Если это будет повторяться достаточно часто, гонорары заметно вырастут. Однако мои так и остались скромными, и, кажется, я знаю, почему. Беда современной Англии, что в ее книжных магазинах очень мало глухих продавцов, и редкие книголюбы говорят неразборчиво. Надеюсь, в Америке дела обстоят лучше.— Вы продали ее в Америку?— Пока нет. Однако тамошний агент написал мне, что прочел книгу и попробует ее пристроить. Велел мне стучать по деревяшке. Это было две-три недели назад, так что, наверное, все скоро выяснится.— Ну, здорово.— Многообещающе, по крайней мере. Господи, — сказал Билл, увидев чугунные ворота. — Только не говорите, что мы у цели. Мне кажется, мы только вышли.Джейн тоже обнаружила, что время пронеслось с приятной быстротой. Она ответила с легким сожалением.— Да, мы у черты. Остановитесь здесь, иначе вы увидите дом.— А вы не советуете?— Без подготовки — нет, — сказала Джейн, — особенно нервным или больным людям.Направляясь по аллее к дому, она спрашивала себя, не надо ли было пригласить этого замечательного молодого человека в Эшби-холл на ланч, потом решила сначала посоветоваться с Генри. Она отыскала дядю на террасе — он грелся на солнышке — и изложила ему свои светские затруднения.— Вот твой табак, Генри, — сказала она. — Знаешь, кого я встретила в магазине? Человека, о котором тебе рассказывала — он полез на дерево за кошкой. Еще он написал книгу про Кровавого Бредли и дружит с Алджи. Тебе не кажется, что мы должны пригласить его на ланч? Внушительный список рекомендаций.Генри помотал головой. У него были строгие правила, которым он неукоснительно следовал.— Друга Алджи — нет, — твердо сказал он.— Но этот очень приличный.— Внешне — возможно, но я не могу рисковать. Пусти его друга в дом, а следом заявится сам Алджи, выяснить, как тот поживает, и начнет выманивать у Стикни деньги на свою новую пьесу.— Может, он больше не написал.— Не следует обольщаться. Если не на пьесу, то на добычу золота из морской воды. Если твой знакомый голоден, пусть поест в ресторане.— Ладно, я просто предложила, — ответила Джейн, и тут на террасу вышла Келли.— Хэнк, — сказала она, — можно вас на два слова?— С удовольствием.— Это личное. Исчезни, крошка Джейн, — сказала она, и Джейн послушно исчезла, гадая, из-за чего эта таинственность. 2 Тем временем в комнате для слуг камердинер мистера Стикни Кларксон беседовал за стаканчиком портвейна от Даффа и Троттера с Феррисом, дворецким. Выяснилось, что они одновременно служили в Нью-Йорке всего в нескольких кварталах друг от друга, и это положило начало узам, которые быстро скрепил портвейн.Однако если духовно они были близки, то внешне разительно отличались. Если бы Феррис когда-нибудь сподобился упоминания в «Таймс», его бы описали как полного, румяного, лысеющего Эндрю Ферриса (54). Кларксон, напротив, был маленький, бледный, худощавый (36), со светлой шевелюрой, которой по праву гордился.Они выпили и замолчали. Феррис, по обыкновению, перенесся мыслями в Бренгмарли-манор, Шропшир, где совсем еще зеленым дворецким провел светлые незабываемые деньки. Кларксон первым возобновил разговор.— Как вам понравилось в Америке, мистер Феррис?— Я не одобряю Америку.— Слишком много шума и суеты?— Именно. Я служил у мистера Уодингтона, и вы не поверите, чего я там насмотрелся. Драгоценности пропадают, девицы посреди свадебной церемонии закатывают скандал и обвиняют женихов в неверности, шагу ни ступить, чтобы не наткнуться на полицейского. Дошло до того, что я стал помощником шерифа.— Как это получилось?— Долгая история.— Как-нибудь расскажете.— Если хотите, сейчас.— Нет, если долгая, то не сейчас. Мне скоро идти в деревню — отправлять телеграмму. Это все было в Нью-Йорке?— Нет, в нашем загородном доме в Старом Вестбери. Я так устал, что подал в отставку. Без всякого сожаления, потому что коллеги у меня там были самые неподобающие.— В каком смысле?— Некоторые — шведы, остальные — ирландцы.— Вы не любите шведов?— Я их не одобряю.— За что?— Слишком похожи на немцев.— Ирландцев вы тоже не одобряете?— Именно.— За что?— За то, что они — ирландцы.У Кларксона несколько лучших друзей были ирландцы и шведы. Ему подумалось, что его товарищ, быть может, очень талантливый дворецкий, но человек явно неуживчивый.— Они в этом не виноваты, — сказал он.Феррис закусил губу, словно говоря: «Что значит не виноваты? Захотели бы, исправились». Его молчание означало, что это лишь вопрос старания. Кларенс тактично сменил тему.— Вы наблюдательны, мистер Феррис?— Почему вы спросили?— Не приметили ли вы, что здесь начинает раскручиваться кое-что любопытное?— Не понимаю вас.— Параден и наша Келли.— По-прежнему не улавливаю ход вашей мысли.— Мне кажется, они друг другу нравятся.— Нда? Почему вы так подумали?— По тому, как они друг на друга смотрят. Киньте на них взгляд, когда будете следующий раз подавать напитки.— Я очень редко кидаю взгляд на своих хозяев.— Тогда поверьте мне на слово. Я в таком не ошибаюсь. И дай им Бог удачи! Он вроде ничего, а она — просто отличная, и я бы хотел, чтобы она счастливо вышла замуж.— Если существует такая вещь, как счастливый брак.Эти слова неприятно задели романтичного Кларксона. Ему подумалось, что даже портвейн от Даффа и Троттера — не в кайф, если за рюмкой приходится выслушивать подобные гадости.— Неужели вы не одобряете брак, мистер Феррис?— Не одобряю.— Вы женаты?— Вдовец.— Ну, разве вы не были счастливы в браке?— Нет.— А миссис Феррис?— Сама церемония доставила ей некоторую детскую радость, но это быстро прошло.— И чем вы это объясняете?— Не знаю, мистер Кларксон.— Мне казалось, что когда люди любят друг друга и хотят пожениться…— Брак — не способ продлить любви жизнь. Он просто мумифицирует труп.— Однако, мистер Феррис, если люди не будут жениться, что станет с потомством?— Я не вижу необходимости в потомстве, мистер Кларксон.— Вы его не одобряете?— Да.Кларксон встал — довольно резко, как поступил бы на его месте любой тонко чувствующий человек. Его возмутили взгляды дворецкого на любовь, о которой он с самой ранней юности немало размышлял. Если и дурно с его стороны было мысленно обозвать Ферриса старой пузатой треской, то его надо простить. Он был возмущен до глубины души.— Ладно, мне пора в деревню, — сказал Кларксон. — И, наверное, стоит сперва спросить разрешение. Это не совсем обязательно, но все-таки приличнее. 3 Как только Джейн ушла, Келли взяла быка за рога. Она не любила ходить вокруг да около, поэтому без предисловий спросила:— Хэнк, у вас есть капуста?— Вы хотите сделать салат?Келли нетерпеливо прищелкнула языком. Как верно заметил Кларксон, она начинала испытывать к Генри нечто более теплое и глубокое, чем обычная дружба, но временами его удивляла его несообразительность.— Тити-мити. Хруст. Презренный металл. Деньги.— А, деньги? Я сперва не понял. Сколько вам надо?— Нисколько. Я не собиралась просить взаймы.— Это хорошо, потому что с деньгами у меня сейчас не очень.— Вот это я и хотела выяснить. Теперь можно продолжать. Если бы кто-то предложил вам тысячу фунтов, уж сколько это будет в долларах, что бы вы сделали?— Упал бы в обморок, а когда пришел бы в себя, наверное, расцеловал бы его. Здорово, если бы были такие сумасшедшие.— Они есть. Уэнделл, например.— Я бы не сказал, что он психически неуравновешен.— У него есть пунктик. Вспомните обед, на котором мы познакомились. Когда он сперва молчал, как рыба, а потом вы спросили, что он собирает, и из него полило, как из гейзера?— Помню.— Он всегда такой, когда говорит про пресс-папье. Французские восемнадцатого века. Что он в них нашел, ума не приложу, но он без них жить не может. Вот и на ваше положил глаз.— На мое? Какое мое? С гордостью могу сказать, что у меня нет французского пресс-папье восемнадцатого века.— Есть. Крошка Джейн показывала его Уэнделлу.— Черт, верно. Я забыл.— Уэнделл только что распинался передо мной, какое оно потрясное. Самое лучшее из всех, сколько он видел. Не знаю, чем одно паршивое пресс-папье лучше другого, но так он говорит, и просил меня прощупать, не согласитесь ли вы его продать. Думаю, его можно растрясти на тысячу фунтов. Ну как, идет? Думайте.Генри изменился в лице. Челюсть его отвисла, глаза стали грустные, как у медведя в зоологическом саду, которого ребенок подразнил булочкой.— Черт! — вскричал он, обретя дар речи. — Дьявол! — добавил он и заключил: — Гадство!Келли удивленно взглянула на Генри.— В чем дело? — спросила она в некотором недоумении. Не этой реакции она ожидала.В это время вошел Уэнделл. Он устал слоняться по дому, ожидая, пока его посредница завершит переговоры, и наконец счел, что у нее было уже достаточно времени.— А, тетя Келли, — сказал он. — Вы говорили Парадену про… э… про то?Профана такой вопрос мог бы поставить в тупик, но Келли поняла без труда.— Спросила минуту назад, и он только-только перестал чертыхаться.Лишь сейчас Уэнделл заметил перекошенное лицо Генри и тяжело вздохнул. Этого он и боялся. Прозвучала фальшивая меркантильная нота, гордый английский аристократ оскорбился. Уэнделл уже формулировал извинения, собираясь сказать, что больше это не повторится, когда Генри заговорил связно.— Простите, — сказал он. — Я страшно виноват. Я чертыхался, потому что очень хотел бы продать эту штуку, но не могу.— Не можете? — изумилась Келли.— Не могу.— Почему? Она не ваша?— Не моя.— Не ваша? — Келли была потрясена. — Только не говорите, что держите у себя краденое пресс-папье.— Это фамильная ценность.— Что это значит?— Вы никогда не слышали о фамильных ценностях?— Нет.— И о майорате?— Нет. Никто мне ничего не рассказывает.Более подкованный Уэнделл объяснил ей горькую правду севшим от разочарования голосом. Слова Генри убили в нем всякую радость жизни. Пресс-папье Красавчика его обворожило.— Боюсь, что понимаю, о чем говорит Параден, — сказал он. — В старых английских семьях некоторые ценные предметы переходят от главы рода к наследнику, а от того — к следующему наследнику и так далее. И если майорат не отменят, ни один временный владелец не вправе ими распоряжаться. Они называются фамильными ценностями. Понятно?— Нет, — ответила Келли.На подмогу Уэнделлу пришел Генри.— Все на самом деле очень просто. Раз майорат, значит, эта штуковина должна оставаться на месте. Теперь понятно?— Не то что б очень, — ответила Келли. — По мне это бред сивой кобылы.Генри продолжал спокойно, как терпеливый учитель, втолковывающий урок тупому ученику.— Ну, возьмите, например, меня. Когда я унаследовал дом, то получил и пресс-папье. Прежний владелец не мог его продать. Я не могу его продать. Тот, кто получит наследство, не сможет его продать. Оно должно быть в Эшби-холле, покуда есть семья Параден. Пусть мы разоримся, пусть наши дети будут умирать с голода, загнать пресс-папье мы не вправе. Теперь ясно?Перед Келли смутно забрезжило понимание. Она по-прежнему не видела в этом бреде никакой логики, но чего хотеть от англичан, которые ездят по левой стороне улицы и называют газировку шипучкой?— Что будет, если вы его продадите?— Меня упекут в кутузку. Продавать фамильные ценности — незаконно.— А если кто-нибудь его свистнет?— Это другое дело.— И вас не упекут?— Конечно, нет.— Так чего бы Уэнделлу его не свистнуть? — сказала Келли. — Тогда он получит свое пресс-папье, вы — свою тысячу монет, и все будут счастливы.Слушатели разом ахнули и замолчали от избытка чувств. Уэнделл в который раз корил себя за то, что ввел тетку в рафинированную атмосферу английской аристократической семьи. Генри молчал, восхищенный ее умом. Келли, с ее живой сообразительностью, нашла выход из казавшегося неразрешимым затруднения.— Это мысль, — начал Генри, и тут же его одолели сомнения. — Одна беда: когда увидят, что это штука пропала, трудно будет объяснить, почему ее нет на месте.— Кто увидит?— Попечители.— Это еще кто такие?— Не помню. Какая-то адвокатская контора.— И они могут сунуть сюда свой нос?— Думаю, они посылают время от времени человека убедиться, что все честь по чести. Я не так давно влип в эту историю с наследством, поэтому точно сказать не могу. Однако мой друг, Уэйд-Пиготт — у его знакомого этой дряни целая куча — рассказал мне о проверках. Звучит правдоподобно. Понятно, они хотят убедиться, что вещички не сплыли.— Через определенные промежутки времени?— Простите, я не совсем понял.— Присылают письмо, что их представитель навестит вас в четырнадцать тридцать пять ровно через неделю после следующей среды, или он просто приходит, когда вздумается?— Думаю, скорее второе.— Значит, он может заявиться только через месяц или два?— Наверное.— Тогда дело в шляпе. Он приходит, видит, что штука пропала, поднимает бучу, а вы хлопаете себя по лбу и говорите: «Господи! Это, наверное, Стикни!» «Стикни?» — переспрашивает он. «Да гостил тут у меня пару месяцев назад, — говорите вы. — Наверняка он и спер. Помню, он говорил, что собирает пресс-папье. Ну и ну, — продолжаете вы. — Никогда бы не подумал. А с виду такой честный! Ладно, теперь ничего не попишешь». И действительно, ничего не попишешь, потому что Уэнделл давно в Америке, вне юрисдикции, или как там это называется. Не удивлюсь, если в Англии такое случается сплошь и рядом. Вопросы есть?У Генри вопросов не было. Он безгранично восхищался логичностью ее доводов. Уэнделл, вероятно, нашел бы, что возразить, но у него временно парализовало голосовые связки. Он пребывал во власти смешанных чувств. С одной стороны, врожденная порядочность противилась бесчестному плану. С другой стороны, замысел открывал дорогу к вожделенному пресс-папье.— Сработает, — убежденно сказал Генри.— Конечно, — подхватила Келли. — История — комар носа не подточит. Одно дело, если бы вы разыграли ограбление, вызвали фараонов, и они вас в лет раскололи. А так эта штука лежала в картинной галерее, в стеклянной витрине, которая даже не запирается. Уэнделл мог ее свистнуть в любой момент. Я прямо сейчас за ней и схожу, идет? Не откладывай на завтра и все такое.Она с девичьей резвостью выбежала из комнаты, и Уэнделл наконец обрел дар речи. Все это время его мысли двигались в одном направлении.— Параден, — сказал он.— Да?Уэнделл издал странный горловой звук — что-то среднее между блеяньем и бульканьем.— Люди, которые покупают фамильные ценности… их сажают в тюрьму?— Конечно, — бодро отозвался Генри. — В Дартмуте их пруд пруди.— Нда? — проговорил Уэнделл.Наступило молчание — со стороны Уэнделла мрачное. Нарушила его Келли. Она была даже веселее, чем Генри.— Готово, — объявила она. — Лежит у вас в спальне, Уэнделл, в комоде, под носками и носовыми платками.— Но его могут найти!— Разумеется, я об этом подумала. Нельзя его там долго держать. Советую упаковать пресс-папьишко в бумагу, отнести на почту и отправить в ваш лондонский банк. Уэнделл открыл счет в Лондоне, — объяснила она Генри, — чтобы сразу выписать чек, если подвернется что-нибудь стоящее.— Отличная мысль, — сказал Генри. — Правда, Стикни?— Превосходная, — ответил заметно оживший Уэнделл. Он по-прежнему осуждал махинации своей тетки, но не мог отрицать их действенность.— Я так и думала, что вам понравится, — сказала Келли. — Вот сейчас и отправьте, чтобы потом голова не болела.За спиной у них кто-то кашлянул — негромко, словно страдающая астмой овца, но все трое заговорщиков вздрогнули, как будто услышали львиный рык. Генри затрепетал от макушки до пяток, Уэнделл подпрыгнул на два дюйма в воздух, и даже Келли немного смутилась. Все мигом обернулись. В дверях почтительно стоял Кларксон.— Простите, сэр, — адресовался он к Уэнделлу, который вновь спустился на твердую землю. — Вы позволите мне сходить в деревню?Уэнделл, судя по выражению лица, проглотил что-то жесткое и колючее. Слова дались ему с явным трудом.— Да. Да. Конечно. Разумеется.— Спасибо, сэр, — сказал Кларксон и пошел за котелком, без которого ни один английский камердинер не смеет показаться на улице. Устав гильдии строг.Он оставил по себе тишину, которую одни назвали бы тягостной, другие — гнетущей. Будь Кларксон гонцом в греческой трагедии и принеси он весть о разгроме войска, вряд ли ему удалось бы вызвать большее оцепенение. Уэнделла по-прежнему била сильная дрожь.— Думаете, слышал? — спросил он севшим от волнения голосом.— Нет, — отвечал Генри, всегда веривший в лучшее.— Вдруг он стоял здесь все время, пока мы разговаривали?— Ерунда, — сказала Келли. — Бросьте трепыхаться. Все в ажуре. Пойдемте лучше, найдем коробку, бумагу и бечевку, а я быстренько упакую посылку. 4 Келли и Генри совершенно правильно отмели мысль о том, что Кларксон подслушал их деловую беседу. Он кашлянул, как только вошел, и слышал лишь последние слова Келли: «Я так и думала, что вам понравится». Что им понравится, или, наоборот, вызовет их неудовольствие, он не знал и нисколько не тяготился своим неведением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16