной башне, возвышавшейся над мрачной пропастью, заросшей кустарниками. Первая комната, в которую вошел Глиндон, была пуста. Он тихо приблизился к двери во вторую и открыл ее. На пороге он отступил назад, пораженный сильным запахом, наполнявшим ее, что-то вроде тумана делало воздух гуще, но не темнее; этот пар походил на снежное облако, медленно приближавшееся. Смертельный холод охватил сердце Глиндона, и кровь застыла у него в жилах. Он остановился неподвижно, его взгляд невольно старался проникнуть сквозь туман, и ему показалось (так как он не был убежден в действительности виденного), что он видит какие-то смутные и фантастические, но колоссальные призраки, или, может быть, это сам туман принял такой вид.
Рассказывают, что один выдающийся художник древности так искусно нарисовал чудовищ, которые скользят по призрачной Реке Мертвых, что зрители воспринимали и саму Реку как привидение. Бескровные существа сливались с мертвой водой, и взгляд вскоре переставал отличать их от сверхчувственной среды, которую они населяли. Таковы были и скользящие облики, которые, сворачиваясь кольцами и извиваясь, проплывали в этом тумане, надвигаясь на оцепеневшего Глиндона. Но прежде чем успел сделать вдох, он почувствовал, что кто-то схватил его за руку и увлек из комнаты. Он услышал, как дверь затворилась, кровь снова потекла по жилам, и он увидел около себя Мейнура. Тогда все его тело скорчилось в страшных судорогах, и он без чувств упал на пол.
Глиндон пришел в себя на балконе. Звезды сурово глядели на темную бездну внизу, останавливая свой тихий и спокойный взгляд лишь на лике посвященного, который стоял рядом с ним со скрещенными на груди руками.
- Юноша, - сказал он, - судите по тому, что вы испытали, как опасно искать знания, не будучи к нему приготовленным. Еще одно мгновение в воздухе той комнаты, и вы были бы трупом.
- Какого же рода это знание, которое вы, сам бывший прежде таким же смертным, как и я, можете безопасно искать в той леденящей атмосфере, где я не могу дышать! Мейнур, - продолжал он (и его страстное желание, возбужденное опасностью, которой он подвергался, делало его еще отважнее). Мейнур, я приготовлен достаточно, чтобы сделать первый шаг. Я пришел как ученик к Иерофанту - просить вас о посвящении.
Мейнур положил руку на сердце молодого человека - оно билось сильно, но правильно и смело; тогда спокойное и холодное лицо мудреца выразило почти восторг.
- Судя по такой отваге, я найду наконец истинного последователя, прошептал Мейнур. Затем он продолжал:
- Пожалуй! Первый шаг есть экстаз. Всякая человеческая мудрость начинается с видений, они служат мостом между этим светом и другим. Посмотрите внимательно на эту звезду.
Глиндон повиновался, а Мейнур исчез в другой комнате, из которой медленно стали выходить благоуханные пары; более бледные и слабые, чем те, которые имели такое ужасное влияние на Глиндона, они действовали на него освежающим образом. Он пристально глядел на звезду, и она, казалось, все более притягивала его взгляд. Какая-то слабость овладела всем его телом, не касаясь, однако, ума, в то же время он почувствовал, что его висков коснулась какая-то летучая эссенция и вместе с тем легкая дрожь пробежала по всему телу. Слабость его все увеличивалась, и он продолжал глядеть на звезду, которая стала увеличиваться, наполнила собою все пространство и поглотила его. Наконец среди блестящей, серебристой атмосферы он почувствовал, как будто в его мозгу что-то разорвалось, точно лопнула какая-то крепкая цепь, и в ту же минуту чувство божественной свободы, свободы от тела и парения, казалось, увлекло его самого в пространство.
- Кого из всех жителей земли желаешь ты теперь видеть? - спросил голос Мейнура.
- Виолу и Занони! - отвечал Глиндон, чувствуя, что его губы не шевелятся.
Едва успела эта мысль промелькнуть в его голове, как в пространстве, наполненном нежным серебристым светом, перед ним быстро замелькали фантастические картины: деревья, горы, города, моря проходили перед ним, точно картинки панорамы, наконец он заметил, что одна картина остановилась; он увидал грот на морском берегу, покрытом миртовыми и апельсинными деревьями. На некотором расстоянии виднелись развалины, и луна ярко освещала двух человек около грота, у ног их плескались синие волны, и Глиндону казалось, что он слышит их шепот. Занони сидел на обломке скалы, Виола, полулежа около него, глядела в его лицо, склоненное к ней, и лицо молодой женщины выражало полное счастье, которое дает любовь.
- Хочешь ты слышать их разговор? - спросил Мейнур.
И Глиндон, не произнеся ни звука, мысленно ответил "да". Их голоса донеслись тогда до его слуха, но звуки их казались ему странны, так были они тихи и отдаленны, - такие голоса должны были слышаться святым затворникам.
- Почему, - спрашивала Виола, - можешь ты находить удовольствие, слушая меня, невежду?
- Потому, что сердце никогда не бывает невежественным, потому что тайны чувства так же чудесны, как и тайны ума. Если иногда ты не понимаешь языка моих мыслей, то и я часто открываю сладостные загадки в языке твоих волнений.
- О, не говори так! - вскричала Виола, обнимая его за шею. - Потому что загадки - это язык любви, и любовь должна разрешать их. Прежде чем узнать тебя, прежде чем жить с тобою, прежде чем научиться ожидать твоих шагов перед твоим возвращением и в твоем отсутствии находить тебя повсюду, я не подозревала, как сильно и всеобъемлюще сродство души с природой. И тем не менее теперь я убеждена в том, что только предполагала прежде, - в том, что чувство, привлекшее меня к тебе, вначале не было любовью. Я понимаю это, сравнивая прошлое и настоящее; тогда это было чувство, имевшее источником исключительно ум! Теперь я не перенесла бы, если бы ты сказал: "Виола, будьте счастливы с другим".
- Но я и сейчас мог бы сказать тебе это! О! Виола! Не уставай никогда повторять мне, что ты счастлива.
- Счастлива, потому что ты счастлив. А между тем, Занони, ты бываешь иногда печален.
- Это оттого, что жизнь человеческая так коротка, оттого, что наступит день, когда нам придется расстаться, потому что луна продолжает светить и тогда, когда соловей уже перестал петь. Пройдет время, и твои глаза потускнеют, твоя красота поблекнет и эти локоны, которыми играет моя рука, поседеют и станут непривлекательны.
- А ты жестокий! - вскричала Виола. - А разве я никогда не увижу в тебе признаков старости! Разве мы не состаримся вместе и наши взгляды не привыкнут к перемене, с которой сердце не будет согласно!
Занони со вздохом отвернулся и, казалось, погрузился в свои мысли. Внимание Глиндона удвоилось.
- Если бы это было так! - прошептал Занони. Затем он пристально поглядел на Виолу и улыбнулся.
- Неужели тебе не интересно узнать более о возлюбленном, которого ты считала прежде служителем духа зла? - сказал он.
- Нет, все, что интересно знать о любимом, я уже знаю, - я знаю, ты любишь меня.
- Я сказал тебе, что моя жизнь не похожа на жизнь других, неужели ты не хотела бы разделить ее?
- Я ее разделяю.
- Но если бы было возможно остаться навсегда молодой и красивой до тех пор, пока весь мир вокруг нас воспламенится, как громадный погребальный костер?
- Мы будем такими, когда оставим этот мир. Занони молчал несколько мгновений.
- Можешь ли ты вызывать блестящие и воздушные видения, которые посещали тебя прежде, когда ты считала себя предназначенной для особенной судьбы, отличной от судьбы остальных людей? - спросил он наконец.
- Занони, но я уже выбрала свою судьбу!
- Но будущее, разве оно не пугает тебя?
- Будущее! Я забываю его. Прошедшее, настоящее и будущее заключаются для меня в твоей улыбке! О! Занони, не играй глупой доверчивостью моей молодости. Я стала лучше и смиреннее с той минуты, как твое присутствие развеяло для меня туман. Будущее! Когда нам надо будет опасаться его, я взгляну на небо и вспомню о Том, Кто руководит нашей судьбой.
Она подняла глаза, темное облако вдруг скрыло всю сцену, оно закрыло деревья, океан и прибрежные пески, но последними скрылись из глаз Глиндона образы Виолы и Занони: лицо одной, озаренное блаженным возбуждением, лицо другого - более суровое, чем обыкновенно, в своей задумчивой красоте и глубоком спокойствии.
- Приди в себя, - сказал Мейнур, - твое испытание началось. Есть обманщики, которые могли бы показать тебе отсутствующих и болтать языком шарлатанов о скрытом электричестве, о магнетическом токе, которых только первоначальные свойства смутно им известны. Я дам тебе книги этих знаменитых простаков, и ты увидишь, как многие из них, в века невежества, доходили неверными шагами до врат всемогущего знания и воображали, что они уже проникли во храм. Гермес, Альберт Великий, Парацельс - я знаю их всех;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49