Изнасилование.
Изнасилование?.. Полковник Крабов побелел. Расстрелять.
Но расстреливать жителей города он не имел права, ни одного, даже самого преступного, продажного и подлого. Тем более, что сейчас расстрелять пришлось бы слишком много – два взвода пехотинцев. Или даже три. Установить точно было невозможно, сколько солдат участвовало в этом чепе. Первые же допросы сразу усложнили и затуманили дело. Оказалось, что повариха Фаина сама зашла в солдатскую палатку поздно вечером, вернее, ввалилась, так как была пьяна, и, когда ей предложили лечь в постель, – согласилась. Согласилась? Да, но с одним, а их понабежало… Кто был первый? Вот его мы и посадим! Но она отказывалась сказать, кто был первый. Все-таки первого нашли. Но Фаина потребовала снять с него обвинение. Как же снять? ведь он зачинщик? Он не виноват… это я ему разрешила… Полковник всю пехотную роту заставил чистить полковые сортиры, а зачинщика все же упек на месяц на гауптвахту.
Потом чепе следовали одно за другим: застрелился киномеханик, произошла кровопролитная схватка в клубе, прапорщик с вещевого склада продал афганцам партию зимних шапок и сапог, на Восточном пункте был убит наповал беглец, а второй улизнул, – и вот ХАД сообщил, в каком кишлаке он объявился, и разведрота напоролась там на крупный и хорошо вооруженный отряд, хотя по разведданным этот кишлак мирный, и не только не захватила дезертира, но понесла большие потери: были убиты один солдат и два офицера – лейтенант и начальник разведки, майор, верный товарищ… На руинах оркестр исполнит туш! По машинаммм!..
Брать оркестр полковника отговорили, зачем зря рисковать музыкантами. Из полка вышла колонна танков, бронетранспортеров, машин разведроты и тягачей с зачехленными орудиями на прицепе.
5
В полдень колонна достигла череды холмов, и командир разведроты вышел на связь и доложил полковнику Крабову, что объект – за холмами. Крабов остановил колонну перед холмами и поехал на своем бронетранспортере вверх.
В долине между цепью холмов и горными хребтами стоял кишлак. Полковник приставил к глазам бинокль.
Серые стены улочка сады кто-то идет собака с чем-то на спине да это осел гонит мальчишка сады купол мечеть минарет глиняный дом… наверху человек сады сплошной сад под скалами река быстрая буруны фигурки фигурки? – двое на берегу бабы душманы конечно ушли роща на поле тоже кто-то объявить ультиматум вернуть беглеца до тринадцати ноль ноль не вернут духи скорей всего увели поле желтое пшеница работают… как ни в чем не бывало. Как с гуся вода кровь ребят. – Он опустил бинокль. Вытер вспотевшие глазницы. – И кто знает, ушли духи или еще здесь, прячутся, ждут, чтобы я им еще ребят подставил.
Полковник Крабов приказал радисту вызвать командиров подразделений. Все командиры вышли на связь: ждали, слушая треск и шорохи. Полковник молчал, как будто тоже прислушиваясь к таинственным шорохам и полувздохам эфира.
Приступить к выполнению.
Железное стадо полезло вверх. Танки занимали вершины холмов, наставляя дула на глиняную деревню; гусеничные тягачи с зачехленными гаубицами переваливали гряду, сползали вниз и останавливались, орудийный расчет соскакивал на землю, отцеплял гаубицу, сдирал брезентовые чехлы, поднимал вверх колеса, разводил станины и прибивал их к земле толстыми металлическими сошниками.
Черепаха с полевым телефоном в пластмассовом футляре и с громоздкой металлической катушкой на боку бежал на холм. Катушка скрипуче вращалась, черный двужильный провод падал на землю, тянулся за ним. Вверху стоял полковник.
Черепаха взбежал на холм, присел на корточки, сбросил с плеча брезентовый ремень, опустил катушку на землю, раскрыл коробку с телефоном, вынул штык-нож.
– Делегация? – сказал кто-то.
Между желтых и зеленых полей и блестевших на солнце арыков сквозь марево двигались размытые тонкие фигурки.
Оголив жилы и вставив их в телефонные гнезда, Черепаха доложил полковнику, что связь установлена. Полковник кивнул, не отрываясь от окуляров бинокля. Черепаха пошел вниз.
Артиллеристы открывали ящики и ветошью протирали снаряды. Снаряды были серые, гладкие, округлые, вытянутые, заканчивающиеся черным набалдашником, похожим на сосок. Черепаха забрался с телефоном на тягач и отсюда смотрел на пятерых афганцев, уже различая цвет одежд и бороды.
– Опомнились. Раньше бы думали, – сказал один из лейтенантов.
– Упустил ты второго, – проговорил комбат Барщеев, оглядываясь на Черепаху.
– Кучно бил, – заметил лейтенант. – Веером надо было…
Затрещал телефон. Черепаха схватил трубку, приложил к уху – растерянно взглянул на комбата:
– Огонь…
– Командуй, Васильев, – сказал комбат.
– Батарея! – зычно закричал лейтенант. – Осколочно-фугасным! Заряжай!
Солдаты бросились к ящикам, от них со снарядами и гильзами в руках к орудиям.
– Батарея-а! – пропел лейтенант Васильев.
И орудийные номера отбежали от гаубиц, зажимая уши ладонями; у гаубиц остались сержанты.
– Аааа-гонь!
Гаубицы окутались пылью, грохот ударил в холмы, покатился вверх, захлестнул солдат на вершинах, отхлынул, – и в этот миг над кишлаком вздулись коричневые взрывы, и оттуда набежала новая грохочущая волна. Афганцы остановились.
– Заряжай!.. Агонь!
Гром, пыль, сверканье, уносящийся свист – и огромные коричневые груши вырастают над зелеными садами. Афганцы повернули и пошли назад.
– Агонь!
Земля вздрагивает. Свист. В кишлак уносятся пятнышки величиной с копейку. Копейки превращаются в бусины, бусины в песчинки, песчинки исчезают, и коричневые груши вырываются из башен и домов. Беглый огонь ведут танки: пламя из ствола – пламя в зеленых садах.
– Агонь!
Песчинки срубают тополя, выкашивают пшеницу, проламывают стены.
– Агонь!
Вздуваются груши, мелькают куски. Из пробитого черепа большого дома вверх бьет черный вихрь. От трассирующих пуль загораются сараи.
Грязная дымка стелется по долине. Небо над кишлаком запачкано дымом и мокрыми красными бликами. Пороховая дымь плывет по долине, разделяя надвое мир, и артиллеристы оказываются в нижнем, а танкисты и полковник на холмах – в вышнем, там у них солнце ярче и небо синее, оттуда хорошо все видно: как рушится и горит кишлак, как бегут к реке и бросаются в воду люди… И над этими мирами – мир прохлады и чистоты: вечные снега.
– Агонь!
Лопается купол мечети. Ошалело носятся над хрупким и высоким минаретом голуби. В рощах белеют разодранные стволы. Из гаубиц вылетают горячие, вонючие гильзы. В кишлак улетают песчинки, и дома превращаются в коричневые груши. Сверкают танки, стучат крупнокалиберные пулеметы, хлопают гранатометы. В садах подпрыгивают и обращаются в прах деревья. И дома сотрясаются и уносятся вверх; сараи, платаны, стены, башни – все летит вверх, заглатывается небесной прорвой, перемалывается и осыпается пылью и кусками на вздрагивающую землю. Артиллеристы бегают от ящиков к орудиям с мокрыми, грязными, осатанелыми лицами. Они уже не слышат команд охрипшего лейтенанта, командиры орудий следят за его рукой: вот она взмыла вверх и – упала: грохот, пыль, гарь, свист. Солдаты, сверкая белками, бегут к орудиям с новыми снарядами и гильзами.
Рука падает:
– Агонь!
– Последний залп, – вдруг сказала трубка.
– Последний залп!
Батарея дала последний залп. Умолкли и остальные батареи.
Танки. Пулеметы.
Но завелись моторы, и к дымящимся развалинам устремилась разведрота.
6
Открыв глаза, он понял, что спал слишком долго, так долго, что лицо покрылось толстым слоем праха. И ноги вросли в землю.
Запорошенные пылью веки сомкнулись.
Он опоздал, и этого ему никто не простит, провел в забытьи много лет, усыпленный Иблисом Иблис – дьявол
, и лучше уйти назад.
* * *
Но что-то заставило его вновь открыть глаза. Звук или мысль, воспоминание о чем-то. Он разлепил веки. Серое, неровное… – стена, взгляд скользнул по стене, окунулся в прохладную темную синь.
О Аллах, царь миров…
И наткнулся на серебристое пятнышко.
Она еще не угасла.
Нет, не проспал.
Он пошевелился. С лица посыпалась пыль. Поднял руку, другую. Оперся на локти, привстал. Ноги были засыпаны кусками сухой глины, и он разгреб глину, посидел, растирая побитые и затекшие ноги, и встал, держась за стену. Оглянулся.
Обглоданный сад.
Сделал шаг. Еще один, ведя ладонью по бугристой стене, заметил под ногами сизо-красный сгусток, но уже поскользнулся и начал падать.
Он погружался в мокрую вспученную остывшую Карьяхамаду, вглядываясь в лица с обожженными волосами и треснувшими глазами. Он проваливался глубже, задевая холодные руки, обугленные ветви, касаясь смятых лиц, сырых волос, желая быстрее достичь дна, лечь, прижаться щекой к земле и затихнуть, – но перед ним стоял минарет, и небо напитывалось светом.
Отворив щелястую дверь, мулла пошел вверх по стертым ступеням.
Он останавливался, отдыхал. В башне было сумеречно. Вверху светлел выход на площадку под куполом, там в кувшине должна быть вода, которую он пьет перед азаном. Мечеть вознеслась, отряхнув глину и пыль, и бассейн омовений исчез, а минарет уцелел. И в кувшине вода.
Он прислонился к стене, чувствуя, что не сможет больше сделать ни шагу… Вздрогнув, поднял глаза: в сумрак башни сыпались солнечные семена, сыпались гуще, золотили ступени, руки, бороду, разорванный и окровавленный халат… Не сможет сделать ни шагу, не сможет ни шагу.
– Аллаху акбар!.. – закричал мулла, глядя вверх, на солнечный проем, и глиняная башня посреди озаренных садов и руин глухо загудела.
ЧАСТЬ III
ОПЕРАЦИЯ
1
В степи между Мраморной и машинным парком были установлены понтонные мосты с двумя узкими колеями, и водители тягачей, бронетранспортеров, танков, грузовиков сдавали здесь экзамен самому командиру полка Крабову. Надо было провести машину по мостам точно и быстро и затем проехать по извилистой трассе, не задев флажков. Не сдавшие экзамена после обеда тренировались, а наутро еще раз пытали счастья. Водители работали, не покладая рук – сбитых, мозолистых, почерневших, пропитанных соляркой и бензином: крутили баранку и рвали рычаги на экзаменационном полигоне, копались в моторах, рыскали по всему городу в поисках запчастей. Старшины подразделений привозили со склада сухие пайки, табак. Санинструкторы получали индпакеты (тампоны, жгут, бинт, обтянутые прорезиненной тканью) на каждого солдата своего подразделения, раз в день в санчасти с ними проводили занятия врачи. Повара прочищали форсунки полевых кухонь, ездили на склад и загружали фургоны крупами, тушенкой, сгущенным молоком, консервами, пачками соли, сахара, чая, мешками сухофруктов, картофельного порошка, банками томатной пасты. Артиллеристы грузили в крытые кузова машин ящики со снарядами. Пехота таскала в бронемашины ящики патронов, гранат, пулеметные кассеты. Заправлялись боеприпасами танки, машины разведчиков.
Полк готовился к операции.
Ни солдаты, ни офицеры не знали, когда и в какую сторону предстоит отправиться. Даже штабные писаря ничего не знали.
И город у Мраморной горы наполнился слухами.
В Ургун!
Ургунское ущелье – выход в Пакистан, где у мятежников расположены учебные лагеря, склады и штаб-квартиры. Ургунское ущелье – один из пищеводов: мука и порох текут по нему, питая желудки и ружья мятежников. Но не только мука и порох – мины, медикаменты, натренированные бойцы; иногда с караваном проходят европейцы или американцы: профессиональные военные, журналисты, врачи. Давно пора перерубить эту каменную трубу, контролируемую людьми бывшего студента Кабульского университета Гульбеддина Хекматияра, лидера Исламской партии Афганистана.
В Кандагар – город гранатов у песков великих пустынь. Заунывные сыпучие земли окружают этот город: Регистан (Страна песков), Дашти-Марго (Пустыня смерти), Дашти-Наумид (Пустыня отчаяния) – кандагарские улицы напоены их дыханием. И наполнены людьми Гилани, лидера партии Национальный исламский фронт Афганистана, и бывшего преподавателя медресе Наби, лидера партии Движение исламской революции Афганистана. Кандагар самый стреляющий город Афганистана. Тишина или мирные звуки на его улочках – явление странное, настораживающее. Если тихо – значит, у кого-то застряли патроны в диске или кончились мины, а караван с новыми задержался в пути, или настало время намаза, – но сейчас отзвучат слова молитвы, сейчас добредет верблюжий караван до городских стен, сейчас будет вынут из ящика и вставлен в гнездо новый рожок и всунута болванка с оперением в жерло миномета, и привычные звуки заглушат тишину. Зато в Кандагаре растут огромные и сочные гранаты, побывавшие там утверждают: величиной с кулак… нет, с пивную кружку или даже с детскую голову, – и среди беготни и стрельбы ты хватаешь гранат, мнешь его, давишь, чтобы тугие зерна полопались под корявой багровой шкурой, а потом срубаешь ножом темечко и опрокидываешь эту круглую чашу, и сок растекается по сухому рту, терпкий, вязкий сок льется в ободранное кандагарским каленым воздухом горло.
В Джелалабад. Джелалабадская долина между горами Нуристана (Страны света) и хребтом Спин-гар – пышный пах на голом теле, щедро плодоносящая вагина, заросшая финиковыми пальмами, тысячелетними чинарами, древовидными тамарисками, кустами ядовитого олеандра, кипарисами, банановыми пальмами, тополями, апельсиновыми, лимоновыми, абрикосовыми, персиковыми садами. Субтропическая долина с разноцветными попугаями, магнолиями и розами заканчивается пятидесятитрехкилометровым Хайберским проходом, еще одной каменной трубой, по которой из Пакистана течет свинец и порох. Отсюда открывается короткий путь на Кабул, и за Хайбер ожесточенно сражаются правительственные войска с отрядами мятежников.
Потрошить окрестности трассы Кабул – Кандагар? Здесь множество отрядов и множество предводителей. Некоторые связаны с видными вождями и свои действия согласовывают с ними, но большинство никому не подчиняется и ведет войну по своему разумению и своими силами. В удобных местах – там, где к магистрали вплотную подступают горы, – они устраивают засады, запрятав в бетонных плитах, которыми вымощена дорога, несколько мощных мин. Советская или афганская колонна появляется на подготовленном участке, мины срабатывают в голове колонны и в хвосте, колонна оказывается запертой среди горных круч, и на машины и головы обрушивается град гранат и ливень пуль.
В Афганистане нет дорог, по которым советские и правительственные войска могут передвигаться без опаски. Даже на пыльной проселочной дороге в каком-либо глухом углу страны шоферы ведут машины, напрягая животы и стискивая зубы на ухабах, – каждый миг дорога может выплюнуть клочья европейских или американских мин. Здесь воюют все дороги.
Взрыв прогремит, и в ровной пустынной степи появится вооруженный отряд, – свалившийся с неба? – нет, выросший из-под земли. От водоносных горных кряжей в безводные степи веками тянули туннели жилистые кроты с кайлом, веревкой, ведром и лопатой, они били горизонтальные туннели и прорывали вертикальные шурфы, и каждый шурф становился колодцем (кяризом), по нему можно спуститься вниз, если ты в степи затерялся без капли воды, – спуститься и напиться из подземного сумрачного ледяного потока; и можно пойти по туннелям и через несколько суток выглянуть на свет, и увидеть горы или город. По туннелям и бродят отряды мятежников – и вырастают из-под земли в самых неожиданных местах. Здесь воюют все подземные реки.
Но страшней всего зеленые зоны и горы.
Зеленая зона – зеленка – это обширные земли, засаженные плодовыми деревьями и кустами, удобные для засад, внезапных налетов, надежное укрытие для хозяев и гибельные дебри для гостей. В зеленках есть норы и заминированные тропы; летом зеленка зелена и тениста, зимой бела, корява, непролазна. Зеленка есть вблизи любого города – в каждой таится смерть, но три зеленки знамениты: кабульская Аминовка, кандагарская и джелалабадская. Время от времени их чистят, но что толку? – не оставишь же под каждым кустом пулеметчика или танк. Мятежники отступают и возвращаются.
Зеленки можно было бы сжечь, кяризы засыпать, вдоль дорог протянуть колючую проволоку под током, – но что делать с горами? Сколько хребтов – Банди-Баян, Кафарджаргар, Хисар, Кашм, Джадран, Спингар… Это малые хребетики в две-три тысячи метров высотой. А еще ведь есть хребты с вечно замороженными плечами и носами: Ходжа-Мухаммед (4607 м, 5841 м); Лаль (4583 м, 5355 м); Вахан-ский хребет (6281 м, 5794 м), а хвост Гиндукуша от истока реки Панджшер до китайской границы – весь льдом облит и режет аквамариновое небо вершинами в шесть и семь тысяч метров.
Горы – отличные крепости, возведенные Аллахом. Каждая вершина – башня, каждый грот – укрытие от дождя, солнца, пуль и бомб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Изнасилование?.. Полковник Крабов побелел. Расстрелять.
Но расстреливать жителей города он не имел права, ни одного, даже самого преступного, продажного и подлого. Тем более, что сейчас расстрелять пришлось бы слишком много – два взвода пехотинцев. Или даже три. Установить точно было невозможно, сколько солдат участвовало в этом чепе. Первые же допросы сразу усложнили и затуманили дело. Оказалось, что повариха Фаина сама зашла в солдатскую палатку поздно вечером, вернее, ввалилась, так как была пьяна, и, когда ей предложили лечь в постель, – согласилась. Согласилась? Да, но с одним, а их понабежало… Кто был первый? Вот его мы и посадим! Но она отказывалась сказать, кто был первый. Все-таки первого нашли. Но Фаина потребовала снять с него обвинение. Как же снять? ведь он зачинщик? Он не виноват… это я ему разрешила… Полковник всю пехотную роту заставил чистить полковые сортиры, а зачинщика все же упек на месяц на гауптвахту.
Потом чепе следовали одно за другим: застрелился киномеханик, произошла кровопролитная схватка в клубе, прапорщик с вещевого склада продал афганцам партию зимних шапок и сапог, на Восточном пункте был убит наповал беглец, а второй улизнул, – и вот ХАД сообщил, в каком кишлаке он объявился, и разведрота напоролась там на крупный и хорошо вооруженный отряд, хотя по разведданным этот кишлак мирный, и не только не захватила дезертира, но понесла большие потери: были убиты один солдат и два офицера – лейтенант и начальник разведки, майор, верный товарищ… На руинах оркестр исполнит туш! По машинаммм!..
Брать оркестр полковника отговорили, зачем зря рисковать музыкантами. Из полка вышла колонна танков, бронетранспортеров, машин разведроты и тягачей с зачехленными орудиями на прицепе.
5
В полдень колонна достигла череды холмов, и командир разведроты вышел на связь и доложил полковнику Крабову, что объект – за холмами. Крабов остановил колонну перед холмами и поехал на своем бронетранспортере вверх.
В долине между цепью холмов и горными хребтами стоял кишлак. Полковник приставил к глазам бинокль.
Серые стены улочка сады кто-то идет собака с чем-то на спине да это осел гонит мальчишка сады купол мечеть минарет глиняный дом… наверху человек сады сплошной сад под скалами река быстрая буруны фигурки фигурки? – двое на берегу бабы душманы конечно ушли роща на поле тоже кто-то объявить ультиматум вернуть беглеца до тринадцати ноль ноль не вернут духи скорей всего увели поле желтое пшеница работают… как ни в чем не бывало. Как с гуся вода кровь ребят. – Он опустил бинокль. Вытер вспотевшие глазницы. – И кто знает, ушли духи или еще здесь, прячутся, ждут, чтобы я им еще ребят подставил.
Полковник Крабов приказал радисту вызвать командиров подразделений. Все командиры вышли на связь: ждали, слушая треск и шорохи. Полковник молчал, как будто тоже прислушиваясь к таинственным шорохам и полувздохам эфира.
Приступить к выполнению.
Железное стадо полезло вверх. Танки занимали вершины холмов, наставляя дула на глиняную деревню; гусеничные тягачи с зачехленными гаубицами переваливали гряду, сползали вниз и останавливались, орудийный расчет соскакивал на землю, отцеплял гаубицу, сдирал брезентовые чехлы, поднимал вверх колеса, разводил станины и прибивал их к земле толстыми металлическими сошниками.
Черепаха с полевым телефоном в пластмассовом футляре и с громоздкой металлической катушкой на боку бежал на холм. Катушка скрипуче вращалась, черный двужильный провод падал на землю, тянулся за ним. Вверху стоял полковник.
Черепаха взбежал на холм, присел на корточки, сбросил с плеча брезентовый ремень, опустил катушку на землю, раскрыл коробку с телефоном, вынул штык-нож.
– Делегация? – сказал кто-то.
Между желтых и зеленых полей и блестевших на солнце арыков сквозь марево двигались размытые тонкие фигурки.
Оголив жилы и вставив их в телефонные гнезда, Черепаха доложил полковнику, что связь установлена. Полковник кивнул, не отрываясь от окуляров бинокля. Черепаха пошел вниз.
Артиллеристы открывали ящики и ветошью протирали снаряды. Снаряды были серые, гладкие, округлые, вытянутые, заканчивающиеся черным набалдашником, похожим на сосок. Черепаха забрался с телефоном на тягач и отсюда смотрел на пятерых афганцев, уже различая цвет одежд и бороды.
– Опомнились. Раньше бы думали, – сказал один из лейтенантов.
– Упустил ты второго, – проговорил комбат Барщеев, оглядываясь на Черепаху.
– Кучно бил, – заметил лейтенант. – Веером надо было…
Затрещал телефон. Черепаха схватил трубку, приложил к уху – растерянно взглянул на комбата:
– Огонь…
– Командуй, Васильев, – сказал комбат.
– Батарея! – зычно закричал лейтенант. – Осколочно-фугасным! Заряжай!
Солдаты бросились к ящикам, от них со снарядами и гильзами в руках к орудиям.
– Батарея-а! – пропел лейтенант Васильев.
И орудийные номера отбежали от гаубиц, зажимая уши ладонями; у гаубиц остались сержанты.
– Аааа-гонь!
Гаубицы окутались пылью, грохот ударил в холмы, покатился вверх, захлестнул солдат на вершинах, отхлынул, – и в этот миг над кишлаком вздулись коричневые взрывы, и оттуда набежала новая грохочущая волна. Афганцы остановились.
– Заряжай!.. Агонь!
Гром, пыль, сверканье, уносящийся свист – и огромные коричневые груши вырастают над зелеными садами. Афганцы повернули и пошли назад.
– Агонь!
Земля вздрагивает. Свист. В кишлак уносятся пятнышки величиной с копейку. Копейки превращаются в бусины, бусины в песчинки, песчинки исчезают, и коричневые груши вырываются из башен и домов. Беглый огонь ведут танки: пламя из ствола – пламя в зеленых садах.
– Агонь!
Песчинки срубают тополя, выкашивают пшеницу, проламывают стены.
– Агонь!
Вздуваются груши, мелькают куски. Из пробитого черепа большого дома вверх бьет черный вихрь. От трассирующих пуль загораются сараи.
Грязная дымка стелется по долине. Небо над кишлаком запачкано дымом и мокрыми красными бликами. Пороховая дымь плывет по долине, разделяя надвое мир, и артиллеристы оказываются в нижнем, а танкисты и полковник на холмах – в вышнем, там у них солнце ярче и небо синее, оттуда хорошо все видно: как рушится и горит кишлак, как бегут к реке и бросаются в воду люди… И над этими мирами – мир прохлады и чистоты: вечные снега.
– Агонь!
Лопается купол мечети. Ошалело носятся над хрупким и высоким минаретом голуби. В рощах белеют разодранные стволы. Из гаубиц вылетают горячие, вонючие гильзы. В кишлак улетают песчинки, и дома превращаются в коричневые груши. Сверкают танки, стучат крупнокалиберные пулеметы, хлопают гранатометы. В садах подпрыгивают и обращаются в прах деревья. И дома сотрясаются и уносятся вверх; сараи, платаны, стены, башни – все летит вверх, заглатывается небесной прорвой, перемалывается и осыпается пылью и кусками на вздрагивающую землю. Артиллеристы бегают от ящиков к орудиям с мокрыми, грязными, осатанелыми лицами. Они уже не слышат команд охрипшего лейтенанта, командиры орудий следят за его рукой: вот она взмыла вверх и – упала: грохот, пыль, гарь, свист. Солдаты, сверкая белками, бегут к орудиям с новыми снарядами и гильзами.
Рука падает:
– Агонь!
– Последний залп, – вдруг сказала трубка.
– Последний залп!
Батарея дала последний залп. Умолкли и остальные батареи.
Танки. Пулеметы.
Но завелись моторы, и к дымящимся развалинам устремилась разведрота.
6
Открыв глаза, он понял, что спал слишком долго, так долго, что лицо покрылось толстым слоем праха. И ноги вросли в землю.
Запорошенные пылью веки сомкнулись.
Он опоздал, и этого ему никто не простит, провел в забытьи много лет, усыпленный Иблисом Иблис – дьявол
, и лучше уйти назад.
* * *
Но что-то заставило его вновь открыть глаза. Звук или мысль, воспоминание о чем-то. Он разлепил веки. Серое, неровное… – стена, взгляд скользнул по стене, окунулся в прохладную темную синь.
О Аллах, царь миров…
И наткнулся на серебристое пятнышко.
Она еще не угасла.
Нет, не проспал.
Он пошевелился. С лица посыпалась пыль. Поднял руку, другую. Оперся на локти, привстал. Ноги были засыпаны кусками сухой глины, и он разгреб глину, посидел, растирая побитые и затекшие ноги, и встал, держась за стену. Оглянулся.
Обглоданный сад.
Сделал шаг. Еще один, ведя ладонью по бугристой стене, заметил под ногами сизо-красный сгусток, но уже поскользнулся и начал падать.
Он погружался в мокрую вспученную остывшую Карьяхамаду, вглядываясь в лица с обожженными волосами и треснувшими глазами. Он проваливался глубже, задевая холодные руки, обугленные ветви, касаясь смятых лиц, сырых волос, желая быстрее достичь дна, лечь, прижаться щекой к земле и затихнуть, – но перед ним стоял минарет, и небо напитывалось светом.
Отворив щелястую дверь, мулла пошел вверх по стертым ступеням.
Он останавливался, отдыхал. В башне было сумеречно. Вверху светлел выход на площадку под куполом, там в кувшине должна быть вода, которую он пьет перед азаном. Мечеть вознеслась, отряхнув глину и пыль, и бассейн омовений исчез, а минарет уцелел. И в кувшине вода.
Он прислонился к стене, чувствуя, что не сможет больше сделать ни шагу… Вздрогнув, поднял глаза: в сумрак башни сыпались солнечные семена, сыпались гуще, золотили ступени, руки, бороду, разорванный и окровавленный халат… Не сможет сделать ни шагу, не сможет ни шагу.
– Аллаху акбар!.. – закричал мулла, глядя вверх, на солнечный проем, и глиняная башня посреди озаренных садов и руин глухо загудела.
ЧАСТЬ III
ОПЕРАЦИЯ
1
В степи между Мраморной и машинным парком были установлены понтонные мосты с двумя узкими колеями, и водители тягачей, бронетранспортеров, танков, грузовиков сдавали здесь экзамен самому командиру полка Крабову. Надо было провести машину по мостам точно и быстро и затем проехать по извилистой трассе, не задев флажков. Не сдавшие экзамена после обеда тренировались, а наутро еще раз пытали счастья. Водители работали, не покладая рук – сбитых, мозолистых, почерневших, пропитанных соляркой и бензином: крутили баранку и рвали рычаги на экзаменационном полигоне, копались в моторах, рыскали по всему городу в поисках запчастей. Старшины подразделений привозили со склада сухие пайки, табак. Санинструкторы получали индпакеты (тампоны, жгут, бинт, обтянутые прорезиненной тканью) на каждого солдата своего подразделения, раз в день в санчасти с ними проводили занятия врачи. Повара прочищали форсунки полевых кухонь, ездили на склад и загружали фургоны крупами, тушенкой, сгущенным молоком, консервами, пачками соли, сахара, чая, мешками сухофруктов, картофельного порошка, банками томатной пасты. Артиллеристы грузили в крытые кузова машин ящики со снарядами. Пехота таскала в бронемашины ящики патронов, гранат, пулеметные кассеты. Заправлялись боеприпасами танки, машины разведчиков.
Полк готовился к операции.
Ни солдаты, ни офицеры не знали, когда и в какую сторону предстоит отправиться. Даже штабные писаря ничего не знали.
И город у Мраморной горы наполнился слухами.
В Ургун!
Ургунское ущелье – выход в Пакистан, где у мятежников расположены учебные лагеря, склады и штаб-квартиры. Ургунское ущелье – один из пищеводов: мука и порох текут по нему, питая желудки и ружья мятежников. Но не только мука и порох – мины, медикаменты, натренированные бойцы; иногда с караваном проходят европейцы или американцы: профессиональные военные, журналисты, врачи. Давно пора перерубить эту каменную трубу, контролируемую людьми бывшего студента Кабульского университета Гульбеддина Хекматияра, лидера Исламской партии Афганистана.
В Кандагар – город гранатов у песков великих пустынь. Заунывные сыпучие земли окружают этот город: Регистан (Страна песков), Дашти-Марго (Пустыня смерти), Дашти-Наумид (Пустыня отчаяния) – кандагарские улицы напоены их дыханием. И наполнены людьми Гилани, лидера партии Национальный исламский фронт Афганистана, и бывшего преподавателя медресе Наби, лидера партии Движение исламской революции Афганистана. Кандагар самый стреляющий город Афганистана. Тишина или мирные звуки на его улочках – явление странное, настораживающее. Если тихо – значит, у кого-то застряли патроны в диске или кончились мины, а караван с новыми задержался в пути, или настало время намаза, – но сейчас отзвучат слова молитвы, сейчас добредет верблюжий караван до городских стен, сейчас будет вынут из ящика и вставлен в гнездо новый рожок и всунута болванка с оперением в жерло миномета, и привычные звуки заглушат тишину. Зато в Кандагаре растут огромные и сочные гранаты, побывавшие там утверждают: величиной с кулак… нет, с пивную кружку или даже с детскую голову, – и среди беготни и стрельбы ты хватаешь гранат, мнешь его, давишь, чтобы тугие зерна полопались под корявой багровой шкурой, а потом срубаешь ножом темечко и опрокидываешь эту круглую чашу, и сок растекается по сухому рту, терпкий, вязкий сок льется в ободранное кандагарским каленым воздухом горло.
В Джелалабад. Джелалабадская долина между горами Нуристана (Страны света) и хребтом Спин-гар – пышный пах на голом теле, щедро плодоносящая вагина, заросшая финиковыми пальмами, тысячелетними чинарами, древовидными тамарисками, кустами ядовитого олеандра, кипарисами, банановыми пальмами, тополями, апельсиновыми, лимоновыми, абрикосовыми, персиковыми садами. Субтропическая долина с разноцветными попугаями, магнолиями и розами заканчивается пятидесятитрехкилометровым Хайберским проходом, еще одной каменной трубой, по которой из Пакистана течет свинец и порох. Отсюда открывается короткий путь на Кабул, и за Хайбер ожесточенно сражаются правительственные войска с отрядами мятежников.
Потрошить окрестности трассы Кабул – Кандагар? Здесь множество отрядов и множество предводителей. Некоторые связаны с видными вождями и свои действия согласовывают с ними, но большинство никому не подчиняется и ведет войну по своему разумению и своими силами. В удобных местах – там, где к магистрали вплотную подступают горы, – они устраивают засады, запрятав в бетонных плитах, которыми вымощена дорога, несколько мощных мин. Советская или афганская колонна появляется на подготовленном участке, мины срабатывают в голове колонны и в хвосте, колонна оказывается запертой среди горных круч, и на машины и головы обрушивается град гранат и ливень пуль.
В Афганистане нет дорог, по которым советские и правительственные войска могут передвигаться без опаски. Даже на пыльной проселочной дороге в каком-либо глухом углу страны шоферы ведут машины, напрягая животы и стискивая зубы на ухабах, – каждый миг дорога может выплюнуть клочья европейских или американских мин. Здесь воюют все дороги.
Взрыв прогремит, и в ровной пустынной степи появится вооруженный отряд, – свалившийся с неба? – нет, выросший из-под земли. От водоносных горных кряжей в безводные степи веками тянули туннели жилистые кроты с кайлом, веревкой, ведром и лопатой, они били горизонтальные туннели и прорывали вертикальные шурфы, и каждый шурф становился колодцем (кяризом), по нему можно спуститься вниз, если ты в степи затерялся без капли воды, – спуститься и напиться из подземного сумрачного ледяного потока; и можно пойти по туннелям и через несколько суток выглянуть на свет, и увидеть горы или город. По туннелям и бродят отряды мятежников – и вырастают из-под земли в самых неожиданных местах. Здесь воюют все подземные реки.
Но страшней всего зеленые зоны и горы.
Зеленая зона – зеленка – это обширные земли, засаженные плодовыми деревьями и кустами, удобные для засад, внезапных налетов, надежное укрытие для хозяев и гибельные дебри для гостей. В зеленках есть норы и заминированные тропы; летом зеленка зелена и тениста, зимой бела, корява, непролазна. Зеленка есть вблизи любого города – в каждой таится смерть, но три зеленки знамениты: кабульская Аминовка, кандагарская и джелалабадская. Время от времени их чистят, но что толку? – не оставишь же под каждым кустом пулеметчика или танк. Мятежники отступают и возвращаются.
Зеленки можно было бы сжечь, кяризы засыпать, вдоль дорог протянуть колючую проволоку под током, – но что делать с горами? Сколько хребтов – Банди-Баян, Кафарджаргар, Хисар, Кашм, Джадран, Спингар… Это малые хребетики в две-три тысячи метров высотой. А еще ведь есть хребты с вечно замороженными плечами и носами: Ходжа-Мухаммед (4607 м, 5841 м); Лаль (4583 м, 5355 м); Вахан-ский хребет (6281 м, 5794 м), а хвост Гиндукуша от истока реки Панджшер до китайской границы – весь льдом облит и режет аквамариновое небо вершинами в шесть и семь тысяч метров.
Горы – отличные крепости, возведенные Аллахом. Каждая вершина – башня, каждый грот – укрытие от дождя, солнца, пуль и бомб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33