Судьба-злодейка.
– Так уж вышло, – ответил я. – Теперь Пигалица – член моей семьи. И она хочет остаться.
Он кивнул.
– Ага. Значит, ты уже дорос до понимания, что на войне мы сражаемся не за честь и славу, а за солдат рядом с нами. Очень похвально. Однако здесь не место благородству и красивым речам. Если Пигалица не способна к выполнению задания, ее необходимо исключить.
– С новыми батареями она будет способна к выполнению задания.
Он устало вздохнул.
– Твоя взяла. Мне не доказать, что вы поменялись батареями. Но весь курс ты с ней не пронянчишься. И твой сегодняшний поступок лишь продлит ее агонию. Да, твои мысли достойны уважения. Но отныне я буду присматривать за вами двумя с особым интересом. Все ясно?
– Хайя, господин Вайр!
– Самая идиотская выходка на моей памяти. Для того лишь, чтобы дать возможность упрямой недомерке схлопотать пулю в зад. – Он сокрушенно тряхнул головой. – Я такое только среди морпехов встречал.
Самый большой комплимент, который услышишь от Вайра:
– Так вот. Поскольку я вас уважаю – и это не пустые слова, – я уменьшу дополнительную физическую нагрузку, которой ты был лишен во время нашей философской беседы. Сто отжиманий. Вперед!
Если бы кто-то со мной провернул такую выходку, как я с Вайром, я бы наказал его тысячей отжиманий.
Когда проба на холодовую выносливость завершилась, мы с Пигалицей доковыляли в столовую, сели друг напротив друга и принялись греться о чашки долгожданного горячего кофе. Мы даже не потрудились снять куртки.
– Спасибо, – сказала она.
Я беззаботно растопырил пальцы.
– Ерунда. Видишь, ничего не отморозил.
– Не только за то, что мерз вместо меня. Вайр наверняка тебя расспрашивал, а ты ему врал. Тебя запросто могли выкинуть из войск.
Фу ты черт. Я и не подумал…
– Никогда не забуду, что ты для меня сделал. Даже брат не способен на большее.
Брат? А я-то надеялся, неотразимый герой-любовник.
Она нагнулась через стол, взяла меня за руку и стала массировать пальцы. Прямо как сестра.
Тогда-то я понял, что мы с Пигалицей будем любить друг друга, однако любовниками нам не стать. Слишком через многое прошли вместе, слишком тесно срослись. Как боевые товарищи.
Прошли две недели. Мы с Пигалицей сблизились еще сильнее – как напарники и друзья. А потом объявился Мецгер.
26
Счастливая рожа Мецгера сунулась в мою комнату. Я отбросил учебник и соскочил с кровати.
– Я в увольнении, – объяснил он, прежде чем я раскрыл рот. Понятно тогда, почему Мецгер без формы. – Был в Денвере, навестил родителей. Они тебе шлют привет.
Он обежал глазами комнату и остановился на Ари.
– Ты Мецгер! Я видел твои фотографии, – заявил тот.
Все видели его фотографии, даже Пигалица. Ари поднялся и пожал Мецгеру руку. Джиб с плеча Ари протянул Мецгеру железную лапу, и мой друган боязливо потряс ее, будто червяка в руки взял.
В наших войсках, начиная с генерала Кобба и ниже, увольнений не выдавали, а герою Мецгеру – пожалуйста. И ему, и его товарищам. Мецгер принес пропуска мне и Ари, похвастался про машину и про снятую в Аспене квартиру с ванной и горячей водой. Ари ехать отказался: мол, если снять Джиба с боевого поста, то это поставит под угрозу безопасность базы. На самом деле он наверняка хотел отоспаться. Мецгер переписал пропуск на Пигалицу, и мы договорились с ней встретиться у входа в женскую казарму через двадцать минут.
Мы сидели на бампере машины в ожидании Пигалицы так долго, что чуть дыры на штанах не протерли. Наконец она вышла – с легкой сумкой и курткой под мышкой. На ней (впервые, сколько ее помню) были узкое красное платье и туфли на высоких каблуках. Распущенные волосы спускались вдоль лица. Я остолбенел. Девчонка явно собиралась отморозить себе задницу, чтобы выглядеть красивой – и это моя Пигалица!..
Я представил ей Мецгера. (Впрочем, она, как и Ари, уже знала его по фотографиям). Так они и стояли, пожимая друг другу руки и улыбаясь, будто обкуренные.
Скоро мы начали дрожать от холода, особенно Пигалица. Я хлопнул Мецгера по руке.
– Поехали уже, а?
Выходные прошли замечательно. Мне досталась ванна с горячей водой. Не пойми с чего Мецгер с Пигалицей часами сидели и болтали в гостиной. Что ж, больше пива для меня.
Мецгер едва успел вернуть нас в воскресенье до отбоя.
А через три дня, когда я на складе чистил оружие, появился дежурный.
– Уондер, тебе звонок. – И благоговейно. – Там держат линию!
Кэмп-хейл хоть и наскоро собирали, но оснастили по последнему слову техники. В комнате отдыха стоял стол для бильярда, на котором я научил Пигалицу азам игры, после чего ежедневно оказывался битым. Здесь же находились две телефонные голобудки, огромный голограф, ловящий наиболее популярные программы, и массажные кресла, с которых этот голограф можно было смотреть. Холодильник, набитый бесплатной газировкой и даже настоящими соками. В общем, наконец-то роскошь.
Последнее слово техники, однако, не отменяло основных законов экономики. При нынешних ценах за телефон никто не станет держать линию, кроме, может быть, президента Соединенных Штатов. Хороших новостей ждать неоткуда. Взволнованный, я промчался по коридору, в два шага пересек комнату отдыха, юркнул в будку, где мигал огонек, и захлопнул дверь.
Внутри, облокотившись о стену, на меня смотрел Мецгер. Екнуло в груди. Его изображение колыхнулось – самую малость.
– Привет, – невинно сказал он.
– Привет. Ты чего? – Я оглядел друга сверху донизу. Вроде жив, не ранен.
– Подумал, тебя оторвут от любой работы, если я позвоню. Нам дают тысячу бесплатных минут на звонки каждый месяц.
Тысячу?! Бесплатная «кока-кола» рухнула в низ моего списка роскоши.
– Так у тебя все нормально?
– Прекрасно, как никогда. Через час в полет. Как у тебя?
– Холодно.
– Знаю-знаю, наслышан. Мне тут на выходные опять перепала квартирка в Аспене. Пропуска не проблема. Приезжай, расслабимся. Пиво на халяву. Футбольный матч с бронксовцами будут передавать.
– Считай, я уже там.
Он помялся с ноги на ногу. В Канаверале стемнело, и позади Мецгера виднелся его освещенный прожекторами перехватчик.
– Жалко только было бы третьей спальней не воспользоваться. Может, пулеметчицу свою, как бишь ее, спросишь, не хочет ли она приехать?
Как бишь ее? И это говорит Мецгер, который как-то в школе запомнил всю таблицу Менделеева за четыре оставшиеся до контрольной минуты и потом с закрытыми глазами безошибочно протараторил ее в обратном порядке?
– Ты прекрасно помнишь, как ее зовут. Пигалица не пьет пива и считает американский футбол варварской игрой. Какого…
Он поджал губы и замялся.
– Черт побери! – вдруг дошло до меня. С тех времен, как мы с Мецгером осознали, что девчонки – это не просто мальчишки, неспособные нормально закрутить футбольный мяч, он всегда был желанным, но вольным жеребцом. Я метался от одной безответной любви к другой, а Мецгер тем временем отбивался от наседавших на него девах. Я расплылся в улыбке. – Да ты запал на Пигалицу!
Он покраснел.
– Ничего я не запал. Просто подумал…
Я ткнул его в живот или, вернее, в воздух, куда проецировался его живот.
– Запал-запал, да так, что сам стесняешься ее спросить. – Я чмокнул губами.
– Повзрослел бы уже, Джейсон, – вздохнул Мецгер и спросил с надеждой: – Не знаешь, она ничего про меня не говорила?
– Типа, не вырезала ли твои инициалы у себя на туалетном столике?
– Хорош глумиться!
Черта с два, хорош! Это после того, как годами девушки моей мечты кидались на мистера Само Хладнокровие!
– Она сказала, что ты наглый и высокомерный тип.
Его лицо так вытянулось, что мое веселье будто корова языком слизнула.
– Ладно, ладно, не убивайся. Правду сказать, мы толком и не разговаривали с воскресенья.
– Но ты можешь попросить ее приехать на выходные?
– Не исключено.
– Ну, Джейсон!.. – захныкал он.
– Хорошо, хорошо.
– И еще… знаешь, замолви за меня словечко, а?
И это – от гения с известностью, деньгами и внешностью голозвезды. От одной его улыбки женщины таяли и слали ему свои трусики по почте. Ему мое словечко, что жаба для фрака.
– Будь спок.
В стеклянную дверь Мецгеру постучался механик. Пары жидкого кислорода клубились в темноте.
– Ладно, мне пора лететь.
Через час я нашел Пигалицу за столом в женской комнате отдыха. Мы там читали по вечерам: я – военную историю, она – все больше расписание занятий. Шария убивала кучу времени, планируя, что делать дальше.
– Нам полагалось двадцать недель на индивидуальную подготовку и тактику мелких подразделений, так? – встретила она меня вопросом.
Я кивнул.
– И расписание всегда вывешивают на шесть недель вперед. – Она ткнула в экран. – А здесь я вижу только четыре недели.
Я пожал плечами.
– Может, расписание меняют.
– Не нравится мне это.
– Тебе вообще перемены не нравятся.
Она наморщила нос, отвела взгляд от экрана и потянулась.
– Расскажи мне лучше про своего приятеля-ракетчика, как его там…
Как его там? Да что же за эпидемия забывчивости сегодня пошла? У Пигалицы память не хуже, чем у Мецгера.
Я выдержал паузу.
– Тебе нравится Мецгер?
– Я просто думаю, у него интересная работа.
– А мне-то показалось, что дай тебе волю, ты сорвала бы с него рубашку и лизала бы ему грудь, как эскимо.
Она залилась краской.
Батюшки! Мецгер и Пигалица втюрились друг в друга! Во я повеселюсь! Я облизнул пересохшие губы.
– Он мне сегодня звонил.
Она встрепенулась, потом спохватилась, но я уже заметил.
– Сказал, может достать пропуска на эти выходные. И квартиру. Я думал, вряд ли ты присоединишься.
Она изучала носок ботинка.
– Может, и присоединюсь. Я бы не прочь с ним… – она покраснела еще гуще и быстро добавила, – …пообщаться.
Я осклабился.
– Пигалица Мецгер, что за имя! Ты уже тренируешься его писать? Твоих свекра со свекровью будут звать Тед и Банни.
Она кинула в меня подушкой.
Никто из нас троих так и не увидел больше квартиру в Аспене. Следующим утром в шесть часов двадцать минут по местному времени, на Денвер упал снаряд. По добытым Мецгером пропускам мы выбрались на поминальную службу по его родителям.
27
– Тони, ты достал рецепт персикового пунша?
В углу конференц-зала я осторожно переместил свой вес на другую ногу, продолжая слушать, как генерал Кобб ведет штабное совещание.
Две недели прошли с того дня, как слизни убили родителей Мецгера вместе с остальным населением Денвера. Судья Марч тогда был за городом, ненадолго приютившая меня семья Райанов тоже. Они выжили.
Тем временем подготовка войск продолжалась. Начались распределения. Нас с Пигалицей окончательно причислили к отделению личной охраны командования в штабном батальоне, обязав поочередно присутствовать на заседаниях штаба. На случай, если вдруг шальной слизень захочет заколоть ножом генерала.
Я, хоть и был не более чем настенным украшением, с интересом слушал, как проходят заседания.
Генерал Кобб ждал ответа от заведующего снабжением.
– Так точно, сэр! Разослал всем нашим поварам.
– Вкусней пунша я не пробовал.
На гражданке (казалось, миллион лет с тех пор прошло) я бы подумал, что тратить время штаба на обсуждение десертов – безумие. Но еще Наполеон (а уж он-то кое-что знал про солдат) как-то изрек, что армия марширует на животе.
Генерал Кобб вдруг повернулся ко мне.
– Что скажешь, Джейсон?
– Сэр? – Я вытянулся, и адреналин помчался по жилам. Генерал Кобб знал по имени каждого из десяти тысяч солдат. По крайней мере, так среди нас поговаривали.
– Хорош пунш?
– Лучше ветчины с лимской фасолью, сэр!
– Постой, откуда тебе знать про ветчину с лимской фасолью, сынок?
– Мы получали боевые пайки на основной подготовке, сэр!
– Ты смотри! И ведь не убили они нас, а?
– Пока нет, сэр!
Командующий экспедиционными войсками крякнул, повернулся и продолжил спасать человечество. Он кивнул Говарду на другом конце стола.
В чистом ненакуренном зале, облизывая леденец на палочке, Говард сообщил о двухпроцентной вероятности, что слизни испепелят нас при посадке.
Вся наша стратегия и тактика основывалась на умозаключениях яйцеголовой Говардовской команды. Анализируя обломки снарядов, анатомию слизняка и мои воспоминания, они готовили боевой план: что брать с собой, а что оставить на Земле, как лететь на Ганимед и как на нем выжить. И, важнее всего, как победить в войне. До Ганимеда триста миллионов миль, но ответ на последний вопрос, казалось, лежал еще дальше.
Старший инструктор дивизии, Орд тоже сидел на заседаниях. Он все больше молчал, однако от осознания того, что его непогрешимое величество теперь часть команды, на душе становилось спокойнее.
– Что слышно от ракетчиков о капитане нашего корабля? – обратился Кобб к ответственному за связь с ракетными войсками, женщине-подполковнику.
Та наморщила лоб.
– Готовили нескольких. Сейчас выбирают между тремя. Из политических соображений.
– Передайте им, чтобы к следующей неделе был один.
К следующей неделе? Нам ведь еще месяцы до отлета. Годы – согласно репортерам. Нам столько готовиться!
Но Пигалица неспроста заметила, что расписание учений обрывается после следующей недели. А теперь вот и генерал Кобб требует к следующей неделе пилота для корабля, о существовании которого пока никто не подозревает. Новая порция адреналина хлынула мне в кровь.
28
Через два дня нас всех собрали в огромном зале. На выходах поставили вооруженных военных полицейских. Что-то новенькое.
Генерал Кобб взошел на трибуну: форма выглажена, глаза блестят.
– Вам известно, что текущий тренировочный цикл заканчивается через шесть недель, а дальше следуют новые, и так до посадки.
Конечно, известно. Теоретически, нам еще несколько лет тренироваться. И каждый день на вес золота.
Кобб кивнул на полицейских.
– Что я сейчас скажу, здесь и останется. Ни звонков, ни писем, ничего, ясно?
Беспокойное шуршание.
– Наш корабль готов.
Тишина сгустилась. Официально мы знали о времени полета не больше репортеров: вылет через пять лет. Неофициально ходили слухи, что мы полетим раньше – ну, скажем, года через два. Но уже?..
– Он ждет на лунной орбите, куда вас и переправят на следующей неделе. Тренировку закончите за шестьсот дней в полете.
Вздох из десяти тысяч глоток эхом разнесся по залу. Генерал Кобб не удивил бы солдат сильнее, если бы вышел к ним в шутовском наряде.
Он кивнул в конец зала. Полицейский открыл двойные двери. Кобб тем временем продолжал:
– Корабль «Надежда», одной мили в длину, пронесет нас триста миллионов миль до Ганимеда, а потом, бог даст, столько же назад. Передаю слово его капитану: он все расскажет вам лучше меня. Многие из вас его знают – если не лично, то по новостям.
Капитан величайшего в истории судна прошествовал через зал по центральному проходу, пока солдаты на цыпочках пытались его разглядеть. Величественный, в синей форме пилота, он выглядел старше своих лет. Усталый. Трагичный. Как человек, осиротевший две недели назад. Как…
Как Мецгер!
Мецгер дошел до трибуны, и Кобб уступил ему место. Многое из того, что говорил мой друг, – думаю, в основном, как десять тысяч солдат раскидают по перехватчикам и переправят на Луну, – так и не достигло моего сознания. В ушах звенело, и я лишь хлопал глазами.
Позже мы с Мецгером и Пигалицей сидели за пивом в офицерской комнате.
– Мог бы заранее сказать, – упрекал я.
– Все решилось только в последние два дня. – Мецгер отпил из бутылки. – Меня должны были проверить психиатры. Установить, достаточно ли я нормален после случившегося.
– И как? Нормален?
Было ясно, что его терзает. Мецгер выторговывал себе увольнение на выходные, чтобы приударить за красоткой, когда мог бы остаться на службе и сбить снаряд, убивший его родителей и миллион остальных. Никто не посмел бы обвинить ни его, ни дежурных пилотов, которым попросту не успеть за каждым снарядом. Но чувство вины – как отпечатки пальцев: у каждого свое и навсегда.
Вина и горечь утраты сломили бы многих, да только не Мецгера. Он умел ограждать от этих эмоций разумную часть своего мозга, которая тем временем обдумывала план мести.
Вот и сейчас, внешне спокойный, он ответил:
– Справляюсь.
– Все-таки, почему они назначили тебя? «Надежда», считай, океанский лайнер, а ты гоняешь на катерах.
Он пожал плечами.
– Можно подумать, остальные командовали большими кораблями. И потом тут замешана политика.
И впрямь. Пилотов много, а героев из них – раз, два и обчелся. Героев-сирот же не было вовсе. Пока на Денвер не упал снаряд.
Войну всегда сложно понять. А то, что теперь солдат, осиротевших в ходе войны, считали счастливчиками, казалось особенно циничным.
Я тряхнул головой.
– Ты-то, может, и готов, а мы еще полуобучены.
– И корабль едва способен к полету. Но слизни будут ждать атаки, когда Юпитер ближе всего подойдет к Земле. То есть лететь через два года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
– Так уж вышло, – ответил я. – Теперь Пигалица – член моей семьи. И она хочет остаться.
Он кивнул.
– Ага. Значит, ты уже дорос до понимания, что на войне мы сражаемся не за честь и славу, а за солдат рядом с нами. Очень похвально. Однако здесь не место благородству и красивым речам. Если Пигалица не способна к выполнению задания, ее необходимо исключить.
– С новыми батареями она будет способна к выполнению задания.
Он устало вздохнул.
– Твоя взяла. Мне не доказать, что вы поменялись батареями. Но весь курс ты с ней не пронянчишься. И твой сегодняшний поступок лишь продлит ее агонию. Да, твои мысли достойны уважения. Но отныне я буду присматривать за вами двумя с особым интересом. Все ясно?
– Хайя, господин Вайр!
– Самая идиотская выходка на моей памяти. Для того лишь, чтобы дать возможность упрямой недомерке схлопотать пулю в зад. – Он сокрушенно тряхнул головой. – Я такое только среди морпехов встречал.
Самый большой комплимент, который услышишь от Вайра:
– Так вот. Поскольку я вас уважаю – и это не пустые слова, – я уменьшу дополнительную физическую нагрузку, которой ты был лишен во время нашей философской беседы. Сто отжиманий. Вперед!
Если бы кто-то со мной провернул такую выходку, как я с Вайром, я бы наказал его тысячей отжиманий.
Когда проба на холодовую выносливость завершилась, мы с Пигалицей доковыляли в столовую, сели друг напротив друга и принялись греться о чашки долгожданного горячего кофе. Мы даже не потрудились снять куртки.
– Спасибо, – сказала она.
Я беззаботно растопырил пальцы.
– Ерунда. Видишь, ничего не отморозил.
– Не только за то, что мерз вместо меня. Вайр наверняка тебя расспрашивал, а ты ему врал. Тебя запросто могли выкинуть из войск.
Фу ты черт. Я и не подумал…
– Никогда не забуду, что ты для меня сделал. Даже брат не способен на большее.
Брат? А я-то надеялся, неотразимый герой-любовник.
Она нагнулась через стол, взяла меня за руку и стала массировать пальцы. Прямо как сестра.
Тогда-то я понял, что мы с Пигалицей будем любить друг друга, однако любовниками нам не стать. Слишком через многое прошли вместе, слишком тесно срослись. Как боевые товарищи.
Прошли две недели. Мы с Пигалицей сблизились еще сильнее – как напарники и друзья. А потом объявился Мецгер.
26
Счастливая рожа Мецгера сунулась в мою комнату. Я отбросил учебник и соскочил с кровати.
– Я в увольнении, – объяснил он, прежде чем я раскрыл рот. Понятно тогда, почему Мецгер без формы. – Был в Денвере, навестил родителей. Они тебе шлют привет.
Он обежал глазами комнату и остановился на Ари.
– Ты Мецгер! Я видел твои фотографии, – заявил тот.
Все видели его фотографии, даже Пигалица. Ари поднялся и пожал Мецгеру руку. Джиб с плеча Ари протянул Мецгеру железную лапу, и мой друган боязливо потряс ее, будто червяка в руки взял.
В наших войсках, начиная с генерала Кобба и ниже, увольнений не выдавали, а герою Мецгеру – пожалуйста. И ему, и его товарищам. Мецгер принес пропуска мне и Ари, похвастался про машину и про снятую в Аспене квартиру с ванной и горячей водой. Ари ехать отказался: мол, если снять Джиба с боевого поста, то это поставит под угрозу безопасность базы. На самом деле он наверняка хотел отоспаться. Мецгер переписал пропуск на Пигалицу, и мы договорились с ней встретиться у входа в женскую казарму через двадцать минут.
Мы сидели на бампере машины в ожидании Пигалицы так долго, что чуть дыры на штанах не протерли. Наконец она вышла – с легкой сумкой и курткой под мышкой. На ней (впервые, сколько ее помню) были узкое красное платье и туфли на высоких каблуках. Распущенные волосы спускались вдоль лица. Я остолбенел. Девчонка явно собиралась отморозить себе задницу, чтобы выглядеть красивой – и это моя Пигалица!..
Я представил ей Мецгера. (Впрочем, она, как и Ари, уже знала его по фотографиям). Так они и стояли, пожимая друг другу руки и улыбаясь, будто обкуренные.
Скоро мы начали дрожать от холода, особенно Пигалица. Я хлопнул Мецгера по руке.
– Поехали уже, а?
Выходные прошли замечательно. Мне досталась ванна с горячей водой. Не пойми с чего Мецгер с Пигалицей часами сидели и болтали в гостиной. Что ж, больше пива для меня.
Мецгер едва успел вернуть нас в воскресенье до отбоя.
А через три дня, когда я на складе чистил оружие, появился дежурный.
– Уондер, тебе звонок. – И благоговейно. – Там держат линию!
Кэмп-хейл хоть и наскоро собирали, но оснастили по последнему слову техники. В комнате отдыха стоял стол для бильярда, на котором я научил Пигалицу азам игры, после чего ежедневно оказывался битым. Здесь же находились две телефонные голобудки, огромный голограф, ловящий наиболее популярные программы, и массажные кресла, с которых этот голограф можно было смотреть. Холодильник, набитый бесплатной газировкой и даже настоящими соками. В общем, наконец-то роскошь.
Последнее слово техники, однако, не отменяло основных законов экономики. При нынешних ценах за телефон никто не станет держать линию, кроме, может быть, президента Соединенных Штатов. Хороших новостей ждать неоткуда. Взволнованный, я промчался по коридору, в два шага пересек комнату отдыха, юркнул в будку, где мигал огонек, и захлопнул дверь.
Внутри, облокотившись о стену, на меня смотрел Мецгер. Екнуло в груди. Его изображение колыхнулось – самую малость.
– Привет, – невинно сказал он.
– Привет. Ты чего? – Я оглядел друга сверху донизу. Вроде жив, не ранен.
– Подумал, тебя оторвут от любой работы, если я позвоню. Нам дают тысячу бесплатных минут на звонки каждый месяц.
Тысячу?! Бесплатная «кока-кола» рухнула в низ моего списка роскоши.
– Так у тебя все нормально?
– Прекрасно, как никогда. Через час в полет. Как у тебя?
– Холодно.
– Знаю-знаю, наслышан. Мне тут на выходные опять перепала квартирка в Аспене. Пропуска не проблема. Приезжай, расслабимся. Пиво на халяву. Футбольный матч с бронксовцами будут передавать.
– Считай, я уже там.
Он помялся с ноги на ногу. В Канаверале стемнело, и позади Мецгера виднелся его освещенный прожекторами перехватчик.
– Жалко только было бы третьей спальней не воспользоваться. Может, пулеметчицу свою, как бишь ее, спросишь, не хочет ли она приехать?
Как бишь ее? И это говорит Мецгер, который как-то в школе запомнил всю таблицу Менделеева за четыре оставшиеся до контрольной минуты и потом с закрытыми глазами безошибочно протараторил ее в обратном порядке?
– Ты прекрасно помнишь, как ее зовут. Пигалица не пьет пива и считает американский футбол варварской игрой. Какого…
Он поджал губы и замялся.
– Черт побери! – вдруг дошло до меня. С тех времен, как мы с Мецгером осознали, что девчонки – это не просто мальчишки, неспособные нормально закрутить футбольный мяч, он всегда был желанным, но вольным жеребцом. Я метался от одной безответной любви к другой, а Мецгер тем временем отбивался от наседавших на него девах. Я расплылся в улыбке. – Да ты запал на Пигалицу!
Он покраснел.
– Ничего я не запал. Просто подумал…
Я ткнул его в живот или, вернее, в воздух, куда проецировался его живот.
– Запал-запал, да так, что сам стесняешься ее спросить. – Я чмокнул губами.
– Повзрослел бы уже, Джейсон, – вздохнул Мецгер и спросил с надеждой: – Не знаешь, она ничего про меня не говорила?
– Типа, не вырезала ли твои инициалы у себя на туалетном столике?
– Хорош глумиться!
Черта с два, хорош! Это после того, как годами девушки моей мечты кидались на мистера Само Хладнокровие!
– Она сказала, что ты наглый и высокомерный тип.
Его лицо так вытянулось, что мое веселье будто корова языком слизнула.
– Ладно, ладно, не убивайся. Правду сказать, мы толком и не разговаривали с воскресенья.
– Но ты можешь попросить ее приехать на выходные?
– Не исключено.
– Ну, Джейсон!.. – захныкал он.
– Хорошо, хорошо.
– И еще… знаешь, замолви за меня словечко, а?
И это – от гения с известностью, деньгами и внешностью голозвезды. От одной его улыбки женщины таяли и слали ему свои трусики по почте. Ему мое словечко, что жаба для фрака.
– Будь спок.
В стеклянную дверь Мецгеру постучался механик. Пары жидкого кислорода клубились в темноте.
– Ладно, мне пора лететь.
Через час я нашел Пигалицу за столом в женской комнате отдыха. Мы там читали по вечерам: я – военную историю, она – все больше расписание занятий. Шария убивала кучу времени, планируя, что делать дальше.
– Нам полагалось двадцать недель на индивидуальную подготовку и тактику мелких подразделений, так? – встретила она меня вопросом.
Я кивнул.
– И расписание всегда вывешивают на шесть недель вперед. – Она ткнула в экран. – А здесь я вижу только четыре недели.
Я пожал плечами.
– Может, расписание меняют.
– Не нравится мне это.
– Тебе вообще перемены не нравятся.
Она наморщила нос, отвела взгляд от экрана и потянулась.
– Расскажи мне лучше про своего приятеля-ракетчика, как его там…
Как его там? Да что же за эпидемия забывчивости сегодня пошла? У Пигалицы память не хуже, чем у Мецгера.
Я выдержал паузу.
– Тебе нравится Мецгер?
– Я просто думаю, у него интересная работа.
– А мне-то показалось, что дай тебе волю, ты сорвала бы с него рубашку и лизала бы ему грудь, как эскимо.
Она залилась краской.
Батюшки! Мецгер и Пигалица втюрились друг в друга! Во я повеселюсь! Я облизнул пересохшие губы.
– Он мне сегодня звонил.
Она встрепенулась, потом спохватилась, но я уже заметил.
– Сказал, может достать пропуска на эти выходные. И квартиру. Я думал, вряд ли ты присоединишься.
Она изучала носок ботинка.
– Может, и присоединюсь. Я бы не прочь с ним… – она покраснела еще гуще и быстро добавила, – …пообщаться.
Я осклабился.
– Пигалица Мецгер, что за имя! Ты уже тренируешься его писать? Твоих свекра со свекровью будут звать Тед и Банни.
Она кинула в меня подушкой.
Никто из нас троих так и не увидел больше квартиру в Аспене. Следующим утром в шесть часов двадцать минут по местному времени, на Денвер упал снаряд. По добытым Мецгером пропускам мы выбрались на поминальную службу по его родителям.
27
– Тони, ты достал рецепт персикового пунша?
В углу конференц-зала я осторожно переместил свой вес на другую ногу, продолжая слушать, как генерал Кобб ведет штабное совещание.
Две недели прошли с того дня, как слизни убили родителей Мецгера вместе с остальным населением Денвера. Судья Марч тогда был за городом, ненадолго приютившая меня семья Райанов тоже. Они выжили.
Тем временем подготовка войск продолжалась. Начались распределения. Нас с Пигалицей окончательно причислили к отделению личной охраны командования в штабном батальоне, обязав поочередно присутствовать на заседаниях штаба. На случай, если вдруг шальной слизень захочет заколоть ножом генерала.
Я, хоть и был не более чем настенным украшением, с интересом слушал, как проходят заседания.
Генерал Кобб ждал ответа от заведующего снабжением.
– Так точно, сэр! Разослал всем нашим поварам.
– Вкусней пунша я не пробовал.
На гражданке (казалось, миллион лет с тех пор прошло) я бы подумал, что тратить время штаба на обсуждение десертов – безумие. Но еще Наполеон (а уж он-то кое-что знал про солдат) как-то изрек, что армия марширует на животе.
Генерал Кобб вдруг повернулся ко мне.
– Что скажешь, Джейсон?
– Сэр? – Я вытянулся, и адреналин помчался по жилам. Генерал Кобб знал по имени каждого из десяти тысяч солдат. По крайней мере, так среди нас поговаривали.
– Хорош пунш?
– Лучше ветчины с лимской фасолью, сэр!
– Постой, откуда тебе знать про ветчину с лимской фасолью, сынок?
– Мы получали боевые пайки на основной подготовке, сэр!
– Ты смотри! И ведь не убили они нас, а?
– Пока нет, сэр!
Командующий экспедиционными войсками крякнул, повернулся и продолжил спасать человечество. Он кивнул Говарду на другом конце стола.
В чистом ненакуренном зале, облизывая леденец на палочке, Говард сообщил о двухпроцентной вероятности, что слизни испепелят нас при посадке.
Вся наша стратегия и тактика основывалась на умозаключениях яйцеголовой Говардовской команды. Анализируя обломки снарядов, анатомию слизняка и мои воспоминания, они готовили боевой план: что брать с собой, а что оставить на Земле, как лететь на Ганимед и как на нем выжить. И, важнее всего, как победить в войне. До Ганимеда триста миллионов миль, но ответ на последний вопрос, казалось, лежал еще дальше.
Старший инструктор дивизии, Орд тоже сидел на заседаниях. Он все больше молчал, однако от осознания того, что его непогрешимое величество теперь часть команды, на душе становилось спокойнее.
– Что слышно от ракетчиков о капитане нашего корабля? – обратился Кобб к ответственному за связь с ракетными войсками, женщине-подполковнику.
Та наморщила лоб.
– Готовили нескольких. Сейчас выбирают между тремя. Из политических соображений.
– Передайте им, чтобы к следующей неделе был один.
К следующей неделе? Нам ведь еще месяцы до отлета. Годы – согласно репортерам. Нам столько готовиться!
Но Пигалица неспроста заметила, что расписание учений обрывается после следующей недели. А теперь вот и генерал Кобб требует к следующей неделе пилота для корабля, о существовании которого пока никто не подозревает. Новая порция адреналина хлынула мне в кровь.
28
Через два дня нас всех собрали в огромном зале. На выходах поставили вооруженных военных полицейских. Что-то новенькое.
Генерал Кобб взошел на трибуну: форма выглажена, глаза блестят.
– Вам известно, что текущий тренировочный цикл заканчивается через шесть недель, а дальше следуют новые, и так до посадки.
Конечно, известно. Теоретически, нам еще несколько лет тренироваться. И каждый день на вес золота.
Кобб кивнул на полицейских.
– Что я сейчас скажу, здесь и останется. Ни звонков, ни писем, ничего, ясно?
Беспокойное шуршание.
– Наш корабль готов.
Тишина сгустилась. Официально мы знали о времени полета не больше репортеров: вылет через пять лет. Неофициально ходили слухи, что мы полетим раньше – ну, скажем, года через два. Но уже?..
– Он ждет на лунной орбите, куда вас и переправят на следующей неделе. Тренировку закончите за шестьсот дней в полете.
Вздох из десяти тысяч глоток эхом разнесся по залу. Генерал Кобб не удивил бы солдат сильнее, если бы вышел к ним в шутовском наряде.
Он кивнул в конец зала. Полицейский открыл двойные двери. Кобб тем временем продолжал:
– Корабль «Надежда», одной мили в длину, пронесет нас триста миллионов миль до Ганимеда, а потом, бог даст, столько же назад. Передаю слово его капитану: он все расскажет вам лучше меня. Многие из вас его знают – если не лично, то по новостям.
Капитан величайшего в истории судна прошествовал через зал по центральному проходу, пока солдаты на цыпочках пытались его разглядеть. Величественный, в синей форме пилота, он выглядел старше своих лет. Усталый. Трагичный. Как человек, осиротевший две недели назад. Как…
Как Мецгер!
Мецгер дошел до трибуны, и Кобб уступил ему место. Многое из того, что говорил мой друг, – думаю, в основном, как десять тысяч солдат раскидают по перехватчикам и переправят на Луну, – так и не достигло моего сознания. В ушах звенело, и я лишь хлопал глазами.
Позже мы с Мецгером и Пигалицей сидели за пивом в офицерской комнате.
– Мог бы заранее сказать, – упрекал я.
– Все решилось только в последние два дня. – Мецгер отпил из бутылки. – Меня должны были проверить психиатры. Установить, достаточно ли я нормален после случившегося.
– И как? Нормален?
Было ясно, что его терзает. Мецгер выторговывал себе увольнение на выходные, чтобы приударить за красоткой, когда мог бы остаться на службе и сбить снаряд, убивший его родителей и миллион остальных. Никто не посмел бы обвинить ни его, ни дежурных пилотов, которым попросту не успеть за каждым снарядом. Но чувство вины – как отпечатки пальцев: у каждого свое и навсегда.
Вина и горечь утраты сломили бы многих, да только не Мецгера. Он умел ограждать от этих эмоций разумную часть своего мозга, которая тем временем обдумывала план мести.
Вот и сейчас, внешне спокойный, он ответил:
– Справляюсь.
– Все-таки, почему они назначили тебя? «Надежда», считай, океанский лайнер, а ты гоняешь на катерах.
Он пожал плечами.
– Можно подумать, остальные командовали большими кораблями. И потом тут замешана политика.
И впрямь. Пилотов много, а героев из них – раз, два и обчелся. Героев-сирот же не было вовсе. Пока на Денвер не упал снаряд.
Войну всегда сложно понять. А то, что теперь солдат, осиротевших в ходе войны, считали счастливчиками, казалось особенно циничным.
Я тряхнул головой.
– Ты-то, может, и готов, а мы еще полуобучены.
– И корабль едва способен к полету. Но слизни будут ждать атаки, когда Юпитер ближе всего подойдет к Земле. То есть лететь через два года.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25