Когда же лицо заведующего отделом сделалось откровенно гневным, Олег Олегович любезно сказал:
— Я осуществляю единоначалие на производстве. По моему мнению, неудовлетворенность главного инженера работой начальника рейда нельзя назвать конфликтом. Куренной — бездельник и неуч! Все это документально подтверждается докладными записками главного механика Огурцова, начальника производственного отдела Сорокиной и целой группы комсомольцев, недовольных грубостью и нетактичностью Куренного. Документы, как говорится, прилагаются. — Он выбросил из ящика кипу скрепленных бумаг. — Если хотите, познакомьтесь, пожалуйста, Семен Кузьмич!
Протягивая бумаги Цыцарю, Олег Олегович смотрел в окно, чтобы не видеть лица заведующего промышленным отделом… Было уже минут десять шестого, и потому по улице шли усталые рабочие, женщины несли из яслей младенцев. Прончатов заметил токаря Анисимова, плотника с верфей Голдобина и многих других знакомых ребят, которые, проходя мимо конторы, невольно заглядывали в окна. Солнце уже висело довольно низко, красный флаг на средней школе казался нежно-розовым. Хороший вечер обещал прийти в Тагар, удивительно хороший…
А заведующий промышленным отделом Цыцарь — сильный человек, значительная личность — уже пришел в себя. Он вернул бумаги Прончатову, коротко хохотнув, сделал такое движение, точно хотел потереть руку об руку, но сдержался и сказал весело:
— Тогда второй вопрос, Олег Олегович! Мы люди свои, нам друг от друга скрывать нечего… — Он остановился, выдержав небольшую паузу, вдруг сделался таким милым, что его захотелось ласково похлопать по плечу. — Я думаю, Николай Петрович не осудит меня за то, что я выдам, нашу маленькую тайну.
Ну предельно милым человеком был сейчас заведующий промышленным отделом обкома! Он даже по-бабьи хлопнул себя руками по бокам, ерзанул на стуле, припрыгнул даже как-то игриво.
— Пашевский райком, — сказал Цыцарь, — просит нас, чтобы директором Тагарской сплавной конторы назначили вас, товарищ Прончатов… Так что ты нас не обессудь, если что не так спросим. Не за понюшку табаку рядимся — директора назначаем!
После этого Цыцарь нагнал на губы суровость, глянув Прончатову в душу, старательно замолчал, чтобы посмотреть, как, главный инженер переживет ошеломляющее известие. Через секунду-две заведующий отделом удовлетворенно откинулся на стуле, так как Прончатов отлично сыграл удивление, оторопь, нечаянную радость. Потом Олег Олегович тоже развел руками, подражая Цыцарю, задрал на лоб левую бровь.
— Большая честь, — скромно сказал Прончатов. — Сразу и не сообразишь, как вести себя…
Прончатов старательно играл то, что было нужным для Цыцаря, а сам искоса следил за пальцами Цукасова, которые, отделившись друг от друга, говорили «нет», и Прончатов с грустью подумал: «Не повезло мне, что Цукасов только недавно пришел в обком. Цыцарь еще в силе!» Он так считал потому, что по глазам Цыцаря видел, что заведующий промышленным отделом готовится к новой атаке — Цыцарь уже дважды испытующе глянул на секретаря обкома, весь внутренне напрягся, хотя с губ не сходила прежняя наигранно-добродушная улыбка.
— Ну, поехали дальше! — весело заявил Цыцарь, окончательно поворачиваясь к Олегу Олеговичу. — Ты вот скажи-ка нам откровенно, товарищ Прончатов, когда тебе пришла в голову идея насчет лебедок? Ты, если можешь, число, месяц назови.
Да, все предыдущее было цветочками, ягодки ждали впереди, так как всей области было известно, что нужно опасаться беды, если заведующий промышленным отделом обращается к человеку на «ты», смотрит на собеседника теплыми родственными глазами и непрочно, словно собираясь уйти, сидит на стуле. Зная об этом, Прончатов мгновенно напустил на лицо мягкость, тоже родственно улыбнулся, подчеркивая голосом местоимение «ты», проникновенно сказал:
— Ты не самый трудный вопрос мне задал, Семен Кузьмич. Вот тебе число, вот тебе месяц… Двенадцатого июля!
Прончатов четко произнес каждую букву, хотя заметил, что Леонид Гудкин предостерегающе вращает глазами, а Цыцарь еще ласковее улыбается. Однако Олегу Олеговичу интереснее было то, что происходит с длинными, нервными пальцами Цукасова — они по-прежнему расходились, говоря решительное «нет». Секретарь обкома молчал, но самый важный, значительный разговор происходил между ним и Прончатовым.
А заведующий промышленным отделом Цыцарь продолжал наступать. Беззвучно проглотив непочтительное прончатовское «ты», не обратив, казалось, внимания на вызывающий тон главного инженера, он передвинулся на самый кончик стула, легонько хлопнул себя руками по коленям и подчеркнуто равнодушно сказал:
— А вот товарищ Вишняков называет другое число. — Он быстро повернулся к парторгу: — Григорий Семенович, ты бы подправил Олега Олеговича…
Прончатову было не до смеху, но все равно трудно было сохранять приличную серьезность, глядя на то, как приходил в движение Вишняков, сидящий в суровой, тяжелой неподвижности. Он оживал так, как, бывает, трудно заводится на морозе застывший двигатель: сперва его металл был мертв, неподвижен, потом пулеметом затарахтел пускач, минуту спустя раздались редкие выхлопы основного мотора, и уж тогда пришло в движение вое остальное.
Ожив, Вишняков всем телом повернулся к Прончатову, выставив непреклонный подбородок, заговорил в своей обычной манере, то есть с прищуренными мерцающими глазами стал одно за одним перекатывать тяжелые, как булыжники, слова.
— Мне товарища Прончатова подправлять нечего, — сказал Вишняков. — Подправить человека можно тогда, когда он ошибается, а главный инженер нас просто водит за нос. Вот что я окажу, товарищи!
Поразительной была отъединенность парторга от того, что происходило между людьми, сидящими в комнате: ему была непонятна ласковая вкрадчивость Цыцаря, не было дела до вдумчивого молчания секретаря обкома Цукасова, был безразличен — вот это самое странное! — главный инженер Прончатов. В своем одиночестве, уходе от действительности парторг Вишняков жил совершенно в ином мире, где все было по-другому, чем здесь, в кабинете.
— Товарищ Прончатов говорит неправду, — медленно продолжал Вишняков. — Переоборудование лебедок он задумал давно, а осуществил только сейчас, после смерти Михаила Николаевича… — Парторг секунду помолчал, затем неторопливо повернулся к Цыцарю. — Прончатов карьеру делает! — спокойно продолжил Вишняков. — Вот потому и затаился с лебедками…
С того самого мгновения, когда заговорил парторг, Прончатов не отрывал глаз от Цукасова — когда парторг оживал, Цукасов на него глядел с простым любопытством, потому у губ Цукасова прорезались острые и тонкие складки, а когда парторг закончил речь четко сформулированным обвинением, Цукасов вопросительно посмотрел на Прончатова, словно говоря: «Ну, а это что такое?»
— У тебя все, товарищ Вишняков? — спросил Цыцарь. — Ты все сказал?
— Пока все! — отрезал парторг. — Когда будет надо, я еще пару слов скажу…
За окнами кабинета улица опять была пустынной; давно разошлась по домам первая смена, работала вторая, и по тротуару шли только мальчишки с удочками, которые, ловчили попасть к вечернему клеву. Удили, черти, ельцов возле самых лебедок Мерзлякова, хотя кругом стучало и гремело сырое дерево. Ребятишки прошли, несколько секунд на улице никого не было, а затем вышла на тротуар рыжая собака с обрубленным хвостом.
— Еще вопрос! — медленно сказал Цыцарь. — Бог с ними, с лебедками, бог с ними…
Заведующий промышленным отделом еще понизил голос, старательно нацелил взгляд в глаза Прончатова, положив ногу на ногу, вдруг принял свободную, благодушную позу.
— Есть сигналы, товарищ Прончатов, что ты неправильно ведешь себя в быту, — извиняющимся голосом сказал Цыцарь. — Прости, что вникаем в это дело, но сам знаешь… Ты у народа на виду, народ с тебя берет пример…
Рыжая собака с обрубленным хвостом двигалась вдоль тротуара, и, так как Прончатов по-прежнему глядел на нее, к собаке постепенно повернулись все — и секретарь обкома Цукасов, и Цыцарь, и секретарь райкома Гудкин. Собака шла к конторе, и Прончатов наконец вспомнил, чья это собака — ночного сторожа.
— Я не буду отвечать на ваш вопрос, товарищ Цыцарь! — негромко сказал Олег Олегович. — Только уважение к такой высокой партийной инстанции, как обком…
Прончатов осекся, так как увидел похолодевшие глаза Леонида Гудкина. Секретарь райкома сидел уже так, что, казалось, был готов вскочить, бросившись к Олегу Олеговичу, закрыть ему рот ладонью. А заведующий отделом Цыцарь улыбался такой родственной ослепительной улыбкой, какой, если надо, умел улыбаться и Прончатов, так как товарищ Цыцарь получил как раз то, чего добивался, и Олег Олегович отчетливо услышал, как заведующий отделом говорит в обкоме: «Рыльце-то у Прончатова в пушку! Отказался отвечать на вопрос!»
— Ну и здорово же ты зазнался, товарищ Прончатов! — со вздохом сказал Цыцарь. — Возомнил себя богом, который не подвластен критике. Зазнался, зазнался ты, Прончатов!
И тут произошло неожиданное: Олег Олегович весело расхохотался.
— На обвинение в зазнайстве ответа нет! — смеясь, заявил Прончатов. — Я сам, товарищ Цыцарь, иногда позволяю себе пользоваться таким нечестным приемом… — Он поднял кисть руки и вяло помотал ею в воздухе. — Хотите, я вам продемонстрирую, как обвинением в зазнайстве можно угробить любое хорошее дело, любую здоровую инициативу? Ну, хотите?..
Секретарь райкома Гудкин уже не делал предостерегающих жестов — он сидел грустный, ко всему безразличный. «Дурак ты, Прончатов, круглый дурак!» — говорило лицо Гудкина. И он был прав! На вое вопросы заведующего отделом Прончатову надо было отвечать охотно, смотреть ему в глаза преданно, время от времени говорить сокрушенно: «Ошиблись, Семен Кузьмич, исправимся!» — а когда речь зашла о неправильном поведении в быту, сокрушенно разведя руками, признаться: «Было такое дело, Семен Кузьмич! Приехал в воскресенье на рейд слегка выпившим. Никита Нехамов, буть он неладен, уговорил. Так что сигнал Куренного правильный. А вот насчет племянницы — поклеп, навет, по злобе врут, Семен Кузьмич!» И Цыцарь бы растаял, довольный тем, что Прончатов поддается воспитательным мерам, говорил бы потом в обкоме: «Много нам пришлось возиться с Прончатовым, но зато теперь…»
Вот как надо было вести себя Прончатову, а он вместо этого на Цыцаря глядел холодно, катая желваки на скулах, сидел в кресле вольготно, сильные пальцы необдуманно сжимал в кулаки. Именно поэтому Цыцарь медленно повернулся к секретарю обкома с таким выражением на лице, словно хотел сказать: «Я же вас предупреждал, Николай Петрович!» — огорченно пожал плечами.
— Не выходит у нас разговор с Прончатовым, не выходит, Николай Петрович! — сказал Цыцарь. — Разрешите мне не задавать больше вопросов.
Он все расставил по своим местам, этот могучий Цыцарь. Выходит, это не он расспрашивал Прончатова, а выполнял волю секретаря, выходит, не его вопросы были обращены к Олегу Олеговичу, а цукасовские, не только, выходит, Цыцарь беспокоился за судьбу Тагарской сплавной конторы, а и секретарь обкома. И как ни был зол на заведующего отделом Прончатов, не мог все-таки пересилить себя — восхитился им: «Голова! Умница!»
— У меня вопросов больше нет, — повторил Цыцарь. — Может быть, Николай Петрович…
— Я хочу сказать! — мерным голосом вмешался парторг Вишняков. — Конечно, Прончатову не хочется отвечать на вопросы, но придется! — Он угрожающе сдвинул брови. — Я уж не говорю за то, что товарищ Прончатов в первое воскресенье июня приехал на рейд выпивши, что о его развратной связи с врачихой знает весь поселок, но вот за профсоюзное собрание я скажу… — Вишняков поднял руку, из стороны в сторону пошевелил указательным пальцем. — Ты почему, Прончатов, на профсоюзном собрании среди членов президиума организовал коллективную пьянку? Это раз! А во-вторых, кто тебе позволил уклониться от голосования? Дисциплина в партии для всех одинаковая, Прончатов!
Он напоследок еще раз пошевелил пальцем, раздвинув брови, принял прежнюю позу. Теперь его лицо ничего не выражало — даже удовлетворения не было на нем.
— Я все сказал!
Секретарь обкома на этот раз не смотрел на говорящего Вишнякова, и вид у "Цукасова был такой, точно он отсутствует. Когда же в кабинете опять наступила тишина, Цукасов поднял голову.
— Олег Олегович, — спросил он, — вы готовы в августе принять два новых крана?
Прончатов вздохнул, повернулся к Цукасову, потерев пальцем переносицу, так посмотрел на него, точно не понимал вопроса. Какие краны? Почему? О каких кранах можно говорить здесь, в кабинете, где сидят Цыцарь и Вишняков? Краны! Боже, это же из другой жизни… Потом до Прончатова все-таки дошел смысл вопроса.
— Да, да, — рассеянно ответил он. — В августе примем краны…
У Олега Олеговича был такой вид, словно он просыпается, — встрепенулся, повеселел, осмысленно глянул на секретаря обкома. Август, краны… Черт возьми, л что он ответил Цукасову?
— Николай Петрович, — засмеявшись, спросил Прончатов, — правильно ли я понял, что в августе мы получим электрические краны?
— Правильно!
Олег Олегович окончательно пришел в себя: встряхнувшись, энергично поднялся, обойдя стол, сел рядом с Цукасовым. Известие было таким значительным, важным, что Прончатов мгновенно превратился в того главного инженера, который сидел в кабинете до прихода партийного начальства — властными, жестковатыми сделались его глаза, губы затвердели.
— Ну, наконец-то! — облегченно проговорил Олег Олегович. — У механика Огурцова сегодня большой праздник!
Прончатов почувствовал, что ему очень не хватает Эдгара Ивановича; его подвижного иронического лица, свободных движений, привычки садиться на стул задом наперед. Как обрадовался бы механик! Не будут теперь стоять возле берега лебедки Мерзлякова, скрипеть старое дерево, визжать ржавые тросы; современный, индустриальный пейзаж придет на берега рек — могучие фермовые конструкции, ослепительный свет прожекторов, вознесенный высоко в небо серый металл.
— Краны, краны…
Прончатов вдруг как бы заново увидел, перечувствовал все эти дни, что пришли после смерти Михаила Николаевича; его, прончатовские, тревоги за Тагарскую сплавную контору, попытки удержать дело в своих руках, короткие ночи и длинные рабочие дни. Три месяца прошло как во сне, жизнь была беспокойной, точно у кочевника, который не знает, куда ведет его незаметная тропа. Три месяца были длинными, словно прошло три года, и ему отчего-то вспомнилось то утро, когда он провожал отца, уезжающего на рычащем катере, а он, Прончатов, поклялся никому не отдавать Тагарскую контору… Он вспомнил: над Сиротскими песками колобродило солнце, Обь пошевеливалась в ложе, как хорошо проспавшийся человек, обская старица курилась в глинистых берегах. И он наклонился, посмеиваясь, зачерпнул горсть речной воды, не пролив ни капли, выпил, и ему показалось, что сизая дымка над старицей рассеялась, солнце скакнуло на верх горизонта и тальники стали прозрачными. Вот ведь как все было, а теперь хотелось уйти, исчезнуть навсегда, так как его желания превращались в фарс, делались смешными… Прончатов потер пальцами побледневшее лицо, криво усмехнувшись, вызывающе громко сказал:
— Я хочу кое-что объяснить, товарищи! Дело в том, что вы не знаете самого главного… — Олег Олегович досадливо посмотрел на секретаря райкома Леонида Гудкина, который испуганно таращил глаза. «Не мешай, Леонид!» — взглядом сказал ему Прончатов и спокойно продолжил: — Лебедки потому и могли быть тихоходными, что в запанях никогда не было лишнего леса…
Сиротские пески и солнце над ними стояли перед глазами Олега Олеговича, и в кабинете все для него было неважным: иной счет ценностям вел сейчас Прончатов, в ином мире жил.
— Перед смертью Михаил Николаевич оставил мне восемнадцать тысяч кубометров неучтенного леса, — сказал Прончатов и резко повернулся к секретарю обкома. — Товарищ Цукасов, я буду защищать покойного! Неучтенный лес образовался в годы войны, государственной комиссией был списан как непригодный к сплаву, но Иванов нашел способ взять его, когда река Ягодная начала менять русло… Михаил Николаевич отдал мне лес для того, чтобы я отстоял контору от варяга Цветкова…
Прончатов вобрал голову в плечи, набычившись, жестко проговорил:
— Мне бы не следовало рассказывать об этом, но и молчать нельзя!
— Олегу Олеговичу было безразлично, как смотрит на него заведующий промышленным отделом, что делает пораженный Вишняков и что думает о нем секретарь обкома. Прончатов чувствовал такую легкость, какой давно не чувствовал, — так давили ему на плечи эти восемнадцать тысяч кубометров леса.
— Вот это дела! — протяжно проговорил Цыцарь и озабоченно почесал висок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Я осуществляю единоначалие на производстве. По моему мнению, неудовлетворенность главного инженера работой начальника рейда нельзя назвать конфликтом. Куренной — бездельник и неуч! Все это документально подтверждается докладными записками главного механика Огурцова, начальника производственного отдела Сорокиной и целой группы комсомольцев, недовольных грубостью и нетактичностью Куренного. Документы, как говорится, прилагаются. — Он выбросил из ящика кипу скрепленных бумаг. — Если хотите, познакомьтесь, пожалуйста, Семен Кузьмич!
Протягивая бумаги Цыцарю, Олег Олегович смотрел в окно, чтобы не видеть лица заведующего промышленным отделом… Было уже минут десять шестого, и потому по улице шли усталые рабочие, женщины несли из яслей младенцев. Прончатов заметил токаря Анисимова, плотника с верфей Голдобина и многих других знакомых ребят, которые, проходя мимо конторы, невольно заглядывали в окна. Солнце уже висело довольно низко, красный флаг на средней школе казался нежно-розовым. Хороший вечер обещал прийти в Тагар, удивительно хороший…
А заведующий промышленным отделом Цыцарь — сильный человек, значительная личность — уже пришел в себя. Он вернул бумаги Прончатову, коротко хохотнув, сделал такое движение, точно хотел потереть руку об руку, но сдержался и сказал весело:
— Тогда второй вопрос, Олег Олегович! Мы люди свои, нам друг от друга скрывать нечего… — Он остановился, выдержав небольшую паузу, вдруг сделался таким милым, что его захотелось ласково похлопать по плечу. — Я думаю, Николай Петрович не осудит меня за то, что я выдам, нашу маленькую тайну.
Ну предельно милым человеком был сейчас заведующий промышленным отделом обкома! Он даже по-бабьи хлопнул себя руками по бокам, ерзанул на стуле, припрыгнул даже как-то игриво.
— Пашевский райком, — сказал Цыцарь, — просит нас, чтобы директором Тагарской сплавной конторы назначили вас, товарищ Прончатов… Так что ты нас не обессудь, если что не так спросим. Не за понюшку табаку рядимся — директора назначаем!
После этого Цыцарь нагнал на губы суровость, глянув Прончатову в душу, старательно замолчал, чтобы посмотреть, как, главный инженер переживет ошеломляющее известие. Через секунду-две заведующий отделом удовлетворенно откинулся на стуле, так как Прончатов отлично сыграл удивление, оторопь, нечаянную радость. Потом Олег Олегович тоже развел руками, подражая Цыцарю, задрал на лоб левую бровь.
— Большая честь, — скромно сказал Прончатов. — Сразу и не сообразишь, как вести себя…
Прончатов старательно играл то, что было нужным для Цыцаря, а сам искоса следил за пальцами Цукасова, которые, отделившись друг от друга, говорили «нет», и Прончатов с грустью подумал: «Не повезло мне, что Цукасов только недавно пришел в обком. Цыцарь еще в силе!» Он так считал потому, что по глазам Цыцаря видел, что заведующий промышленным отделом готовится к новой атаке — Цыцарь уже дважды испытующе глянул на секретаря обкома, весь внутренне напрягся, хотя с губ не сходила прежняя наигранно-добродушная улыбка.
— Ну, поехали дальше! — весело заявил Цыцарь, окончательно поворачиваясь к Олегу Олеговичу. — Ты вот скажи-ка нам откровенно, товарищ Прончатов, когда тебе пришла в голову идея насчет лебедок? Ты, если можешь, число, месяц назови.
Да, все предыдущее было цветочками, ягодки ждали впереди, так как всей области было известно, что нужно опасаться беды, если заведующий промышленным отделом обращается к человеку на «ты», смотрит на собеседника теплыми родственными глазами и непрочно, словно собираясь уйти, сидит на стуле. Зная об этом, Прончатов мгновенно напустил на лицо мягкость, тоже родственно улыбнулся, подчеркивая голосом местоимение «ты», проникновенно сказал:
— Ты не самый трудный вопрос мне задал, Семен Кузьмич. Вот тебе число, вот тебе месяц… Двенадцатого июля!
Прончатов четко произнес каждую букву, хотя заметил, что Леонид Гудкин предостерегающе вращает глазами, а Цыцарь еще ласковее улыбается. Однако Олегу Олеговичу интереснее было то, что происходит с длинными, нервными пальцами Цукасова — они по-прежнему расходились, говоря решительное «нет». Секретарь обкома молчал, но самый важный, значительный разговор происходил между ним и Прончатовым.
А заведующий промышленным отделом Цыцарь продолжал наступать. Беззвучно проглотив непочтительное прончатовское «ты», не обратив, казалось, внимания на вызывающий тон главного инженера, он передвинулся на самый кончик стула, легонько хлопнул себя руками по коленям и подчеркнуто равнодушно сказал:
— А вот товарищ Вишняков называет другое число. — Он быстро повернулся к парторгу: — Григорий Семенович, ты бы подправил Олега Олеговича…
Прончатову было не до смеху, но все равно трудно было сохранять приличную серьезность, глядя на то, как приходил в движение Вишняков, сидящий в суровой, тяжелой неподвижности. Он оживал так, как, бывает, трудно заводится на морозе застывший двигатель: сперва его металл был мертв, неподвижен, потом пулеметом затарахтел пускач, минуту спустя раздались редкие выхлопы основного мотора, и уж тогда пришло в движение вое остальное.
Ожив, Вишняков всем телом повернулся к Прончатову, выставив непреклонный подбородок, заговорил в своей обычной манере, то есть с прищуренными мерцающими глазами стал одно за одним перекатывать тяжелые, как булыжники, слова.
— Мне товарища Прончатова подправлять нечего, — сказал Вишняков. — Подправить человека можно тогда, когда он ошибается, а главный инженер нас просто водит за нос. Вот что я окажу, товарищи!
Поразительной была отъединенность парторга от того, что происходило между людьми, сидящими в комнате: ему была непонятна ласковая вкрадчивость Цыцаря, не было дела до вдумчивого молчания секретаря обкома Цукасова, был безразличен — вот это самое странное! — главный инженер Прончатов. В своем одиночестве, уходе от действительности парторг Вишняков жил совершенно в ином мире, где все было по-другому, чем здесь, в кабинете.
— Товарищ Прончатов говорит неправду, — медленно продолжал Вишняков. — Переоборудование лебедок он задумал давно, а осуществил только сейчас, после смерти Михаила Николаевича… — Парторг секунду помолчал, затем неторопливо повернулся к Цыцарю. — Прончатов карьеру делает! — спокойно продолжил Вишняков. — Вот потому и затаился с лебедками…
С того самого мгновения, когда заговорил парторг, Прончатов не отрывал глаз от Цукасова — когда парторг оживал, Цукасов на него глядел с простым любопытством, потому у губ Цукасова прорезались острые и тонкие складки, а когда парторг закончил речь четко сформулированным обвинением, Цукасов вопросительно посмотрел на Прончатова, словно говоря: «Ну, а это что такое?»
— У тебя все, товарищ Вишняков? — спросил Цыцарь. — Ты все сказал?
— Пока все! — отрезал парторг. — Когда будет надо, я еще пару слов скажу…
За окнами кабинета улица опять была пустынной; давно разошлась по домам первая смена, работала вторая, и по тротуару шли только мальчишки с удочками, которые, ловчили попасть к вечернему клеву. Удили, черти, ельцов возле самых лебедок Мерзлякова, хотя кругом стучало и гремело сырое дерево. Ребятишки прошли, несколько секунд на улице никого не было, а затем вышла на тротуар рыжая собака с обрубленным хвостом.
— Еще вопрос! — медленно сказал Цыцарь. — Бог с ними, с лебедками, бог с ними…
Заведующий промышленным отделом еще понизил голос, старательно нацелил взгляд в глаза Прончатова, положив ногу на ногу, вдруг принял свободную, благодушную позу.
— Есть сигналы, товарищ Прончатов, что ты неправильно ведешь себя в быту, — извиняющимся голосом сказал Цыцарь. — Прости, что вникаем в это дело, но сам знаешь… Ты у народа на виду, народ с тебя берет пример…
Рыжая собака с обрубленным хвостом двигалась вдоль тротуара, и, так как Прончатов по-прежнему глядел на нее, к собаке постепенно повернулись все — и секретарь обкома Цукасов, и Цыцарь, и секретарь райкома Гудкин. Собака шла к конторе, и Прончатов наконец вспомнил, чья это собака — ночного сторожа.
— Я не буду отвечать на ваш вопрос, товарищ Цыцарь! — негромко сказал Олег Олегович. — Только уважение к такой высокой партийной инстанции, как обком…
Прончатов осекся, так как увидел похолодевшие глаза Леонида Гудкина. Секретарь райкома сидел уже так, что, казалось, был готов вскочить, бросившись к Олегу Олеговичу, закрыть ему рот ладонью. А заведующий отделом Цыцарь улыбался такой родственной ослепительной улыбкой, какой, если надо, умел улыбаться и Прончатов, так как товарищ Цыцарь получил как раз то, чего добивался, и Олег Олегович отчетливо услышал, как заведующий отделом говорит в обкоме: «Рыльце-то у Прончатова в пушку! Отказался отвечать на вопрос!»
— Ну и здорово же ты зазнался, товарищ Прончатов! — со вздохом сказал Цыцарь. — Возомнил себя богом, который не подвластен критике. Зазнался, зазнался ты, Прончатов!
И тут произошло неожиданное: Олег Олегович весело расхохотался.
— На обвинение в зазнайстве ответа нет! — смеясь, заявил Прончатов. — Я сам, товарищ Цыцарь, иногда позволяю себе пользоваться таким нечестным приемом… — Он поднял кисть руки и вяло помотал ею в воздухе. — Хотите, я вам продемонстрирую, как обвинением в зазнайстве можно угробить любое хорошее дело, любую здоровую инициативу? Ну, хотите?..
Секретарь райкома Гудкин уже не делал предостерегающих жестов — он сидел грустный, ко всему безразличный. «Дурак ты, Прончатов, круглый дурак!» — говорило лицо Гудкина. И он был прав! На вое вопросы заведующего отделом Прончатову надо было отвечать охотно, смотреть ему в глаза преданно, время от времени говорить сокрушенно: «Ошиблись, Семен Кузьмич, исправимся!» — а когда речь зашла о неправильном поведении в быту, сокрушенно разведя руками, признаться: «Было такое дело, Семен Кузьмич! Приехал в воскресенье на рейд слегка выпившим. Никита Нехамов, буть он неладен, уговорил. Так что сигнал Куренного правильный. А вот насчет племянницы — поклеп, навет, по злобе врут, Семен Кузьмич!» И Цыцарь бы растаял, довольный тем, что Прончатов поддается воспитательным мерам, говорил бы потом в обкоме: «Много нам пришлось возиться с Прончатовым, но зато теперь…»
Вот как надо было вести себя Прончатову, а он вместо этого на Цыцаря глядел холодно, катая желваки на скулах, сидел в кресле вольготно, сильные пальцы необдуманно сжимал в кулаки. Именно поэтому Цыцарь медленно повернулся к секретарю обкома с таким выражением на лице, словно хотел сказать: «Я же вас предупреждал, Николай Петрович!» — огорченно пожал плечами.
— Не выходит у нас разговор с Прончатовым, не выходит, Николай Петрович! — сказал Цыцарь. — Разрешите мне не задавать больше вопросов.
Он все расставил по своим местам, этот могучий Цыцарь. Выходит, это не он расспрашивал Прончатова, а выполнял волю секретаря, выходит, не его вопросы были обращены к Олегу Олеговичу, а цукасовские, не только, выходит, Цыцарь беспокоился за судьбу Тагарской сплавной конторы, а и секретарь обкома. И как ни был зол на заведующего отделом Прончатов, не мог все-таки пересилить себя — восхитился им: «Голова! Умница!»
— У меня вопросов больше нет, — повторил Цыцарь. — Может быть, Николай Петрович…
— Я хочу сказать! — мерным голосом вмешался парторг Вишняков. — Конечно, Прончатову не хочется отвечать на вопросы, но придется! — Он угрожающе сдвинул брови. — Я уж не говорю за то, что товарищ Прончатов в первое воскресенье июня приехал на рейд выпивши, что о его развратной связи с врачихой знает весь поселок, но вот за профсоюзное собрание я скажу… — Вишняков поднял руку, из стороны в сторону пошевелил указательным пальцем. — Ты почему, Прончатов, на профсоюзном собрании среди членов президиума организовал коллективную пьянку? Это раз! А во-вторых, кто тебе позволил уклониться от голосования? Дисциплина в партии для всех одинаковая, Прончатов!
Он напоследок еще раз пошевелил пальцем, раздвинув брови, принял прежнюю позу. Теперь его лицо ничего не выражало — даже удовлетворения не было на нем.
— Я все сказал!
Секретарь обкома на этот раз не смотрел на говорящего Вишнякова, и вид у "Цукасова был такой, точно он отсутствует. Когда же в кабинете опять наступила тишина, Цукасов поднял голову.
— Олег Олегович, — спросил он, — вы готовы в августе принять два новых крана?
Прончатов вздохнул, повернулся к Цукасову, потерев пальцем переносицу, так посмотрел на него, точно не понимал вопроса. Какие краны? Почему? О каких кранах можно говорить здесь, в кабинете, где сидят Цыцарь и Вишняков? Краны! Боже, это же из другой жизни… Потом до Прончатова все-таки дошел смысл вопроса.
— Да, да, — рассеянно ответил он. — В августе примем краны…
У Олега Олеговича был такой вид, словно он просыпается, — встрепенулся, повеселел, осмысленно глянул на секретаря обкома. Август, краны… Черт возьми, л что он ответил Цукасову?
— Николай Петрович, — засмеявшись, спросил Прончатов, — правильно ли я понял, что в августе мы получим электрические краны?
— Правильно!
Олег Олегович окончательно пришел в себя: встряхнувшись, энергично поднялся, обойдя стол, сел рядом с Цукасовым. Известие было таким значительным, важным, что Прончатов мгновенно превратился в того главного инженера, который сидел в кабинете до прихода партийного начальства — властными, жестковатыми сделались его глаза, губы затвердели.
— Ну, наконец-то! — облегченно проговорил Олег Олегович. — У механика Огурцова сегодня большой праздник!
Прончатов почувствовал, что ему очень не хватает Эдгара Ивановича; его подвижного иронического лица, свободных движений, привычки садиться на стул задом наперед. Как обрадовался бы механик! Не будут теперь стоять возле берега лебедки Мерзлякова, скрипеть старое дерево, визжать ржавые тросы; современный, индустриальный пейзаж придет на берега рек — могучие фермовые конструкции, ослепительный свет прожекторов, вознесенный высоко в небо серый металл.
— Краны, краны…
Прончатов вдруг как бы заново увидел, перечувствовал все эти дни, что пришли после смерти Михаила Николаевича; его, прончатовские, тревоги за Тагарскую сплавную контору, попытки удержать дело в своих руках, короткие ночи и длинные рабочие дни. Три месяца прошло как во сне, жизнь была беспокойной, точно у кочевника, который не знает, куда ведет его незаметная тропа. Три месяца были длинными, словно прошло три года, и ему отчего-то вспомнилось то утро, когда он провожал отца, уезжающего на рычащем катере, а он, Прончатов, поклялся никому не отдавать Тагарскую контору… Он вспомнил: над Сиротскими песками колобродило солнце, Обь пошевеливалась в ложе, как хорошо проспавшийся человек, обская старица курилась в глинистых берегах. И он наклонился, посмеиваясь, зачерпнул горсть речной воды, не пролив ни капли, выпил, и ему показалось, что сизая дымка над старицей рассеялась, солнце скакнуло на верх горизонта и тальники стали прозрачными. Вот ведь как все было, а теперь хотелось уйти, исчезнуть навсегда, так как его желания превращались в фарс, делались смешными… Прончатов потер пальцами побледневшее лицо, криво усмехнувшись, вызывающе громко сказал:
— Я хочу кое-что объяснить, товарищи! Дело в том, что вы не знаете самого главного… — Олег Олегович досадливо посмотрел на секретаря райкома Леонида Гудкина, который испуганно таращил глаза. «Не мешай, Леонид!» — взглядом сказал ему Прончатов и спокойно продолжил: — Лебедки потому и могли быть тихоходными, что в запанях никогда не было лишнего леса…
Сиротские пески и солнце над ними стояли перед глазами Олега Олеговича, и в кабинете все для него было неважным: иной счет ценностям вел сейчас Прончатов, в ином мире жил.
— Перед смертью Михаил Николаевич оставил мне восемнадцать тысяч кубометров неучтенного леса, — сказал Прончатов и резко повернулся к секретарю обкома. — Товарищ Цукасов, я буду защищать покойного! Неучтенный лес образовался в годы войны, государственной комиссией был списан как непригодный к сплаву, но Иванов нашел способ взять его, когда река Ягодная начала менять русло… Михаил Николаевич отдал мне лес для того, чтобы я отстоял контору от варяга Цветкова…
Прончатов вобрал голову в плечи, набычившись, жестко проговорил:
— Мне бы не следовало рассказывать об этом, но и молчать нельзя!
— Олегу Олеговичу было безразлично, как смотрит на него заведующий промышленным отделом, что делает пораженный Вишняков и что думает о нем секретарь обкома. Прончатов чувствовал такую легкость, какой давно не чувствовал, — так давили ему на плечи эти восемнадцать тысяч кубометров леса.
— Вот это дела! — протяжно проговорил Цыцарь и озабоченно почесал висок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27