Он должен остерегаться пить эликсир большими глотками, потому что если он сделает это прежде, чем приготовит свое тело постоянным вдыханием, то вместо жизни найдет смерть".
Дальше он не мог прочесть, шифр снова изменялся. Он внимательно и спокойно оглядел комнату. Луна безмятежно светила в открытое им окно, и казалось, что ее свет, который покоился на полу и стенах, обладал призрачной и печальной властью. Он поставил таинственные лампы в количестве девяти в круг посередине комнаты и зажег их одну за другой. Лазурный и серебристый ослепительный свет наполнил комнату, но скоро этот свет стал приятнее и слабее; легкий сероватый туман мало-помалу наполнил комнату; смертельный холод охватил сердце англичанина; с инстинктивным предчувствием опасности он с трудом дотащился до полки, на которой стояли хрустальные вазы; он поспешно стал вдыхать эликсир и смочил им виски. То же ощущение силы, молодости и блаженства, как и утром, мгновенно сменило смертельный ужас, который он только что испытывал. Он стоял выпрямившись, скрестив руки на груди, без страха наблюдал то, что развертывалось перед ним. Между тем туман принял уже плотность и вид снеговой тучи, и лампы сверкали сквозь него, как звезды. Тогда он ясно увидал фигуры, имевшие человеческие контуры, которые медленно проходили сквозь туман. Их тела были прозрачны и вытягивались и свертывались, как кольца змеи. Во время их величественного шествия он услышал слабый звук, точно они вторили друг другу голосами, которые, казалось, сливались в песнопение, наполнявшее душу невыразимым блаженством. Ни одна из этих фигур не обращала на Глиндона никакого внимания. Непреодолимое желание Глиндона принять участие в их движении заставило его протянуть руки и громко закричать; но с его губ сорвался только едва слышный шепот, а движение и звуки продолжались непрерывно, как будто рядом с ними не было никакого смертного. Видения медленно обошли кругом всю комнату и исчезли в открытом окне.
Тогда глаза Глиндона, следившие за ними, увидели чтото неопределенное, появившееся в окне и вдруг превратившее в невыразимый ужас то блаженство, которое он до сих пор испытывал. Мало-помалу он стал различать этот неопределенный предмет. Казалось, что это была человеческая голова, покрытая черным покрывалом, сквозь которое сверкали адским блеском глаза, от которых у Глиндона на сердце похолодело. Это было все, что он мог различить в этом лице, - глаза, взгляд которых невозможно было выдержать. Но его ужас, который, казалось, был выше человеческих сил, увеличился в тысячу раз, когда призрак медленно вошел в комнату. Туман рассеялся перед ним, блестящий свет ламп потускнел, и их пламя закачалось от его присутствия. Вся фигура была так же закутана, как и лицо, но под покрывалом угадывался женский силуэт. Она двигалась не так, как движутся призраки, походящие на живые существа, а, скорее, ползла, как громадная рептилия. Наконец призрак остановился около стола, где лежала мистическая книга, и снова устремил свой взгляд сквозь полупрозрачное покрывало на того, кто так дерзко, неосторожно вызвал его. Самое гротескное и безумное воображение монаха или живописца средних веков не в состоянии было бы придать образу черта или дьявола выражение такой смертельной злобы, исходившей из его глаз, которая бросала в дрожь человека, потрясая до основания все его существо. Все остальное в нем было неопределенно, закутано в покрывало или, скорее, саван. Но его сверкающий взгляд излучал что-то почти человеческое в своей ненависти и страстной иронии, что-то такое, что подсказывало: эта ужасная тень не была вполне духом, она казалась настолько материальной, чтобы являться смертельным и ужасным врагом существ, обладающих физическим телом. Глиндон, у которого волосы встали дыбом и глаза остекленели от страха, в агонии судорожно прижимался к стене, не смея оторвать своего взора от ужасающего взгляда. В это время призрак заговорил. И скорее душой, чем слухом, понял он эти слова.
- Ты вступил в безграничное пространство. Я Страж Порога. Чего ты хочешь от меня? Ты не отвечаешь? Или ты меня боишься? Разве ты не любишь меня? Разве не для меня отказался ты от радостей твоего рода? Ты хочешь стать мудрым? Я обладаю мудростью бесконечных веков! Поцелуй меня, мой смертный возлюбленный.
Ужасный призрак подполз к нему, его дыхание коснулось его щеки! С пронзительным криком Глиндон без чувств упал на пол и не помнил ничего до тех пор, пока на другой день не открыл глаза и не увидел себя в своей постели. Яркое солнце освещало комнату, бандит Паоло стоял у его изголовья и, чистя свой карабин, напевал калабрийскую любовную песенку.
VIII
Занони скрыл свое счастье на одном из тех островов, которым бессмертная слава Афин до сих пор придает меланхолический интерес. Видимый с вершины одной из его зеленых гор, этот остров был похож на чудесный сад и был самым прелестным из всех островов, разбросанных в этом дивном море. Там расточительная красота природы все еще, кажется, оправдывала те очаровательные суеверия, которые слишком привязывали людей к земле и которые скорее низводили богов к ним, нежели подымали людей к менее для них соблазнительному и заманчивому и менее чувственному и сладострастному Олимпу.
Для коренных жителей остров был Великой Матерью, благосклонно улыбавшейся им из далекого прошлого.
Жителям Севера для их счастья важны философия и свобода. На островах же, где Афродита возникает из пены морской, чтобы править ими, и где времена года встречают ее бок о бок на берегах своих, природы вполне достаточно для счастья их обитателей.
Жилище Занони, немного удаленное от города, стоявшее на берегу небольшой бухты, принадлежало одному венецианцу. Оно было невелико, но отличалось редким изяществом. На море, в виду дома, стоял на якоре его корабль. Индусы служили ему, как всегда, с молчаливой торжественностью. Для таинственного знания Занони и невинного незнания Виолы шумный свет был одинаково не нужен. Небо и земля, полные любви, были вполне достаточным обществом для мудрости и незнания, пока они любили друг друга.
Как я уже говорил, ничто в занятиях Занони не указывало на него как на последователя тайных наук, но его привычки были привычками человека размышляющего. Он любил уходить один на далекие расстояния на заре и в сумерки, а в особенности ночью, на восходе или закате луны. Он любил во время прогулок в глубь этого плодородного острова собирать растения и цветы, которые тщательно хранил. Иногда среди ночи Виола вдруг пробуждалась под впечатлением таинственного инстинкта, говорившего ей, что Занони нет более около нее; она протягивала руки и убеждалась, что инстинкт не обманул ее. Она замечала, что он говорил о своих привычках очень сдержанно, и если иногда ее охватывало какое-нибудь предчувствие или подозрение, то она старалась не выказывать его. Но на прогулках он не всегда был одинок, часто, когда море было совершенно спокойно, они вдвоем целые дни проводили на корабле, объезжая остров и посещая все соседние уголки Греции, казалось в совершенстве известные Занони. Его рассказы о прошлом, о легендах этой страны заставляли Виолу любить народ, который дал миру поэзию и искусство. По мере того как Виола узнавала Занони, она открывала в нем тысячи вещей, которые увеличивали и делали более могущественным очарование, которое он производил на нее.
Его любовь была так нежна и предупредительна, он имел драгоценное качество быть еще более благодарным за то счастье, которое он испытывает, нежели гордиться тем счастьем, которое сам мог дать.
Занони был обыкновенно мягок, холоден и сдержан почти до безразличия со всеми, кто имел с ним дело. Никогда никакое гневное слово не сходило с его уст, никогда гнев не сверкал в его глазах.
Однажды они подверглись опасности, нередкой в этих полудиких местах. Пираты, промышлявшие вокруг, узнали о прибытии двух иностранцев, а из болтовни матросов они узнали о богатстве их господина. Однажды ночью Виола, только что уснувшая, была разбужена слабым шумом. Занони с ней не было; она со страхом стала прислушиваться. Вдруг ей послышался стон. Она быстро вскочила и бросилась к двери; все было спокойно. Послышался шум приближающихся шагов: вошел Занони, спокойный и, по-видимому, не подозревавший о ее страхе. На другое утро у главного входа в дом нашли три трупа, соседи опознали в них самых опасных и кровожадных разбойников архипелага, людей, виновных в сотне убийств, которым до сих пор удавались все преступления, внушенные им жаждою грабежа. Затем на берегу нашли следы более многочисленной шайки, как будто после смерти главарей сообщники обратились в бегство. Но когда стали разбирать дело, то смерть разбойников оказалась покрытой необъяснимой тайной. Занони не выходил из своего кабинета. Никто из слуг ничего не слышал, наконец, на трупах не было никаких следов насилия. Они умерли от неизвестной причины. С этой ночи дом Занони и его окрестности стали для обитателей острова священны. Соседние деревни, счастливые, что избавились от такого бича, глядели на иностранца как на человека, находящегося под особенным покровительством Святой Девы. И еще долго после отъезда Занони впечатлительные греки, пораженные странной и внушающей уважение красотой этого человека, говорившего на их языке так же хорошо, как они сами, голос которого часто утешал их скорби, а рука никогда не уставала удовлетворять их нужды, сохранили о нем благодарное воспоминание. Даже теперь они показывают большой платан, под которым они часто видели его задумчиво сидевшим в одиночестве в полуденное время. Но Занони посещал также места, более скрытые от взглядов, чем тень этого платана. На этом острове существуют смоляные источники, о которых говорил еще Геродот, и часто среди ночи луна видела его выходящим из миртовых кустов, среди которых текут эти горячие источники, влияние которых на органическую жизнь еще, может быть, даже неведомо современной науке. Еще чаще он проводил целые часы в фоте, находившемся в самой уединенной части острова, среди сталактитов, которые, кажется, были созданы рукою человека и которые суеверие жителей связывает с легендами о многочисленных и почти постоянных землетрясениях, колеблющих этот остров.
Каковы бы ни были намерения Занони, заставлявшие его осматривать окрестные места, все они были связаны с одним могущественным желанием, и каждый день, который он проводил в обществе Виолы, усиливал и подтверждал это желание.
Сцена, которую Глиндон видел во время своего экстаза, была верна во всех отношениях. Несколько дней спустя после этой сцены Виола смутно поняла, что какое-то духовное влияние, свойства которого она не посмела анализировать, старалось овладеть ее существом. Чудные и неопределенные видения, как те, которые она знала в юности, но более частые и более поразительные, преследовали ее днем и ночью во время отсутствия Занони; когда он возвращался, они исчезали и казались ей менее прекрасны, чем его дорогое присутствие. Занони тщательно и жадно расспрашивал ее про эти видения и не раз был огорчен и взволнован ее ответами.
- Не говори мне, - сказал он однажды, - об этих неопределенных образах, о движениях звезд, о чудных мелодиях, которые кажутся тебе музыкой и языком небесных сфер. Не видела ли ты более определенного и более прекрасного образа, чем другие? Не слышала ли ты голоса, говорящего тебе на твоем языке и нашептывающего странные тайны священной науки?
- Нет! В этих снах все неопределенно, ночью, как и днем; и когда при шуме твоих шагов я прихожу в себя, моя память сохраняет только смутное воспоминание счастья. Но как оно отлично в своей холодности от счастья слышать твой голос, когда ты говоришь: "Я люблю тебя!"
- Почему же видения менее прекрасные казались тебе прежде столь очаровательными? Почему они охватывали твой ум и наполняли сердце? Прежде ты мечтала о каком-то волшебном мире, а теперь кажешься счастливой обыкновенной жизнью!
- Разве я не объясняла тебе этого? Разве это обыкновенная жизнь любить и жить с тем, кого любишь? Мой волшебный мир во мне, не говори мне о другом.
Ночь застала их на уединенном берегу, и Занони, оторвавшись от более возвышенных забот и наклонясь над этим дорогим лицом, забыл, что в окружавшей их бесконечности есть другие миры, кроме человеческого сердца.
IX
- Адон-Аи! Адон-Аи! Явись! Явись!
И в гроте, где прежде раздавались предсказания языческих оракулов, вдруг появилась из причудливой, фантастической тени скалы гигантская светящаяся колонна. Она походила на блестящую струю видимого издали фонтана. Блеск ее осветил сталактиты и своды пещеры и отбросил слабый и дрожащий свет на лицо Занони.
- Сын Вечного Света, - сказал маг, - ты, которого я, подымаясь по ступеням лестницы восхождения от воплощения к воплощению, узнал наконец в обширных равнинах Халдеи, ты, от кого я так широко черпал эту невыразимую мудрость, исчерпать которую может только вечность, ты, который тождествен мне, насколько это позволяют различия в нашей природе, ты, который в течение веков был моим добрым гением и другом, отвечай мне и руководи мной.
Из сверкающей колонны вышло чудное видение. Это было лицо человека, очень молодое лицо с печатью вечности и мудрости; свет, похожий на сияние звезд, пульсировал в его прозрачных венах; все его тело было свет, и свет рассыпался искрами между волнами его роскошных блестящих волос. Сложив руки на груди, он остановился в нескольких шагах от Занони.
- Мои советы были прежде тебе дороги, - тихим и нежным голосом заговорил он, - прежде, каждую ночь, твоя душа могла следить за полетом моих крыльев, чрез величие бесконечности. Теперь ты снова привязал себя к земле самыми крепкими узами и прелесть бренного тела пленяет тебя более, чем расположение сынов звездных пространств. В последний раз, когда твоя душа слышала мой голос, чувства уже смущали твой ум и затемняли видения. Я прихожу к тебе в последний раз; власть, которую ты имеешь, чтобы вызывать меня, уже исчезает из твоей души, как луч солнца исчезает с волны, когда между небом и океаном ветер гонит тучи.
- Увы, Адон-Аи, - печально отвечал Занони, - я слишком хорошо знаю условия существования, в котором некогда твое присутствие разливало радость. Я знаю, что источник нашей мудрости заключается в равнодушии к свету, над которым она властвует. Зеркало души не может отражать в одно время небо и землю, одно исчезает с его поверхности, как только в глубине появляется другое. Но если еще раз, с тяжелым усилием ослабевающего могущества, я призвал тебя, то не для того, чтобы ты снова дал мне ту божественную окрыленность, при помощи которой ум, освобожденный от оков тела, поднимается до небесных сфер.
Я люблю и любовью начинаю жить в сладостной, дорогой мне человеческой природе другого. Если я еще обладаю каким-нибудь знанием, то оно служит мне только для того, чтобы отвращать опасность, угрожающую лично мне или тем, на кого я могу смотреть с высоты моего знания, но я так же слеп, как самый обыкновенный смертный, относительно судьбы той, которая заставляет мое сердце биться страстью, затемняющей мой взор.
- Не все ли равно? - отвечал Адон-Аи. - Твоя любовь только насмешка над любовью; ты не можешь любить, как те, кого ждет смерть и могила. Еще одно мгновение в твоей бесконечной жизни, и та, которую ты любишь, будет прахом. Другие обитатели этого мира идут к могиле рука об руку; рука об руку поднимаются они в новые циклы существования. Для тебя здесь остались еще века, для нее - часы; разве для тебя и для нее возможна общая будущность? Через какие ступени духовного существования пройдет ее душа, когда ты, одинокий и запоздалый, явишься с земли к дверям Света?
- Сын звезды! Неужели ты думаешь, что эта мысль не преследует меня постоянно? Разве ты не видишь, что я вызвал тебя для того, чтобы выслушать меня и служить моим намерениям? Разве ты не читаешь во мне моего желания и моей мечты? Разве ты не знаешь, что я хочу возвысить ее существование до моего? Ты, Адон-Аи, пребывая в небесном блаженстве, не можешь испытывать того, что испытываю я, отпрыск смертного рода. Исключенный из того божественного круга, до которого возвысился мой ум, принужденный жить один среди людей, я искал себе друзей, но напрасно. Наконец я нашел подругу. У хищной птицы и у дикого зверя они есть, и я имею достаточно познаний и достаточно власти, чтобы удалить все вредное с ее пути, который должен вести ее к высшим сферам, пока наконец она будет в состоянии принять эликсир, побеждающий смерть.
- И ты начал ее посвящение и бессилен продолжать. Я это знаю. Ты мог наполнить ее сон чудными видениями, ты вызвал лучших сынов воздуха и приказал им убаюкивать ее сон, но ее душа не слушает их, она возвращается на землю и уклоняется от их влияния.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49