Вылетев сейчас, мы хоть и пролетим больше, зато прибудем раньше. Добьемся внезапности. К тому же, – он помрачнел, – Земля на последнем издыхании. В Канзасе уже мороз как на Аляске. Через год наши гавани замерзнут. Через три пшеница не сможет расти даже на экваторе. Либо мы летим полуготовыми, либо можно даже не рыпаться, остаться дома и спокойно умереть.
Еще через двое суток, ночью, в Кэмп-Хейл опустилась вереница «Геркулесов», чтобы нести нас на базу на мыс Канаверал.
Пять тысяч запасных солдат оставались в Кэмп-Хейле изображать пятнадцать тысяч человек, чтобы слизни не пронюхали о летящем к ним корабле. Будут ставить надувные машины на место наших, засорять радиоэфир разговорами и шифровками, ходить к парикмахерам в Ледсвилль вдвое чаще, дабы инопланетяне не заподозрили неладное. Поскольку беспокоиться по нам некому, обманывать будет проще.
Я читал, что перед высадкой в Европу во время второй мировой войны союзные войска провернули перед немцами точно такой же трюк. Генерал Паттон тогда командовал в Англии липовой армией. В течение трех недель после вторжения страны Оси продолжали считать, что в Великобритании сосредоточены основные силы противника.
Провожая нас, все пять тысяч запасников выстроились вдоль взлетной полосы.
Наш штабной батальон стоял в кромешной тьме на промерзшем асфальте; мы ориентировались по приборам ночного видения. Я разглядел Вайра, шагавшего вдоль нашего ряда и проверявшего обмундирование. Он рявкнул на какого-то солдата за расстегнутый карман, и тот послушно ответствовал: «Есть, господин старшина!».
Странно. Ведь наш старшина – Орд. Он-то где? Я огляделся по сторонам.
Орд стоял в рядах остающихся, руки скрещены на груди. В животе у меня похолодело. Мало того, что нам лететь триста миллионов миль на безнадежную битву, так еще, оказывается, и без Орда!
Вайр, новый старшина, повернул нас направо и повел в зеленые (из-за приборов ночного видения) недра «Геркулеса». Я тайком присматривался к Вайру. Он сильно постарел за последние дни: гибель родных не проходит бесследно. Не покроюсь ли за следующий год и я сединой?
Взвыли двигатели, ветер запах жженым керосином. Я достиг алюминиевого трапа и снова обвел глазами шеренги солдат, пока не увидел Орда.
Он отдал честь в нашу сторону. Отдал мне честь!..
Это, конечно, невозможно: я всего лишь солдат, причем один из многих. Но я козырнул в ответ, борясь с комком, подступившим к горлу.
Как мы с Канаверала летели на Луну к «Надежде», помню смутно: нас накачали снотворными, чтобы замедлить метаболизм, надели подгузники, посадили каждого в свой контейнер, напоминающий гроб, и покидали контейнеры, как дрова, в грузовой отсек перехватчика – по сто контейнеров на шаттл. Стало быть, сто перехватчиков должны были нести солдат к Луне. Если б нас размещали со всеми удобствами, потребовалась бы тысяча перехватчиков.
Умом я понимал, почему нас перевозят в таких условиях, но можете представить себе мои ощущения, когда через три дня я проснулся в невесомости, за четверть миллиона миль от дома, с чугунной башкой и грязными подгузниками. Я был одним из немногих, кто очнулся так рано.
Мой контейнер лежал в пилотном отсеке корабля. Я скинул крышку, выскользнул из гроба и погреб к сидению пилота. В иллюминаторе над белым изгибом Луны величественно плыла «Надежда». Серые очертания корабля на фоне черного космоса выглядели еще массивнее, чем я запомнил. Хотя «Надежда» и полетит со скоростью, прежде неведомой человечеству, в вакууме она не нуждалась в обтекаемой форме и походила, скорее, на огромную пивную банку в милю длиной с гигантским зонтиком на одном конце.
Пилот отвлекся от пульта управления и потянулся.
– Автопилот? – спросил я.
– Угу, – ответил женский голос. – Еще на пару минут.
– А что там за зонтик? – показал я на «Надежду».
– Парус под солнечный ветер. Фотоны от Солнца попадают по нему и разгоняют корабль. Но основное ускорение придают, конечно, реактивные двигатели.
– А что произойдет, когда корабль сравняется по скорости с фотонами?
– Фотоны летят со скоростью света, – фыркнула летчица. – Нам ее не достичь, даже если бы мы продолжали ускоряться до Плутона.
Ах вот как? Ну что ж, простите тупорылому солдату незнание физики. И кстати, раз уж мы подлетаем, не хотелось бы выходить в открытый космос. У меня с Луны нехорошие воспоминания…
Вслух же я спросил:
– Как мы попадем на «Надежду»?
Моя собеседница показала на серию выемок, идущих поясом вдоль середины корабля.
– Стыковочные отсеки. Всего двадцать. Вообще-то они предназначены вон для тех десантных кораблей. Чтобы спустить вас на Ганимед.
Я присмотрелся. За каждым стыковочным отсеком на конце длинного тонкого троса виднелись коричневато-серые клиновидные контуры десантных кораблей, столь мелких по сравнению с массивной «Надеждой», что различить их удавалось только по отбрасываемым теням.
– Пока что их отцепили и подвесили на тросах, чтобы мы могли вас доставить, – закончила пилот.
– Это локхид-мартиновские «венче стары»? – спросил я, вспоминая детское увлечение вкладышами с ракетами. – Я думал, НАСА отказалось от их разработки в двухтысячном году.
– В две тысячи первом. – Пилот бросила на меня уважительный взгляд. – А ты умней, чем я думала. Десантные корабли – и вправду переделанные «венче стары», у которых вместо двигателей – корпуса семьсот шестьдесят седьмых «Боингов», где разместят солдат.
У меня отвисла челюсть.
– Мы что, полетим через космос в древних самолетах?
– Не таких уж и древних: их фюзеляжи только-только укрепили. Но в целом, да: фактически высадка будет происходить на планерах.
Я натужно сглотнул, жалея, что начитался военной истории.
– Еще ни одна военная высадка на планерах не прошла успешно.
– Потому что их не вел лучший пилот на земле.
– И кто бы это мог быть?
– Я.
Я подтянулся вперед за спинку ее сидения, дабы посмотреть на единственного человека самоувереннее Мецгера, но защитный щиток шлема закрывал лицо пилота. Из рации в шлеме попискивал чей-то голос. Именная табличка на костюме гласила «Харт».
Харт нетерпеливо дернула рукой назад.
– Возвращайся-ка на свое место и не забудь пристегнуться. Я тут летаю, знаешь ли.
Я повиновался ей как старшему по званию, но оставил крышку моего саркофага открытой, приготовившись наблюдать. Один за другим транспортные корабли приближались к «Надежде» и тыкались в нее разгрузочными отсеками, словно комары, атакующие носорога. Десантные суда, парившие в вакууме позади «Надежды», точно летучие мыши в ночи, при ближнем рассмотрении оказались огромными (куда больше нашего транспорта) и вместе с тем изящными, какими бывают только новейшие чудеса техники.
Я помню впечатляющую посадку Мецгера на Луне, но Харт состыковала нас с «Надеждой» так нежно, будто вела пушинку.
Несмотря на внушительные размеры – миля в длину и триста ярдов в диаметре – свободного места на «Надежде» вечно не хватало: слишком много пространства отводилось на боеприпасы и запасы топлива. Зато каюты для почти двухлетнего путешествия через космос нам достались приличные, двухместные. Палубы корабля располагались концентрическими кругами, так что нижняя палуба одновременно была его обшивкой. Палубы с каютами прилегали к сердцевине, занятой двигателями, складами и топливом. «Надежда» вращалась достаточно быстро, чтобы центробежное ускорение совпадало с силой притяжения на Ганимеде.
Палубы делились на отсеки. Впереди размещалась команда корабля, позади – десантная дивизия, причем ближе всех к экипажу располагался штабной батальон. Кроме того, палубы разбили на мужскую и женскую зоны, закрытые для противоположного пола постоянно, за исключением часа отдыха после ужина. Наша с Ари каюта находилась в двухстах футах от каюты Пигалицы.
Мы втроем съели наш первый на корабле ужин, после чего Ари отправился настраивать Джиба на меньшее тяготение, а мы с Пигалицей пошли смотреть ее каюту. Наставленные друг на друга ящики суживали проходы настолько, что приходилось идти боком, приставными шагами, «надеждиной походкой», как вскоре мы ее назвали. Зато через шестьсот дней, когда мы съедим половину наших запасов, в коридорах можно будет хоть в хоккей играть, если заблагорассудится.
Каюта Пигалицы ничем не отличалась от нашей: такие же спартанские койки, шкафчики для одежды, два малюсеньких, встроенных в стену столика с настенными экранами над ними. Пигалица показала на непокрашенную переборку.
– Думаю, сюда бы очень подошел бежевый цвет.
– Интересно, что тут еще забыли закончить? – усмехнулся я и, приметив синюю форму ракетных войск в соседнем шкафчике, поинтересовался: – А с кем тебя поселили?
– Никогда бы не подумала – с пилотом из ракетных войск. С офицером!
– Эгей! У нас гости? – послышался сзади знакомый женский голос.
Я обернулся и увидел в дверном проеме девушку немногим выше Пигалицы, в форме капитана ракетных войск. Ее шелковистые, каштановые и не слишком длинные волосы обрамляли округлое лицо с налитыми, как персики, щеками. Пусть и не худышка, вроде Пигалицы, она все равно роскошно смотрелась в форме. У нее были совершенно особенные глаза: большие, карие, с длинными ресницами. Она протянула мне руку.
– Это ты Уондер?
– Так точно, мэм!
– Пух.
– Мэм?
– К черту «мэм». Нам еще лететь и лететь. Зови меня просто Пух. Сокращение от Присциллы Урсулы Харт. – Она ткнула себя в щеки и улыбнулась. – В детстве я была еще шире лицом. Брат шутил, что я похожа на Винни-Пуха. Он часто читал про него на ночь. И мне страшно нравилось.
Она вдруг моргнула, и ее улыбка погасла. Здесь на корабле у любого гаснет улыбка, как только заходит разговор о семье.
От вида такого очаровательного беззащитного существа я растаял. И тут же вспомнил, где я встречал ее имя. Та самая самоуверенная летчица. Милая, беззащитная и в то же время дерзкая. Я продолжал таять.
Взвыл гудок, и я чуть не подпрыгнул.
– Отбой, – сказала Пигалица. – До завтра.
– Можешь мне завтра почитать перед сном «Винни-Пуха», – улыбнулась Пух-Харт.
Возвращаясь в свою каюту, я парил, будто тяготение исчезло вовсе.
Наутро меня разбудил стук металла в коридоре. Я высунулся из кабины – там раздавали малярные кисти и ведерки. Сказали, распылители забили бы краской вентиляционную систему. А по-моему, нас просто старались занять хоть каким-то делом.
Неделями мы красили, шкурили, сваривали и скручивали все то, чего не доделали изнемогающие рабочие на Луне, прежде чем передать нам «Надежду», как эстафетную палочку. Что до мечты Пигалицы о бежевой каюте, то армия признавала лишь один цвет – серый. Отчасти из-за тоскливого серого однообразия «Надежду» вскоре прозвали «Безнадегой».
Пока мы размалевывали корабль, Мецгер и компания держались такого курса, чтобы либо Земля, либо Луна заслоняла «Надежду» от Ганимеда. Задача – спрятать корабль, пока мы не удалимся от Земли на несколько миллионов миль. Космос велик, так что когда «Надежда» вынырнет из тени, ни один слизень не обратит внимания на еще один астероид. Теоретически. По крайней мере так во время второй мировой войны, вскоре после Перл-Харбора, поступил полковник Дулиттл, подогнавший к Японии одинокий авианосец, с которого ударил по Токио. А ведь Тихий океан будет помельче Солнечной системы. Наглость помогает.
Вы даже не представляете, сколько нужно мазков кистью, чтобы выкрасить корабль размером с пару дюжин авианосцев. Чтобы скоротать день, я сочинял предлоги, под которыми можно будет зайти в каюту к Пигалице во время часа отдыха. Вдруг я встречу Пух…
Все свободное время по вечерам после часа отдыха я проводил в библиотеке, скачивая на свой компьютер любые доступные книги по военной науке. Однажды я так увлекся очередным текстом, что не заметил, как наступила полночь.
– Слушай, не все ли тебе равно – заимствовали византийцы у древних римлян технику фортификации или нет? – простонал со своей койки Ари.
Он дремал, отвернувшись к стенке, но никогда не спавший Джиб устроился на спинке стула и читал с экрана из-за моего плеча. Все, что видит КОМАР, видит и его оператор.
– Интересно ведь.
– Ты готовишься в офицерское училище?
Странно, почему я прежде об этом не задумывался?
– Диплом в жизни не помешает.
– Лоботомия тебе не помешает! – Ари зарылся в подушку. – Спи давай!
Помимо сна мы, конечно, занимались физподготовкой, чтобы сохранить земную силу и выносливость, одновременно подогнав рефлексы под ганимедово тяготение. На Ганимеде мы сможем такое творить, что просто немыслимо для солдат на Земле.
Говардовские гении время от времени читали нам лекции о том, чего ждать. На шестьдесят третий день полета, например, мы сидели в столовой в переднем отсеке, которая по совместительству выступала лекционным залом, и слушали астроклиматолога-непальца.
– Воздух будет примерно как на вершине Эвереста: два процента кислорода вместо обычных шестнадцати, – объяснял он, водя лазерной указкой по экрану.
Мол, не рассчитывайте на поддержку с воздуха: самолетам и вертолетам нужен кислород, чтобы жечь топливо, так что работающий на батареях Джиб будет нашим единственным летательным аппаратом. То же самое касается танков с грузовиками. Есть несколько переделанных луноходов – опять же на аккумуляторах, – которые спустят на первом корабле, но в основном пехоте предлагалось маршировать на своих двоих.
Кто-то поднял руку.
– Предвидятся ли самолеты у противника?
С места поднялся Говард.
– Наш анализ подсказывает, что нет. По своему строению слизни ближе всего к моллюскам, и, как и у моллюсков, у них нет внутреннего скелета. На Земле же единственные группы животных, которые освоили воздух – позвоночные и членистоногие, – имеют либо внутренний, либо наружный скелет. Копируя их, человечество разрабатывало летательные аппараты. Чтобы летать, нужна прочность. Вряд ли слизни додумались до авиации.
– До космических-то полетов они дотумкали, – возразили ему.
– Чтобы двигаться через вакуум, аэродинамика не нужна, – настаивал Говард. – Опрометчиво полагать, что раз человечество дошло до космических полетов через атмосферные, другие цивилизации должны были проделать тот же путь.
– Если бы слизни были такими умными, – подхватил астроклиматолог, – они бы гораздо надежнее стабилизировали климат на Ганимеде. Ганимед, как и наша Луна, всегда повернут одной стороной к Юпитеру. Его период обращения вокруг Юпитера занимает чуть больше семи земных дней. Когда ганимедов день – холодный и темный – сменяется ночью, атмосфера охлаждается и сжимается так, что создает ураганы.
Знаем, наслышаны. Вместо брезентовых палаток мы будем пережидать ураганы в хижинах из стекловолокна, которые саперы склеят мгновенно твердеющим эпоксидным клеем.
Армия, верная собственным традициям, предоставила нам вместо тысячи упаковок сухих и свежих фруктов лишнюю тысячу упаковок эпоксидного клея. Мы готовы были грызть друг другу глотку за клубнику, зато спокойно обклеили бы весь город Таллахасси. Никогда не доверяй снабженцам – это испытал на своей шкуре еще генерал Ли, когда хотел завоевать северные штаты в Гражданскую войну.
Недостатки в питании солдат сводили генерала Кобба с ума. Он даже поручил связистам соорудить поварам радиосеть, чтобы те координировали свою стряпню.
Вечером после лекции Пух дежурила, и Пигалица зашла к нам в каюту. Она плюхнулась на нижнюю койку – мою – и попинала ногами матрац Ари, хоть и едва до него дотягивалась. Я чуть не рассмеялся, но сдержал себя: она бы смертельно обиделась.
– Могу раздобыть сухие персики, – сообщила она. – Подружке из четвертой роты перепала целая коробка. Говорит, выпросила у знакомого повара. Представляю…
Пигалица высоко ценит секс. Только не с нами.
Ари отложил компьютер и свесился с верхней койки.
– Можешь заработать банку настоящих персиков. В сиропе. Я их берег на день рожденья.
– С тобой? За банку персиков? – Пигалица наморщила нос.
– Это уже прогресс. Теперь мы только торгуемся о цене.
Само обсуждаемое действо было чисто гипотетическим. Интимные отношения на борту, даже между солдатами одного ранга, вроде Ари и Пигалицы, строго запрещены уставом.
– Ох, конечно, ведь твое сердце принадлежит недоступному офицеру, командору Мецгеру. – Ари вздохнул и повесил голову в притворном отчаянии.
Джиб, тоже свешивавшийся с края верхней койки, словно летучая мышь, не умел вздыхать, зато в остальном прекрасно сымитировал отчаяние своего хозяина.
Мы встречались с Мецгером в столовой – когда ему позволяли непомерные обязанности, – и они с Пигалицей пожирали друг друга глазами через обеденный стол, разделенные уставом, столь же непреодолимым, как пояс астероидов. Все это было бы смешно, если бы меня самого не мучило такое же томление всякий раз, когда я видел Присциллу Харт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Еще через двое суток, ночью, в Кэмп-Хейл опустилась вереница «Геркулесов», чтобы нести нас на базу на мыс Канаверал.
Пять тысяч запасных солдат оставались в Кэмп-Хейле изображать пятнадцать тысяч человек, чтобы слизни не пронюхали о летящем к ним корабле. Будут ставить надувные машины на место наших, засорять радиоэфир разговорами и шифровками, ходить к парикмахерам в Ледсвилль вдвое чаще, дабы инопланетяне не заподозрили неладное. Поскольку беспокоиться по нам некому, обманывать будет проще.
Я читал, что перед высадкой в Европу во время второй мировой войны союзные войска провернули перед немцами точно такой же трюк. Генерал Паттон тогда командовал в Англии липовой армией. В течение трех недель после вторжения страны Оси продолжали считать, что в Великобритании сосредоточены основные силы противника.
Провожая нас, все пять тысяч запасников выстроились вдоль взлетной полосы.
Наш штабной батальон стоял в кромешной тьме на промерзшем асфальте; мы ориентировались по приборам ночного видения. Я разглядел Вайра, шагавшего вдоль нашего ряда и проверявшего обмундирование. Он рявкнул на какого-то солдата за расстегнутый карман, и тот послушно ответствовал: «Есть, господин старшина!».
Странно. Ведь наш старшина – Орд. Он-то где? Я огляделся по сторонам.
Орд стоял в рядах остающихся, руки скрещены на груди. В животе у меня похолодело. Мало того, что нам лететь триста миллионов миль на безнадежную битву, так еще, оказывается, и без Орда!
Вайр, новый старшина, повернул нас направо и повел в зеленые (из-за приборов ночного видения) недра «Геркулеса». Я тайком присматривался к Вайру. Он сильно постарел за последние дни: гибель родных не проходит бесследно. Не покроюсь ли за следующий год и я сединой?
Взвыли двигатели, ветер запах жженым керосином. Я достиг алюминиевого трапа и снова обвел глазами шеренги солдат, пока не увидел Орда.
Он отдал честь в нашу сторону. Отдал мне честь!..
Это, конечно, невозможно: я всего лишь солдат, причем один из многих. Но я козырнул в ответ, борясь с комком, подступившим к горлу.
Как мы с Канаверала летели на Луну к «Надежде», помню смутно: нас накачали снотворными, чтобы замедлить метаболизм, надели подгузники, посадили каждого в свой контейнер, напоминающий гроб, и покидали контейнеры, как дрова, в грузовой отсек перехватчика – по сто контейнеров на шаттл. Стало быть, сто перехватчиков должны были нести солдат к Луне. Если б нас размещали со всеми удобствами, потребовалась бы тысяча перехватчиков.
Умом я понимал, почему нас перевозят в таких условиях, но можете представить себе мои ощущения, когда через три дня я проснулся в невесомости, за четверть миллиона миль от дома, с чугунной башкой и грязными подгузниками. Я был одним из немногих, кто очнулся так рано.
Мой контейнер лежал в пилотном отсеке корабля. Я скинул крышку, выскользнул из гроба и погреб к сидению пилота. В иллюминаторе над белым изгибом Луны величественно плыла «Надежда». Серые очертания корабля на фоне черного космоса выглядели еще массивнее, чем я запомнил. Хотя «Надежда» и полетит со скоростью, прежде неведомой человечеству, в вакууме она не нуждалась в обтекаемой форме и походила, скорее, на огромную пивную банку в милю длиной с гигантским зонтиком на одном конце.
Пилот отвлекся от пульта управления и потянулся.
– Автопилот? – спросил я.
– Угу, – ответил женский голос. – Еще на пару минут.
– А что там за зонтик? – показал я на «Надежду».
– Парус под солнечный ветер. Фотоны от Солнца попадают по нему и разгоняют корабль. Но основное ускорение придают, конечно, реактивные двигатели.
– А что произойдет, когда корабль сравняется по скорости с фотонами?
– Фотоны летят со скоростью света, – фыркнула летчица. – Нам ее не достичь, даже если бы мы продолжали ускоряться до Плутона.
Ах вот как? Ну что ж, простите тупорылому солдату незнание физики. И кстати, раз уж мы подлетаем, не хотелось бы выходить в открытый космос. У меня с Луны нехорошие воспоминания…
Вслух же я спросил:
– Как мы попадем на «Надежду»?
Моя собеседница показала на серию выемок, идущих поясом вдоль середины корабля.
– Стыковочные отсеки. Всего двадцать. Вообще-то они предназначены вон для тех десантных кораблей. Чтобы спустить вас на Ганимед.
Я присмотрелся. За каждым стыковочным отсеком на конце длинного тонкого троса виднелись коричневато-серые клиновидные контуры десантных кораблей, столь мелких по сравнению с массивной «Надеждой», что различить их удавалось только по отбрасываемым теням.
– Пока что их отцепили и подвесили на тросах, чтобы мы могли вас доставить, – закончила пилот.
– Это локхид-мартиновские «венче стары»? – спросил я, вспоминая детское увлечение вкладышами с ракетами. – Я думал, НАСА отказалось от их разработки в двухтысячном году.
– В две тысячи первом. – Пилот бросила на меня уважительный взгляд. – А ты умней, чем я думала. Десантные корабли – и вправду переделанные «венче стары», у которых вместо двигателей – корпуса семьсот шестьдесят седьмых «Боингов», где разместят солдат.
У меня отвисла челюсть.
– Мы что, полетим через космос в древних самолетах?
– Не таких уж и древних: их фюзеляжи только-только укрепили. Но в целом, да: фактически высадка будет происходить на планерах.
Я натужно сглотнул, жалея, что начитался военной истории.
– Еще ни одна военная высадка на планерах не прошла успешно.
– Потому что их не вел лучший пилот на земле.
– И кто бы это мог быть?
– Я.
Я подтянулся вперед за спинку ее сидения, дабы посмотреть на единственного человека самоувереннее Мецгера, но защитный щиток шлема закрывал лицо пилота. Из рации в шлеме попискивал чей-то голос. Именная табличка на костюме гласила «Харт».
Харт нетерпеливо дернула рукой назад.
– Возвращайся-ка на свое место и не забудь пристегнуться. Я тут летаю, знаешь ли.
Я повиновался ей как старшему по званию, но оставил крышку моего саркофага открытой, приготовившись наблюдать. Один за другим транспортные корабли приближались к «Надежде» и тыкались в нее разгрузочными отсеками, словно комары, атакующие носорога. Десантные суда, парившие в вакууме позади «Надежды», точно летучие мыши в ночи, при ближнем рассмотрении оказались огромными (куда больше нашего транспорта) и вместе с тем изящными, какими бывают только новейшие чудеса техники.
Я помню впечатляющую посадку Мецгера на Луне, но Харт состыковала нас с «Надеждой» так нежно, будто вела пушинку.
Несмотря на внушительные размеры – миля в длину и триста ярдов в диаметре – свободного места на «Надежде» вечно не хватало: слишком много пространства отводилось на боеприпасы и запасы топлива. Зато каюты для почти двухлетнего путешествия через космос нам достались приличные, двухместные. Палубы корабля располагались концентрическими кругами, так что нижняя палуба одновременно была его обшивкой. Палубы с каютами прилегали к сердцевине, занятой двигателями, складами и топливом. «Надежда» вращалась достаточно быстро, чтобы центробежное ускорение совпадало с силой притяжения на Ганимеде.
Палубы делились на отсеки. Впереди размещалась команда корабля, позади – десантная дивизия, причем ближе всех к экипажу располагался штабной батальон. Кроме того, палубы разбили на мужскую и женскую зоны, закрытые для противоположного пола постоянно, за исключением часа отдыха после ужина. Наша с Ари каюта находилась в двухстах футах от каюты Пигалицы.
Мы втроем съели наш первый на корабле ужин, после чего Ари отправился настраивать Джиба на меньшее тяготение, а мы с Пигалицей пошли смотреть ее каюту. Наставленные друг на друга ящики суживали проходы настолько, что приходилось идти боком, приставными шагами, «надеждиной походкой», как вскоре мы ее назвали. Зато через шестьсот дней, когда мы съедим половину наших запасов, в коридорах можно будет хоть в хоккей играть, если заблагорассудится.
Каюта Пигалицы ничем не отличалась от нашей: такие же спартанские койки, шкафчики для одежды, два малюсеньких, встроенных в стену столика с настенными экранами над ними. Пигалица показала на непокрашенную переборку.
– Думаю, сюда бы очень подошел бежевый цвет.
– Интересно, что тут еще забыли закончить? – усмехнулся я и, приметив синюю форму ракетных войск в соседнем шкафчике, поинтересовался: – А с кем тебя поселили?
– Никогда бы не подумала – с пилотом из ракетных войск. С офицером!
– Эгей! У нас гости? – послышался сзади знакомый женский голос.
Я обернулся и увидел в дверном проеме девушку немногим выше Пигалицы, в форме капитана ракетных войск. Ее шелковистые, каштановые и не слишком длинные волосы обрамляли округлое лицо с налитыми, как персики, щеками. Пусть и не худышка, вроде Пигалицы, она все равно роскошно смотрелась в форме. У нее были совершенно особенные глаза: большие, карие, с длинными ресницами. Она протянула мне руку.
– Это ты Уондер?
– Так точно, мэм!
– Пух.
– Мэм?
– К черту «мэм». Нам еще лететь и лететь. Зови меня просто Пух. Сокращение от Присциллы Урсулы Харт. – Она ткнула себя в щеки и улыбнулась. – В детстве я была еще шире лицом. Брат шутил, что я похожа на Винни-Пуха. Он часто читал про него на ночь. И мне страшно нравилось.
Она вдруг моргнула, и ее улыбка погасла. Здесь на корабле у любого гаснет улыбка, как только заходит разговор о семье.
От вида такого очаровательного беззащитного существа я растаял. И тут же вспомнил, где я встречал ее имя. Та самая самоуверенная летчица. Милая, беззащитная и в то же время дерзкая. Я продолжал таять.
Взвыл гудок, и я чуть не подпрыгнул.
– Отбой, – сказала Пигалица. – До завтра.
– Можешь мне завтра почитать перед сном «Винни-Пуха», – улыбнулась Пух-Харт.
Возвращаясь в свою каюту, я парил, будто тяготение исчезло вовсе.
Наутро меня разбудил стук металла в коридоре. Я высунулся из кабины – там раздавали малярные кисти и ведерки. Сказали, распылители забили бы краской вентиляционную систему. А по-моему, нас просто старались занять хоть каким-то делом.
Неделями мы красили, шкурили, сваривали и скручивали все то, чего не доделали изнемогающие рабочие на Луне, прежде чем передать нам «Надежду», как эстафетную палочку. Что до мечты Пигалицы о бежевой каюте, то армия признавала лишь один цвет – серый. Отчасти из-за тоскливого серого однообразия «Надежду» вскоре прозвали «Безнадегой».
Пока мы размалевывали корабль, Мецгер и компания держались такого курса, чтобы либо Земля, либо Луна заслоняла «Надежду» от Ганимеда. Задача – спрятать корабль, пока мы не удалимся от Земли на несколько миллионов миль. Космос велик, так что когда «Надежда» вынырнет из тени, ни один слизень не обратит внимания на еще один астероид. Теоретически. По крайней мере так во время второй мировой войны, вскоре после Перл-Харбора, поступил полковник Дулиттл, подогнавший к Японии одинокий авианосец, с которого ударил по Токио. А ведь Тихий океан будет помельче Солнечной системы. Наглость помогает.
Вы даже не представляете, сколько нужно мазков кистью, чтобы выкрасить корабль размером с пару дюжин авианосцев. Чтобы скоротать день, я сочинял предлоги, под которыми можно будет зайти в каюту к Пигалице во время часа отдыха. Вдруг я встречу Пух…
Все свободное время по вечерам после часа отдыха я проводил в библиотеке, скачивая на свой компьютер любые доступные книги по военной науке. Однажды я так увлекся очередным текстом, что не заметил, как наступила полночь.
– Слушай, не все ли тебе равно – заимствовали византийцы у древних римлян технику фортификации или нет? – простонал со своей койки Ари.
Он дремал, отвернувшись к стенке, но никогда не спавший Джиб устроился на спинке стула и читал с экрана из-за моего плеча. Все, что видит КОМАР, видит и его оператор.
– Интересно ведь.
– Ты готовишься в офицерское училище?
Странно, почему я прежде об этом не задумывался?
– Диплом в жизни не помешает.
– Лоботомия тебе не помешает! – Ари зарылся в подушку. – Спи давай!
Помимо сна мы, конечно, занимались физподготовкой, чтобы сохранить земную силу и выносливость, одновременно подогнав рефлексы под ганимедово тяготение. На Ганимеде мы сможем такое творить, что просто немыслимо для солдат на Земле.
Говардовские гении время от времени читали нам лекции о том, чего ждать. На шестьдесят третий день полета, например, мы сидели в столовой в переднем отсеке, которая по совместительству выступала лекционным залом, и слушали астроклиматолога-непальца.
– Воздух будет примерно как на вершине Эвереста: два процента кислорода вместо обычных шестнадцати, – объяснял он, водя лазерной указкой по экрану.
Мол, не рассчитывайте на поддержку с воздуха: самолетам и вертолетам нужен кислород, чтобы жечь топливо, так что работающий на батареях Джиб будет нашим единственным летательным аппаратом. То же самое касается танков с грузовиками. Есть несколько переделанных луноходов – опять же на аккумуляторах, – которые спустят на первом корабле, но в основном пехоте предлагалось маршировать на своих двоих.
Кто-то поднял руку.
– Предвидятся ли самолеты у противника?
С места поднялся Говард.
– Наш анализ подсказывает, что нет. По своему строению слизни ближе всего к моллюскам, и, как и у моллюсков, у них нет внутреннего скелета. На Земле же единственные группы животных, которые освоили воздух – позвоночные и членистоногие, – имеют либо внутренний, либо наружный скелет. Копируя их, человечество разрабатывало летательные аппараты. Чтобы летать, нужна прочность. Вряд ли слизни додумались до авиации.
– До космических-то полетов они дотумкали, – возразили ему.
– Чтобы двигаться через вакуум, аэродинамика не нужна, – настаивал Говард. – Опрометчиво полагать, что раз человечество дошло до космических полетов через атмосферные, другие цивилизации должны были проделать тот же путь.
– Если бы слизни были такими умными, – подхватил астроклиматолог, – они бы гораздо надежнее стабилизировали климат на Ганимеде. Ганимед, как и наша Луна, всегда повернут одной стороной к Юпитеру. Его период обращения вокруг Юпитера занимает чуть больше семи земных дней. Когда ганимедов день – холодный и темный – сменяется ночью, атмосфера охлаждается и сжимается так, что создает ураганы.
Знаем, наслышаны. Вместо брезентовых палаток мы будем пережидать ураганы в хижинах из стекловолокна, которые саперы склеят мгновенно твердеющим эпоксидным клеем.
Армия, верная собственным традициям, предоставила нам вместо тысячи упаковок сухих и свежих фруктов лишнюю тысячу упаковок эпоксидного клея. Мы готовы были грызть друг другу глотку за клубнику, зато спокойно обклеили бы весь город Таллахасси. Никогда не доверяй снабженцам – это испытал на своей шкуре еще генерал Ли, когда хотел завоевать северные штаты в Гражданскую войну.
Недостатки в питании солдат сводили генерала Кобба с ума. Он даже поручил связистам соорудить поварам радиосеть, чтобы те координировали свою стряпню.
Вечером после лекции Пух дежурила, и Пигалица зашла к нам в каюту. Она плюхнулась на нижнюю койку – мою – и попинала ногами матрац Ари, хоть и едва до него дотягивалась. Я чуть не рассмеялся, но сдержал себя: она бы смертельно обиделась.
– Могу раздобыть сухие персики, – сообщила она. – Подружке из четвертой роты перепала целая коробка. Говорит, выпросила у знакомого повара. Представляю…
Пигалица высоко ценит секс. Только не с нами.
Ари отложил компьютер и свесился с верхней койки.
– Можешь заработать банку настоящих персиков. В сиропе. Я их берег на день рожденья.
– С тобой? За банку персиков? – Пигалица наморщила нос.
– Это уже прогресс. Теперь мы только торгуемся о цене.
Само обсуждаемое действо было чисто гипотетическим. Интимные отношения на борту, даже между солдатами одного ранга, вроде Ари и Пигалицы, строго запрещены уставом.
– Ох, конечно, ведь твое сердце принадлежит недоступному офицеру, командору Мецгеру. – Ари вздохнул и повесил голову в притворном отчаянии.
Джиб, тоже свешивавшийся с края верхней койки, словно летучая мышь, не умел вздыхать, зато в остальном прекрасно сымитировал отчаяние своего хозяина.
Мы встречались с Мецгером в столовой – когда ему позволяли непомерные обязанности, – и они с Пигалицей пожирали друг друга глазами через обеденный стол, разделенные уставом, столь же непреодолимым, как пояс астероидов. Все это было бы смешно, если бы меня самого не мучило такое же томление всякий раз, когда я видел Присциллу Харт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25