Когда подобную связь прослеживает психолог, он
описывает ее лучше, чем логик. Если мы фиксируем наш взгляд на перилах, то видим
ускользающий берег, если же мы смотрим на берег, то фиксируем движение лодки. Из
двух точек света, видимых в темноте, одна является статичной, в то время как
другая движется, и движется именно та, на которую мы смотрим49. В том случае,
если мы обращаем наш взор на облако и реку, то облако будет проплывать над
шпилем башни, а река будет протекать под мостом. Если же мы фиксируем наш взгляд
на шпиле или мосте, то нам будет казаться, будто шпиль рассекает облако, а мост
скользит по неподвижной реке.
Способ, с помощью которого мы устанавливаем наши отношения с полем посредством
акта видения, суть то, что заставляет часть поля считать то объектом в движении,
то фоном. Камень летит по воздуху. Не означает ли это то, что наш взгляд,
сконцентрированный на саде, становится захваченным камнем и затем уже
концентрируется на нем? Наше тело пропускает через себя отношение между
движущимся объектом и его фоном. Каким же образом понимать это телесное
посредничество? Каким образом отношение объектов к телу может дифференцироваться
как движение или покой? Разве наше тело не является объектом и разве оно само не
должно быть определено в отношении покоя и движения? Часто утверждают, что при
движении глаз объекты остаются статичными, поскольку мы принимаем в расчет их
смещение и в результате этого, по преимуществу, делаем вывод о неподвижности
объекта на основании того, что обнаруживаем смещение строго пропорциональным
изменению явлений. Когда при парезисе глазно-моторных мускулов возникает иллюзия
движения глаз, причем какое-либо действительное изменение отношений между
объектом и
67 Пространство
глазом отсутствует, нам кажется, что мы видим движение объекта. Первоначально
возникает ощущение, будто отношение объекта, запечатленного на сетчатке, к
нашему глазу дано в сознании. Состояние покоя или степень движения объектов
устанавливаются посредством процесса корректирования, когда мы принимаем в
расчет движение или неподвижность наших глаз. Фактически подобный анализ
полностью искусствен и как таковой скрывает действительное отношение между нашим
телом и зрительным полем. Когда я перевожу взгляд с одного объекта на другой, я
не осознаю свой глаз как объект, подобный шарику, укрепленному в орбите. Я не
осознаю его движения и состояние покоя в объективном пространстве. Точно так же
я не осознаю того, что появляется на сетчатке. То, что принимается в расчет в
данном случае, не дано мне. Неподвижность вещей абсолютно одновременна с актом
видения, а не вытекает из него. Эти два феномена вовлечены друг в друга; мы не
имеем дело с двумя терминами алгебраического выражения, а имеем дело с двумя
моментами организации, охватывающей их. Для меня мой глаз - определенная
способность, устанавливающая контакт с вещами, а - не экран, на котором они
отображаются. Отношение глаза к объекту не дано мне в виде геометрической
проекции объекта на глаз. Оно как бы удерживает мой глаз на объекте,
неразличимом на границе видения, но который в тот момент, когда я фокусируюсь на
нем, становится все более и более определенным. Когда мой глаз движется
пассивно, я утрачиваю не объективное представление о его сдвиге в орбите,
которое в любом случае на дано мне, - я теряю приспособленность своего взгляда к
объектам, без которой их нельзя зафиксировать или рассматривать в
действительном, подлинном движении. Вот почему, надавливая на свое глазное
яблоко, я не воспринимаю истинного движения; сами вещи остаются неподвижными,
движется только изображение их поверхности. Короче говоря, при парезисе
глазно-моторных мускулов я не в состоянии объяснить постоянство образа на
сетчатке с точки зрения движения, относящегося к объектам. Однако я не испытываю
ослабления фиксации своего взгляда; двигаясь, он, как и прежде, переводит и
перемещает объект. Таким образом, сам глаз никогда не участвует в восприятии
объекта. То, что мы намереваемся сказать о движении без объекта в движении, тем
более относится к нашему собственному телу. Движение моего глаза в направлении
вещи, на которой он сфокусировался, не изменяет место одного объекта по
отношению к другому; оно увеличивает его реальность. Мой глаз находится в
состоянии движения или
М. Мерло-Понти
68
покоя в отношении вещи, к которой он стремится или от которой удаляется. В той
мере, в которой тело обеспечивает восприятие движения и его основания, оно
выступает как способность этого восприятия, укорененная в определенной области и
приспособленная к миру. Состояния покоя или движения проявляются среди тех
объектов, которые сами по себе не определены ни в отношении чего-либо, ни в
отношении моего тела как объекта. Это относится и к тем случаям, когда мое тело
укореняется в определенных объектах. Подобно верху и низу, феномен движения
связан с различными уровнями, и каждым движением предполагается определенное,
отличающее его от других движений укоренение. Не совсем ясно выражаясь по поводу
относительности движения, мы, как в других подобных случаях, вынуждены задать
вопрос: что же, в строгом смысле, представляет собой укоренение и каким образом
оно конституирует основание покоя? Оно не является эксплицитным восприятием, а
точки укоренения в тот момент, когда мы фокусируемся на них, не являются
объектами. Шпиль башни начинает двигаться только тогда, когда я устраняю небо за
границы своего видения. Для установленных, фиксированных точек, лежащих в
основании движения, существенно не то, что они должны полагаться в имеющемся
знании, а то, что они всегда должны быть "уже там". Они не направлены на
восприятие, а окружают его, включаясь на досознательном уровне, и в результате
воздействуют на нас, как уже готовые. Случаи двойственного восприятия, в которых
мы можем выбирать между различными способами укоренения,- это случаи, в которых
наше восприятие искусственно порывает со своим контекстом и своим прошлым, это -
случаи, где мы не воспринимаем собственное бытие как целостность, а играем с
нашим телом и с всеобщностью, включающей его, что дает нам возможность порвать с
любым историческим обязательством и функционировать самим по себе. Однако
несмотря на возможность разрыва с человеческим миром, существуя, мы продолжаем
оставаться зависимыми если не от человеческой среды, то от среды физической. Мы
не можем оказать помощь глазам в тот момент, когда они фокусируются, так как
восприятие не является произвольным в отношении любого фокуса, заданного
взгляду. Однако восприятие сковано меньше, если жизнь тела интегрирована в наше
конкретное существование. Я могу видеть собственное движение, независимо от
того, иллюзорно оно или действительно. "Играя в карты в купе, я вижу, как
удаляется соседний поезд, хотя в действительности с места тронулся мой. Наблюдая
за соседним
69 Пространство
поездом и пытаясь установить, кто же находится в движении, я начинаю понимать,
что движется мой поезд"50. Занимаемое нами купе "покоится", его стены
"вертикальны", а ландшафт меняется на глазах; возникает ощущение, что ели,
видимые в окно, скользят по склону холма. Выглядывая в окно, мы входим в большой
мир, преодолевая пределы нашего маленького мира; ели самостоятельно
выстраиваются в ряд и становятся неподвижными, поезд спускается с холма и
устремляется в сельскую местность. Относительность движения заключается в
способности изменить наше окружение в рамках большого мира. Только тогда, когда
окружающая среда вовлекает нас, мы видим движение, которое проявляется как
абсолютное. Мы можем говорить о том, что психологи называют абсолютным
движением, не впадая при этом в противоречия реализма, и понять феномен
движения, не позволяя логике разрушить его, только при том условии, что помимо
актов эксплицитного знания (cogitationes) мы допускаем скрытые акты, идущие из
прошлого, с помощью которых мир был дан, только при условии, что мы обладаем
не-тетическим сознанием.
До сих пор мы рассматривали восприятие пространства только так, как это принято
в традиционной философии и психологии, а именно как знание пространственных
отношений между объектами, а также их геометрических характеристик, то есть как
знание, достижимое любым незаинтересованным субъектом. Однако даже при анализе
подобной абстрактной функции, далекой от того, чтобы охватить целостность нашего
переживания пространства, мы пришли к осознанию пространственности в качестве
условия, устанавливающего субъекта в окружающей обстановке и вовлекающего его в
мир. Другими словами, мы приложили усилия, чтобы понять, что пространственное
восприятие является структурным феноменом и схватывается только в рамках
перцептуального поля, которое, в своей всеобщности, мотивирует пространственное
восприятие, предполагая субъекту возможное укоренение. Однако традиционная
проблема восприятия вообще и восприятия пространства в частности должна быть
вновь включена в более широкий контекст. Задавая вопрос о том, как это возможно
в эксплицитном акте, определяющем пространственные отношения и объекты с их
"свойствами", мы хотим знать, что представляет из себя первичный акт, который
проявляется только на фоне чувственного мира, допуская при этом, что этот акт не
есть осознанное переживание мира, а следовательно, выходим на уровень второго
порядка. В естественной установке я не обладаю восприятиями и не устанавливаю
один объект
70 М. Мерло-Понти
рядом с другим в соответствии с их объективными взаимоотношениями; я обладаю
потоком переживаний, которые как одновременно, так и последовательно
взаимообусловливают и объясняют друг друга. По отношению ко мне Париж - не
объект, состоящий из множества частей, не совокупность восприятии и не закон,
который управляет всеми соответствующими восприятиями. Эмоциональные состояния
личности проявляются с помощью жестикуляции рук, специфической походки и
изменения голоса. Восприятие, сопровождающее мое путешествие по Парижу, также
выражается всеми имеющимися средствами: кафе, лицами людей, тополями вдоль
набережной, изгибами берегов Сены. Все это существует на фоне целостного бытия
города и указывает на существование определенного стиля или значения, которым
обладает Париж. Когда я первый раз приехал в этот город и вышел на станции, то
впечатления от впервые увиденных улиц были подобны первым словам, услышанным от
иностранца. Эти впечатления указывали на сущность, которая, оставаясь неясной,
была все же уже непохожа на любую другую. Мы специально не обращаем внимания на
глаза как на физическое явление, когда видим знакомое лицо, а заинтересованы
только их выражением и особенностями взгляда; это же распространяется на любой
воспринимаемый объект. По ландшафту и городу "размазано" скрытое значение, не
определяемое нашими чувствами, но которое мы способны обнаружить в чем-то
специфическом и самоочевидном. Только неясные восприятия возникают как
эксплицитные акты, то есть такие восприятия, которым мы сами придаем значение с
помощью установки, которой обладаем, и которые являются ответом на возникающие
перед нами вопросы. Эти восприятия не могут быть использованы при анализе
перцептуального поля, пока они изначально не извлечены из него, пока они не
выступают в качестве его основания и пока мы не приходим к ним, в точности
используя их совокупность, с которой мы встретились, имея дело с миром.
Изначальное восприятие, независимое от какого-либо основания, не может быть
воспринято. Каждое восприятие предполагает в отношении воспринимающего субъекта
определенное прошлое, и абстрактная функция восприятия, соединяющая объекты,
вовлекает в свою орбиту гораздо больше таинственных актов, которые задействованы
в нашем освоении окружающей среды. Под воздействием мескалина объекты, которые
необходимо достичь, выглядят как имеющие гораздо меньшие размеры, чем есть на
самом деле. Нога или какая-либо другая часть тела, например рука, рот,
71 Пространство
язык, кажутся огромными, а остальное тело ощущается как придаток к данной
гипертрофированной части51. Стены комнаты кажутся удаленными на 150 метров, а
позади них простирается пустота. Поднятая рука кажется такой же высокой, как
стена. Внешнее пространство и телесное пространство разъединены в том смысле,
что субъект ощущает, что "один размер съедается другим"52. В некоторых
ситуациях, когда движение не может быть отслежено, а человеку кажется, что он
каким-то волшебным образом перемещается из одного места в другое53, субъект
ощущает свое одиночество и заброшенность в пустом пространстве. "Он жалуется на
то, что все, что он может увидеть, - только лишь пустое пространство между
вещами. Объекты в какой-то степени еще здесь, но совершенно непривычным
образом..."54 Человек напоминает марионетку, он выполняет свои движения как во
сне, слишком замедленно. Листья на деревьях теряют свою индивидуальную
структуру; каждая точка на листе имеет то же самое значение, как и любая
другая55. Приведем высказывание одного шизофреника: "В саду щебечет птичка. Я ее
слышу и знаю, что она щебечет. Но мне кажется, что птичка и ее щебетание - две
вещи, слабо связанные друг с другом. Существует пропасть между ними, как будто
бы птичка и ее щебетание не имеют ничего общего друг с другом"56. У другого
шизофреника отсутствует "понимание" часов, то есть переход стрелок из одной
позиции в другую. Он не может связать это движение с ходом механизма, с
"работой" часов57. Однако эти нарушения не воздействуют на восприятие как способ
познания мира. Увеличенные части тела, уменьшенные до предела объекты не
устанавливаются и не утверждаются в качестве таковых. Для больного стены комнаты
удалены друг от друга отнюдь не тем же образом, каким края футбольного поля
удалены друг от друга в восприятии психически здорового человека. Субъект
отлично понимает, когда касается ног рукой, что его ноги и его собственное тело
остаются в том же самом пространстве. Несмотря на то, что пространство -
"пусто", все объекты восприятия находятся именно "здесь". Указанные нарушения не
предоставляют информации, которая может быть извлечена из восприятия, а
открывают под "восприятием" более глубинную жизнь сознания. Даже в той ситуации,
когда существует ошибка восприятия, как в случае с движением, который мы
рассматривали, перцептуальная ущербность проявляется только лишь как
экстремальный случай более общего нарушения процесса взаимоотношения феноменов
друг с другом. Существует птица, и существует щебет, но птица больше не щебечет.
Существует движение часовых
72 М. Мерло-Понти
стрелок, и существует часовая пружина, но часы больше не "идут". Подобным
образом определенные части тела становятся гипертрофированными, а смежные с ними
объекты, наоборот, уменьшаются в размере, поскольку отсутствует
системообразующая целостность картины. Таким образом, если мир распадается на
части или изменяет свое местоположение, то это происходит потому, что чье-либо
тело перестает быть познающим телом и перестает связывать все объекты в единстве
собственного горизонта видения. Эта утрата телом своих основании в организме
должна быть соотнесена с разрушением времени, которое, замыкаясь в себе, теряет
свою направленность в будущее. Шизофреник сетует: "Когда-то я был человеком,
обладающим живым телом и душой, а теперь я ощущаю себя каким-то непонятным
существом... Теперь у меня остался только организм, а душа моя мертва... Я
что-то слышу и вижу, но ничего больше не знаю, и сама жизнь теперь становится
для меня проблемой... Я теперь пребываю в вечности... На деревьях качаются
ветки, какие-то посторонние люди входят в комнату, но для меня время
остановилось... С моей мыслью произошли какие-то изменения, утрачена ее
стилистика... Что же есть будущее? Ведь оно не достижимо... Все размыто... Все
монотонно: утро, день, вечер, прошлое, настоящее, будущее. Все неизменно
повторяется снова и снова"58 Восприятие пространства не является каким-то
обособленным классом среди "состояний сознания" или его актов. Его модальности
всегда являются выражениями целостной жизни субъекта и выражениями энергии, за
счет которой он направлен в будущее, опосредованный своим телом и своим миром
59.
Итак, мы приходим к заключительному этапу нашего исследования. Переживание
пространственности непосредственно связано с нашим вживанием в мир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45