– предложил Алеша.
Мануэль привел Сальваторе.
– Как себя чувствуешь, Сальваторе? – начал дядюшка Хосе. – Как твое здоровье? Все наши люди беспокоятся о тебе.
– Чувствую себя, как новорожденный, – сказал Сальваторе. – Полон благодарности к каждому из вас и хотел бы подтвердить это делом.
– Спасибо, – сказал дядюшка. – Я верю в твою искренность… Ты уже слыхал, верно, что через день мы отплываем на Кубу? К сожалению, нас вынудили отстаивать свое элементарное право с оружием в руках. Есть жертвы. Очень сожалеем о них.
– Не сожалейте, – сказал Сальваторе. – Все, что сделано или не сделано, ушло в вечность, а вечность никого не интересует. Право всегда за силой.
Алеша переглянулся с Педро и выразительно кашлянул, но не решился возразить: собрались ведь не для споров да и время было ночное…
Начали совещание. Довольно быстро обговорили все проблемы, но вдруг споткнулись на той, которой вначале не придали ни малейшего значения: кто останется на острове контролировать выполнение Боссом своих обязательств в течение суток после отплытия?
– Давайте я, – предложил Антонио. – Всем вам хочется домой, а я еще не совсем определился.
– Тебе никак нельзя, Антонио, – сказал Алеша. – Они никогда не выпустят тебя отсюда живым. Точно так же, как и Агостино.
– Можно было бы взять заложников, – сказал дядюшка Хосе и посмотрел вопросительно.
– Нет, – твердо сказал Педро. – Они бы и сейчас дали троих за одного Антонио. Антонио – живой свидетель. Так же, как и Агостино.
– Послушайте, – сказал Сальваторе. – Зачем усложнять простой вопрос? Всем вам нужно попасть на Кубу. Мне на Кубу не нужно. Эти господа, которые препятствовали вашему отъезду, не имеют никаких оснований отнестись ко мне как к своему противнику. В общем, я скорее из их лагеря, чем из вашего. Я заставлю их немедленно связаться с банком отца в Мадриде или с филиалом этого банка в Чикаго, и те люди обеспечат мой отъезд туда, куда я укажу. Если мой папенька действительно приказал долго жить, я становлюсь наследником весьма крупного состояния… И весьма скоро могу появиться на Кубе с какими-либо деловыми предложениями. Теперь это становится частью борьбы за прочность Западного мира – развитие коммерции с коммунистическими странами… Вот тогда и встретимся, и, клянусь, я угощу всех товарищей так, как они никогда не угощались в своей жизни… Правда, Мария?
Мария не подняла головы.
– Такая щедрость вовсе ни к чему, – сказал Педро.
– Да, это слишком большая жертва, – прибавил Антонио. – Встретиться всем на Кубе – прекрасная идея, но ради нее не следует задерживать человека, который ничего не знает об участи своих родственников и, естественно, очень переживает.
– Я, конечно, переживаю, – спохватился Сальваторе. – Но не настолько, чтобы предпочесть свои интересы вашим. Как видите, и во мне пробудился дух этой самой пролетарской солидарности.
– Самое удобное, если на острове останусь я, – сказал Алеша. – Все сделаю как надо. А домой – мне дальше всех, так что потерплю…
И опять дядюшка Хосе все испортил своим авторитетом: он высказался за то, чтобы оставить Сальваторе, и это было принято большинством. Против были только трое: Антонио, Агостино и Алеша. Три «А», как выразился Педро.
Жаркие споры вызвала судьба заключенных тюрьмы.
– Это наша ошибка, что мы сразу не потребовали их освобождения, – сказал Агостино. – Давайте попытаемся сделать это хоть напоследок.
– Не уверен, что Босс уступит, – сказал Алеша. – Но Агостино совершенно прав: надо потребовать освобождения несчастных.
Дядюшка Хосе тяжело вздохнул и развел руками:
– Не будет ли это вмешательством в чужие дела? Все правильно: мы сочувствуем узникам, мы хотим освободить их, но имеем ли мы на то право?
– Вы все убедились, что права не подают на подносе, – хмуро заметил Антонио.
– Мы никогда не простим себе, – воскликнул Мануэль. – Это эгоизм: спасаться самим, не думая о спасении страждущих. Вот это и есть, по моему мнению, настоящая справедливость: справедливость – каждому.
– Мне безразлично, – Сальваторе пожал плечами. – Я не знаю тех людей, никогда их не видел. Жертвы они или преступники, я не знаю. Зато знаю другое: выставив требование о немедленном освобождении заключенных, вы поставите под сомнение собственный отъезд. Стало быть, мир никогда не узнает ни о том насилии, что было учинено над вами, ни о том, что чинится над другими. Вместо помощи получится совсем другое… Я изучал право и скажу так: у вас нет никаких юридических оснований вмешиваться в чужие дела.
– Странно получается, – сказал Агостино, – у тех, кого грабят и мучают, никогда нет никаких юридических оснований защититься…
Против требования освободить заключенных тюрьмы в качестве последнего условия отъезда высказались дядюшка Хосе и Сальваторе. Воспротивился этому решению один Агостино. Все остальные воздержались.
– Разумеется, Босс никогда не пойдет на освобождение заключенных, – заключил Антонио.
– Пожалуй, – согласился Алеша, – и все же я, наверно, изменил сам себе: ум твердит, что наше освобождение лучше всего продвинет дело освобождения узников, а сердце восстает. Босс должен знать, что нам дороже всего не собственная шкура, а правда.
– Не переживай, – сказал дядюшка Хосе. – Наше решение вынужденное. Это реализм.
– Да, конечно. Но иногда реализм ранит правду жизни и убивает поэзию…

СБОРЫ В ДОРОГУ

Утром следующего дня начались спешные сборы.
Люди Босса подвели яхту к причалу. Антонио тщательно обшарил судно, говоря, что негодяи всегда найдут способ упрятать взрывчатку, чтобы потом вызвать пожар и гибель людей.
Научили Сальваторе держать связь с кораблем, предупредили Босса, что любая диверсия не останется без последствий.
После этого начали пополнять запасы продовольствия и воды.
После полудня, оставив на корабле Мануэля и Педро, принимали «капитуляцию» охранников: все они входили в здание тюрьмы с оружием и боеприпасами, лица их не выражали ни страха, ни любопытства.
Отдельной группой проследовала в тюрьму команда вертолета. Эти люди были самоуверенны и тихо переговаривались между собой.
Последним в тюрьму вошел Босс. Он пытался шутить, но шутки плохо удавались ему.
– Все сложности жизни от того, что одна сторона добивается справедливости и равенства, а другая препятствует этому, – сказал Боссу дядюшка Хосе. – Мы были бы уже давно дома, если бы не ваше стремление к диктату и подавлению. Прощайте, но помните: сон тяжел до тех пор, пока черна совесть. Не забывайте, что на острове еще остаются несвободные люди.
– Это не ваш вопрос, сэр, – с усмешкой ответил Босс. – Каждый живет по своим законам и не хочет, чтобы ему навязывали другие законы… Помните и вы, что мы договорились о самом строгом и самом неукоснительном соблюдении договора. Горе вам, если вы попытаетесь хоть в чем-то перехитрить нас и ущемить наши интересы. Мы отомстим на Кубе, в России, где угодно. Повсюду есть друзья моих высших друзей.
– Еще раз даю честное слово, что мы точно выполним условия соглашения. Но мы рассчитываем и на вашу честность. В противном случае и у нас будут развязаны руки.
Дядюшка Хосе и Босс взглянули на часы, засекая время, кивнули друг другу, и Сальваторе, у которого за спиной висел автомат, закрыл железные двери и повернул ключ: время действия соглашения вступило в силу, нельзя было терять ни единой минуты.
– До свиданья, товарищи, – Сальваторе пожал каждому руку. – До встречи в Гаване, а быть может, и в Москве!
– Я живу не в Москве, а в Гродно, – сказал Алеша.
– Сарагоса и Малага начинаются с Мадрида, – подмигнул Сальваторе, и все заторопились к пристани.
– Все тревожит меня, – сказал Антонио, обращаясь к дядюшке Хосе. – Покладистость Босса вызывает подозрение. Он что-то замышляет.
– Да-да, – согласился дядюшка. – И я не могу успокоиться: какое-то странное волнение. Все так необычно – этот договор.
– И особенно этот Сальваторе, – добавил Антонио.
– При чем здесь Сальваторе?
Антонио пожал плечами.
– Будь я на месте людей Босса, я бы не вошел так спокойно в тюрьму. Ведь это, согласитесь, ловушка.
– Ну, нет, они нам верят. И явились все до единого.
– Кажется, все.
– Нет-нет, именно все: мы пересчитали трижды, никаких сомнений…
По команде дядюшки Хосе механик запустил двигатель.
В полном молчании судно отвалило от причала. Дождь, хлеставший все утро, прекратился, в небе проглянуло солнце.
Какие мысли обуревали людей?
Самые разные. Одни думали о предстоящей встрече с родной землей, другие о трудностях плавания по бурному в эту пору морю. Да мало ли о чем думали люди, глядя на отдалявшийся остров, где провели немало горьких и тревожных дней?
Прошло не более четверти часа, а остров уменьшился и превратился в крошечный островок, едва возвышавшийся над серыми водами.
И вот, когда из глаз пропали даже скалы и просторы моря кругом обступили яхту, к дядюшке Хосе, все еще в задумчивости стоявшему на палубе, приблизились штурман и механик.
– Извините, сэр, – откашлявшись, сказал механик. – По соглашению мы обязаны доставить вас в кубинские территориальные воды или высадить на какое-либо проходящее кубинское судно?
– Совершенно верно.
– Так вот, сэр, мы не хотели бы пойти на корм рыбам. Просим вашего разрешения изменить курс яхты. Сейчас мы идем на юго-запад, а надо бы взять севернее. И, кроме того, отказаться от всякой радиосвязи.
– Не понимаю, – удивился дядюшка. – Антонио, прошу вас, внимательно выслушайте просьбу этих людей.
– Я все слышал, – сказал Антонио. – И думаю, эти люди совершенно правы.
– Может, вам что-нибудь известно? – спросил дядюшка Хосе, обращаясь к механику и штурману.
– Нет, сэр, ничего неизвестно. Но мы профессионалы и знаем, с кем имеем дело.
– Зачем менять курс? – возразил Мануэль, которому был доверен один из автоматов, оставленных по соглашению. – И штурман, и механик – люди Босса, я им не доверяю. У них какие-то свои расчеты.
– Что думает наш русский друг? – спросил дядюшка Хосе.
– Я полностью разделяю мнение Антонио. Курс надо менять, и выходить на связь с Сальваторе нет никакого смысла. Его судьбу определяют уже иные факторы. А механик и штурман связаны с нами.
– Что ж, будь по-вашему.
– Разрешите действовать? – спросил штурман.
– Действуйте так, как распорядился Антонио.
Они ушли в рубку. Прежде чем переменить курс яхты, Антонио связался по радио с Сальваторе.
– Говорит Антонио. Это ты, Сальваторе?.. Как дела?
– Все спокойно, как и должно быть. Подопечные господина Гудмэна принимают пищу… Каким курсом идете?
Антонио назвал курс и, выключив радиостанцию, подал знак штурману. Тот немедленно развернул яхту к северу.
– Вот теперь, может быть, останется кое-какой шанс, – сказал он, с тревогой глянув в небо.
Антонио, постояв в задумчивости, пошел на корму, достал пулемет и стал прилаживать его к специальной турели. Алеша помогал.



– Не собирается ли дон Антонио стрелять в чаек? – спросил подошедший Педро.
– Не знаю, в кого придется стрелять, только стрелять придется наверняка. Хотите, я научу вас пользоваться этой штукой? – Антонио похлопал рукой по вороненой стали затвора. – Может ведь случиться и так, что кто-либо из вас встанет за пулемет. И не по желанию, а по необходимости.
Ребята переглянулись с улыбкой, но тем не менее прослушали короткий и точный инструктаж.
– Это все для меня сложно, – сказал Педро, – я с трудом освоил даже автомат.
– В мире нет ничего сложного, – возразил Антонио. – И это одно из самых прекрасных и великих его свойств. Каждый человек способен на выполнение той задачи, которую ставит перед собой, если действует всерьез и если к тому же желает добра всему миру. Человек столь же могуществен, сколь и природа, которая его породила.
– С этим я согласен, – сказал Алеша. – И все же бессилие человека – тоже факт.
– Факт, – подтвердил Антонио. – Но это не потому, что человек слаб, а потому, что ему противостоит хорошо организованное зло. Он может его разрушить, но нужно рисковать, нужно знать, как к нему подступиться… В том и беда, что люди утратили свою правду, – она оказалась у более богатых, более хитрых, более ловких, более связанных между собой в воровской шайке… Люди стали придатками огромного зловещего механизма… Надобности в сатане более нет – на смену ему пришел сатанинский механизм. Будучи создан, он действует уже независимо от людей, перемалывая их в порошок, если они лезут под зубья и колеса… Движут механизмом людские пороки, они давят на поршень сильнее пара. Даже тюрьму начинают считать пристанищем свободы – вот как переменяются представления… Людям трудно отстаивать свои интересы, потому что им все сложнее понять действительные законы жизни: их маскируют, громко крича о самых несущественных правилах.
– Весь современный мир – это адская машина, – дядюшка Хосе вздохнул. – Но кто укажет на способы ее разрушения?
– Они, я думаю, просты, – сказал Педро, – только путь к ним сложен. А способ – объединение людей на принципах равенства и справедливости.
Ответ Педро неожиданно развеселил Антонио.
– Ты будущий ученый, дон Педро: ты всегда прав, у тебя железная логика. Как у того волка, который подал бабушке слезное прошение: «В связи с наличием острых зубов и хорошего аппетита прошу предоставить мне калорийный завтрак в виде Красной Шапочки…» Однажды, когда я был еще подростком, мы ездили на родину отца – в Перу. У него был друг, удивительный человек, художник, который писал свои картины, сидя на тротуаре, и раздавал их тем, кто попросит. Он был нищий и больной, но он знал: тот, кто уносит его картины, когда-нибудь разбогатеет. «Почему ты не найдешь хорошего мецената или не придержишь картины при себе?» – спросил мой отец. И художник ответил, я запомнил это на всю жизнь: «Все, что стоит денег, – отход от правды, насмешка над человеком. Природа рисует вечные картины, но не берет ни единой монеты». Он умер нищим, и я ходил хоронить его на кладбище Эль-Анхель.
– Он был добрым человеком, этот художник, но он не понимал жизни, – сказал Педро. – У меня другая мораль: я хочу знать, почему одни повелевают, а другие подчиняются, почему одни богатые, а другие бедные. Как можно изменить этот нестерпимый порядок?.. Если бы я стал изображать мир, я делал бы это с одной целью – указать на его врагов, на их уязвимые стороны. Рано или поздно всем нам предстоит решить, в каком мире мы хотим жить.
– Мой дед говорил так, – сказал Алеша. – Победит тот, кто умнее. А умнее – кто больше знает и быстрее соображает, кто умеет быть сильным, когда необходимо, и добрым, когда это спасительно для всех.
– Интересная мысль. Должно быть, судьба твоего деда совсем не простая, – покачал головой Антонио. – Бьюсь об заклад, что он хлебнул немало горя.
– Дед любил книги. «Что такое жизнь? – рассуждал он. – Это использование знаний. Чем больше знаешь, тем разнообразнее, богаче жизнь. Но чтобы знать, нужно запоминать, а чтобы запоминать, нужно уметь смотреть, сравнивать и слушать. Достигает успеха – кто умеет сосредоточиться. С мыслями нужно поступать, как полководец с армиями. Чтобы выиграть сражение, он сосредоточивает их на главном направлении. Это целая наука».
– Верно, это очень важно – уметь собрать воедино свои душевные силы. Кто способен рассмотреть какое-либо дело со многих сторон, непременно добьется успеха. Но это не все… Нужна еще цель. Великая цель творит великие силы. А великая цель – сбросить с плеч народов захребетников, которые засиживают мозги людям, дурачат их разными выдумками… Один и тот же враг терзает народы. Он опирается на несправедливость, насилие, ложь, отчаяние людей, неверие их в свои возможности.
– Да ты, Антонио, почти философ, – сказал Педро. – И, я подозреваю, вполне самостоятельный.
– Я видел тысячу зол, и они открыли мне глаза… А еще я много читал. Дело, однако, совсем не в том, чтобы прочесть много книг, а в том, чтобы прочесть именно те, которые учат правильному пониманию жизни. Таких книг немного, остальные – пустая порода, повторение общеизвестного… Настоящие книги требуют настоящего читателя. Он тоже должен уметь сосредоточиться – чтобы ни разу не потерять мысли автора. Он должен войти в мир вымысла целиком. Кто следит только за сюжетом, попусту теряет время. Это все равно что смотреть на человека – видеть его рубашку и брюки и не видеть глаз и сердца, не слышать голоса. Настоящая книга – лестница к солнцу… Но такую книгу заполучить непросто. Кто нас не любит, не заинтересован ни в нашем уме, ни в наших знаниях, ни в нашем влиянии на дела народа, тот скрывает и утаивает лучшие книги. Расхваливает те из них, которые поощряют себялюбие, мелкие развлечения и ничтожные забавы. Но разве можно позволить, чтобы люди оставались рабами собственного несовершенства?..
Антонио не договорил – со стороны шкафута послышались возбужденные крики.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19