Мы же оба хорошо знаем, что стоит вам захотеть, и вы вернетесь к этому делу.
Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам.
– А отчего это я захочу к нему вернуться?
– Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера.
– Как бывший полевой офицер – и как судья – вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту.
– Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю!
Якович застыл.
– Так вы тот самый Дикки Марч?
Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера».
– Чертовски хороший был солдат.
Якович моргнул.
– Спасибо, полковник. То есть судья.
Капитан поправил фотографию и прочистил горло.
– Так что вы хотели сказать?
– Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю.
– Он совершил тяжкий проступок.
– Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз.
– В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. – Якович тряхнул головой.
– В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать.
Якович плотно сжал губы.
– Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия?
Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает.
– Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву».
У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком.
Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой.
– Мне трудно в это поверить.
– А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы?
Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно.
Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову.
Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса».
– Оставьте меня одного на пятнадцать минут, – не глядя на нас, пробормотал Якович.
Мы вышли на линейку.
– Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все!
Судья пробежал по мне глазами.
– А тебе идет форма. Как дела, Джейсон?
– Не очень, сами знаете.
Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером.
Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру.
– Как думаешь, дадут кофейку старому солдату?
Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину.
– Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? – спросил судья, отхлебнув из чашки.
– Нет, что вы, я никогда…
– Хорошо, – кивнул он. – Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю.
Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое…
– Сэр, почему вы за меня вступились?
Он передернул плечами.
– Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.
– Вот оно что…
Судья оторвался от чашки и улыбнулся.
– Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.
Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.
– Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».
Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.
– Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.
– Сэр?
– Если правдой воли не добиться, ври напропалую.
Ах ты, хитрожопый старикан!
Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.
– Уондер! Капитан зовет.
Я крепче вцепился в чашку.
– Давай, давай, шевелись. – Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.
Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.
– Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.
Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.
– Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?
Я покачал головой.
– Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу – он тогда был майором – раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.
Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку – голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.
– Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.
Во рту у меня пересохло.
– Сэр?
– Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.
Остаюсь! Ура!
– Сэр, я стану лучшим солдатом…
– Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.
Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.
– …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, – донесся до меня голос Яковича. – Я сказал «свободен»! – Он махнул рукой.
Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!
Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.
После курса нам полагалось двухнедельное увольнение. Курсанты, в основном, разъехались по семьям. А моим самым близким человеком на земле был Мецгер.
Его база располагалась на мысе Канаверал. Поскольку пассажирские самолеты не летали, я решил мотануть туда на попутках и увязался с военным конвоем в Филадельфию.
Я ежился в тряском холодном кузове и размышлял. Размышлял о Вальтере, о судьбе мира, но больше всего – о том, какой же я идиот. Якович ведь предлагал мне спокойно уйти из армии. А я, вместо того, чтобы воспользоваться случаем, собственноручно пробился обратно – на грязную, низкооплачиваемую, опасную работу. Работу, где мне теперь не продвинуться. Ребята типа Дрюона Паркера, у которых есть родственники со связями, могут сделать себе в армии карьеру. Мне же не судьба. Чем дальше я отъезжал от Индиантауна, тем трезвее глядел на будущее.
Меня довезли до склада в Филадельфии – большого, с серым металлическим столом, за которым сидел сержант-снабженец, с автоматами с едой вдоль одной стены и несколькими кушетками – у другой. Склад пах влажным картоном. До колонны на Флориду было несколько часов.
Двое парней, лет примерно по двадцать, сидели на чемоданах. Новобранцы, призванные на курс основной подготовки в форт Индиантаун. Растрепанные, расхлябанные и развязные. Словом, вылитый я несколько месяцев назад.
Я развалился на кушетке и присмотрелся к сержанту, подсчитывавшему что-то на компьютере. Его загорелое лицо было изрыто угрями, на подбородке виднелся шрам. «Очоа», – гласила именная табличка на груди.
– Откуда будешь, сержант?
– Из Бронкса, – откликнулся он.
Обычные сержанты – это не инструктора. С ними кто хочешь может трепаться.
– А чего делаешь? – Я показал на его компьютер.
– Да вот, учет бумаге веду.
– Какой бумаге?
– Разной. Туалетной, оберточной.
– Их разве не в разных местах держать надо, а?
Он дернул плечами.
– Здесь же армия. Бумага и есть бумага.
– А нравится работа-то?
Он опять дернул плечами.
– Мне мало осталось.
До увольнения, в смысле.
– Вот уж не думал, что дослужусь до отставки, – продолжил он.
– Что так?
– Да с дисциплинарками проблемы были.
С дисциплинарными наказаниями, значит. Есть у кого поучиться!
– А за что?
– За драки в основном, по пьянке. Я поначалу на военно-морской базе служил. – Он сплюнул табачную жижу в ведро рядом со столом. – С этими «солеными» только нажрись вместе…
Тоже верно.
– И все-таки тебя повысили до сержанта.
– Армия заботится о своих.
Я расцвел.
– Если, конечно, не поймает на наркотиках.
Как ножом по сердцу.
– С нарками разговор короткий.
– Это ты про тех, кто на кокаине сидит, да? А что если кто-нибудь просто «Прозака» переберет?
– Это ж армия, – отмахнулся сержант. – Наркота есть наркота.
Я потупился. Велика же польза, думал я, глядя на свои сияющие ботинки, учиться обувь до блеска чистить. Сержант передо мной – это ж я через двадцать лет, даже если бы в моем деле ничего не упоминалось про наркотики.
Я медленно побрел к выходу. К церкви через дорогу тянулась за едой длинная очередь из навьюченных мужчин. Не бродяги какие-нибудь, а вполне добропорядочные граждане, у которых война отняла последнюю надежду. Мое место – в такой же очереди.
Как легко было бы сейчас исчезнуть. Раствориться среди бездомных, осиротевших, безработных. Армия выплескивалась через край. Сбежать из нее – значит помочь другим, освободить место для новичков. Никто не станет искать дезертира.
В кармане у меня лежали накопившиеся за два месяца деньги, в рюкзаке – гражданская одежда. Помнится, кто-то из сатириков велел высечь себе над могилой: «Уж лучше здесь, чем в Филадельфии». Филадельфия и впрямь не подарочек, но затеряться в ней – раз плюнуть.
Я вернулся подобрать рюкзак. Сейчас найду тихую улочку, переоденусь в гражданское – и поминай как звали.
Сержант Очоа оторвался от экрана.
– Машины на Канаверал отбывают в четыре утра. Смотри, не потеряйся.
Поздно. Я уже потерялся.
Я толкнул вращающуюся дверь, однако та толкнула меня в ответ. Хромая, на склад вошел негр с чемоданом в одной руке и алюминиевой палкой в другой. Я попытался протиснуться мимо.
– Уондер!
Я обернулся. В лицо мне улыбалась счастливая физиономия Дрюона Паркера. Он отпустил чемодан и протянул ладонь.
– Только поглядите на него! Какая выправка! С успешным окончанием! – Он жал мне руку, оглядывая сверху донизу.
– Привет! – опомнился я. – Ты чего тут делаешь?
– Иду по второму разу. – Он похлопал себя по ноге. – Неделю назад меня выписали и зачислили на новый курс.
– Опять в пехоту? Разве дяде сложно перевести тебя куда-нибудь поприличнее – после травмы-то?
Его улыбка погасла, глаза потупились.
– Я тогда врал про дядю. У меня в армии только брат двоюродный сержантом в воздушных войсках служит, а больше родных – никого. И нога как назло неправильно срослась. Поди опять вылечу с курса, но чем черт не шутит? Мой старик говорил, в жизни главное – показаться.
Я знал Паркера всего день до того, как он сломал ногу. Тогда он был оптимистом. Теперь стал реалистом. Но уж он-то покажется, будьте уверены.
– Так куда ты теперь, после окончания, везунчик?
Везунчик? Не знаю, не знаю.
– Куда пошлют, – дернул я плечами, скинул на пол рюкзак и сел ждать машину.
Когда через полтора дня я готовился вылезать из очередного вонючего грузовика, глаза болели от бессонницы и пыли бесконечных дорог. Я скинул рюкзак на серый бетон вокруг складских зданий, стоявших на самом краю того, что совсем недавно переименовали в «Канаверальскую базу аэрокосмических сил ООН». Я последовал за рюкзаком, и стоило мне коснуться бетона, как земля задрожала.
14
Земля продолжала дрожать. Неужели снаряд? Я осмотрелся, ища за что бы ухватиться, потом глянул вверх. Вдали медленно, величественно, громко поднимался в небо перехватчик. Все быстрее и быстрее устремлялся он ввысь, оставляя позади столб огня и дыма.
А футов за пятьдесят от меня на фоне дыма торчал Мецгер. Руки сложены на груди, лицо сияет – ну прямо натуральный рекламный плакат в призывном пункте. На нем была синяя парадная форма, куда клевее моей, на груди – значок пилота. Ничего-ничего, пусть носит, заслужил. Ракетчики ведь спасают мир.
Он двинулся ко мне. При виде капитанских погон я непроизвольно вытянулся и отдал честь. Мецгер ответил небрежным салютом: их-то, небось, муштрой не мурыжили. Орд ежедневно заставлял нас выглаживать драную форму, будто вечерние костюмы. А пилоты… Ходят легенды, что во время второй мировой пилоты запросто могли закинуть ящик пива в самолет и полететь его охлаждать. О расходе топлива они даже не задумывались. Может, и правда здорово быть пилотом?
– Ну и спортсменом же ты стал! – присвистнул он.
Я отмахнулся.
– Пехота – бег на выживание.
Надо было, наверное, хлопнуть его по плечу, или обнять, что ли. Только я, разиня рот, стоял и таращился в небо. Будто деревенщина неотесанная.
Мецгер кивнул в сторону перехватчика, теперь уже походившего на запятую с белым хвостом на фоне холодного серого флоридского неба.
– Перехватчики летают отсюда, из Ванденберга на Западном побережье и из Лобнора в Китае. И еще из Йоханнесбурга – те защищают все южное полушарие. Хотя чего там защищать – к югу-то от экватора?
Он нагнулся, подобрал мой рюкзак и повел к своей машине, «киа гибриду». Вместо номерных знаков – таблички с надписью «истребитель».
– Ого! Ты где такие достал?
Он любовно похлопал по машине.
– Она и на аккумуляторах хороша, а заправишь бензином – так просто летает.
– Бензином? Ты можешь достать бензин?
– Пилоты что угодно достанут. – Он кинул мой рюкзак на заднее сидение. – Садись, поехали. Встретимся с девчонками. Погуляем.
– Угу.
В школе мне постоянно доставались прыщавые недотроги, подружки спортивных красоток, мечтавших отдаться Мецгеру. Впрочем, на меня, наверное, смотрели так же.
– Да нет, я тебе такую ягодку подобрал – сам увидишь.
Вот в чем польза давней дружбы. Тебя понимают с полуслова.
Мы обогнали несколько жалко тащившихся машин: этим водители бензина явно не достали. Они ехали с включенными фарами, чтобы разогнать вечные сумерки. Нам же фары не требовались – у Мецгера в лобовое стекло машины был встроен прибор ночного видения. От постоянного полумрака и свободных дорог казалось, что мир уснул. Или это просто людей не осталось?
Мецгер повзрослел. Его руки на рулевом колесе смотрелись более… хирургическими, что ли.
– Ну, рассказывай, как дела, – сказал он.
Я и рассказал. Про всю кашу. Про Вальтера. Про Яковича.
– Ничего себе.
Хреново, то есть. Я поспешил сменить тему.
– А как твои старики?
Он оскалился. Сам-то он эту тему бы не завел, берег мои чувства. Обидно, конечно, когда твоя мать погибает только потому, что решила съездить в Индианаполис.
– Все так же живут в Денвере. Я их навещал месяц назад. Батя хвалит тебя за то, что пехоту выбрал.
Мецгер жил в Орландо, в собственной квартире. «Дисней-уорлд», конечно, не работал, но даже без него Орландо оставался самым курортным, если можно так сказать, городом. Температура здесь все еще иногда поднималась до приемлемых плюс пятнадцати. Мы ехали мимо домов и высохших пальм с пожухшими бурыми листьями.
– Как думаешь, Мецгер, мы когда-нибудь дадим под зад этой комической дряни? Так, чтобы выиграть войну, а не просто отсрочить конец света?
– Надеюсь. – Он делал вид, что сосредоточился на дороге, и старательно избегал моего взгляда. Последний раз я его таким помнил, когда девчонка, по которой я слюни ронял, передала ему записку, что у меня изо рта несет как из пасти росомахи. И заставила его поклясться, что он мне не скажет. Вот и сейчас – Мецгер знал больше, чем мог сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Якович вытаращился так, будто не верил своим ушам.
– А отчего это я захочу к нему вернуться?
– Я могу кое-что сообщить в пользу курсанта Уондера.
– Как бывший полевой офицер – и как судья – вы должны понимать, что у курсанта Уондера нет права на защиту.
– Курсант Уондер заслуживает справедливого решения. Прослужив с вашим отцом, уж это-то я знаю!
Якович застыл.
– Так вы тот самый Дикки Марч?
Судья кивнул и дотронулся до фотографии на капитанском столе. С фотографии улыбался седовласый военный, похожий на Яковича. Он стоял, поставив ногу на бампер древнего «хаммера».
– Чертовски хороший был солдат.
Якович моргнул.
– Спасибо, полковник. То есть судья.
Капитан поправил фотографию и прочистил горло.
– Так что вы хотели сказать?
– Курсант Уондер попал в пехоту во многом из-за меня. Я тогда думал, что и ему это на пользу пойдет, и армии. Я до сих пор так считаю.
– Он совершил тяжкий проступок.
– Насколько я слышал, курсант Уондер принял вполне обычную дозу безрецептурного, совершенно законного препарата. Один раз.
– В действующих положениях ясно указано, чем наказуем подобный поступок. Тем более учитывая отягчающие обстоятельства. Погиб курсант. В бою исход мог быть гораздо хуже. – Якович тряхнул головой.
– В бою даже хороший солдат ошибается. А хороших солдат надо еще поискать.
Якович плотно сжал губы.
– Знаете, как мы с вашим отцом коротали часы во время осады Кабула? Когда делать было совершенно нечего, только пригибаться, если начинала «работать» вражеская артиллерия?
Якович через силу изобразил на лице заинтересованность, и я тоже заскучал. Только стариковских воспоминаний нам не хватает.
– Мы сидели в палатках и чесали языком. А еще курили «траву».
У меня отвисла челюсть. «Трава», или «травка», на старом жаргоне означала марихуану. Она тогда была запрещенным наркотиком.
Якович, видимо, тоже был знаком с этим словечком, потому что он задумчиво покачал головой.
– Мне трудно в это поверить.
– А вы что же, думали, будто отец вам расскажет о своих похождениях в неслужебное время? И что, по-вашему, это умаляет его заслуги? Полагаете, армия выиграла бы, если б нас поймали и вышвырнули со службы?
Якович оттолкнулся руками от стола, развернулся на кресле и уставился за окно.
Судья Марч глянул на меня и постучал пальцем под подбородком. Выше голову.
Где-то взревели и потом затихли пропеллеры «Геркулеса».
– Оставьте меня одного на пятнадцать минут, – не глядя на нас, пробормотал Якович.
Мы вышли на линейку.
– Спасибо, ваша честь. Огромное вам спасибо. За то, что приехали. За все!
Судья пробежал по мне глазами.
– А тебе идет форма. Как дела, Джейсон?
– Не очень, сами знаете.
Все это казалось невероятным. Что Орд примет мою сторону. Что судья приедет сюда. Что он окажется известным офицером.
Судья показал в сторону столовой с теперь уж пустыми горизонтальными лестницами и одиноким деревцем, дрожащим на ветру.
– Как думаешь, дадут кофейку старому солдату?
Пару минут спустя мы с судьей сидели над чашками кофе в столовой, пока дежурные гремели посудой, готовясь к ужину.
– Ты другими наркотиками, кроме этого «Прозака», не балуешься? – спросил судья, отхлебнув из чашки.
– Нет, что вы, я никогда…
– Хорошо, – кивнул он. – Если узнаю, что ты меня обманываешь, я тебе уши к голове приколю.
Я поднял брови. Конечно, в годы юности судьи пирсинг был в моде, да только теперь он явно имел в виду нечто другое…
– Сэр, почему вы за меня вступились?
Он передернул плечами.
– Если бы тебя уволили, ты бы попал в мое распоряжение. А у меня и так работы по горло.
– Вот оно что…
Судья оторвался от чашки и улыбнулся.
– Шучу. Просто мне показалось, ты перспективный мальчуган, которого надо только направить в нужную сторону.
Приятней слов я еще не слышал. Я тряхнул головой.
– Ну и совпадение же, что вы служили вместе с отцом капитана. И что вы курили, ну эту, «травку».
Судья вытряс в кофе сахар и стал методично его размешивать.
– Есть у уголовников поговорка. Хотя они думают, я ее не знаю.
– Сэр?
– Если правдой воли не добиться, ври напропалую.
Ах ты, хитрожопый старикан!
Так мы и сидели, попивая кофе, пока в столовую не сунулся ординарец Яковича.
– Уондер! Капитан зовет.
Я крепче вцепился в чашку.
– Давай, давай, шевелись. – Ординарец исчез, хлопнув дверью. А я чуть под потолок не прыгнул от ее стука.
Когда мы вернулись к Яковичу, он выставил судью за дверь, а сам откинулся в кресле и сложил руки под подбородком.
– Значит так, сначала про марихуану. Отец много мне рассказывал про полковника Марча. Дикки Марч был хорошим солдатом, но слишком вольно относился к приказам. Они выпивали вместе, и все же ни один из них ни разу не дотронулся до косяка.
Я заледенел. Якович уличил моего защитника во лжи и клевете на собственного отца.
– Уондер, ты знаешь, как судья Марч получил орден Почета?
Я покачал головой.
– Во время второй Афганской войны ракетой сбили транспортный вертолет. Из всей команды выжили только мой отец и Дикки Марч. Отец сломал обе ноги. Дикки Марчу – он тогда был майором – раздавило и зажало обломками руку. Вертолет загорелся. Майор Марч лопаткой перерубил размозженные ткани и здоровой рукой вытащил отца из вертолета прежде, чем тот взорвался. Потом три дня прятался от патрулей и нес отца на спине, пока их не подобрали.
Якович откинулся на спинку стула и потрогал другую рамку – голограмму хорошенькой женщины с младенцем на руках.
– Я бы все что угодно отдал за своих жену и сына, но родственникам редко приходится идти на большие жертвы. Солдатам приходится. В бою мы сражаемся не за страну, и не за веру, и даже не за родных и близких дома. Мы сражаемся за соседа, собрата по оружию. Они нам ближе любой семьи.
Во рту у меня пересохло.
– Сэр?
– Я в долгу перед Дикки Марчем. В долгу за отца. Дикки Марч мне ближе, чем семья. Если он считает, что за тебя стоит солгать, этого достаточно. Только не думай, что тебя оставили в армии, потому что желторотый офицер повелся на нелепую ложь. Ты остаешься потому, что один глубоко уважаемый мной человек считает тебя на что-то годным.
Остаюсь! Ура!
– Сэр, я стану лучшим солдатом…
– Отставить. Я каждый день слушаю, как обещают исправиться. И судья наверняка тоже. Если хочешь остаться, я занесу это происшествие в твой послужной список. Тебе никто никогда не предложит в армии хорошего места.
Ну, хуже чем курс основной подготовки уж точно не бывает. Я разомлел от счастья.
– …так мы оба опоздаем на церемонию, Уондер, – донесся до меня голос Яковича. – Я сказал «свободен»! – Он махнул рукой.
Я чуть не забыл отдать честь, прежде чем развернуться кругом. Я выпускаюсь! Худшая ошибка моей жизни остается позади!
Церемония особенно удалась, потому что судья остался смотреть. Потом, в столовой, мы ели печенья, пили разведенный виноградный сироп и жали руки чужим родителям. Позже, в Херши, я завел судью в ресторан и пытался угостить бифштексом, но он исхитрился сам оплатить наш счет. Мы оба всплакнули, когда я сажал его на обратный поезд.
После курса нам полагалось двухнедельное увольнение. Курсанты, в основном, разъехались по семьям. А моим самым близким человеком на земле был Мецгер.
Его база располагалась на мысе Канаверал. Поскольку пассажирские самолеты не летали, я решил мотануть туда на попутках и увязался с военным конвоем в Филадельфию.
Я ежился в тряском холодном кузове и размышлял. Размышлял о Вальтере, о судьбе мира, но больше всего – о том, какой же я идиот. Якович ведь предлагал мне спокойно уйти из армии. А я, вместо того, чтобы воспользоваться случаем, собственноручно пробился обратно – на грязную, низкооплачиваемую, опасную работу. Работу, где мне теперь не продвинуться. Ребята типа Дрюона Паркера, у которых есть родственники со связями, могут сделать себе в армии карьеру. Мне же не судьба. Чем дальше я отъезжал от Индиантауна, тем трезвее глядел на будущее.
Меня довезли до склада в Филадельфии – большого, с серым металлическим столом, за которым сидел сержант-снабженец, с автоматами с едой вдоль одной стены и несколькими кушетками – у другой. Склад пах влажным картоном. До колонны на Флориду было несколько часов.
Двое парней, лет примерно по двадцать, сидели на чемоданах. Новобранцы, призванные на курс основной подготовки в форт Индиантаун. Растрепанные, расхлябанные и развязные. Словом, вылитый я несколько месяцев назад.
Я развалился на кушетке и присмотрелся к сержанту, подсчитывавшему что-то на компьютере. Его загорелое лицо было изрыто угрями, на подбородке виднелся шрам. «Очоа», – гласила именная табличка на груди.
– Откуда будешь, сержант?
– Из Бронкса, – откликнулся он.
Обычные сержанты – это не инструктора. С ними кто хочешь может трепаться.
– А чего делаешь? – Я показал на его компьютер.
– Да вот, учет бумаге веду.
– Какой бумаге?
– Разной. Туалетной, оберточной.
– Их разве не в разных местах держать надо, а?
Он дернул плечами.
– Здесь же армия. Бумага и есть бумага.
– А нравится работа-то?
Он опять дернул плечами.
– Мне мало осталось.
До увольнения, в смысле.
– Вот уж не думал, что дослужусь до отставки, – продолжил он.
– Что так?
– Да с дисциплинарками проблемы были.
С дисциплинарными наказаниями, значит. Есть у кого поучиться!
– А за что?
– За драки в основном, по пьянке. Я поначалу на военно-морской базе служил. – Он сплюнул табачную жижу в ведро рядом со столом. – С этими «солеными» только нажрись вместе…
Тоже верно.
– И все-таки тебя повысили до сержанта.
– Армия заботится о своих.
Я расцвел.
– Если, конечно, не поймает на наркотиках.
Как ножом по сердцу.
– С нарками разговор короткий.
– Это ты про тех, кто на кокаине сидит, да? А что если кто-нибудь просто «Прозака» переберет?
– Это ж армия, – отмахнулся сержант. – Наркота есть наркота.
Я потупился. Велика же польза, думал я, глядя на свои сияющие ботинки, учиться обувь до блеска чистить. Сержант передо мной – это ж я через двадцать лет, даже если бы в моем деле ничего не упоминалось про наркотики.
Я медленно побрел к выходу. К церкви через дорогу тянулась за едой длинная очередь из навьюченных мужчин. Не бродяги какие-нибудь, а вполне добропорядочные граждане, у которых война отняла последнюю надежду. Мое место – в такой же очереди.
Как легко было бы сейчас исчезнуть. Раствориться среди бездомных, осиротевших, безработных. Армия выплескивалась через край. Сбежать из нее – значит помочь другим, освободить место для новичков. Никто не станет искать дезертира.
В кармане у меня лежали накопившиеся за два месяца деньги, в рюкзаке – гражданская одежда. Помнится, кто-то из сатириков велел высечь себе над могилой: «Уж лучше здесь, чем в Филадельфии». Филадельфия и впрямь не подарочек, но затеряться в ней – раз плюнуть.
Я вернулся подобрать рюкзак. Сейчас найду тихую улочку, переоденусь в гражданское – и поминай как звали.
Сержант Очоа оторвался от экрана.
– Машины на Канаверал отбывают в четыре утра. Смотри, не потеряйся.
Поздно. Я уже потерялся.
Я толкнул вращающуюся дверь, однако та толкнула меня в ответ. Хромая, на склад вошел негр с чемоданом в одной руке и алюминиевой палкой в другой. Я попытался протиснуться мимо.
– Уондер!
Я обернулся. В лицо мне улыбалась счастливая физиономия Дрюона Паркера. Он отпустил чемодан и протянул ладонь.
– Только поглядите на него! Какая выправка! С успешным окончанием! – Он жал мне руку, оглядывая сверху донизу.
– Привет! – опомнился я. – Ты чего тут делаешь?
– Иду по второму разу. – Он похлопал себя по ноге. – Неделю назад меня выписали и зачислили на новый курс.
– Опять в пехоту? Разве дяде сложно перевести тебя куда-нибудь поприличнее – после травмы-то?
Его улыбка погасла, глаза потупились.
– Я тогда врал про дядю. У меня в армии только брат двоюродный сержантом в воздушных войсках служит, а больше родных – никого. И нога как назло неправильно срослась. Поди опять вылечу с курса, но чем черт не шутит? Мой старик говорил, в жизни главное – показаться.
Я знал Паркера всего день до того, как он сломал ногу. Тогда он был оптимистом. Теперь стал реалистом. Но уж он-то покажется, будьте уверены.
– Так куда ты теперь, после окончания, везунчик?
Везунчик? Не знаю, не знаю.
– Куда пошлют, – дернул я плечами, скинул на пол рюкзак и сел ждать машину.
Когда через полтора дня я готовился вылезать из очередного вонючего грузовика, глаза болели от бессонницы и пыли бесконечных дорог. Я скинул рюкзак на серый бетон вокруг складских зданий, стоявших на самом краю того, что совсем недавно переименовали в «Канаверальскую базу аэрокосмических сил ООН». Я последовал за рюкзаком, и стоило мне коснуться бетона, как земля задрожала.
14
Земля продолжала дрожать. Неужели снаряд? Я осмотрелся, ища за что бы ухватиться, потом глянул вверх. Вдали медленно, величественно, громко поднимался в небо перехватчик. Все быстрее и быстрее устремлялся он ввысь, оставляя позади столб огня и дыма.
А футов за пятьдесят от меня на фоне дыма торчал Мецгер. Руки сложены на груди, лицо сияет – ну прямо натуральный рекламный плакат в призывном пункте. На нем была синяя парадная форма, куда клевее моей, на груди – значок пилота. Ничего-ничего, пусть носит, заслужил. Ракетчики ведь спасают мир.
Он двинулся ко мне. При виде капитанских погон я непроизвольно вытянулся и отдал честь. Мецгер ответил небрежным салютом: их-то, небось, муштрой не мурыжили. Орд ежедневно заставлял нас выглаживать драную форму, будто вечерние костюмы. А пилоты… Ходят легенды, что во время второй мировой пилоты запросто могли закинуть ящик пива в самолет и полететь его охлаждать. О расходе топлива они даже не задумывались. Может, и правда здорово быть пилотом?
– Ну и спортсменом же ты стал! – присвистнул он.
Я отмахнулся.
– Пехота – бег на выживание.
Надо было, наверное, хлопнуть его по плечу, или обнять, что ли. Только я, разиня рот, стоял и таращился в небо. Будто деревенщина неотесанная.
Мецгер кивнул в сторону перехватчика, теперь уже походившего на запятую с белым хвостом на фоне холодного серого флоридского неба.
– Перехватчики летают отсюда, из Ванденберга на Западном побережье и из Лобнора в Китае. И еще из Йоханнесбурга – те защищают все южное полушарие. Хотя чего там защищать – к югу-то от экватора?
Он нагнулся, подобрал мой рюкзак и повел к своей машине, «киа гибриду». Вместо номерных знаков – таблички с надписью «истребитель».
– Ого! Ты где такие достал?
Он любовно похлопал по машине.
– Она и на аккумуляторах хороша, а заправишь бензином – так просто летает.
– Бензином? Ты можешь достать бензин?
– Пилоты что угодно достанут. – Он кинул мой рюкзак на заднее сидение. – Садись, поехали. Встретимся с девчонками. Погуляем.
– Угу.
В школе мне постоянно доставались прыщавые недотроги, подружки спортивных красоток, мечтавших отдаться Мецгеру. Впрочем, на меня, наверное, смотрели так же.
– Да нет, я тебе такую ягодку подобрал – сам увидишь.
Вот в чем польза давней дружбы. Тебя понимают с полуслова.
Мы обогнали несколько жалко тащившихся машин: этим водители бензина явно не достали. Они ехали с включенными фарами, чтобы разогнать вечные сумерки. Нам же фары не требовались – у Мецгера в лобовое стекло машины был встроен прибор ночного видения. От постоянного полумрака и свободных дорог казалось, что мир уснул. Или это просто людей не осталось?
Мецгер повзрослел. Его руки на рулевом колесе смотрелись более… хирургическими, что ли.
– Ну, рассказывай, как дела, – сказал он.
Я и рассказал. Про всю кашу. Про Вальтера. Про Яковича.
– Ничего себе.
Хреново, то есть. Я поспешил сменить тему.
– А как твои старики?
Он оскалился. Сам-то он эту тему бы не завел, берег мои чувства. Обидно, конечно, когда твоя мать погибает только потому, что решила съездить в Индианаполис.
– Все так же живут в Денвере. Я их навещал месяц назад. Батя хвалит тебя за то, что пехоту выбрал.
Мецгер жил в Орландо, в собственной квартире. «Дисней-уорлд», конечно, не работал, но даже без него Орландо оставался самым курортным, если можно так сказать, городом. Температура здесь все еще иногда поднималась до приемлемых плюс пятнадцати. Мы ехали мимо домов и высохших пальм с пожухшими бурыми листьями.
– Как думаешь, Мецгер, мы когда-нибудь дадим под зад этой комической дряни? Так, чтобы выиграть войну, а не просто отсрочить конец света?
– Надеюсь. – Он делал вид, что сосредоточился на дороге, и старательно избегал моего взгляда. Последний раз я его таким помнил, когда девчонка, по которой я слюни ронял, передала ему записку, что у меня изо рта несет как из пасти росомахи. И заставила его поклясться, что он мне не скажет. Вот и сейчас – Мецгер знал больше, чем мог сказать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25