– Это местное население старается, – сказал я шедшей сзади Синичкиной. – В штольне много мест, закрепленных рудостойкой, то бишь бревнами, а почти всю арчу, то есть можжевельник, в этих краях вырубили еще сто лет назад. Вот они и ходят сюда по дрова как в лес. Смотри, в приустьевой части все крепление сняли, того и гляди, кровля рухнет Приустьевая часть штолен, как правило, сложена неустойчивыми породами и потому закрепляется всплошную метров на десять-двадцать.

.
Анастасия смолчала и я, обернувшись, посветил ей в глаза – они были полны страха. "Первый раз под землей", – догадался я и вспомнил, как сам впервые ходил один в заброшенную горную выработку. Потушишь фонарь, специально потушишь, чтобы впустить в кровь немного сладенького страха и сразу же тьма выедает глаза до затылка. Кругом неизвестность, кругом лабиринты горных выработок, под завязки залитых стопроцентным мраком. Вытерпев его с минуту, не больше, вытерпев самую малость и в который раз убедившись, что темнота сильнее, что еще чуть-чуть, и она растворит тебя, сожрет полностью, нервным движением включаешь фонарь. А, включив, видишь, что мрак не побежден вовсе, он всего лишь спрятался в рассечки, сжавшись пружиной, отступил в глубину ствола и штреков.
Потом это проходит. Когда понимаешь, что потеряться в штольне невозможно. Набить шишек на каску – это пожалуйста, а потеряться – никогда. Почему? – спросите вы. Да потому что штольни проходятся с небольшим уклоном в сторону устья и рудничные воды в них всегда бегут к выходу.
...Как только устья первого и второго штреков остались за нашими спинами, мне пришло в голову испугать уже пришедшую в себя Синичкину (ожидание опасности частенько вырождается у меня в эйфорию). И я стал придумывать, как это сделать. Подходя уже к устью третьего штрека, решил: "Заверну в штрек и закричу благим матом, трусики точно подмочит".
И прибавил шагу. Анастасия не отставала и бодро шлепала по лужам метрах в трех позади. В глазах ее сверкала решимость не поддаваться никаким страхам, а также предполагаемым провокациям с моей стороны.
"Ну, погоди!" – подумал я и, завернув в штрек, прошел пару метров, обернулся назад и возопил во все горло: А-а-а!!! Вышедшая из-за угла Синичкина, была намного бледнее, чем несколько секунд назад, но губы и кулаки у нее были сжаты, будь здоров. А глаза сверкали презрением, к которому была подмешана всего лишь пара с половиной килограммов страха.
"Да, дорогой мой, тебя уже раскусили и предугадывают!" – подумал я огорченно. И как раз в этот момент глаза Анастасии кинулись мне за спину и тут же округлились, выпучились, взорвались неимовернейшим, убийственным страхом. Закричав пронзительно "А-а-а!!!", она импульсивно подалась назад. Мгновенно обернувшись, я... ничего не увидел... А за спиной раздался смех Синичкиной, смех, грозивший в скором времени завершиться временной потерей голоса. "Купила покупщика, артистка, – подумал я, понемногу приходя в себя. – Уважаю!"
– Где там твоя рассечка с алмазами? – отсмеявшись и вытря выступившие слезы, спросила девушка.
– Да вот она, – указал я направо от себя.
– Пошли что ли?
– Жаль, ведра не взяли... – посетовал я. – Куда алмазы складывать будем?
– Найдем алмазы – найдем и тару, – улыбнулась Анастасия и тут же добавила: – Я пописать хочу...
– Там буровая камера, – кивнул я в сторону противоположную алмазной рассечке.
Смущенно взглянув, Синичкина ушла. Я решил перекурить, полез в карман за сигаретами и в это время из буровой камеры раздался тонкий вопль "А-а-а!!!" Покачав головой от досады (не люблю, когда шутку или анекдот повторяют по несколько раз подряд), вынул сигарету, прикурил от зажигалки и, прислонившись к стенке, принялся обрабатывать легкие высокотоксичными смолами и убийственным никотином.
Анастасия появилась из буровой камеры, когда до конца табакокурительного ритуала оставалось всего несколько циклов. То есть затяжек. "Классно играет" – подумал я, сполна оценив и смертельную бледность женщины, у которой только что подло похитили тюбик с любимым кремом-пудрой, и шаг газели, пронзенной ракетой средней дальности, и глаза белой лебеди, проведшей ночь с аналогичного цвета носорогом. И бросил окурок в канавку, вложив в этот жест все свое презрение к пошлости и отсутствию чувства меры. А Анастасия продолжала играть – она открывала рот, будто хотела, но не могла ничего сказать.
– Хватит паясничать! – бросил я на это талантливое лицедейство и направился в алмазную рассечку. Синичкина престала изображать из себя перепуганную лебедь и сказала тихим голосом:
– Там... твой друг...
Пришел мой черед глотать воздух.
– Веретенников там и еще несколько человек, – мстительно блеснув глазами, завершила Анастасия свое сообщение.
Отстранив ее, я бросился в буровую камеру. И застыл от изумления: рассечка, пробитая из камеры, была забрана решетчатой дверью, сваренной из толстенных, сантиметра три диаметром, железных прутьев. Дверь была заперта на огромный висячий замок. За дверью стояли Валера Веретенников, Баклажан, Сашка Кучкин и незнакомый мне человек. Лица их были измождены и, самое главное, выражали не радость близкого освобождения, а скорее скорбное ко мне сочувствие.
И тут за моей спиной, в штреке, раздалось третье по счету "А-а-а!!!" Синичкиной и тут же "Чплех!", который мог означать только одно – бедная Анастасия упала в глубокий обморок и не куда-нибудь, а в сточную канаву.
– Sorry, "Ladies first", – извинился я перед англоязычным Веретенниковым и бросился в штрек.
Вбежав в него, я увидел, что над моей непокорной невольницей, действительно лежавшей ничком в канаве, склонился плотный человек с "летучей мышью" в правой руке. Он был в остроносых среднеазиатских калошах, мягких кожаных сапогах, простом чапане и таджикской черно-белой тюбетейке. Под чапаном виднелась кираса из толстой кожи.
Подбежав к человеку, я схватил его за плечо, повернул к себе, чтобы ударить в лицо, повернул и застыл от удивления: в свете своего наголовного фонаря я увидел красные глаза, знакомые красные глаза Абубакра ар-Рахмана ибн Абд аль Хакама по прозвищу Али-Бабай.

4. Немного истории – зомберы, Али-Бабай и "горсточка героев". – Если неприятность может случиться, она случается. – "Гном" спасает от джентльменского поступка.

С Абубакром ар-Рахманом ибн Абд аль Хакамом по прозвищу Али-Бабай я и мои ближайшие друзья познакомились несколько лет назад. Этот хорошо известный на Среднем и Ближнем Востоке террорист и апологет Бен Ладена явился в Россию, узнав, что на одной из глубоких шахт Приморья спрятаны материалы многолетних (и успешных!) научных исследований по созданию фармакологических препаратов, целенаправленно воздействующих на психику и физиологию человека. Эти исследования в течение долгого времени проводились Ириной Большаковой, талантливым ученым и директором Приморской краевой психиатрической лечебницы и проводились, естественно, на человеческом материале, то есть на пациентах. Созданные ею многочисленные препараты, как вылечивали людей от всевозможных психиатрических заболеваний, так и превращали их в сильных, жестоких и хорошо контролируемых хозяином марионеток.
Добыв материалы исследований и преуспев затем в упомянутых превращениях, Абд аль Хакам организовал на Кумархе базу для доводки этих марионеток (мы их назвали зомберми) до физической кондиции. Лишь только первые три сотни зомберов были готовы и обучены, он предпринял попытку захватить власть в Таджикистане, с тем, чтобы превратить его в плацдарм для постепенного просачивания в мусульманские Узбекистан, Татарстан и Башкортостан и последующего объединения их в Великое исламское государство.
И надо же было такому случится, что именно мы с друзьями – Баламутом, Сергеем Кивелиди, Бельмондо и Ольгой – смогли пленить главаря террористов в его же логове, пленить за несколько минут до назначенной нам казни посредством водружения на остро заточенные колья! Наверное, мы не стали бы ввязываться в эту историю (кому охота иметь дело с человеком, перед которым сам Басаев чувствовал себя шаловливым мальчишкой?), не стали бы, точно, если бы не чувствовали своей вины – ведь именно из-за нашей халатности не были уничтожены научные материалы, попавшие в руки Али-Бабая. И мы пленили его, и не только пленили, но и заставили нам подчиняться... На биохимическом уровне. То есть зомбировали.
Утонченный читатель, наверное, усмехнулся с некоторой грустью в уме – опять красноглазые зомби, безжалостные мусульманские террористы, горсточка "героев", побеждающих армию головорезов... Да опять зомби... А что сделаешь, если они кругом? Они, отстаивая интересы своих хозяев организуют экстремистские партии, они выходят с палками на демонстрации, они убивают иноверцев и инакомыслящих, они с телеэкранов и страниц газет проникновенно убеждают нас, что господин имярек вовсе не жулик, нагло обокравший всю страну, а добропорядочный гражданин Вселенной. Да, перечисленные зомби, так сказать, "естественные", то есть обработанные словами, преимущественно теми, которые напечатаны на денежных купюрах различного достоинства, но есть среди них и обработанные химическими препаратами. Их вы легко узнаете по холодным остановившимся глазам, по профессиональной скупости движений; они убивают наших детей, они убивают наши надежды, они среди нас и они происходят из нас...
А что касается горсточки "героев"... Если бы видели, как изготавливают зомберов, как вкалывают им в мозги, в позвоночник, в сердце соответствующие препараты, и с какой легкостью потом они делают то, что нужно хозяину... Мы видели, нам самим вкалывали. И мы подчинялись, и мы убивали... Но спаслись и не могли не пойти против них...
Мы заставили Али-Бабая нам подчиниться. И он отозвал своих зомберов из столицы Таджикистана и заставил их заняться мирным трудом. Они начали строить в горах дороги, заселили заброшенные кишлаки Ягнобской долины. По прибытии на Кумарх, я не стал рассказывать о них Синичкиной, не хотел пугать, боялся (вот дурак!) что она со страху покинет меня, а я ведь так привык к ней. И вот теперь, она лежит в сточной канаве под ногами бывшего (бывшего?) зомбера...
К моему несказанному удивлению Али-Бабай улыбнулся, улыбка у него получилась несколько зловещей, по крайней мере, мне она показалось зловещей – когда по твоему лицу бродит пара красных глаз, все выглядит в несколько ином свете. Решив на всякий случай двинуть его в живот посильнее, я отвел правую руку назад, но ударить не успел – земля под ногами заколебалась.
– Землетрясение! Это землетрясение! – вскричал я и, забыв и об арабе и о Синичкиной, забегал глазами по кровле штрека.
К счастью каменистые своды на гнев Плутона никак не отреагировали. А вот с устья штольни раздался приглушенный расстоянием грохот, который мог означать только одно – устье штольни обрушилось.
После того, как толчки прекратились, я решил бежать к выходу, чтобы убедиться в своем предположении, но джентльмен во мне победил мое хоть не досужее, но любопытство и я, отстранив Али-Бабая, поднял на ноги понемногу приходящую в себя Синичкину. Она, мокрая с ног до головы, синяя от холода, не могла отвести от зомбера испуганных глаз. Пожалев девушку, я обернулся к арабу и сказал:
– Вали отсюда!
– What you said Что вы сказали? (англ.).

? – подобострастно глядя на меня снизу вверх, спросил почти не говоривший по-русски Али-Бабай.
– Move! – зарычал я по-английски, вспомнив, что именно так голливудские персонажи прогоняют с глаз долой сломленных противников и шестерок.
Зомбер закивал головой и удалился из штрека. Проводив его озадаченным взглядом (как же, ожидал от него пакостей, а он повел себя как понятливая кошка), я вновь занялся Анастасией.
– Переодеть тебя надо, простынешь, – сказал я, начав сгонять ладонью воду из свитера девушки.
– А... а что... там... на устье штольни... случилось? – спросила она, икая.
В полумраке подземелья ее синяков было не видно.
– Это ты меня спрашиваешь? Ты, предугадывающая будущее?
– Ничего я не пред... пред... угадываю, – захныкала Синичкина. – Я обманывала тебя. Так что там слу... случилось?
– А то, что переодеваться тебе в принципе не нужно, – не смог я удержаться от обычной для меня прямолинейности.
– П..п..почему?
– Завалило нас. Эти охломоны-дровосеки из кишлаков раскрепили устье, вот оно и съехало от подземного толчка. Так что выбирай...
– Что выбирай?
– Медленную смерть от голода или скоропостижную от простуды...
– Мы выберемся... обязательно выберемся – заканючила Синичкина, снимая с моей помощью свитер.
– Ничего у тебя животик! – поджав губы, отдал я должное тому, что приковало бы взгляд любого мужчины. – Бюстгальтер тоже снимай. Ты знаешь, мне кажется, что нам с тобой надо от голода умирать...
– Почему-у?.
– Человек примерно два месяца может обходиться без еды. И мы с тобой целых два месяца сможем наслаждаться обществом друг друга.
– Маньяк! – сверкнула заплаканными глазами Анастасия.
– Да ты же сама хотела, чтобы любовь наша проистекала как-то не банально, как-то по-особому незабываемо? Вот, накаркала, а теперь увильнуть хочешь? – сказал я и, подражая Марку Бернесу, запел: "Ты – любовь моя последняя, мой мотив..."
Мое певческое мастерство Синичкина оценивать не стала, она раскрыла ротик и с изумлением посмотрела мне за плечо. Обернувшись, я увидел Али-Бабая, смиренно стоявшего в устье штрека. На согнутых его руках покоились стеганые синие ватник и штаны (совершенно новые, с бирками швейной фабрики, повисшими на ниточках и вертящимися туда-сюда от токов воздуха), на них лежали вложенные друг в друга и также совершенно новенькие резиновые сапоги примерно 43-го размера.
А знаете, что лежало на сапогах? В жизнь не угадаете! На них лежали три пары теплых войлочных стелек! Ровно столько, чтобы хотя бы по вертикали уменьшить размер сапог до размеров изящных ножек Анастасии! Клянусь, именно в этот момент в моем сердце зажглось теплое чувство к этому человеку с трудной экстремистской судьбой. Ведь я паясничал перед Синичкиной не только из-за того, чтобы не думать о возможных последствиях землетрясения, но с целью хоть на минуту оттянуть момент джентльменской передачи продрогшей девушке моей куртки, моего теплого свитера, моих таких удобных брюк и сапог... Паясничал, представляя, как мне придется бегать по стволу шахты взад-вперед в попытке хоть как-то согреться. А тут этот "гном" с щедрыми дарами. Ну, как его не полюбить?
Как только Анастасия сменила одежду, я отправил ее разбираться с Веретенниковым и его сокамерниками, а сам пошел к устью штольни. Али-Бабай, не раздумывая, направился за мной. Всмотревшись в лицо подземного араба, я нашел, что оно выглядят вполне миролюбиво и, дружески похлопав по плечу, отправил вслед за девушкой – внутренний голос говорил мне, что не стоит оставлять ее наедине с Баклажаном и его людьми.
Шел я, насвистывая "Любовь нечаянно нагрянет, когда ее совсем не ждешь" – второе за короткое время "свидание" с прелестями Синичкиной сделало мое настроение прекрасным. Но через десять минут от него ровным счетом ничего не осталось: мне стало предельно ясно, от чего умрут все пленники этой злосчастной штольни, все, включая меня. Не от голода и холода, не от недостатка кислорода, мы даже не перестреляем друг друга, мы утонем! Да, мы утонем! Это я понял, увидев, что рудничные воды не уходят из горной выработки, а скапливаются перед завалом.
Землетрясение "отгрызло" приустьевую часть штольни примерно до пятого метра и наши с Синичкиной рюкзаки не пострадали (только подмокли в озерце набежавшей воды). К моей великой радости обрушившаяся масса состояла из так называемой рыхлятины, то есть смеси редких (и небольших) глыб, щебня и дресвы. "Несколько дней работы, ну, неделя, и мы на свободе", – подумал я и, немного потоптавшись перед завалом, пошел назад.
Афтершоки начались, когда я проходил мимо цифры “15”, намалеванной белой краской на левой стенке. Первый толчок был так себе, а второй чуть было, не бросил меня на накренившуюся и стремительно уходящую вниз почву. К счастью трещина, по которой опускался блок пород с приустьевой частью штольни (и со мной), находилась всего в полутора метрах от меня, и я отчаянным броском успел покинуть "лифт", несший меня в преисподнюю...
В грязи я лежал несколько минут. Вставать на ноги не хотелось. Не хотелось убеждаться в том, что после повторных толчков путь к свободе перекрыт не рыхлой обломочной массой, а мощным сланцевым блоком.
"Лучше бы я остался в "лифте", – думал я, совершенно упав духом. – Хотя нет... Там бы я умер через пару недель... От голода, наперченного отчаянием. А здесь есть Али-Бабай с запасом продуктов. И Синичкина с ее прелестями. Продукты кончатся – икру из Баклажана станем готовить"...
Шутка переменила настроение с очень плохого на плохое, я встал на ноги и уставился в наглухо перекрывшую выход сланцевую пластину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42